Глава восьмая 4 страница

 

Это смелое уравнение может заставить задуматься. И однако оно заключает в себе идею о превосходстве монетарного образа жизни, который принято называть американским образом жизни. Зиммель стремится понять истоки его воцарения, и именно в этом заключается его открытие.

 

«Вся причастность денег к другим частям культурного процесса, — пишет он, — вытекает из их основной функции. Они образуют самое сжатое из всех возможных выражений и самое интенсивное представление об экономической стоимости вещей» 3.

 

В гораздо большей степени, чем мы полагаем, в гораздо большей степени, чем мы этого желаем, деньги одновременно приводят в действие доселе неизвестные интеллектуальные, социальные. художественные силы.

 

Некогда я прочел, что любой язык рождает поэзию и вынашивает алгебру. Что-то в этом роде происходит с деньгами, которые переживают немало метаморфоз. В знаменитом отрывке Эмпедокл Агригентский вспоминает о своих прошлых жизнях: *Я был молодой девушкой, я был кустом, я был рыбой, которая возникла из моря». Так же и монета может сказать: «Я была куском дерева, я была костью, я была листком бумаги и я была раковиной, подобранной на песке». Ее подвижная и невидимая реальность происходит от переселения ее стоимости, которая является душой этих вещей.

 

Резюмируем сказанное. До настоящего момента я прослеживал процесс объективации, пределом которого являются деньги. Сначала через это движение от желания до обмена, которое показывает нам, каким образом субъективная стоимость становится

 

 

 

 

 

К оглавлению

 

=@0 Машина, творящая богов

 

объективной. Затем уже в рамках самого обмена мы видели, что стоимость обретает экономический характер. Он выражает жертву, на которую идет каждый индивид для того, чтобы получить замену того, от чего он отказывается. Этот процесс удаляет объект и позволяет задумать и произвести его с целью затем уступить, ответив тем самым на желание другого. Понятно, что деньги придают конкретную и объективную форму его меновой стоимости. Поскольку они сами себя создали, они могут выйти из потока вещей и проявить автономию, подчиняясь своим собственным правилам. Но мы не должны упускать из вида, что. будучи процессом далеко не локальным и повторяющимся, объективация эволюционирует и приобретает всеобщий характер. Таким образом, в ходе истории мы присутствуем при утончении способов представления стоимостей деньгами, в результате которого их обмен облегчается. Это утончение позволило деньгам создать мир, разумеется наполовину фиктивный, но который образует полюс притяжения, источник энергии и воображения для все возрастающего числа частей социальной жизни. Будучи, сами того не желая, палимпсестом нашего мира и наших умственных и сенсорных способностей, которые его создали, деньги проясняют эту историю и почти подчиняются одному закону. Существование этого закона очень важно, ибо он обосновывает необходимость особого подхода к деньгам как к независимой причине преемственности, прогресса форм обмена. Я опишу этот закон в немногих словах.

 

Возьмем за точку отсчета обычную двойственность денег, заключенные в них два полюса напряжения. С одной стороны, деньги — это такая же субстанция, как и любая другая, их производят, отделывают, украшают. Например, колье или браслеты из раковин, животные, — отсюда слово pecunia — куски кожи, частички серебра или золота. Они оцениваются, взвешиваются, эталонируются в соответствии с общепринятыми критериями. Некоторые материалы были избраны для того. чтобы служить деньгами из-за их полезности, но большинство денежных эталонов были избраны как раз из-за их ненужности и даже их ветхости. Деньги — это только фикция, говорил Аристотель, и их стоимость определяется только законом. Целые поколения художников работали над тем, чтобы довести эту субстанцию до совершенства, и целые поколения философов, теологов, экономистов, ученых работали над тем, чтобы довести до совершенства критерии ее законов. Назовем среди них Коперника и Ньютона, которые старались определить их стоимость.

 

Жертва, лежащая в основе обмена и денег

 

 

 

=@1

 

 

 

:45. В виде монеты оно может быть наделено манои в

 

Эта стоимость выражается, с другой стороны, через функции, выполняемые деньгами: покупка церковных или государственных должностей, подкуп, приобретение или сбыт товаров, накопление богатства или пуск его в оборот, приобретение божественной благодати. Марк Блок верно подметил, что у денег нет функции «раз и навсегда заданной»4'. Разве не распространяется среди духовенства в начале средних веков страсть к наживе и жажда золота и денег, серебра, даже ростовщичество, когда речь идет о покупке должностей и о возвышении в церковной иерархии? О пале Иоанне XXII можно было написать, что «он любил прежде всего деньги, до такой степени, что был готов был продать все, что находилось у него под рукой». Впоследствии деньгам были приданы чисто религиозные функции, особенно спасение. Деньги, заплаченные за индульгенцию, служат для покупки отпущения грехов. Знаменитый предсказатель Тетзель утверждал: «Едва в эту кружку для пожертвований упал обол, душа улетела из чистилища в рай». Это сильный образ, яростно заклейменный Лютером в его тезисах, положивших начало Реформации. В любом случае, торговая и чисто экономическая функция является скорее запоздалой по степени оживления, которую она придает обменам. Никто и не помышляет о том, чтобы назвать ее вторичной. Напротив. она присутствует всегда, но корректируется и перекрывается многими другими. И здесь встает ключевой вопрос: что лежит в основе ценности денег во все времена — их субстанция или функдия? Второе. — отвечает Зиммель.

 

В действительности, ответ ему диктует история, и вот почему. Рожденные как субстанция, деньги постоянно стремятся слиться с функцией, которую они выполняют. Мне представляется целесообразным в той мере, в какой мы исследуем деньги с точки зрения закона эволюции, напомнить о некоторых фактах. Вначале посредством дара и особенно мены люди осуществляли непосредственное взаимодействие: благо за благо, животное за дерево, дерево за металл и т. д. Обмену, который я назвал бы ощутимым, способствует введение третьего блага, которое служит эталоном сравнения. Но именно магические свойства этого блага. его священный характер, отличают его и ставят над всеми другими45. В виде монеты оно может быть наделено маной в Меланезии, носить звание тамбу или табу во многих обществах. К тому же они играют роль талисмана, придающего престиж тому, кто его носит49. Эта вера в магические свойства денег поддерживалась в Европе до последнего времени, поскольку монеты продолжали закладывать в основание дома или дворца, напри-

 

 

 

 

 

=@2 Машина, творящая богов

 

мер, дворца Питти во Флоренции и Люксембургского дворца в Париже. Более того, монета имеет субъективную и личную ценность, то ли потому, что ее боятся, то ли потому, что к ней привязываются как к животному, ожерелью или браслету.

 

Как бы ни очаровывала сила денег, не она образует их специфику и их наиболее поучительную сторону. Скорее наоборот: с самого начала деньги обнаруживают то, что они маскируют сегодня — что они представляют в процессе обмена социальную связь и украшены ее мощью. Кто является хозяином денег, тот является хозяином этих связей и обмена. Это видно из того факта, что деньги в меньшей степени служат для приобретения необходимых благ, чем предметов роскоши и знаков власти. Человек, располагающий священной, магической вещью, получает благодаря ей престиж, позволяющий ему господствовать над другими. Деньги не только дифференцирует тех, кто господствует, и тех, над кем господствуют, они различают также мужчин и женщин. Мосс замечает, что деньги иногда хранятся в доме мужчин. Эта традиция сохранилась и наложила печать на воспитание. В одном американском исследовании можно прочесть, что родители значительно больше учат сыновей, чем дочерей, как обращаться с деньгами. Как если бы первые были более пригодны к тому. чтобы играть важную роль в финансовом мире3".

 

Возвращаясь к разговору о деньгах, можно сказать, что они вызывают привязанность прежде всего своими сенсорными свойствами, приятностью на взгляд или на ощупь. Куски или слитки различных металлов обладают легкостью или прочностью, не говоря уже об их разнообразном применении, которое позволяет сделать из них инструменты или украшения так же. как пшеница может одновременно служить пищей или деньгами. Однако с течением времени на путях Средиземноморья и остальной Европы одна особая субстанция благодаря соглашению о чеканке монет была в конце концов отождествлена с функцией меры стоимости и обмена. Будучи серебряной, кожаной или бумажной, монета становится двойником других благ, не будучи одним из них, что позволяет ей замещать эти блага. Владение монетами доставляет удовольствие или неудовольствие, вне зависимости от их сенсорных качеств, структуры или блеска, которым более не придают значения. Согласно Геродоту, чеканка монет появилась у лидийцев. К VII в. до Р.Х. греки подражали им. накладывая на куски золота или серебра печати своих городов. Они превратили их в подлинный эталон, общую меру различных объектов3, которая выделяет обмен из суммы социальных отношений,

 

 

 

=@3

 

Жертва, лежащая в основе обмена и денег

 

 

 

наделенных магической и эмоциональной силой. Это свидетельство признания, подтвержденное печатью города, князя или чиновника, который ее прилагает. В течение долгого времени мы находим этот знак на священных зданиях, поскольку храмы являлись также монетными дворами и банками.

 

Видимые и ощутимые свойства денег не имеют особого значения, ибо не заключают в себе ни стоимости, ни наслаждения. Лишь те их свойства обладают тем и другим, в которых представлены другие субстанции: столько-то денег стоит столько-то пшеницы или столько-то рабочего времени, и перемещают их со все возрастающей скоростью. Уже в XVII в. памфлетист Миссельден мог написать: «...еще до изобретения денег, существовало перемещение лишь движимых и меняющихся вещей, таких как зерно, вино, растительное масло и подобные им; это перемещение стало происходить затем с недвижимыми и неизменными предметами — такими как дома, земли и им подобные; возникла необходимость оценивать в деньгах вещи, которые не могли быть обменены. И таким образом, все более и более все вещи в конце концов стали оцениваться в деньгах, и деньги превратились в стоимость всех вещей».

 

Если в каждой экономической операции осуществляется сначала разделение денег и благ, а затем их замещение в процессе обмена согласно степени ценности, то за этим следует неравенство. Возникает целая иерархия средств платежа, на вершине которой находится золото, следом за шея следуют деньги-металл, а бумага находится в самом низу этой шкалы. Золото — это бессменный символ и эталон системы. Маркс считает его «богом товаров», а Бальзак устами Гобсека называет его источником любой реальности. Божество, отсутствующее и скрытое в качестве запаса в банковских сейфах, в общем — воображаемые деньги, золото превращается в символ всего, что обменивается, представляя всеобщность. «...Золота, золота. Золото — это все и все остальное без золота — ничто», — восклицает Дидро в «Племяннике Рамо». В цепи замещений, которая идет от бумажных денег к меди и от нее к серебру, соверен, золотая монета, восседает на вершине. Как заметил Фернан Бродель, такова также и иерархия прибыли. Капиталист покупает рабочую силу с помощью медных монет, но продает то, что она производит на золото или серебро, что обеспечивает ему существенную прибавочную стоимость3.

 

С этих пор деньги символизируют собой все вещи и все стоимости без различия. Они диктуют им свои собственные правила и постоянно заменяют их33. Это качество символа признается за

 

 

 

 

 

=@4 Машина, творящая богов

 

ними тысячью способов, начиная со времени начала чеканки монет. Разве случайно, что их называют по имени суверенов — золотой луидор, наполеондор, талер, австрийский талер МарияТереза? По имени иногда опозоренном, которое затем стремятся запретить, как это произошло, когда все монеты с изображением Калигулы были переплавлены после его смерти, чтобы искоренить из памяти имя и облик тирана. Каждая надия утверждает подобным же образом свою независимость, обзаводясь языком, выбирая цвета своего знамени, но одновременно и индивидуализируя свою экономику с помощью денежной единицы, окрещенной франком, маркой, ливром, лирой, флорином или рублем. Это означает, что, придавая обмену символический характер, «деньги меняют прямую форму, с помощью которой они сначала исполняли эти функции, на идеальную, то есть осуществляют свои действия просто как чистая идея, воплощенная в представительном символе». Когда рассматривают свойства этой идеи. замечают, что она меняет представляемые ею материальные субстанции и так сказать, лишает их собственного лица. Она превращает, как заметил еще три века назад философ Беркли, золото, серебро или бумагу в простые жетоны, позволяющие считать, помнить и передавать стоимость.

 

Подчеркивая эту произвольную сторону, подходишь к последней метаморфозе: деньги — это произвольный знак, который изобретается и замещает другие знаки в самых разнообразных формах. Никакая иерархия не определяет их отношений, и в зависимости от обстоятельств употребляют бумажные деньги, векселя, чеки, кредитные карточки, магнитную ленту. Будь то бумажные деньги или счета, ни их название не имеет значения, ни то, из чего они сделаны, не является предметом предпочтения, важна лишь указанная на них цифра. Деньги стали именем анонима. «Но, — пишет Элиас Канетти об этом недавнем событии, — правда, что современная форма отношения с деньгами развилась рядом с древней. Во всех странах денежная единица стала более абстрактной ценностью. Если монеты имели что-то от строгой иерархии закрытого общества, то бумажные деньги скорее ведут себя как толпа в большом городе»00. Торопящаяся, бесчисленная, изменчивая и предоставленная воле случая.

 

Для того, чтобы дойти до этого абстрактного состояния, деньги теряют свой символический убор, свой престиж, которым они были обязаны драгоценному и благородному материалу, вызывавшему всевозможные вожделения и страсти. Представьте себе Вольпоне, обращающего к кредитной карточке слова, которые он

 

 

 

 

 

=@5

 

Жертва, лежащая в основе обмена и денег

 

 

 

говорил золотой монете: «Дай мне обнять тебя, тебя, в которой заключается все лучшее, превосходящее все радости: такова твоя красота, и так велика наша любовь к тебе». Эти образы, эти чувства канули в лету вместе с исчезнувшими мирами. Более нет возможности прикасаться к деньгам, копить их в виде сокровищ, восхищаться ими как произведениями искусства. Даже биржевые акции более не являются разукрашенными листками, на которых рисовали рога изобилия и зубчатые колеса, создававшие у их держателей впечатление, что они владеют предприятием, и радовали их возможностью оторвать ежегодный купон, символ их собственности: они свелись к цифрам, написанным на счете. Это всего лишь цифры среди многих других на банковских распечатках или на экране компьютера. От корыстных ненависти и любви, от всех демонических страстей осталось лишь статистическое использование массы определенных и с максимально возможной объективностью вычисленных чисел. Так, что «деньги объективируют внешнюю деятельность субъекта, которая в целом представлена экономическими взаимодействиями. Ее содержание включает наиболее объективные практики, чисто математические наиболее логичные нормы и свободно от всякого личностного компонента. Поскольку деньги — это просто средство приобретения объектов, они по самой своей природе должны держаться на непреодолимой дистанции от эго, которое желает и наслаждается; и в той мере, в какой они являются необходимым посредником между эго и объектами, они ставят и объекты на расстояние t56.

 

Идеал, выражаемый деньгами, столь мелкий, столь банальный, столь торгашеский, тем не менее остается идеалом, который вызывает глубокое потрясение в экономике и культуре. И он постоянно завоевывает все новые позиции и приобретает все новые облики. Десять лет назад еда, костюм, путешествие оплачивались купюрами и монетами, сегодня достаточно кредитной карточки и подписи. Мне кажется, что я выскажу достаточно избитую истину, если отмечу, что свойство денег заключается в том, чтобы бесконечно избавляться от любой сущности. Их распространение следует закону кортикализации, Кортикалнзадпя (от лат. cortex — кора) — сосредоточение функций регулирования жизнедеятельности организма в коре головного мозга. В переносном смысле, в котором употребляет этот термин Московпчц. — дематерпалпзаппя объективного мира, трансформация его в мир условных знаков, символов — прим. перев.

 

 

 

 

 

=@6 Машина, творящая богов

 

который придает им абстрактный характер и позволяет совершенно объективно вырабатывать свои собственные правила. Именно потому, что эти правила свойственны только деньгам и, подчиняясь их требованиям, деньги отделяют себя от остальных средств, они могут привести ко все более эффективному представлению о стоимости в экономике. «Стоимость, — пишет один из экономистов, — не заключена более в драгоценных металлах, как хотели меркантилисты, и не заключена более в земле, как хотели физиократы. Она не заключена и в труде, как это ошибочно полагали А. Смит и Д. Рикардо. В законченной либеральной модели один лишь обмен является мерой стоимости»0'. Но обмен, в свою очередь, посредством денег выкристаллизовывается в некую целостность sui generis — трансформация, наметившаяся с самого начала и к которой стремятся более энергично, чем когда-либо.

 

Да простят мне читатели, знакомые со взглядами Зиммеля, ту легкость, с которой я берусь сформулировать этот закон кортикализации, который пронизывает насквозь всю историю. Но те, кто хорошо знают его творчество, возможно, забыли избыточность терминов и недостаточную связность изложения. Мне показалось уместным в той мере, в какой мы хотим выделить главное и наиболее плодотворное, идти вперед в духе самой его теории, чересчур разбавленной и пронизанной философскими реминисценциями. В любом случае, если закон существует, он показывает нам переход осязаемых денег в деньги символические, а затем в деньги семиотические08, каковыми и являются наши деньги. Мы знаем, что они придают обмену полную автономию и логическое, если не квазиматематическое, отображение. Можно сказать, что деньги растворяются в мире стоимости, будь то стоимость экономическая или нет, который превратился в мир квантифипируемых и измеримых знаков09. Под их воздействием языки различных отношений человека к человеку становятся вариантами одного языка столь же универсального, как язык музыки или математики. В итоге, факт кортикализации денег, психологическая мутация, если она имеет место, социализирует в наиболее полной форме различные аспекты совместной жизни. Будь то в сфере частных и повседневных отношений или общения в широких масштабах, дематериализация денег идет параллельно с монетаризапией коллективной материи. Остальное отсюда следует: рядом с двумя великими языками без границ, каковыми являются музыка и математика, деньги утверждаются в виде третьего языка, воз

 

Жертва, лежащая в основе обмена и денег

 

 

 

=@7

 

 

 

первого Вот что

 

веденного на трон нашим временем. Они заимствуют у понимание ритма, а у второго — точность комбинаций. определяет их особый характер.

 

НОВОЕ ЧУДО

 

Рассказывают, как один раввин возвращался домой накануне Субботы и оказался далеко от дома, когда наступила ночь. Религиозный закон запрещал ему продолжать путь, и он прибегнул к чуду. Слева от дороги была Суббота. Справа от дороги также была Суббота. Но на дороге, по которой он шел, Суббота еще не наступила... Что означает эта история? До тех пор, пока человек сам может устанавливать правила, совершать чудеса не так сложно.

 

Деньги также могут совершать чудеса, ибо они сформулировали собственные правила. И однажды провозгласив их, они заставляют уважать их, не допуская ни малейшего отступления. До сих пор мы рассматривали деньги как представителя стоимостей. Теперь мы изменим угол зрения, чтобы перенестись во вселенную, созданную деньгами, в которой они являются, прежде всего, орудием воздействия человека на человека в целях совместного создания реальности, которая включает и перекрывает их. То есть в итоге создания культуры, частью и отражением которой является экономика. И орудием все же самым удивительным. Действительно, большинство наших орудий и аппаратов являются лишь продолжением нашего тела или разума. Молоток или пишущая машинка продолжают руку, телефон продолжает слух. Деньги — это продолжение связи, то есть действий и реакций большинства индивидов в обществе, причем, должен я добавить, осуществляемое в каждое мгновение. Они могут изменять желания и чувства, превращать морально благое в морально несостоятельное, уродливое — в прекрасное, мир — в насилие. Или равным образом возобновлять основания для объединения каждый раз, когда происходит разъединение, как если бы они обладали алхимическими свойствами.

 

Последняя загадка денег появляется тогда, когда мы рассматриваем их как инструмент или средство всех этих операций, включая обмен. Теперь мы имеем дело уже не с процессом их объективации, а с процессом их закрепления. Объективация показала нам деньги в их роли представления, которая создает реальность, автономную от стоимостей. Закрепление ведет нас к исследованию способа, с помощью которого это представление проникает в

 

 

 

 

 

=@8 Машина, творящая богов

 

существующие отношения и придает им смысл по отношению к деньгам. Пусть так, но где же здесь загадка? Она заключается не в деньгах, которые, как любое средство, совершенствуются в ходе истории, а в том факте, что вместо того, чтобы следовать этой тенденции, они меняют суть, свою собственную суть. Эта эволюция противоречит разуму и представляет собой почти современное чудо. Действительно, как возможно возвести способ в ранг конечной цели? В этом заключаются магия денег и их власть над всем остальным.

 

В общих чертах Зиммель предлагает простое решение. Но оно показалось бы слишком абстрактным, если его не детализировать. Мы заметили, что объективация стоимости денег соответствует управляемому неким законом дистанцированию между индивидом и желаемым объектом. Эта стоимость тем больше, чем больше возрастают дистанция и препятствия, которые необходимо преодолеть. Закрепление денег, напротив, является одним из инструментов и способов действия другого закона, психологического принципа экономии усилий. Зиммель, как отмечали его современники, придавал ему всеобщий характер. Они пишут, что в своих трудах он применяет этот «принцип экономии энергии в психологической сфере, анализирует с психологической точки зрения процесс социальной дифференциации, рассматривает психологический аспект таких социальных явлений, как конкуренция или деньги». Действительно, с того момента, как деньги начинают представлять способ достижения цели, необходимо рассматривать их с точки зрения их эффективности. По самой своей природе какой-либо инструмент или машина служат возможно лучшему осуществлению проекта. Этот проект должен быть предварительно разработан, а его осуществление всегда предполагает определенное количество посредствующих звеньев.

 

Глубже вникая в эту проблему, мы констатируем, что деньги — это прежде всего инструмент, имеющий много функций, будь то купля или продажа, уплата выкупа для освобождения заложника, подкуп чиновника, поддержка искусства и так далее. Можно утверждать, что способы употребления непредсказуемы, также как и порядок их применения. И тем не менее деньги — это в некотором роде абсолютное средство, потому что их единственная подлинная цель — это обмен. В противоположность государству или религии, которые могут иметь совершенно различные цели — порядок, господство, спасение души и т. д. — деньги своей деятельностью призваны исключительно способствовать обращению благ и измерять их стоимость. Это сводит их функции

 

Новое чудо

 

 

 

=@9

 

к роли простого инструмента и способа достижения предписанной цели, которая от них совершенно не зависит. И невозможно создать хоть сколько-нибудь разумную экономику, если это отношение постоянно не соблюдается самым строгим образом. И здесь нельзя допускать никакой путаницы, ибо это означало бы принимать обозначения богатства за само богатство. Каким же образом тогда осуществляется психологическое возведение средства в ранг пели, самый яркий пример которого являют собой деньги?

 

Человек, который хочет построить себе дом, должен сначала собрать всю необходимую сумму или часть суммы для покупки материалов и инструментов, нанять мастеров, а затем перейти к осуществлению своего намерения. Можно увеличить количество звеньев, упомянув о приобретении участка земли, составлении плана, починке инструментов, не говоря уже о получении необходимых разрешений и многих других непредвиденных случайностях. Между непосредственными действиями, совершающимися в каждое мгновение, и достижением отдаленной, иногда чересчур отдаленной, цели, если ее стремиться достичь, неизбежны многочисленные промежуточные ступени и даже обходные пути. Это справедливо для всех сфер жизни и техники, включая коллективные институты. Государство защищает индивида, в то время как гражданский кодекс гарантирует ему обладание благами и возможность передавать их своим потомкам, предвосхищая будущее. Церковь, со своей стороны, посредством своих ритуалов поддерживает накал религиозных эмоций и руководит человеческой душой.

 

'Вне всякого сомнения они удаляются от конечной цели религиозного чувства, но с помощью инструмента, который в противоположность всем материальным инструментам служит исключительно этим целям, которые индивид не смог бы достичь иначе»61.

 

Короче говоря, телеологическая цепная связь может изменяться в зависимости от требуемых инструментов и сколь угодно усложняться от одного случая к другому. Но энергия, необходимая для того. чтобы осуществить ее на всем протяжении пропорционально увеличивается и может парализовать любое ее функционирование. И тогда в мыслящих организмах, какими мы являемся, как и в организмах материальных, с необходимостью осуществляется принцип экономии усилий. Его можно резюмировать в одном положении: вместо того, чтобы сосредотачиваться

 

 

 

 

 

К оглавлению

 

=A0 Машина, творящая богов

 

на целях, необходимо сосредотачиваться на средствах. Это самая элегантная гипотеза в теории Зиммеля. Она утверждает, что сознание, которое захотело бы охватить всю совокупность звеньев цепи, лишь рассеивается и слабеет, не будучи в состоянии интересоваться всем в равной степени. Требование позитивных действий и доведения до конца начатого дела приводит к стремлению не тратить силы понапрасну, перенося их на промежуточный и настоящий этап пути. Требуемые изобретательность и сила разом останавливаются на средствах, необходимых для достижения наилучшего результата. Даже с риском отступить от конечной и отдаленной цели.

 

«Распределение требуемого психологического усилия, — констатирует Зиммель, — когда имеющиеся силы ограничены, не совпадает с логической организацией. Для такой организации способ является совершенно безразличным, а весь акцент сосредотачивается на цели. Практическое удобство требует психологически перевернуть все это отношение. Этот, по-видимому, иррациональный факт является для человечества поистине бесценным. По всей вероятности, мы никогда не смогли бы преодолеть этап, на котором мы ставили перед собой лишь самые примитивные задачи, если бы наше сознание было бы этим сильно озабочено, и мы никогда не получили бы свободы развивать большое количество средств: или мы испытывали бы невыносимое и парализующее раздробление, если бы мы должны были постоянно предусматривать всю последовательность средств, служащих конечной цели, в то же время разрабатывая каждое подчиненное средство»62.

 

Происходит инверсия, и вы сами видите, какая. Озабоченные тем, чтобы выполнять свои задачи с наибольшей экономией, люди переключают внимание на средства. Отдавая средствам умственно и физически главные усилия, иногда забывают, чему они служат, подобно тому, как ученые могут позволить ухищрениям изощренной техники захватить их до такой степени, что забывают, какую проблему она призвана решить. До такой степени, что концентрируясь на средствах, их начинают воспринимать как цель. Именно это в определенной форме подразумевают выражения типа «искусство ради искусства», «производство ради производства». Короче говоря, в разорвавшейся телеологической цепи то, что было звеном, становится целью. В недавнем прошлом строили моторы, чтобы самолеты могли летать. Теперь строят