Глава восьмая 3 страница

 

"Форма, которую стоимость принимает в процессе обмена, — замечает Зиммель, — заставляет рассматривать стоимость как категорию, находящуюся по ту сторону субъективности и объективности в строгом смысле слова. В процессе обмена стоимость становится сверхобъективной, сверхиндивидуальной, но не превращается при этом в объективное качество и реальность, в сами вещи. Стоимость проявляется как спрос на объект, превосходящий присущую ему реальность, с тем, чтобы он был приобретен лишь за другую соответствующую стоимость»27.

 

Предназначенный изначально для удовлетворения желаний, отныне объект полностью принадлежит к миру стоимости, для которого он был задуман и произведен. Там он ведет независимое существование и сравнивается с себе подобными. А то, сколько он стоит, определяется всеми индивидами идентичным способом — столько-то мешков зерна за столько-то кубометров леса, столькото пищи за столько-то рабочего времени — путем количественного сравнения, т. е. измерением. Так с течением времени эти эквиваленты трансформируются в конвенциональные, которые принимают, более не думая о них и не вспоминая, что они имеют некоторое отношение к нашим чувствам и желаниям. Если их точность часто проверяется наблюдением и опытом, им в конце концов придается сила материального закона. В итоге каждый экономический объект вписывает свою стоимость в другой объект, проецирует ее вовне так, что она существует полностью вне нас: «Относительный характер опенки, — заключает Зиммель, — означает ее объективацию»".

 

Машина, творящая богов

 

 

 

=88

 

Как видите, все эти конвенции и операции являются обычными для той среды, в которой мы живем в настоящее время. Их внедрение было ускорено и получило всеобщий характер, поскольку, относясь вначале к вещам, называемым товарами, они распространились затем на все вещи, с вещей — на людей и с людей — на идеи. С обменом в игру вступает новый фактор. Отныне все без исключения участвуют в нем, превращая общество в океан рынка.

 

Может показаться странным, что я заканчиваю столь длинную речь на том, чем ее принято начинать. Я имею в виду обмен между индивидами, осознавшими свои потребности и интересы в сфере того, что они дают и что хотят получить. Это экономическая и социологическая аксиома не подвергается сомнению. Но все знают, что не просто вести себя соответственно своим потребностям и осознавать свои интересы. Это удается лишь в результате долгого развития, изменяющего нас изнутри, и который я, возможно, только что описал. Разумеется, я думаю, что вполне оправданно видеть, как эти моменты — желание и обмен — следуют один за другим кратко описанным здесь способом. Действительно, очерченное содержание каждого из них менее значимо, чем само это чередование, которое заканчивается совместной объективацией стоимости. Даже Зиммель колеблется и тщательно запутывает дело, как если бы ему было больно думать. что все это подчиняется простой логике. Логике, согласно которой то, что начинается со спонтанного желания, выворачивается как перчатка, превращаясь в отношение между объектами, которые взаимно оцениваются и измеряются между собой. Это подразумевает работу над собой с целью ограничения своего желания, заключения в скобки оценочных суждений и верований, власти над личными чувствами и осознания той единственной стоимости вещей, которая является стоимостью для других. В ней нет ничего объективного, кроме работы, выполненной каждым индивидом для того, чтобы сделать ее столь независимой от себя, насколько это возможно.

 

Другой вопрос, — достоверно или нет это движение, которое начинает с того, что дистанцирует субъекты и объекты друг от друга, а кончает тем, что переставляет их местами, заставляя объекты выступать в роли субъектов. Оно представляет собой драму с четырьмя действующими лицами, которая разворачивается при закрытых дверях, даже если в качестве декорации выступает все общество: это индивид или желание; вещь, объект желания, будь то фрукт, картина или женщина; стоимость, не

 

 

 

 

 

=89

 

Мир объектов и мир стоимостей

 

 

 

обладающая никаким реальным содержанием, но представляющая их всех; и наконец, деньги, посредник и средство связи между ними, господствующее над всем остальным. Итак, мы совершаем бесконечное плавание между ними, мы маневрируем, чтобы осознать разделяющие их антагонизмы и довести их до конца.

 

Действительно, мы растерялись от того, что ходим при закрытых дверях вокруг да около этого процесса, который никогда не доходит до определенной точки. Временами ощущаются смертные муки тех несчастных из немецкой сказки, осужденных жить, будучи привязанными к языку колокола. Я пытаюсь замедлить ритм и расчистить путь посредством идей, которые рассматриваются со всех сторон, продвигаясь, отступая и вновь продвигаясь без определенного результата. И однако, сама атмосфера «Философии денег» именно та, которую описал современник автора, завершивший свою рецензию словами: (•Человек, написавший эту книгу, должен быть кем-то большим, чем владетельным князем узкой области науки; он должен был быть абсолютным хозяином обширного королевства человеческой мысли. И тем не менее трагическая интонация слышится по всей его книге. Он как бы утяжеляет каждую мысль судьбой вечного жида. Автор излагает каждую последнюю мысль, как если бы она была предпоследней. Вечное беспокойство, стремление ко все более глубоким интуитивным догадкам и знаниям являются трагичной судьбой того. кто ищет истину. Эта черта, проявляющаяся в очень личном языке книги, оставляет ощуще-

 

-»г.

 

ние беспокойства»".

 

Я могу добавить, что от этого беспокойства не избавляешься ни на мгновение, вплоть до последней страницы, которая после долгого пути сливается с первой. Вот что объясняет замалчивание и недоразумения, которыми был окружен Георг Зиммель, прежде, чем он не был открыт заново и вписан, теперь уже окончательно, в социологическую традицию. Некоторые художники н мыслители переходят таким образом из разряда непонятых в разряд классиков, не познав ни переменчивой славы, ни развращающего успеха.

 

 

 

 

 

К оглавлению

 

=90 Машина, творящая богов

 

ЖЕРТВА. ЛЕЖАЩАЯ В ОСНОВЕ ОБМЕНА И ДЕНЕГ

 

Прежде всего, существуют обмен и обмен. Тот обмен, который рассматривает Зиммель, отличается от того чисто «описательного» обмена, о котором обычно и говорят философы, антропологи и экономисты. Последние рассматривают его как одно из отношений, которое состоит в том, чтобы давать и получать, продавать и покупать товары. Само название точно его определяет: это контакт, установленный между нами вещью, которую мы предлагаем взамен той, которую мы попросили. Для его возобновления мы должны соблюдать равновесие между двумя этими операциями, т. е. взаимность. К этому без конца возвращаются как к неиссякаемому источнику благосостояния и совместной жизни. Зиммель доходит до крайности и это меняет все, превращая обмен в отношение отношений, сближающее то, что находится на расстоянии, соединяя то, что испытывает риск разъединения. Не простое и ясное дополнение к отношению «дать и получить», но новый процесс, в котором каждая из этих двух операций является одновременно причиной и результатом. Другими словами, именно обмен создает связь между индивидами, овладевает ими и определяет их принадлежность к определенной группе, общности или институту. То есть, заканчивает тем, что почти неизменно дает что-то сверх того, что получают, и получает что-то сверх того, что дают.

 

В этом смысле обмен составляет первичную форму жизни в обществе, психические и биологические содержания которого он формирует. Ему, таким образом, удается создать отношение «между человеческими существами, охватывающее их внутренний мир, то есть общество, вместо простого сборища индивидов» '. Даже если, как это ни парадоксально, ничего не было обменено. Эту точку зрения подтверждает, исходя из своих наблюдений, английский антрополог Б. К. Малиновский: «В категории взаимодействия, которая предполагает экономически эквивалентный ответный дар на дар, мы сталкиваемся с еще одним сбивающим с толку фактом. Ведь речь идет о категории, которая, согласно нашим представлениям, должна практически сливаться с торговлей. Но этого не происходит. Обмен превращается в передачу от партнера к партнеру и обратно строго определенной веши, что лишает взаимодействие любой экономической цели или значения, какие только можно вообра

 

 

 

 

 

=91

 

Жертва, лежащая в основе обмена и денег

 

 

 

зитъ! Уже по той простой причине, что свинья возвращается к тому, кто ее подарил, пусть даже и обходным путем, обмен эквивалентов вместо того, чтобы ориентироваться на экономическую рациональность, превращается в гарантию против вторжения утилитарных соображений. Единственная цель обмена состоит в том, чтобы укрепить сеть отношений путем усиления взаимных связей»31.

 

Если обмен прерывается, общество одновременно перестает существовать, причем как в удаленных деревнях, так и в современных городах, в условиях как автаркической, так и нашей культуры. Таким образом, для обмена нельзя найти привилегированную основу, которую искали в торговле, браке, религии, ибо он возникает с момента установления связи между людьми. Следовательно, это означает, что «любое взаимодействие должно рассматриваться как обмен» '. В этом заключается принцип, который Зиммель кладет в основу науки и общественной жизни. Он включает в этот разряд интеллектуальные отношения, такие как отношения оратора и его аудитории, а также психологические. такие как отношения между гипнотизером и гипнотизируемым. Будь то салонная беседа, любовь между мужчиной и женщиной и даже простой взгляд, мы имеем дело с взаимными действиями, т. е. разновидностями обмена. Во многих случаях лают больше, чем получают, но делают это «ради отблеска, ко-

 

 

торый душа другого ранее не имела», то есть ради благодарности. которая представляет собой прибавочную стоимость. Это означает только то, что обмен не состоит в том, чтобы давать ради того. чтобы получать, продавать ради того, чтобы покупать, или наоборот, как считали Мосс и Маркс. Он является скорее условием этих действий. Все происходит так, как если бы обменивали не для того, чтобы давать или получать, продавать или покупать. Наоборот, дают и получают, продают и покупают ради обмена, то есть общения и установления взаимного контакта. Без этого сама форма современной жизни стала бы механической, то ли из-за того, что она бы реифишгровалась, то ли из-за того, что регрессировала бы к состоянию простой суммы ряда индивидов. Короче говоря, мы обмениваемся, значит, мы представляем собой общество.

 

Безусловно, невозможно более настойчиво отстаивать гипотезу о том. что «обмен — это социологический феномен sui generis* н оригинальное явление общественной жизни. Но если он имеет

 

 

 

 

 

=92 Машина, творящая, богов

 

столь всеобщий характер, что же отличает его и обуславливает его особую роль в экономике? Что именно в этом процессе создает стоимость и определяет стоимость объекта, переходящего из рук в руки? Другими словами, что обменивается в действительности и без чего не существует обмена в экономическом смысле? Наш первый опыт, присутствующий во многих культурах, тот, с которым мы начинаем наше детство и продолжаем жить в зрелом возрасте, дает ответ: мы обмениваем жертвы. Пойти на тысячу лишений, потерять часть своих благ. отказаться от самой жизни — это способ обязать выплатить долг и потребовать компенсацию. Отказ и требование совместно обладают силой сообщать стоимость тому, что ранее ее не имело, пока от этого не отказывались и этого не требовали. Подобным же образом вера оплачивается ценой мученичества, а любовь к детям страданиями родителей. Правда, что «от самого низкого уровня потребностей и до восхождения к самым высоким интеллектуальным и религиозным благам каждая ценность должна быть обретена ценой принесения в жертву какой-либо другой ценности»30.

 

И однако в интересующем нас случае есть другой способ создания дистанции — посредством отрыва от какой-либо вещи, отказа от права наслаждаться ею и предоставления ее в распоряжение себе подобным. Истинная функция жертвы — это метаморфоза. Таким путем можно ограничить удовлетворение собственного желания, превратить его из цели в средство обмена, установления связи с другим человеком и не дать ему, таким образом, угаснуть. Ибо жертва предполагает, по крайней мере. сразу два различных главных действующих липа. которые играют противоположные роли. Одно, которое совершает жертву. позитивно воспринимает лишения, страдание, огорчения: другое, которое требует жертвы, — в пользу него она и совершается. Вся экономическая концепция базируется на той простой идее. что обмен без жертвы не является обменом, потому что он не образует стоимости и, следовательно, лишен объекта.

 

«Если мы рассмотрим, — уточняет Зиммель, — экономику как частный случай всеобщей формы обмена — уступить какью то вещь с тем, чтобы получить какую-то вещь — мы немедленно начинаем подозревать, что стоимость того, что требуется, не существует в готовом виде, но сообщается объекту полностью или частично пропорционально требуемой жертве^'.

 

Жертва, лежащая в основе обмена и денег

 

 

 

=93

 

Каким бы ни было обоснование, экономическим или религиозным, господствует всеобщее убеждение: эффективность жертвы пропорциональна цене, приписываемой тому, что приносится в жертву. Во многих культах она оценивается как искупительный дар и считается, что сам этот дар принимается тем лучше, чем большего себя лишают для того, чтобы принести его, и чем жертва пеннее. Если Христос умер на кресте, преподав урок жертвенности, то это было сделано не для того, чтобы последовали его примеру, а для того, чтобы придать смысл этому убеждению. Это справедливо также в отношении Авраама, готового умертвить своего сына для того, чтобы засвидетельствовать свою любовь к Богу в благодарность за его обещание умножить потомство патриарха.

 

Разве не то же самое происходит при всяком обмене? Мы уступаем блага, свободное время, отдых, мы подвергаем риску наше существование, чтобы обозначить цену, которую мы придаем какому-то занятию, дружбе, группе, и мы ожидаем взамен благодарность. Без сомнения, мы приносим наши удовольствия в жертву тысячью способами. Но это не может продолжаться и иметь смысл при отсутствии взаимной жертвы со стороны того, кто ею пользуется, будь она реальной или воображаемой. Ясно, что если это отношение лежит в основе общих ценностей, сопряженное с ним страдание побуждает нас желать ликвидировать его. Не означает ли это, что необходимо вести такой образ жизни, при котором не надо следовать по этому пути, который ведет к отношениям обмена, к тому, чтобы давать и брать, разделять блага и т. д.? Это идеальный и религиозный способ отношения к жизни, который Зиммель считает противоположным реальности: '•Но здесь мы пренебрегаем тем фактом, что жертва не всегда является внешним препятствием. Это условие пути к достижению иели. а также самой иели. Мы разделяем загадочное единство наших практических отношений на то, что мы приносим в жертву, и то, что мы получаем, на торможение и свершение. И поскольку различные этапы этого процесса зачастую разделены во времени, мы забываем, что цель не оставалась бы той же, если бы не было препятствий, которые необходимо преодолеть ради ее достижения. Сопротивление, с которым мы сталкиваемся при их преодолении, позволяет нам испытать наши силы. Лишь победа над грехом сообщает душе «небесную радость», которой не может насладиться праведник»3'.

 

 

 

 

 

=94 Машина, творящая богов

 

Приносить жертву — это хорошо, заставить себя принести жертву — это еще лучше — такова могущественная истина. Несмотря на свой иррациональный характер, именно в ходе этого испытания блага предоставляются в распоряжение более широкого круга индивидов и пускаются в обращение. Поскольку никто жадно не удерживает их исключительно в своих руках, возможности получать наслаждение и субъективную пользу увеличиваются у всех.

 

Независимо от того, соглашаются с этим или нет, экономика обмена — это в сущности экономика жертвы. Но жертва играет двоякую роль. Первая роль — внешнего порядка, поскольку она отдаляет объекты, то есть создает их с целью дистанцировать, а затем уступить тому, кто их потребует. Необходимо отказаться от них, чтобы воспрепятствовать обладанию в одиночку, или, если можно так выразиться, телесному обладанию. Ибо пока они остаются близкими, связанными с индивидом, препятствия на пути обладания объектами не удаляют их от индивида так, чтобы они могли быть переданы в обладание других индивидов в обмен на эквивалентную замену. Процесс, утверждает Зиммель, осуществляется «начиная с того момента, когда объект, который является одновременно дистанцированием желания и преодолением этой дистанции, произведен исключительно с этой целью».

 

Вторая роль — чисто внутреннего порядка: самим способом своего осуществления жертва сближает индивиды и устанавливает отношения между ними или теми, кто их представляет. Именно это прекрасно знают народы, которые привесят дары в жертву для того, чтобы умиротворить и смягчить волю богов. Этот дар способствует заключению пакта, который налагает взаимные обязательства на обе заинтересованные стороны. Такова была концепция евреев. Но является ли она данью или искупительной карой, жертва всегда служит определенному сообществу и способствует братству приносящих жертву. И в каждом случае, будь то в ходе ритуала или взаимодействия на рынке, речь идет о публичном жесте, иногда имеющим драматический характер, как это было в адтичности, и осуществляемым перед аудиторией, представляющей общественную власть. Своим присутствием она гарантирует эквивалентность приносимых жертв. При этом условии партнеры отказываются от того, чем они дорожат, будучи уверенными, что получат справедливое возмещение и смогут продолжить свои взаимодействия. Тот, кто принимает этот дар, соразмерно не отдавая, искажает эту связь, лишает ее характера обмена, предполагающего, что люди дают и берут,

 

Жертва, лежащая в основе обмена и денег

 

 

 

=95

 

совершая пару самых элементарных жестов, которые только существуют. Моралисты неосторожны, когда они превозносят бесплатность, ведь она упраздняет связь, при которой человек чувствует себя одновременно связанным и свободным по отношению к другим и к самому себе. В этом и заключается внутренняя сущность жертвы.

 

Это ясно видно из анекдота, который рассказывает психоаналитик Шарль Одье. Разжалобленный бедностью больного и заинтересованный его случаем, он предложил ему бесплатное лечение. Пациент немедленно отказался от его услуг и не соглашался возобновить лечение до тех пор, пока психоаналитик не заставил его платить каждую неделю причитающийся ему гонорар. Действительно, жертва создает отношение, которое поддерживает различие между двумя людьми, гарантирует, что их именно двое, а не один, и вселяет в каждого уверенность в том, что он получит что-то взамен того, что он отдает. Жест оплаты одновременно определяет и представляет отношение, подтверждает, что оно действительно существует. Если его нет, отношение теряет свое содержание. Перестав приносить жертву, пациент сам становится жертвой желания психоаналитика вылечить его и вникнуть в его случай.

 

Итак, с одной стороны, жертва удаляет объект; с другой, — она сближает тех, кто на нее согласен. Это означает, что в сущности жертва — это синоним обмена в обществе; отсюда происходит ее всеобщность. В конечном счете мы имеем здесь дело просто-напросто с отзвуком жизни. Такая концепция автоматически подразумевает ответ на вопрос о том, что лежит в основе стоимости. Усилия или труд, которые были затрачены на объект? Его полезность или возможность использования? То, что многие желают его? Безусловно, это то, от чего отказываются, и те препятствия, которые пришлось преодолеть, чтобы получить его. Но. как мы уже сказали, никто никогда себя чего-то не лишает и не уступает что-то, если не ожидает того же самого в соответствующей пропорции со стороны другого. Жертва взывает к жертве, если она должна представлять справедливое и высшее измерение для каждого. Итак, когда Зиммель выводит из этого, что отношения обмена, а не производственные отношения определяют общество, он противопоставляет себя Марксу. И в этом заключается далеко не меньшая из его оригинальных особенностей. Не в предпринятой им попытке, но в том, что он создал связную концепцию.

 

 

 

 

 

=96 Машина, творящая богов

 

Стоимость — это харизма обмена. Она обнаруживает силу вещей, которые индивиды дают и получают, взятых в становлении, когда ничто не остается постоянным и изолированным, ибо все вовлечено в движение сравнения, где то, что представляется нам в виде объекта желания, превращается в свою противоположность, в отказ от желания объекта. Кусок хлеба, который я хочу съесть, превращается, например, в кусок хлеба, который я уступаю, и которым делюсь, и который не утоляет мой голод. Это банально, скажете вы, все это знают. Действительно ли мы знаем это, понимаем ли мы в строгом смысле, что стоимость — это установление дистанции с вещами и людьми с тем, чтобы подчеркнуть их относительность?

 

«Выше я показал, — пишет Зиммель, — что относительность создает стоимость объектов в объективном смысле, потому что лишь через нее возникает дистанция между вещами и субъектом»39.

 

С одной стороны, объектами нельзя немедленно насладиться: с другой стороны, они требуют во имя обладания ими жертв, определенных единообразным и социальным способом.

 

Но не надо на этом останавливаться. Чтобы проявить себя и господствовать над обменом, стоимость должна быть, в свою очередь, объективизирована в символах и знаках, которые придают ей конкретный характер и делают более опасной для того, кто признает ее. Ибо присущий стоимости закон дистанции может применяться лишь посредством чувственного представления, имеющего ту же природу, что и представляемое им. персонифицируя результат тысяч абстрактных операций.

 

Из всех представлений, созданных человеком, чтобы сделать свой мир терпимым, то есть осязаемым и понятным, деньги — это как наиболее смелое, так и неизбежное представление. Ибо именно через загадку денег человек наиболее близко соприкасается с полнотой желания, ибо желание денег — это желание связи с другими, если не желания вообще. Вот что объясняет, почему деньги так долго считались чем-то непристойным и запретным. Двуликий Янус, символ разделения и жертвы, деньги в то же время сущность богатства и коллективного единства, которое не терпит разъединения.

 

«В качестве видимого объекта. — констатирует Зиммель, — деньги — это субстанция, которая воплощает абстрактную эконо-

 

 

 

 

 

=97

 

Жертва, лежащая в основе обмена и денег

 

 

 

мическую стоимость таким же образом, как звук слов, явление акустическое и физиологическое, обретает значение лишь через представление, которое он несет в себе или символизирует. Если экономическая стоимость объектов состоит в их взаимных отношениях возможного обмена, тогда деньги являются автономным выражением этого отношения... и общее несчастье человеческой жизни полностью отражается в этом символе, в осознании крайней нехватки денег, от которой страдает большинство людей •>iJ.

 

Конечно, деньги — это такой же предмет, как и другие — рис. перец, дерево, бумага, золото. Их обрабатывают — это чеканка. их взвешивают — это эталонирование, на них наносят образ — это признание. В торговле обменивают меру риса на определенное количество скота, меру металла на определенное количество рабочих дней или на какой-либо продукт питания. Так проявляется стоимость: золото против пшеницы или ржи. Как если бы существовал рынок денег, плата за наем денег и ежедневно корректируемые индексы измерения.

 

Но по отношению к другим объектам деньги устанавливают присущие им правила, властно выражаемые в цифрах и вычислениях, которым они подвергаются. Как замечает Зиммель, «деньги составляют часть нормативных представлений, которые сами приспосабливаются к норме, которую они устанавливают»41.

 

Однако, более чем какие-либо другие, эти нормы не допускают исключений и это прекрасно показывает их анонимное, невидимое происхождение. Отделенные от вещей и индивидов, деньги. таким образом, объективизируют их отношения. Они также являются посредником просто в личных отношениях, будучи счетоводом множества связей, которые устанавливаются каждое мгновение. Очевидно, у них есть сила связать меня с другим человеком, торговцем, у которого я покупаю коробку сигар, незнакомцем, которому я предлагаю выпить, женщиной или мужчиной. которых я соблазняю с их помощью.

 

Драма современности проистекает именно из того, что люди не могут иметь между собой связей, в которых не присутствовали бы деньги и которые они не воплощали бы в той или иной форме. Не объект среди объектов, вообще не объект, деньги стремятся превратиться в эталон меры и символ отношений обмена н жертв, на которые мы соглашаемся при их посредничестве. Их действие — это гигантская метафора, проясняющая с помощью образов и знаков, что «проекция простых отношений

 

 

 

 

 

=98 Машина, творящая богов

 

на частные объекты — это реализация разума; когда разум воплощается в объектах, они становятся проводниками ума, придавая ему более живую и широкую активность. Способность создавать такие символические объекты достигает своего наивысшего развития в деньгах. Ибо деньги представляют самое чистое взаимодействие в самой чистой форме; это индивидуальная вещь, чье основное значение заключается в преодолении индивидуальности. Таким образом, деньги являются адекватным выражением отношения человека к миру, которое можно постичь только на конкретных и частных примерах, но которое можно действительно уяснить, только если единичное становится воплощением живого взаимного процесса, который сплетает воедино все особенности и в таком виде создает реальность»4"".

 

Стоит ли поддаваться восхищению? Или лучше сказать себе, что наивысшая форма взаимодействия воплощается в любви, искусстве, религиозной морали или науке? Как может Зиммель говорить в таких выражениях о том, что, как мы уверены, приводит к деградации и антигуманным последствиям? Но деньги у него — это социальное представление, и нас поражает, как тщательно это представление им определяется. Оно одновременно составляет когнитивную форму, в которую вписываются отношения между индивидами, и материал, в котором объективируются их взаимные действия. Именно благодаря творческой природе этого представления, идеи и ценности обретают свойства реальности, становятся миром столь же автономным и объективным, как и мир физический. Важно показать этот коллективный и психологический аспект, ибо он объясняет, почему деньги присутствуют везде, находятся в центре каждого действия и каждого культурного произведения. Если бы мы обладали более тонкими ощущениями, мы почувствовали бы, что деньги включены в ткань всех представлений и всех вещей, как одна из них — во все, что связывает нас с современной эпохой. О деньгах говорят. что они не пахнут, но именно они — аромат эпохи.

 

Кто в этом усомнится? Ведь каждый из нас прямо пли косвенно ежедневно голосует в этом парламенте денег, который представляет собой биржа, но при этом избирает лишь раз в четыре или пять лет обычный парламент. И на протяжении всей жизни человек познает, что разделение труда и производство регистрируются деньгами как термометром, показывающим повышение ценности или обесценение какой-либо профессии или отрасли промышленности. Люди начинают управлять ими. считать и прогнозировать, но также и желать их, наслаждаться

 

Жертва, лежащая в основе обмена и денег

 

 

 

=99

 

вещами в зависимости от их стоимости, оценивать, что справедливо, а что несправедливо пропорционально требуемой жертве и т. д. Вплоть до того, чтобы превратить их, как Э. Ренан, в условие научного прогресса и уподобить гению.

 

«На настоящем этапе развития человечества деньги — это интеллектуальная сила, и в этом качестве они заслуживают некоторого уважения. Миллион стоит одного или двух гениев в том смысле, что, разумно употребив миллион, можно сделать для прогресса человеческого разума столько же, сколько сделали бы один или два человека, не располагающие ничем иным, кроме силы своего ума»44.