Введение. Постепенно, по мере того, как преодолевалось мое предубеждение против автоматического письма, я начала чувствовать интерес к тому

Постепенно, по мере того, как преодолевалось мое предубеждение против автоматического письма, я начала чувствовать интерес к тому, что „Х“ сообщал относительно потусторонней жизни. Я ничего не читала по этому поводу, даже всем известные „Письма Джулии“, и поэтому у меня не было предвзятых идей.

С течением времени болезненное ощущение в руке прекратилось, и сам почерк улучшился, хотя очень ясным он не был никогда.

В первое время письма писались в присутствии моего друга; но позднее „X^й появлялся, когда я была только одна. Это было то в Париже, то в Лондоне, так как я постоянно переезжала из одного города в другой. Иногда он появлялся несколько раз в неделю; иногда же проходил целый месяц, и я не чувствовала его присутствия. Я никогда не звала его и очень мало думала о нем в промежутках между его появлениями, так как и мое время, и мысли, и перо были заняты совсем другими задачами.

Записывая эти сообщения, я была по большей части в полубессознательном состоянии, так что перед прочтением написанного у меня было лишь смутное представление о его содержании. А несколько раз я была так близка к полной потере сознания, что, кладя карандаш, не имела ни малейшего представления о том, что писала.

Когда речь впервые зашла об издании этих писем, мысль эта была для меня неприятна. Написав несколько книг, более или менее известных, я не была чужда некоторого тщеславия в смысле литературной репугации, и мне вовсе не хотелось прослыть фантазеркой. По настоянию моего друга я согласилась написать предисловие к книге, в котором было бы сказано, что письма были написаны в моем присутствии. Это обещание удовлетворило моего друга, но не меня.

Внутри меня шла борьба. Если я издам эти письма, думала я, совсем без предисловия, они будут приняты за фикцию, и все важное, заключающееся в них, потеряет свою ценность в смысле указания на посмертное существование человека. Если же я напишу, что они созданы посредством автоматического письма в моем присутствии, непременно возникнет вопрос, чьей же рукой делались записи, и я буду принуждена уклоняться от правды. Если же я откровенно признаюсь, что сообщения записывались моей рукой, и расскажу о событиях, как они происходили, тогда возможны будут только две гипотезы: или что письма эти — подлинные сообщения развоплощенного человека; или же что они — измышления моего собственного подсознания. Но последняя гипотеза не объясняет первого письма „X^й, появившегося раньше, чем я узнала о его смерти, если только не допустить, что подсознанию каждого человека известно все. Но в таком случае почему мое подсознание выбрало этот путь длительной мистификации моего бодрствующего сознания и притом без всякого предварительного внушения с моей или с чьей бы то ни было стороны? Ведь ни я и никто из окружающих меня не знали о смерти «X».

Чтобы кто-нибудь мог обвинить меня в преднамеренном обмане и сочинительстве в таком серьезном деле, этого я не допускала и теперь считаю невероятным ввиду полной возможности для меня иметь иной, законный исход для моего воображения в произведениях поэзии и романа.

Около трех четвертей всех писем было уже написано, когда я окончательно нашла для себя ответ на этот вопрос. Я решила или совсем не издавать их, или же обнародовать с предисловием, в котором будут откровенно изложены все обстоятельства возникновения этих писем.

Когда же издание было решено, возник вопрос: печатать ли их целиком или делать сокращения? Я решила не выпускать ничего, кроме указаний на личные дела самого „X^й, на мои и моих друзей. Я ничего не прибавляла, и только изредка, когда построение фразы было слишком неудачным или попадались повторения, я позволяла себе внешнюю правку.

Среди утверждений, касающихся будущей жизни, встречаются такие, которые составляют совершенную противоположность моим собственным представлениям о том же вопросе. Я их сохранила, как они были написаны. Некоторые из философских положений были совершенно новы для меня; иногда я улавливала всю их глубину только после прошествия нескольких месяцев.

Если у кого-нибудь возникнет вопрос, что думаю я сама об этих письмах, считаю ли я их подлинными сообщениями из невидимого мира, я отвечу утвердительно. В выпущенных местах, касающихся моей личной жизни, было много намеков и указаний на обстоятельства, которые мне были неизвестны, и все, которые мне удалось проверить, оказались безошибочны. Если попытаться объяснить это столь популярной сейчас телепатической теорией, предлагаемой психологами, то чья же телепатия проявилась в письмах? Подруга, о которой я упоминала, не могла этого сделать, так как содержание писем было для нее такой же неожиданностью, как и для меня.

Но я все же считаю необходимым упомянуть, что не имею никаких претензий на научное значение этой книги, так как для этого требовались бы соответствующим образом представленные доказательства. Исключая первое письмо, подписанное „X^й и переданное мне прежде, чем я узнала, что г-н N умер, все остальные были написаны вне „научно-испытательиых условий", как их понимает ученый-психолог нашего времени. Как доказательство существования души после телесной смерти содержание этих писем должно быть или принято, или отвергнуто каждым, сообразно его личным особенностям, внутреннему опыту и собственной интуиции.

Должна прибавить, что если бы не мое полное доверие к источнику этих писем и не такое же доверие моих друзей ко мне, книга эта не могла бы быть издана. Ибо сомнение в невидимом авторе или в видимом посреднике парализовало бы обоих в такой мере, что их работа не могла бы осуществиться.

Что касается лично меня, то эти письма содействовали окончательному уничтожению во мне всякого страха смерти, они укрепили мою веру в бессмертие, и они же превратили для моего сознания потустороннее существование в такое же реальное, как и наша жизнь на земле. Если они дадут хотя бы одному читателю такое же радостное чувство бессмертия, какое они дали мне, то я буду вполне вознаграждена за свой труд.

Тем же, которые склонны порицать меня за обнародование этой книги, я могу сказать только одно: я всегда стремилась отдать миру все самое лучшее во мне, а эти письма, думается мне, может быть, самое лучшее из всего, что я могу отдать».