Экология ДУШИ

 

Ошо,

зная бессилие слов, индийский мистик Кабир собирает их в улатбанси, парадоксальные утверждения. Вот пример такого утверждения:

Небо проливается дождем, а земля его впитывает, об этом знают все; Земля проливается дождем, а небо впитывает, —это понимают лишь немногие.

Что это означает?

 

Да, слова мистиков — это улатбанси, игра на перевернутой флейте. Вначале ты должен понять, что же такое перевернутая флейта, улатбанси. Это загадочное и чарующее выражение. Когда звучит флейта, есть человек, который играет, и флейта, на которой играют. «Перевернутая флейта» значит, что теперь играет флейта, а тот, кто на ней играл, сам становится инструментом. Все меняется местами. Играют на том, кто должен бы играть сам, а флейта, на которой полагается играть, превращается в исполнителя. Все происходит наоборот.

Наступает такой момент... Если ты умеешь играть на флейте, то поймешь это без труда. Наступает момент, когда играющего на флейте настолько поглощает игра, что он больше не ощущает, будто что-то играет. Слияние настолько полное, музыкант настолько растворяется в игре, что ему начинает казаться, будто музыка рождается из флейты сама по себе. Делатель исчезает. А когда слияние достигает предельной высоты или глубины, где оно становится настолько полным, что дальше пойти уже нельзя, тогда человек не только чувствует, будто флейта играет сама, без его участия, он к тому же начинает ощущать, что флейта играет на нем. Средство становится целью, первое становится последним, следствие становится причиной, а причина — следствием. Все меняется местами.

Это происходит, не только когда играют на флейте. Так случается в любой области жизни, где вероятность растворения становится все выше. Однажды танцор приходит к пониманию, что танцует не он; танец случается сам по себе. А затем приходит миг, когда танцор осознает, что танец танцует его самого.

Сама идея делателя — «я это делаю» — является иллюзией. Вот почему вся жизнь мистика — это опыт игры на перевернутой флейте.

Слова Кабира уникальны. За всю историю человечества трудно найти мистика, похожего на Кабира, потому что он неотесан и малограмотен. Что бы он ни говорил, его слова — это не цитаты из священных книг. В священных книгах он совершенно ничего не смыслит, он не ценит слова или не придает им особого значения. Слова, которые он использует, можно услышать на рынке, они для повседневного употребления. Но в этих словах Кабиру удалось выразить то, что даже пророкам Упанишад было сложно облечь в самые чистые словесные формы. Он познал на опыте, что в просветленном состоянии мир становится полной противоположностью тому, каким мы знали его прежде.

Представь, что ты стоишь на берегу озера или пруда и глядишь на свое отражение в воде. Если ты смотришь только на свое отражение, тебе покажется, что оно перевернуто вверх ногами — голова внизу, а ноги наверху. Если все остальные двери твоего восприятия закрыты, если ты способен видеть только собственное отражение, ты будешь воспринимать его как перевернутое вверх ногами. Потом однажды ты вдруг пробудишься, твои глаза перестанут вглядываться в отражение, и ты посмотришь на самого себя. Тогда тебе придется нелегко, ведь ты почувствуешь, что все поменялрсь местами — это твоя голова оказалась вверху, а ноги — внизу.

Секретарь Карла Густава Юнга написала книгу мемуаров. Она рассказывает, как Юнг иногда огорчался по самому незначительному поводу: даже мелочь могла привести его в крайнее раздражение. Как-то раз секретарь в очередной раз допустила небольшую ошибку, что сильно рассердило Юнга. Ей стало очень обидно, ведь дело-то было совсем пустячным;

настолько мелким, что не стоило из-за него так злиться и выходить из себя. Она расстроилась и подумала, что уволится с этой работы. В тот же вечер, когда она уже собиралась уходить, Юнг попросил ее прогуляться вместе с ним по саду. Там, в саду, Юнг сделал стойку на голове и сказал ей: «Давайте, вы тоже можете стоять на голове. Я хочу, чтобы вы тоже постояли на голове!»

Она не понимала: что за нелепость? Что он хочет этим сказать? Но когда такой человек, как Юнг, что-то говорит, в его словах, должно быть, скрыт какой-то смысл. Поэтому она встала на голову и... рассмеялась, потому что весь мир перевернулся вверх тормашками. Юнг улыбнулся и попрощался.

Некоторое время спустя она поняла, что мелочь в ее глазах могла быть не такой уж мелочью для Юнга. Когда стоишь на голове, все кажется перевернутым, и то, что кажется незначительным с ее точки зрения, может быть очень важным по мнению Юнга.

Мистик — это тот, кто делает что-то вроде стойки на голове. Он встал на точку зрения, противоположную твоей. Все твои представления и обычаи он для себя перевернул. Для тебя ценно материальное, для него материальное не имеет никакой ценности. Для тебя тело — это все, для него тело — ничто. Для тебя все сокровища скрыты в деньгах; для него это просто хлам. Ты смотришь вовне, он смотрит внутрь. Вкус и смысл жизни ты ищешь в других; он ищет его внутри себя. Он находится в позе ширшасана — он стоит вверх ногами. Так что твой мир покажется ему перевернутым, точно так же, как его мир покажется перевернутым тебе. Это опыт игры на перевернутой флейте. А если кто-то смотрит на мир с этой перевернутой позиции, все, что он видит, кажется тебе весьма парадоксальным.

Эта песня Кабира — одна из таких мелодий, сыгранных на перевернутой флейте. Все видели, как с неба льется нектар, но кто видел, чтобы земля орошала нектаром небо? Льющийся с неба дождь мы воспринимаем как благословение. Мы видим, как что-то падает сверху, но не способны увидеть, что Земля тоже делится с небом. Однако так и должно быть, ведь все жизненные процессы состоят из отдавания и получения. Нельзя только получать, должна быть и отдача. Если бы существовало только получение, остановился бы весь круговорот жизни. Ты вдыхаешь, после чего должен выдохнуть. Ты не можешь только получать, нельзя, чтобы ты только вдыхал, если ты не выдохнешь, следующий вдох будет невозможен. Таким образом, закон отдавания вытекает из закона получения.

Главное, что здесь нужно понять: чем больше ты отдаешь, тем больше сможешь получить; чем меньше ты отдаешь, тем меньше получишь. Вдохнуть можно только с той же силой, с какой ты выдохнул. Чем глубже выдох, тем глубже вдох. Отдающий еще и получает. Вот почему в Упанишадах сказано, что отречение — это потворство своим желаниям: «Тен тактен бхунджитха». Те, кто цепляются, упускают. Они одни напоминают тех, кто отрекся. Если ты боишься выпустить воздух, который вдохнул, опасаясь, что он может не вернуться обратно, — ты мертв. Ты боишься, поскольку не уверен — сможешь ли вдохнуть опять после того, как выдохнешь? Где гарантии? И как ты можешь контролировать тот воздух, который выдохнул? Если же ты задержишь дыхание из опасений, что, выдохнув, не сможешь вдохнуть, тогда ты умрешь прямо на месте.

Именно так мы и ведем себя в жизни. Мы привязываемся, но не отпускаем и потому становимся безжизненными. Это к лучшему, что наша скаредность еще не коснулась дыхания, иначе мы бы уже поумирали. Но в жизни мы безжизненны, так как считаем, что привязанность, це-пляние — это все, что есть. Но жизнь — это равновесие; в жизни если ты берешь, то должен и отдавать. Ты можешь взять, только если отдаешь. Кабир говорит: «Опустошай себя обеими руками». Чем более пустым ты будешь, тем больше наполнишься.

Так что глубинный смысл, скрытый в этих изречениях перевернутой флейты, состоит в том, что в день, когда ты станешь совершенно пустым, тебя заполнит целое. Секрет получения заключен в отдавании, секрет наслаждения заключен в способности к отречению, а растворить себя — значит стать целым. Но между двумя составляющими существует равновесие. Все пребывает в равновесии.

Конечно, мы можем увидеть, как дождь падает с неба, дожди нектаром проливаются на землю; но земля не только берет, она должна и отдавать. Если бы земля не отдавала, небеса скоро очистились бы от облаков и дожди бы прекратились. В сущности, облака — это дар природы; каждый листик возвращает воду. Ты этого не видишь... это другое дело. Но если на закате ты сядешь под деревом и посмотришь на его листья, ты увидишь, как с них испаряется вода.

Все, что земля получает, она отдает обратно. Так что земля — не только получатель, и если она радуется дождям, льющимся с небес, происходит и обратный процесс: небо радуется, когда земля возвращает воду. Между небом и землей существует любовная связь; они слились в нежном объятии. Вот почему старые священные книги называли землю женщиной, а небо — мужчиной. Они заключили друг друга в объятья, сплелись в грандиозном акте любви. Есть отдавание и получение, поскольку любовь нельзя удержать одним отдаванием или одним получением. Для ходьбы нужны обе ноги; для плавания — обе руки. Чтобы летать, понадобится два крыла.

И мы видим, как радуется природа, когда идет дождь. Сухих листьев больше не видно, везде только зелень.

Все это происходит прямо сейчас, ведь начинается сезон дождей и небо готовится оросить землю. Приветствуя его, зазеленели деревья, распустились цветы, радостно защебетали птицы, павлины распустили свои хвосты — вся земля приветствует дождь. Земля ждала, в ней стало меньше жизни, казалось, что она задыхается. Все накалилось, на земле повсюду появились огромные трещины — ее томила жажда, во всех смыслах. А теперь, когда из туч льется дождь, повсюду распространяется довольство. Но это лишь одна сторона — то, что небо проливается дождем и земля этому радуется.

Есть и другая, которую ты, возможно, не видишь. Тот, чьи глаза открыты, видит и эту другую сторону. А пророк, мистик — это человек, чьи глаза открыты. Он видит, что, когда земля перестает отдавать, небо тоже печалится. Он видит пустоту неба, когда земля не отдает, избегая встречи с ним. Он видит, что небо точно так же страдает; ему больно, когда земля не отдает, оно корчится в тех же муках, что и земля, когда с ней не делится небо. Так что земля тоже отдает.

Ганг несет свои воды к океану — все ганги текут к океану — и что же он сделает? Он примет в себя Ганг и отдаст его небу. Так снова образуются тучи, соберутся на небе, земля вновь позовет его, снова прольется дождь, и Ганг опять понесет свои воды к океану. Это круговорот, круг отдавания и получения. И в этом круговороте не бывает даже хминутной остановки. Называется этот круговорот — блаженство, а несчастье — это то, что случается, когда он прерывается.

Но почему Кабир об этом говорит? Ему не интересно рассуждать о географических явлениях, он не проповедует истину о земле и небе, он говорит о тебе. Внутри тебя тоже есть земля и небо. Тело — это твоя земля, душа — это твое небо, то, что мы называли антаракаш, внутреннее небо, — а между ними происходит великое взаимодействие, состоящее из отдавания и получения. Но часто случается так, что твоя душа много дает телу, твое внутреннее небо много дает земле, что внутри тебя, но тело не способно отдавать в ответ. То, что должна отдавать твоя внутренняя земля, теряется где-то в пустыне мира. Эта река не добегает до океана; вместо этого она пересыхает где-то в пустыне. Твой внутренний процесс отдавания и получения где-то прервался. Круговорот, который ученые называют экологией, был нарушен, потому-то ты и страдаешь.

Если твое тело и душа достигнут равновесия в получении и отдавании, тот ритм, который мы называем самадхи, просветление, отзовется эхом внутри тебя. В день, когда отдавание и получение уравняются в тебе, как две чаши весов, стрелка которых неподвижно застыла посередине — когда не перевешивает ни одна чаша, ни другая, — с этого момента тебя начнет окутывать вкус Божественного.

Но чаша твоих весов склоняется в одну сторону; ты слишком склоняешься в сторону тела и отклоняешься от неба. Потому ты много у неба берешь, но ничего не можешь дать взамен. Это и есть твоя сансара: мир, в котором ты продолжаешь брать у неба, но ничего не возвращаешь. И вот продолжается накопление материальных благ, но душа — потеряна. Ты продаешь душу за вещи и, наверное, думаешь, что они сделают тебя счастливым, так ты можешь увеличить свою значимость, так может расшириться твоя империя, так ты можешь сильно разбогатеть, — но ты ведь даже не осознаешь, какую цену за все это платишь. Ты продал свое «я» и набрал себе всякого хлама. Твое внутреннее небо день ото дня становится все более пустым. Из туч, проплывающих по этому небу, по-прежнему идет дождь, но твое естество ничего не дает взамен. Нектар течет только в одну сторону, ничто не возвращается, и в конце концов круг разрывается.

Страдание — так называется этот разорванный круг. А если происходит полный разрыв, если в точке разрыва больше нет никакого контакта, это состояние называется ад. Если же этот круг остается цел и невредим, такое состояние называется рай. А если этот крут настолько совершенен, что равновесие остается точно посередине, такое состояние мы называем мокша — полное освобождение. Ад — это разрыв круга на несколько частей, рай — это завершенность круга; а освобождение — это такое совершенство круга, при котором для его дальнейшего усовершенствования места уже не остается.

Кабир говорит, что каждый видел, как с небес льется нектар, но кто видел, чтобы земля орошала нектаром небеса? И все-таки нектар земли льется ежесекундно! Эти деревья, покрывающиеся листвой, распускающиеся цветы, песни птиц — все это отклик, ответы. Все это происходит не случайно, так земля выражает свою благодарность за то, что она получила. Воздух, который вошел в ее легкие со вдохом, теперь выходит. Внутри тебя должно происходить то же самое; твое тело тоже должно возвращать.

В этом разница между обычным человеком и саннья-сином; между тем, кто идет на поводу своих желаний, и искателем истины. Человек, живущий желаниями, ничего не возвращает, медитирующий возвращает. Обычный человек только копит; отдавание исчезает из его жизни. Он только торгуется, ничего не отдавая, а только накапливая. Метитирующий — это тот, кто отдает столько же, сколько и получает. Баланс на его счете всегда равен нулю. Образ жизни обычного человека сводится к эксплуатации, он похож на насос. Он отовсюду берет, но не желает ничего отдавать. Возможно, он думает, что так наживет себе много добра, но на самом деле все происходит наоборот: у него ничего нет, он умирает с пустыми руками.

Образ жизни искателя истины — равновесие. Он отдает столько же, сколько и взял, и никогда не делает долгов. Умирая, он полностью свободен от любых долгов; поэтому ему уже не нужно возвращаться в этот мир. Если ты умираешь, не расплатившись с долгами, тебе придется возвращаться сюда снова и снова. Чем больше размеры твоего мира, тем длиннее и мучительнее будут пути твоих жизней, ведь тебе придется расплачиваться, пока ты не заплатишь за все, что получил. Пока этого не случилось, рассмотрение твоего дела в зале суда будет продолжаться. Пока этого не случилось, тебе и дальше придется прилагать усилия, чтобы облегчить свою ношу. Медитирующий свободен, поскольку он отдал все, что взял. Счет закрыт; в бухгалтерской книге напротив его имени не осталось никаких записей — ни о дебете, ни о кредите. Именно о таком состоянии человека и говорит Кабир.

У слова улатбанси есть еще одно смысловое наполнение: то, что нелогично, непостоянно, таинственно. Существует мир логики, в котором дважды два всегда будет четыре; здесь два, умноженное на два, никогда не даст в результате пять или три. Но мир логики существует только в человеческом уме, в жизни все не так. Жизнь совершенно алогична. Если два умножить на два, то в жизни иногда получится пять, а иногда — три. Это тайна.

Слово «тайна» подразумевает, что жизнь нельзя предугадать. Слово «тайна» подразумевает, что, знай мы сколь угодно много, всегда будет что-то еще, что нам предстоит узнать, и это познание никогда не завершится. Слово «тайна» подразумевает, что, даже если наши знания будут углубляться и дальше, мы способны прикоснуться лишь к части, мы никогда не сможем охватить целого; для нас целое всегда останется вне досягаемости.

В этом состоит различие между наукой и религией. Наука верит, что, если два умножить на два, будет четыре и что жизнью управляют логические закономерности. Но в наши дни даже эта научная концепция трещит по швам, ведь за последниелятьдесят лет взгляд науки проник так глубоко, что ей открылись некоторые состояния, в которых дважды два далеко не всегда равняется четырем. Так что современный физик стоит перед выбором. Начиная с Эйнштейна, физика смещается в сторону спиритуализма, и физикам приходится очень нелегко. Все эти старые представления о достоверности изжили себя.

После расщепления атома вскрылось еще несколько загадок. Одна из них касается трех компонентов, из которых состоит атом, — протона, нейтрона и электрона. Оказывается, что они ведут себя крайне нелогично: иногда они оказываются волнами, а иногда — частицами. Но это же невозможно! Это улатбанси. Представь, что ты в книге поставил карандашом точку... так вот, согласно правилам геометрии, точка — это не линия. И вдруг ты видишь, как точка превращается в линию, а линия снова становится точкой, — что ты скажешь, точка это или линия? Линия — это последовательность множества точек; иными словами, линия может возникнуть лишь тогда, когда одна точка станет множеством точек. Понятие «точка» обозначает единичную точку, понятие «линия» обозначает множество точек. Потому тот, кто становится множеством, а затем снова становится одной точкой, — это мир Упанишад. Это мир сумасшедших, вроде Кабира и Экхарта, но не математиков — таких, как Эйнштейн и Макс Планк.

Но эти крохотные частицы атома ведут себя как мистики — их поведение совершенно непредсказуемо. Иногда они воспринимаются как частицы, а иной раз ведут себя как волны. Так что возникла новая физика, которой пришлось отказаться от концепции достоверности и принять принцип неопределенности. Это означает, что наша математика работает только на поверхностном уровне; если же двинуться глубже, математика оказывается в затруднительном положении.

Улатбанси, коаны Кабира, говорят, что созданный тобой мир математики, сплетенные тобой логические сети годятся на поверхностном уровне; они работают на базаре, но никогда не пытайся затянуть их в глубины жизни.

Там они неприменимы. Именно это и происходит, когда Кабир говорит: «Я был поражен, когда увидел пылающий океан!» Вот скажи, разве океан может загореться? Если вода способна гореть, тогда ничего похожего на науку в этом мире быть не может. Вода гасит пламя, как же она может загореться?

А потом Кабир говорит: «Я видел еще одно чудо: рыба выползла из океана и взобралась на дерево». Да, но рыбы не лазают по деревьям. Если уж на то пошло, они не могут выбраться из океана, не говоря уже о том, чтобы вскарабкаться на дерево! Рыба — водное создание, у нее нет ни ног, ни крыльев, ни когтей. Она не может ни летать, ни лазать по деревьям; ее стихия — вода.

Все эти утверждения наносят удар по логике. Они говорят, что твои расчеты верны в том, что касается поверхностного понимания, но под ним, в глубине, лежит мир, полный чудес. И Кабир столкнулся с этими чудесами лицом к лицу — только тогда он написал свои улатбанси. Если бы Кабира воспитали в лаборатории Эйнштейна, он бы разговаривал на языке современной физики; но он был обычным простым крестьянином и понятия не имел ни о какой квантовой физике. Но при этом он разбирался в жизни, он знал, что рыбы по деревьям не лазают. А когда случится, что рыба взобралась на дерево, или загорелся океан, или дождь пошел с земли на небо, вместо того чтобы идти, как ему полагается, — знай, что или мы сошли с ума, или все существование сошло с ума — или все созданные нами законы и концепции опирались не на знание, а на незнание.

Мистики часто казались сумасшедшими. Причина, почему они кажутся сумасшедшими, в том, что ты не видел всех тех чудес, которые видели они. Для них старый порядок полностью прекратил свое существование, а его место занял хаос. Они видели такие проявления жизни, которые — если бы их увидел ты — разрушили бы и твой миропорядок.

Улатбанси значит, что жизнь нельзя решить при помощи математики. Улатбанси значит, что, какой бы порядок ты ни создал, оставь в нем место и для его противоположности, так как противоположность тоже существует. Если ты забудешь о противоположности, то попадешь в беду. Всегда случается так, что ум пропускает противоположность; мы всегда стремимся привязаться только к одному развитию событий. Ум — большой любитель порядка, поэтому мы игнорируем все, что порядку противоречит, просто отрицая само его существование. Мы создаем определенность.

К примеру, давай предположим, что ты в кого-то влюблен. Твой ум скажет тебе, что ничего, кроме любви, ты к этому человеку не испытываешь. Только любовь. Так вот, ум создает фальшивую определенность, ведь там, где есть любовь, прячется и ненависть. Но ум верует в математику, он говорит, что, если есть любовь, откуда здесь взяться ненависти? Если есть доверие, как может возникнуть недоверие? Если есть день, откуда возьмется ночь? Если есть жизнь, откуда взяться смерти? Умом управляет математика, она отрицает противоположность. Математику определяют как исключение противоположностей.

Но противоположность нельзя исключить только потому, что ее исключаешь ты. Если есть рождение, то в нем прячется смерть, и не важно, какие предположения ты поспешил сделать. Поэтому, когда рождается ребенок, мы никогда не думаем о том, что ему предстоит умереть, и если кто-то во время рождения ребенка скажет, что ни к чему все эти торжества и музыка, незачем так радоваться и веселиться, мы будем готовы растерзать его — как он смеет говорить о таких вещах? Что это за предсказания? Но, говоря об этом, он не делает никаких мрачных предсказаний; он просто наносит удар по нашей логике. Наша логика верит, что существует рождение... «При чем же тут смерть?»

Рождение и смерть — противоположности, потому мы прячем эту противоположность; кладбища мы располагаем на окраинах города. Когда тело несут на кладбище, матери зовут детей домой, чтобы избежать зрелища смерти. Смерть тревожит нашу логику... ведь ребенок спросит: «Этот человек умер, а что это значит?» Дети необразованны, они знают гораздо меньше, чем ты; они еще не полностью отвергли противоположность, она все еще в них присутствует. И ребенок, конечно же, спросит: «А что, я тоже умру?» Сложно препятствовать его любопытству. Если он видит мертвого, он обязательно спросит: как это случилось? Все люди умирают? Он тоже умрет? А с материнской логикой никак не сходится, что ее ребенок тоже умрет. Как ее сын может умереть? Тот, кто недавно родился, умереть не может. Нет, жизни не будет конца: «Все остальные умрут, но не мой сын!»

С Буддой случилась такая история. Умер единственный сын женщины, которую звали Кришна Гаутами. Ее муж скончался еще до этого, и сын стал для нее всем. Она к нему очень привязалась, он был смыслом ее жизни. А потом он тоже умер. Она обезумела от горя и стала бродить по деревне от одного дома к другому, упрашивая людей оживить ее сына. Пытаясь ее утешить, один крестьянин сказал: «Мы не в силах помочь тебе, но в нашу деревню пришел Будда. Ты лучше сходи к нему. Там может случиться любое чудо. Он — само воплощение Божественного!»

Тогда Кришна Гаутами пошла к Будде и склонилась к его ногам, держа на руках мертвого сына. Она положила тело к ногам Будды и произнесла: «Оживи этого ребенка. Больше я ничего не хочу. Если мою деревню посетило само воплощение Божественного, почему я должна рыдать? А если ты не сможешь

сделать даже этого, тогда ты не Божество, как о тебе говорят».

Ученики Будды замерли, ожидая, что случится дальше. Собралась большая толпа, вся деревня была здесь, люди ожидали чуда. Будда сказал: «Гаутами, сделай одну вещь. Оставь тело сына здесь. Я, конечно же, оживлю его. Но вначале пойди и найди в деревне дом, где никто и никогда не умирал. Принеси мне из этого дома несколько горчичных семян».

За что не схватится утопающий? Даже соломинка кажется утопающему спасительной. Кришне Гаутами не пришло в голову подумать, как ей удастся найти в деревне дом, в котором никто и никогда не умирал. Охваченный страстным желанием, человек становится слеп. Она бросилась на поиски, она стучалась во все двери и везде говорила: «Мне нужно несколько горчичных зерен, но при условии, что в вашем доме никто и никогда не умирал».

Ей отвечали: «Гаутами, ты лишилась рассудка? Где ты найдешь дом, в котором никто не умирал? Там, где люди рождаются, они и умирают. Рождение и смерть — части одного явления».

Но у Гаутами не было врбмени все это выслушивать. Она бежала к следующему дому, потом к следующему. К вечеру она побывала во всех домах деревни. К вечеру, когда она уходила из последнего дома, слезы ее высохли. В ее душе произошла революция. Она вернулась к Будде, подняла тело сына и отнесла его на кладбище. Совершив обряд сожжения, она вернулась к Будде и сказала: «Пожалуйста, посвяти меня. Я — саннъясин».

Будда спросил: «Разве ты ничего не хочешь у меня спросить? А как же горчичные зерна? Как же твой сын?»

Она ответила: «Давай не будем больше об этом говорить. Я была в плену иллюзии, забыв, что смерть связана с рождением. Теперь, когда я вспомнила, у меня нет просьб относительно моего сына. Теперь речь идет о Гаутами. Прежде чем умереть, я хотела бы узнать, в чем же суть этой тайны, что за мир нас окружает».

Смерть случится непременно, ее не избежать. Но мы пытаемся держать смерть подальше от города. На Западе сумасшествие зашло уже слишком далеко, ведь там нет представлений о реинкарнации. Поэтому страх смерти там гораздо сильнее, чем здесь, на Востоке. У нас есть некоторое утешение: «Не огорчайся, хотя бы душа не умрет. И хотя мы души не знаем, все же это как-то утешает. Так что не огорчайся. Внутри нас кто-то есть: «Наинам чхин-данти шастрани» — ни одно оружие не может это уничтожить, ни один огонь это не поглотит. По крайней мере, мы читали это в Гите, и это дает нам утешение. Во время смерти умрет только тело, мы останемся. А потом будут еще жизни и жизни, это долгий путь; торопиться некуда, у нас в запасе бездна времени».

На Западе страх гораздо сильнее, поскольку в христианстве существует концепция одного рождения. Поэтому Запад разными путями пытается скрыть существование смерти. Умирает мужчина, умирает женщина, и смерть, ритуальные услуги стали процветающим бизнесом. На лицо умершего наносят грим; его снова делают красивым. Труп одевают в дорогую одежду. К тому времени когда тело кладут в гроб, оно выглядит краше, чем человек смотрелся, будучи живым! Если это женщина, губы ей накрасят помадой, на глаза нанесут тени, на веки — тушь. Лицо делают прекраснее, чем оно было при ее жизнц? Цветы, букеты, великолепный дорогой гроб, процессия на кладбище — такое впечатление, что никто и не умирал, скорее здесь что-то празднуют.

Так вот, все это обман — он не для покойника, смерть обмануть нельзя — это обман для живых. От них скрывается факт смерти. Смерть прячут за стенами из помады, макияжа и пудры. А ведь кладбище должно располагаться в самом центре города. А когда кто-то умирает, все — даже новорожденный младенец — должны увидеть тело.

Но твоя логика жизни — односторонняя. Когда ты любишь, ты думаешь: «Как я могу ненавидеть?» Именно так и начинаются проблемы. Ты отверг ненависть, и она остается погребенной где-то глубоко внутри тебя. Большинство убийств, которые случаются во всем мире, — это убийства любовниками своих партнеров. Знаешь, когда дерутся два брата, с их дракой не сравнится никакая другая. Ожесточение, с которым они лупят друг друга, не знает равных. А то, что ты называешь доверием... Когда ты восстаешь против этого человека, трудно найти врага худшего, чем ты, — человека, в котором доверия меньше, чем в тебе. Стань чьим-то последователем, и в любую минуту ты будешь готов пойти против этого человека. Единственный способ всего этого избежать — не отрицать противоположность.

Если же ты это делаешь, тебе не миновать проблем, поскольку жизни нет никакого дела до твоих логических построений. Если ты способен принять ту ненависть, которая есть в тебе к любимому человеку, тогда, может статься, твоя любовь проживет дольше. Тогда ей ничто не угрожает, ведь ты принимаешь жизнь. Тогда твой любимый тоже будет знать, что ненависть идет рука об руку с любовью. От любимого человека ему достанутся не одни поцелуи и объятия, в их отношениях будут и неприятности, и конфликты, и даже жестокость. Они сосуществуют. Если влюбленные принимают эту данность, они принимают жизнь. Такая любовь может длиться вечно.

Но влюбленные тоже все подсчитывают. На одну сторону они закрывают глаза; ненависти для них просто не существует. Разве может твоя жена поверить в то, что, кроме прочего, она тебя и ненавидит? Она может двадцать четыре часа в сутки демонстрировать тебе свою ненависть, но она никогда этого не признает. Если ты попытаешься ей об этом сказать, она откажется слушать: «Как это вообще может быть? — скажет она. — Муж — это божество». Если ты веришь, что муж — божество, ты разглядишь в нем и дьявола. Не имеет значения, как упорно ты пытаешься скрыть этот факт, но дьявол от этого не исчезнет. Да, если ты способен принять, тогда ты обретаешь способность преодолеть эту двойственность.

То же самое мы сделали во всех областях жизни: мы отвергли противоположность. Но жизнь — это двойственность, жизнь состоит из противоположностей. Твое отрицание не изменит этой реальности; оно только усложнит тебе жизнь. Эти улатбанси провозглашают двойственность жизни. Ты знаешь одну грань, они отображают другую — а другая грань говорит, что жизнь алогична. Противоположность прячется везде и во всем. На что бы ты ни глянул, в нем присутствует его противоположность.

Когда ты сможешь увидеть одновременно обе противоположности, ты обретешь способность выходить за пределы их обеих. Если ты закрываешь глаза на одну из них, она найдет способ заявить о себе — не сегодня, так завтра. Но даже тогда ты будешь видеть только ее одну — и забудешь о той, которую замечал раньше. Та, что сегодня была тебе другом, назавтра становится врагом. Сегодня ты видишь любовь, завтра ты увидишь ненависть; сегодня ты ненависти не замечал, завтра ты перестанешь замечать любовь. Ты переместился с одного полюса на другой. Тот, кто видит их одновременно, выходит за пределы их обоих.

Улатбанси провозглашают тайну жизни. Мы можем сколько угодно пытаться раскрыть ее, но у нас ничего не выйдет — это и есть тайна. Так вот, когда рыба взбирается на дерево — это очень таинственно; такого не бывает, это невиданное зрелище. Это может случиться во сне или в фантазии; в такое может поверить поэт, но ни один ученый никогда не согласится, что это возможно. Но если попросить ученого исследовать это явление более глубоко, его ждут удивительные открытия. Ученые утверждают, что жизнь началась с рыб, то есть любое существо, взбирающееся на деревья, когда-то было рыбой. Ты тоже когда-то был рыбой.

Для индусов эта новость не нова. Вот почему, согласно их представлениям, первое воплощение Божественного было рыбой, матсьяватаром. Индусы — единственная нация... Если мы посмотрим на существующую у них последовательность десяти воплощений Бога, она точно совпадает с дарвиновской теорией эволюции. Дарвин утверждает, что жизнь зародилась в океане; первое индуистское воплощение тоже было в океане. Жизнь началась с рыбы, а индуистское воплощение называется Матсъя — рыба. Дарвин говорит, что постепенно человек эволюционировал через животные формы.

Но даже сейчас ученые все еще ищут недостающее звено между человеком и животным. Животным, видимо, понадобились миллионы лет, чтобы эволюционировать в человека. Так что должно существовать промежуточное звено, и это звено должно быть наполовину животным, наполовину человеком, и оно должно было существовать тысячи лет.

Одно из воплощений божества в индуизме — Нарсим-ха, человек-лев. Вероятно, это и есть то самое промежуточное звено. Ученым до сих пор не удается его отыскать. Чтобы заполнить эволюционную цепочку, ученые всего мира продолжают искать ископаемые останки, которые напоминали бы полуживотное-получеловека. С логической точки зрения, это очевидно, что если человек произошел от животных, то между ними должно быть промежуточное звено, существовавшее тысячи или даже миллионы лет. В индуизме есть такое воплощение, Нар-симха — получеловек-полуживотное. А все воплощения после Нарсимхи — это полноценные люди. Индуистские воплощения варьируются от рыбы до высшего человека, будды.

Если бы весь этот длительный процесс мы могли охватить одним взглядом — чего мы сделать не можем, поскольку слишком близоруки, — то смогли бы увидеть, что рыбы уже взобрались на деревья. Рыбы не только взобрались на деревья, рыбы стали буддами. Это значит, что высшее спрятано в низшем. Когда ты смотришь на малое, не думай, что это малое, потому что внутри него кроется великое. Так что поклонись даже самому малому, ведь в нем обитает Божественное. Этот камешек на дороге в любую секунду может превратиться в статуэтку божества в алтаре. Так что проходишь ли ты мимо или наступаешь на него, делай это с почтением, ведь, если он станет статуэткой божества, тебе придется ему поклоняться!

Здесь каждый, кого мы назвали грешником, может стать добродетельным — рыба взобралась на дерево! Здесь каждому, кого мы окрестили жалким, презренным и ничтожным, могут оказать наивысшие почести. Здесь грешник становится святым; здесь камень становится священным идолом в алтаре. Так что между микро и макро, между крохотным и большим, между ничем и всем нет никакой принципиальной разницы. Рыбы лазают по деревьям, вода воспламеняется... здесь тоже сталкиваются противоположности. Тот, кто принимает обе, выходит за их пределы.

Высказывания всех знающих — это улатбанси. Вот почему существует большая разница между изречениями мистиков и изречениями философов. В словах философов никогда не встретишь улатбанси, в них есть только логическая закономерность. Философ по сути своей систематизатор, он создает системы. Кант, Гегель... они строят порядок, целый дворец порядка. Они очистили маленькую опушку в лесу и создают на ее месте сад. Они полностью избавились от леса, он остался там, за стеной.

В лесу нет ни порядка, ни симметрии, ни точно отмеренных расстояний; там нет ни прямых линий, ни пропорций, и деревья растут там, где им вздумается. Философ очищает участок, затем разрабатывает план сада — там все симметрично и пропорционально, все четко размерено, есть геометрически размеченные дорожки, деревья высажены на одинаковом расстоянии друг от друга.

В Японии есть дзэнские монастыри, монахи которых симметрии ни в чем не соблюдают. Если нужно проложить дорожку, их делают непрямыми, как тропинки в лесу. Если они сажают деревья, это делается так, чтобы было похоже не на сад, а на лес.

Один очень известный мастер дзэн хорошо разбирался в садоводстве. Император пригласил его, чтобы обучить своего сына мастерству садовника. Юноша каждый день ходил к мастеру на уроки.

У императора были сотни садовников, и все, что наследник узнавал у мастера, он передавал этим садовникам, а они в соответствии с его указаниями создавали сад. Мастер сказал юноше, что через три года он придет и посмотрит на сад, это и будет его экзамен; других проверок он устраивать не собирается.

Целых три года наследник создавал прекрасный сад, столь прекрасный, что во всей Японии ему не было равных. Над его созданием трудились тысячи садовников, и когда третий год подходил к завершению, сад стал настолько изысканным, что даже император был изумлен. Он сказал сыну: «Такого сада еще не бывало. Ты непременно сдашь свой экзамен!»

Но сам наследник был не столь уверен. «Мой учитель — человек совсем другого склада, — сказал он. — Он так непредсказуем!»

И вот наконец пришел мастер. Присутствовал сам император, весь двор, и, конечно же, был там и наследник. Все вокруг сияло, как в райском саду. Но лицо мастера оставалось серьезным, улыбка ни разу не озарила его черты. Император нервничал, а наследник дрожал от страха. Мастер осмотрел каждый уголок сада, но на его лице не промелькнуло даже намека на восхищение. Вдруг он попросил принести ему корзину.

Ее принесли, и мастер куда-то с ней убежал. Вернулся он с корзиной, полной опавших листьев, и разбросал их на дорожках сада, где их тут же подхватил и понес ветер.

Мастер сказал: «Твой сад так много говорит о вмешательстве человека, что настоящим садом его назвать нельзя. Здесь на земле не видно ни одного сухого листка. Это выглядит фальшиво и неестественно. Тебе придется работать еще три года. Там, где есть зеленые листья, должны быть и опавшие. Где есть рождение, там есть и смерть. Там, где есть свет, есть и темнота. Нет, я не принимаю этот сад. Теперь ты должен работать еще три года, чтобы превратить его в дикий лес. Не должно быть заметно, что к нему прикасалась рука человека, потому что человеческое вмешательство — это логика, математика, расчет. Сад должен нести в себе отпечаток Божественного, где нет никакой логики, математики и расчета, где все неподвластно пониманию».

Улатбанси означает «состояние вне пределов понима ния». Философ создает сад, из которого убраны все опав

шие листья. Мистик входит в джунгли, где нет никаких указателей, где очень велики шансы сбиться с пути, где нет карт, которые помогли бы ему отыскать свой путь. Улат-банси — это новости мира тайн, который не отмечен ни на одной из карт и лежит за пределами нашего понимания. Они похожи на коаны мастеров дзэн.

Жаль, что мы в Индии не используем их в качестве коанов. Если бы мы так делали, это принесло бы много пользы. Дзэнские монахи в Японии используют коаны. Коан означает то же самое, что и улатбанси, но они использовали коаны в контексте медитации, чего мы не делали. Когда кто-то в поисках истины обращается к мастеру дзэн, тот дает ему улатбанси, которые в Японии называют коанами. Коан — это загадка, которая не имеет решения; если ее можно решить, это не коан. Загадки, у которых есть решение, — это просто загадки; загадка, которую решить невозможно, называется коан.

Например, мастер дзэн говорит: «Медитируй на это. Хлопают обычно двумя ладонями. Если хлопнуть одной ладонью, какой получится звук? Иди и медитируй на это».

Так как же звучит хлопок одной ладони? Как можно хлопнуть одной ладонью? А если хлопка нет, откуда возьмется звук? Потому твой ум — ум, забитый логическими построениями, — с самого начала скажет: «Это лишено всякого смысла. Зачем тратить на это время! То, что этот человек просит меня сделать, — совершенно бессмысленно. Из этого ничего не получится. Это все равно что выжимать масло из песка».

Так что, если ты слишком рационален, то сразу же распрощаешься и отправишься домой. Мастера дзэн говорят, что люди до такой степени рациональные не могут войти в храм Божественного, потому хорошо, что такой человек сдается в самом начале работы над коаном. Ему не дано идти этим путем дальше. Но если рациональности в тебе не слишком много, если в твоей жизни случаются проблески состояния за пределами ума — если ты бродил не только в садах, но и в диких лесах жизни, если слышал не только слова людей, но и песни птиц, если видел жизнь в ее первозданном хаосе, видел ее в проявлениях полной и необузданной свободы, — тогда коан придется тебе по душе.

Твоим первым шагом станет согласие. Даже когда ты сидишь в медитации на коан, твой ум будет без умолку твердить: «Зачем ты бьешься над этой неразрешимой задачей? Разве можно хлопнуть только одной ладонью?» Если ты все же будешь упорствовать, ум подбросит тебе парочку новых идей: «Ударь рукой по стене, получится звук!» Тогда ты отправишься к мастеру и скажешь: «Это звук, который получается от удара рукой по стене».

Мастер скажет: «Ты превратил стену во вторую руку. Нет, другой здесь отсутствует как таковой. Ты не должен привносить дуальность; это должен быть звук недвой-ственности, хлопок только одной руки».

Индуисты называют его анахат над, неиздаваемый звук. Если я ударю рукой об руку, звук, который раздастся, называется ахат, он был порожден ударом. Если одна рука сама творит звук из пустоты, он называется анахат над, неиздаваемый звук. Это и есть звук, который тебе следовало искать. Хлопки по стене — это не то, удары одной рукой по воздуху — тоже не то. Другого ни в коем случае быть не должно.

Так что дзэнский ищущий продолжит свои поиски, он и дальше будет медитировать. В его уме много раз будут всплывать разные идеи, и он помчится с ответом к мастеру, а тот неизменно будет все их отвергать, ведь ни одно порожденное умом решение не подходит. В бесконечной борьбе, и только в борьбе, внутри ученика родится понимание; он перестанет слушать ум, поскольку все, что появляется в уме, предполагает наличие другого, это будет феномен ахата.

Ум — это дуальность, ум — это конфликт. Все его решения — это звук от удара руки об руку. Двойственность — сама сущность ума; ум и есть двойственность. Так что, если ты слушаешь ум, он введет тебя в состояние двойственности. Но когда мастер снова и снова отвергает все, с чем ты к нему приходишь, когда все решения становятся бессмысленными, ищущий в итоге перестает слушать ум — даже несмотря на то, что тот продолжает давать советы.

Был такой случай. Один ищущий, постоянно медитировавший на коан, упорно слушал свой ум. В конце концов мастер однажды сказал ему: «Сколько ты еще собираешься этим заниматься? Если ты не можешь найти решения, тебе лучше умереть!»

На следующий день ищущий пришел к мастеру, и его ум сказал: «Да, совершенно верно. Если нельзя найти решения, то лучше умереть».

И вот, когда мастер спросил его: «Ты принес решение?», ученик упал на землю и закрыл глаза. Мастер сказал: «Очень хорошо! Если ты не принес ответа, лучше смерть. Но скажи мне, теперь, когда ты уже умер, у тебя есть ответ или нет?»

Ученик открыл глаза и проговорил: «Нет, ответа у меня нет».

Мастер сказал: «Вставай! Трупы не разговаривают и не открывают глаз. Убирайся отсюда! Ты умер только потому, что так велел тебе ум. Ум во всем обманет; если ты умираешь по его совету, даже смерть будет фальшивой».

Ум — это источник лжи. Из него произрастают все иллюзии. Тот, кто прислушивается к уму, будет вынужден мириться с фальшивкой. Ум — это майя, иллюзия. И его жизнь, и его смерть — фальшивы. Все его ответы бессмысленны. Но если ищущий упорствует, не сдается под напором ума, не сбегает, если он держится стойко, ум в конце концов устает и отступает. В день, когда ум сдастся и отступит, послышится звук из ниоткуда — потому что этот звук беспрестанно раздается внутри нас. Он получил название омкар.

То есть «Ом» — это не мантра, когда ты садишься и начинаешь напевать «Ом, Ом, Ом» и от этого что-то такое случается. Это произнесенный звук, который ты издаешь при помощи горла и губ. Этот «Ом» — не то, что мы назвали омкар. От того «Ом», который нужно повторять, нет никакого толку. Чего бы ты ни достиг при помощи повторения звука «Ом», это будет достижение ума.

Но когда ум отступает, ты вдруг слышишь омкар. Ты не произносишь «Ом», ты слышишь ОМ. Ты — не делатель, а только слушатель. Ты слышишь, как ОМ звучит внутри тебя. Этот звук не твой, он создается не тобой; скорее это он создает тебя. Флейта стала перевернутой. Теперь не ты играешь на флейте, ты не создаешь мантру, мантра создает тебя. Омкар — это не твое усилие, ты сам становишься материализованной формой омкар. Этот звучащий внутри тебя вечный звук ОМ создает тебя. Не ты рождаешь этот звук, но звук дает жизнь тебе. Так что ОМ — это не мантра, это твоя жизнь. ОМ — это не действие, которое ты можешь совершить, это твой источник, твое существование. ОМ — это звук существования, анахат над, неиздаваемый звук.

В день, когда отступит ум, послышится этот неиздаваемый звук.

А когда этот день наступит, тебе не нужно будет говорить своему мастеру, что ты нашел ответ. Как только ты подойдешь к мастеру, он уже будет знать, что ответ найден. Об этом скажет твое лицо, твои глаза, твоя походка. Разве ты сможешь утаить такое грандиозное событие? Женщина не может скрыть даже такую заурядную вещь, как беременность. У нее меняется походка, меняется выражение лица и глдз. В ней меняется все.

Когда в твое лоно входит сущее, когда ты слышишь звук, раздающийся из ниоткуда, разве ты можешь это скрыть? Если бы кто-то проглотил солнце, он весь бы засветился, внутри него запылали бы языки огня. Точно так же, когда ты услышишь звук из ниоткуда, анахат над, твое тело, каждая его клеточка начнут светиться. Тебе не нужно рассказывать об этом мастеру. Следовательно, пока ученик приносит ответы, все они будут неверными.

Так что тебе будет сложно понять поступки мастеров дзэн. Если ты отвечаешь мастеру дзэн — это неправильно. Если ты не отвечаешь — это тоже неправильно. И если ты ответишь ему, он тебя ударит. Он всегда держит при себе дзэнскую палку и приговаривает: «Если ты дашь мне ответ, я тебя ударю, если ты не дашь ответа, я тебя ударю». Ведь если ты отвечаешь, это значит, что ты пришел с готовым ответом, а если не отвечаешь, значит, твой ум решил никаких ответов не давать. Но есть и третье состояние, когда ты просто не знаешь ответа. Ты не думаешь, отвечать тебе или не отвечать, ты просто приходишь к мастеру, безо всякого намерения, давать ответ или нет, ведь ты и есть ответ. Он содержится в самом твоем существе. В этот день палка мастера...

Нан-инъ уходил от своего мастера, чтобы в уединении заняться медитациями. Мастер позвал его и сказал: «Позволь мне воспользоваться этой возможностью и еще раз ударить тебя своим посохом».

Нан-инъ удивился: «Что ты хочешь этим сказать? Ты ведь столько раз меня бил! От твоих ударов у меня все бока болят. К тому же сейчас у тебя нет никаких причин меня бить; я не произнес ни слова, поэтому никак не скажешь, что я сделал что-то не так».

Мастер ответил: «Ты не понимаешь. Когда ты вернешься, я больше не смогу тебя бить, потому что твой час стремительно приближается... это мой последний шанс. Если я не побью тебя в этот раз, другого раза уже не будет. Когда ты вернешься, у меня уже не будет возможности тебя побить, не будет повода».

Наступит миг, когда внутри тебя раздастся звук из ниоткуда, когда флейта начнет играть наоборот. Пока это не случилось, ты всегда думал, что ты — делатель, но теперь ты поймешь, что ты — инструмент. До сих пор ты думал, что песни пел ты; отныне ты будешь знать, что песни поются через тебя. До сих пор ты думал, что ты существуешь; теперь ты будешь знать, что тебя не существует, существует Он, существует Божественное. Все переворачивается.

Улатбанси Кабира можно с успехом использовать в качестве коанов, но индуисты упустили эту возможность; они не смогли ими воспользоваться. Если бы Кабир родился в Японии, его бы причислили к величайшим из пробужденных в традиции мастеров дзэн. А единственный толк от того, что он родился в Индии, в том, что все эти идиоты в университетах пишут о нем докторские диссертации. Вот и все. По-другому его не используют. На Кабире заработано гораздо больше ученых степеней, чем на всех остальных, потому что каждое его слово можно сделать темой диссертации, — а ведь этот человек был безграмотным!

Видишь, какую смышленость проявляют все эти образованные умники: они получают свои степени за счет необразованного человека! А потом становятся великими учеными. Кабир никогда бы не смог защитить диссертацию; по правде говоря, его бы не пустили даже на порог университета. «Прочь! Убирайся со своими улатбансиЫ — сказали бы ему. Нет, никто бы не позволил ему даже зайти в университетский городок. Но никто не задумывается ни об этом, ни Q*том, что в одной только Индии сотни докторов наук, обязанных своими степенями Кабиру. Великие ученые!

И ведь что интересно: того, кто мог бы послужить духовной трансформации людей, используют только для получения ученых степеней. Тот, кто мог бы превратить тебя в Кабира, помогает тебе стать лишь профессором в каком-нибудь университете. Ты получаешь степень, к твоему имени добавляют парочку титулов и званий, твое имя печатают там и здесь. Все эти люди, получающие свои степени за книги об улатбанси, не знают, каково переживание улатбанси на вкус.

Кабир — один из истинно благословенных людей нашей страны, во многих смыслах выдающаяся личность. Будда и Махавира были князьями, высокообразованными людьми; если им хотелось что-то узнать, если им хотелось чего-то достичь — в их распоряжении было множество возможностей. У них были лучшие учителя, им подавали только самую лучшую еду, они жили в роскошных домах, в самых благоприятных условиях.

Кабир происходит из простой сельской среды. Никакими княжествами он не владел, не совсем понятно даже, кто были его родители. Не выяснено даже, индуист он или мусульманин. Он был сиротой, нищенствовал на улице. Этот маленький мальчик, которого нашли на обочине дороги, впоследствии стал Кабиром. Никто не знает, кто были его родители, откуда он пришел — он был обыкновенным бродягой. Ни кола, ни двора; мир никак не мог ему наскучить...

Вот у Будды были все возможности пресытиться и заскучать. Когда всего вокруг полно, тебя охватывает скука; когда в твоем распоряжении самые прекрасные женщины всех видов и мастей, ты впадаешь в состояние отстраненности. Так что с Буддой не случилось ничего особенного — на его месте заскучал бы любой. А что, кроме скуки, может случиться с человеком, который, как и Будда, утопает в роскоши? Отец Будды позаботился о том, чтобы собрать для сына самых прекрасных женщин, и красавицы перестали Будду волновать... ведь все, чем ты уже насладился, все, что для тебя легкодоступно, становится бесполезным. Причина притягательности красивых женщин в их недоступности. А Будда мог наслаждаться женской красотой без ограничений, так что, вполне естественно, он потерял к ней интерес. Он владел столь несметными богатствами, о каких можно было только мечтать, и они утратили для него всю свою притягательность. Он уже владел целым княжеством, чего же ему оставалось хотеть, чего достигать?

Поэтому, когда Будда уходит из мира, это очень естественно и логично. У Кабира не было ничего, и все же он отвернулся от мира. Это уже за рамками логики. Чтобы такое случилось, нужен огромный талант редкой силы и великолепия. Когда в распоряжении у человека не так уж и много того, что может вызвать у него скуку, и все же он начинает скучать, он обладает способностью видеть глубоко. Когда у тебя нет никаких богатств и ты приходишь к пониманию бессмысленности богатств, — для этого нужно глубокое озарение. Если нищий отрекается от мира, это может означать: у него настолько ясное видение, что он способен видеть даже то, что не является частью его опыта, — он может осознать и это. Он может видеть очень глубоко. Кабир вышел из самых низов, из среды, где революция никогда не случается. Вот почему Кабиру нет равных.

Кабира нельзя сравнивать ни с Буддой, ни с Махави-рой, его можно сравнить только с Христом. Личности каждого из них присуще такое качество, как бунтарство. Но Индия просто проглотила его. Случилось это потому, что в Индии существует очень древняя традиция учености. И как только где-то рождается истина, ученые мужи тут же набрасываются на нее. А как только истина оказывается в руках учейого, он ее извращает, он находит в ней какой-то совершенно иной смысл, не имеющий к ней ни малейшего отношения. Кабира поймали в свои сети ученые мужи; они занялись интерпретацией его улатбанси. Школы ищущих после Кабира так и не возникло. Вместо этого появилась научная школа.

Явление было упущено; иначе Кабир мог положить начало революции, сопоставимой по масштабам с той, что началась с Иисуса Христа. Оба эти человека были одинаково неимущими — Кабир был ткачом, а Иисус плотником. В изречениях обоих присутствуют улатбанси.

Иисус говорит: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Это заповеди Иисуса, это улатбанси. Стиль изложения, может, и отличается, но когда мистик испытывает некое переживание, его изречения всегда парадоксальны.

Когда ты сталкиваешься с парадоксом, улатбанси, коа-ном, остановись. Не торопись двигаться дальше, ведь это место, где ты можешь поймать луч истины. Но если это настолько похоже на ухоженный и вычищенный сад, что ни единого опавшего листа в нем не найти, беги из этого места со всех ног, ибо здесь живет ученый муж, а не мудрец.

 

Ошо,

в санскрите есть изречение: «Ати паричаят ава-гьо» — слишком тесное знакомство порождает скуку. Наш ум начинает скучать, когда слишком близко знакомится с вещами, людьми и явлениями этого мира. Однако, каким бы близким Ты нам ни казался, нам никогда не бывает скучно. Похоже, что между нами не происходит даже знакомства. Наоборот, в нас растет чувство, что мы знаем Тебя все меньше и меньше. В чем тут загадка?

 

Зто улатбанси! По мере сближения наступает скука; таков закон этого мира. Они растут в одинаковой пропорции, ведь знакомство означает, что исчезает любопытство — все, что стоило узнать, уже известно. Знакомство означает, что теперь искать нечего, что все уже знакомо. Таким образом, останавливается гонка ума, которая ведется ради поиска и удовлетворения любопытства. Вот что означает скука: теперь у ума не осталось дел, которыми он мог бы себя занимать. Таков закон мира. А когда происходит что-то противоположное, можешь быть уверен — перед тобой явление, не принадлежащее этому миру.

Если твои заинтересованность и любопытство растут по мере знакомства с человеком — чем лучше ты его узнаешь, тем большую тягу к нему испытываешь, и чем больше ты его знаешь, тем больше открывается в нем неизвестного, — тогда это человек, которого называют достигшим состояния буддовости, нирваны, освобождения. Процесс познания такого человека неисчерпаем. А если тебе удастся познать его до конца, тогда он тоже всего лишь часть этого мира. К такому человеку ты никогда не сможешь подойти настолько близко, что ближе уже нельзя. Чем ближе ты подходишь, тем больше дверей перед тобой открывается, и дверей этих без счета. Приблизившись к нему, ты открываешь в нем новые манящие глубины, открытые для исследования, — и этому никогда не придет конец.

Так что, даже если ты целую вечность проведешь вместе с буддой, тебе никогда не будет скучно. Рядом с буддой просто невозможно заскучать, поскольку его существо можно исследовать бесконечно. Если ты сохранишь дистанцию, то, возможно, увидишь какие-то границы, но они исчезнут, как только ты подойдешь ближе. Тогда проявится безграничное. Настанет момент, когда ты сможешь исчезнуть, когда сможешь стать частью безграничности будды, но тебе никогда не будет скучно.

Назови это любовью, если тебе так нравится, или медитацией, или молитвой, в которой ты никогда не заскучаешь, и никакая степень знакомства не будет излишней, где избытка просто не существует.

В буддийских текстах есть сутра, где говорится, что избыточной медитации не бывает. Ты не можешь сказать, что слишком долго медитировал; состояния под названием «чрезмерная медитация» не бывает. Медитации всегда чуть меньше, чем достаточно, — не важно, сколько ты медитировал, все равно будет мало. Избыток здесь попросту невозможен.

Ты со мной. Если я создаю вокруг себя мир, тебе станет скучно — не сегодня, так завтра. Если то, что я даю тебе, принадлежит этому миру, тогда в какой-то момент ты заскучаешь. Но, если то, что я даю тебе, исходит из запредельного, скучно тебе никогда не будет. Я могу изо дня в день говорить с тобой, но, если то, о чем я говорю, исходит из пустоты, это лишь создаст пустоту и внутри тебя. Если мои слова исходят из бесконечного, они зародят бесконечное и в тебе.

Находясь рядом со мной, ты постепенно станешь таким же, как и я.

В сатсанге, когда ты сидишь рядом с мастером, скука возникнуть не может. Здесь перебора не бывает — не имеет значения, сколько времени вы провели вместе. Выпей сколько угодно нектара, твоя жажда не утолится. Ты никогда не заскучаешь, ты никогда не насытишься. И не важно, сколько ты пьешь нектара, не бывает такого, чтобы ты выпил больше, чем тебе нужно; всегда будет только меньше. Вот почему мы называем этот опыт анант, бесконечный, и асим, безграничный.

Даже встретив его, ты обнаружишь, что на самом-то деле встречи не произошло; даже находясь рядом с ним, ты увидишь, что слишком близок к нему быть не можешь; между вами всегда сохранится некоторое расстояние.

Вот почему я всегда говорю, что у духовности есть начало, но нет конца. На этом пути есть первый шаг, но не бывает последнего. Ты никогда не придешь в место назначения. Этот путь бесконечен. Сам путь и есть место назначения.

На сегодня достаточно.