Послевоенный оптимизм

Соперничество за уважение и деньги на заре Большой науки. Победа союзников во Второй мировой войне во многом зависела от успешного привлечения науки, главным образом физики, для решения военных задач. Во время войны федеральные расходы на научные исследования и развитие науки увеличились с 48 млн до 550 млн долларов, с 18 % от общих расходов на исследования до 83 %. Когда война закончилась, политики и ученые признали, что национальные интересы требуют продолжения финансирования науки и что контроль над деньгами на исследования не должен оставаться монополией военных. Конечно, Конгресс никогда не выделял деньги без дебатов, и противоречия относительно предлагаемых способов выделения долларов на исследования вращались вокруг двух проблем, касавшихся того, кого считать достойным претендентом на них.

Первая проблема редко имела отношение к психологии, но она важна для понимания того, каким образом выдаются исследовательские фонды в современную эпоху Большой науки, когда огромные средства могут выделяться всего нескольким исследователям, которые хотели бы получить финансовую поддержку своих работ. Проблема заключается в следующем: давать ли деньги только лучшим ученым, или их следует распределять на какой-то иной основе, возможно, выделяя определенное количество фондов каждому штату? Прогрессивные политики, например сенатор от штата Висконсин Роберт Лафоллет, проталкивали вторую

Глава 12. Подъем прикладной психологии, 1920-1950 407

схему, но потерпели поражение от элиты научного мира и своих консервативных политических союзников, считавших, что заявки на получение денег на исследования обязательно должны конкурировать. По мере эволюции этой системы большую часть исследовательских денег «выигрывают» несколько элитных учреждений высшего образования, тогда как исследователи в менее престижных университетах вынуждены конкурировать за гранты, получить которые у них гораздо меньше шансов. Университеты ценят своих ученых, выигрывающих гранты, поскольку им достаются «накладные расходы» — деньги, которые должны быть потрачены на электричество, дворников и прочие текущие лабораторные нужды и которые на самом деле тратятся на строительство новых зданий, расширение штата, копировальную технику и многие другие вещи, в противном случае недоступные. В 1991 г. было установлено, что несколько университетов незаконно потратили средства, предназначенные для исследовательских программ, на развлечения и другие цели (К. J. Cooper, 1991). При такой системе грантов ученые не являются наемными работниками своих университетов; они, скорее, средство их существования. В свою очередь, ученых вынуждают исследовать не те проблемы, которые они считают важными, а те, которые считают важными органы федерального финансирования. Таким образом, ученые тратят массу времени и таланта, обращаясь к второразрядным чиновникам, выполняющим смутные указания Конгресса.

Для психологии непосредственное значение имел вопрос о том, должен ли создаваемый Национальный научный фонд (National Science Foundation, NSF) поддерживать исследования в области общественных наук. Старые прогрессивисты и либералы Нового курса включили раздел общественных наук в первоначальный законопроект о NSF, но ученые-естественники и консервативные законодатели воспротивились этому. Главный сторонник первоначального списка, сенатор из Арканзаса Дж. Уильям Фуллбрайт утверждал, что общественные науки следует включить, поскольку они «могут привести нас к пониманию принципов человеческих отношений, способных помочь нам жить вместе, без повторяющихся войн». Оппоненты утверждали, что «нет ничего другого, что с большей вероятностью привело бы к различным "измам" и шарлатанству, чем так называемые исследования в области общественных наук, даже если сохранять бдительность».

В этом споре даже сенатор Фуллбрайт не очень лестно отзывался об общественных науках: «В этой области много ненормальных, точно так же, как было в медицине времен ведьм». Он оказался не в состоянии дать адекватное определение общественных наук и закончил цитатой одного ученого-естественника, который сказал: «Я бы не назвал это наукой. То, что обычно называют общественными науками, — всего лишь группы индивидов, рассказывающие, как следует жить». В письме к Конгрессу ведущие физики возражали против раздела, касающегося общественных наук. Оригинальный законопроект смягчил их настрой, включив пункт о специальном контроле, «с целью не допустить того, чтобы раздел общественных наук ускользнул от внимания», как сказал на заседании Сената Фуллбрайт. Он также заявил: «Меня бы сильно удивило, если бы общественные науки вообще получили хоть что-нибудь», поскольку в комитете NSF преобладали ученые-физики. Исходом спора стало голосование 46 сенаторов против 26 за исключение раздела общественных наук. Общественные науки не вызывали всеобщего уважения (ученые в этой области,

408 Часть V. Прикладная психология в XX веке

возможно, чувствовали, что, имея такого друга, как сенатор Фуллбрайт, враги им уже не нужны), но большая часть их конкретных услуг, таких как консультирование, психотерапия и управление персоналом, были востребованы.

Итак, правительство отказало общественным наукам в финансировании. Но крупнейший неправительственный фонд финансирования научных исследований — фонд Форда, не обошел их вниманием. До Второй мировой войны частные исследовательские фонды, самым известным из которых был фонд Рокфеллера, выделяли скромные гранты для финансирования общественных наук. После войны был создан фонд Форда — крупнейший в мире фонд; он принял решение о широкомасштабном финансировании бихевиористских наук (термин, который ввел Дж. Дьюи). Подобно Дж. У. Фуллбрайту, сотрудники фонда Форда надеялись, что общественные науки можно использовать для предупреждения войны и облегчения человеческих страданий. Поэтому они предложили использовать огромные ресурсы Форда для того, чтобы обеспечить «равное место в обществе исследованиям человека и атома». Но в верхних эшелонах власти фонда предложения сотрудников вызывали точно такое же сопротивление, как и в Сенате. Президент фонда Пол Хоффман называл общественные науки «хорошей областью для того, чтобы впустую растратить миллиарды». Его советник, Роберт Мэйнард Хат-чинс, президент Чикагского университета, соглашался с этим. Он говорил, что те исследования в области общественных наук, с которыми он был знаком, «чертовски отпугнули его». Хатчинс был хорошо знаком с общественными науками, поскольку Чикагский университет первым создал школу, занимавшуюся ими. Тем не менее штат Форда во главе с адвокатом Роуменом Гейтером, который помогал в организации Корпорации Рэнда, предложил свой амбициозный план и получил его одобрение. Сначала Фонд попытался выделять деньги в виде грантов, но это недостаточно быстро избавляло от денег и к тому же выводило деньги из-под контроля Фонда. Вместо этого Фонд учредил Центр передовых исследований в области бихевиористских наук в Калифорнии, где лучшие специалисты в этой области могли собраться вместе, чтобы заниматься теоретическими и исследовательскими разработками.

Психологи мечтают о психологическом обществе. К концу войны психологам стало ясно, что их башня из слоновой кости полностью разрушена. Связь психологии с ее древними корнями в философии была безвозвратно утрачена, и это, по мнению последнего поколения американских психологов, было к лучшему. На симпозиуме АРА «Психология и послевоенные проблемы» Г. Г. Реммерс отметил утрату психологией «ее философского наследия»:

Наше философское наследие, к сожалению, не было только благословением. Выросшая из относительно бесплод?юго раздела философии, известного под названием гносеологии, и вскормленная рационалистической наукой, склонной возвышать мышление за счет действия и теорию над практикой, психология слишком часто пряталась в башне из слоновой кости, откуда иногда выходили ученые-педанты, чтобы предложить, жемчужины мудрости, объективности и логики находящимся на их попечении, весьма мало заботясь о том, насколько такая диета питательна и адекватна (Remmers, p. 713).

В 1947 г. на конференции «Современные тенденции в психологии» Клиффорд Т. Морган поднял эту же проблему в более резкой форме, отметив, что «главной

Глава 12. Подъем прикладной психологии, 1920-1950 409

тенденцией последних лет стало то, что психология решительно покинула башню из слоновой кости и пошла работать». Очевидно, что жизнь требовала, чтобы психология меньше занималась абстрактными, почти метафизическими вопросами, унаследованными от философии, и больше — насущными потребностями людей.

Психологи входили в новую жизнь с тревогой и надеждой. Вэйн Деннис, выступая на конференции, посвященной современным тенденциям, заявил, что «психология сегодня обладает неограниченными возможностями». В то же время он беспокоился о том, что психология еще не добилась «престижа и уважения», необходимых для «успешного существования в качестве профессии. Мы не можем эффективно работать как советники и консультанты или как исследователи человеческого поведения, не имея доверия и высокой оценки значительной части населения». Его опасения не были беспочвенными, что и продемонстрировали дебаты в Сенате по поводу Отделения общественных наук в NSF. Деннис обращался ко многим, когда защищал дальнейшую профессионализацию психологии как средство достижения общественного признания. Он говорил, что психологам следует навести порядок в собственном доме, ужесточить требования к обучению психологов, преследовать псевдопсихологов и ввести сертификационные и государственные лицензионные стандарты для прикладной психологии.

Несмотря на эти опасения, психологи надеялись играть важную роль в послевоенном мире. Выражая взгляды многих психологов, Г. Г. Реммерс дал определение новой, постфилософской работы психологии: «Психология, наряду со всеми науками, должна видеть свою основную задачу в служении обществу... Знание ради знания является, в лучшем случае, побочным продуктом, предметом эстетической роскоши». В колледжах психологию следует «поставить наравне с другими естественными науками», и в ее задачи входит научить выпускников тому, как «оценивать себя и свое место в обществе». В более широком смысле психология должна помочь построить «науку ценностей» и научить использовать «журналистику, радио и, в недалеком будущем, телевидение» для достижения «контроля над культурой». Психологию следует шире использовать в промышленности, сфере образования — «самой важной отрасли прикладной психологии», геронтологии, воспитании детей и для решения таких социальных проблем, как расизм. Из сфер, где психология могла сделать вклад в'человеческое счастье, Реммерс не упомянул только психотерапию. Наконец-то психологи были готовы дать людям то, на что в 1892 г. надеялся Уильям Джеймс: «психологическая наука научит их, как действовать».

Ценности и адаптация. Послевоенное положение психологии было отмечено некоторыми противоречиями. Старая психология шотландской философии здравого смысла гордо считала своей миссией преподавание и оправдание христианских религиозных ценностей. Новая психология инструментальных экспериментов, бросая вызов старой психологии, гордо отметала моральные, особенно религиозные, ценности во имя науки. Однако в 1944 г. Г. Г. Реммерс назвал «наукой ценностей» саму психологию. Психология описала полный круг: от служения христианскому Богу и обучения его ценностям до превращения, по словам Джона Бернема, в deus ex clinica, представляющего ценности религии новой эпохи — сайентизма.

Что это за новые ценности? Иногда психология, принимая позу естественной науки, свободной от ценностных установок, казалось, предлагала только инструменты

410 Часть V. Прикладная психология в XX веке

социального контроля. Дж. Уотсон, например, считал выработку условных рефлексов методом, с помощью которого психология могла бы внедрять общественные ценности, какими бы они ни были, в умы граждан. Как утверждал Г. Г. Реммерс, «хорошая жизнь», которой должна была содействовать психология, представляла собой «гомеостаз общества»; психология должна была удерживать людей от неприятного раскачивания лодки. Уотсон, Реммерс и другие психологи, мечтавшие о контроле, согласились бы с девизом Всемирной выставки 1933 г.: «Наука ищет, промышленность принимает, человек подчиняется» (D. Glassberg, 1985). Основной акцент психологии на методиках социального контроля был характерным следствием влияния политического прогрессивизма и подставлял прикладных психологов под огонь критики, которую Рэндольф Бурн обрушивал на политиков-прогрессивистов. Будучи некогда прогрессивистом, Бурн пришел к пониманию того, что прогрессивизм не обладает собственными конкретными ценностями: «Иначе говоря, у них нет ясной философии жизни, за исключением той, какой обладает разведка. Они не имеют четкого представления о том, какое общество хотят создать или в каком обществе нуждается Америка, но они оснащены всеми административными установками и талантами для того, чтобы его добиться» (цит. по: Abrahams, 1985, р. 7).

С другой стороны, психология иногда устанавливала собственные позитивные ценности: культ «Эго». Объектом изучения и интереса психологии служит индивидуальный человек, и ее основной ценностью стало способствовать непрерывному росту индивидов, что породило у американцев тенденцию ставить личные интересы выше общественных. Как сказал Дж. Дьюи: «Сам рост является единственной нравственной задачей». Американские психологи не замечали противоречия между претензией на отсутствие ценностей и приверженностью ценностям личного роста, поскольку их главная ценность была слишком американской, чтобы быть ясной. Со времен А. Токвиля американцы стремились к самоусовершенствованию сильнее, чем к чему-либо еще. Непрерывный рост и развитие казались американцам настолько же естественными и необходимыми, как европейцам в средние века — центральное положение Бога, навеки неизменный идеальный божественный порядок. В нашем мире людей, самостоятельно создавших себя, психологические методы, которые благоприятствовали непрерывному росту и изменениям, выглядели свободными от ценностей: американское общество и психология стремились к индивидуализму.

По сравнению с XIX столетием концепция индивида претерпела важные изменения. В XIX в. характер был той концепцией, под которой люди понимали индивида. Р. У. Эмерсон определял характер как «нравственный порядок в призме индивидуальной природы», и слова, описывающие характер, включали такие понятия, как «долг», «работа», «цельность» и «зрелость». Таким образом, в своем характере человек обладал определенными отношениями, хорошими или плохими, со всеобъемлющим и трансцендентальным нравственным порядком. Стремление к хорошему характеру требовало самодисциплины и самопожертвования. Популярные психологи XIX в., например френологи, предлагали свои услуги по диагностике характера и давали советы о том, как его можно улучшить. Но в XX в. на смену нравственной концепции характера пришла нарциссическая концепция

Глава 12. Подъем прикладной психологии, 1920-1950 411

личности, и самопожертвование заменила самореализация. Прилагательные, используемые для описания личности, не были нравственными: очаровательная, сногсшибательная, магнетическая, властная, доминирующая, деятельная. Обладание хорошей личностью требовало не подчинения нравственному порядку, а исполнения желаний Эго и достижения власти над другими. Характер был плохим или хорошим, личность — знаменитой или безвестной. Психологи, убрав религиозные ценности, определявшие характер, способствовали рождению личности как средства самоопределения. Рост означал реализацию чьего-либо потенциала, а не жизнь в соответствии с безличными нравственными идеалами. Более того, потенциал, который еще не реализовался, мог быть как плохим, так и хорошим. Некоторые обладали потенциалом к совершению дурных поступков; следовательно, полное раскрытие потенциала каждого могло быть неблагоприятным для общества. Таким образом, культивирование психологией индивидуального роста вступало в противоречие с ее заявлениями о предоставлении обществу инструментов социального контроля.

Вся психология XX столетия вращалась вокруг концепции адаптации. В экспериментальной психологии специалисты в области научения исследовали, каким образом разум и, позднее, поведение приспосабливают индивидуальный организм к требованиям окружающей среды. В прикладной психологии создавались инструменты для измерения приспособленности человека к внешним обстоятельствам и, при необходимости — его адаптации. Эти инструменты были призваны вернуть ребенка, рабочего, солдата или невротика обратно в состояние гармонии с обществом. В психологических концепциях на смену греху пришли поведенческие девиации, а абсолютную мораль заменила статистическая (Boorstin, 1973). В более религиозные времена проблемы у человека возникали, если он нарушал моральные нормы, стоящие над человеком и обществом; сейчас у человека возникают проблемы, если он выходит за рамки средних показателей общества, которые определяются статистическими исследованиями. В теории психология стоит на стороне индивидуального выражения, каким бы эксцентричным оно ни было. На практике, предлагая инструменты социального контроля и делая акцент на приспособлении, она встает на сторону конформизма.

ГЛАВА 13