Пятнадцать

 

Остановив машину у моста, Том выключил мотор и повернулся к Элли.

– Дальше нельзя, – сказал он.

Она смотрела на колени, теребя ремешок сумки.

– Я тут перекинулся словечком с Джеймсом и Фредди. У них в школе братья, и если кто-нибудь тебя сегодня будет доставать, им не поздоровится.

Собственные телохранители – да, так к ней будет еще больше ненужного внимания. А ей хочется лишь одного – чтобы все перестали ее замечать. Тогда жизнь станет похожей на прежнюю.

– Зря папа так тебя отчитал, – добавил Том. – Что-то он слишком разошелся.

Что верно, то верно, слишком. Целую нотацию прочел о том, какой позор она навлекла на семью, затеяв драку, как они в ней разочарованы, что она сбежала и не взяла на себя ответственность за свое поведение, и так далее и тому подобное. Разрешил не ходить в школу два дня и выходные, но потом снова заставил пойти. А сегодня утром за завтраком заявил:

– Надеюсь, ты понимаешь, как тяжело все это видеть твоему брату.

Том вел себя как душка, заступился за нее и заявил, что ей тоже тяжело, что она защищала его репутацию, а придурки из школы – полные неудачники. Но Том хоть и был папиным любимчиком, так и не смог убедить его не пускать ее в школу хотя бы еще пару дней.

Теперь же ей ничего не остается, как выйти из машины и перейти мост. Она должна снова пройти через ворота на том берегу, миновать пустой школьный двор, главный вход и отчитаться в кабинете директора. Потом мистер Сполдинг, куратор, отведет ее на испанский. Отец все распланировал по телефону, в том числе поздний приход. Ей разрешили пропустить перекличку и школьное собрание, избежать толчеи в школьных коридорах. Теперь она официально «проблемный ребенок».

– Хочешь совет? – проговорил Том, повернувшись на сиденье к ней лицом. – Держись тихо, сосредоточься на уроках и экзаменах и не лезь на рожон. И знай, если опять пропадешь на несколько часов и никому не скажешь, куда пошла, мать с отцом с ума сойдут.

Она покачала головой:

– Я им не сказала, куда иду, потому что врать не хотела.

– Но мне тоже не сказала, хотя обычно мы такими вещами делимся.

Но нет, ее новый друг был ее тайной. Она уже пять сообщений от него получила с того дня, когда они купались в реке, и в последнем он спрашивал, когда они снова смогут увидеться. Разбалтывать об этом она никому не собиралась.

– Я просто в городе гуляла.

– Так зачем скрывать это ото всех?

– Затем, что папа терпеть не может, когда я бездельничаю. Небось думает, что раз я прогуляла уроки, то должна идти в библиотеку и там дальше заниматься.

А мать вечно встает на его сторону. Не хотела, чтобы меня отчитывали, вот и не сказала ничего. Том понимающе кивнул:

– Нуда, согласен, смешно все это.

Повисла недолгая тишина, а потом она спросила:

– Может, позвонишь в школу и скажешь, что я заболела?

– Что?

– Позвони в школу и притворись нашим папой.

– Ты что! Он с катушек съедет, если узнает.

– Ну, пожалуйста, Том. Я просто не могу туда идти. Она положила ладонь на живот. Желудок опять вел себя странно, как будто внутри все раскололось на маленькие кусочки и теперь они летают там в невесомости. Сегодня во сне она, видимо, тоже хваталась за живот, потому что, когда проснулась, на ладони отпечаталась пуговица от пижамы.

– И что будешь делать весь день? – спросил Том.

– Не знаю. Давай вместе что-нибудь придумаем. – Она умоляюще улыбнулась. – Вернусь домой, как обычно, и никто ничего не заметит.

Он взглянул на нее, потом кивнул:

– Только не говори никому, что я сделал.

Он принялся набирать номер, а она смотрела на него и думала: до чего же странно, что по велению судьбы именно она оказалась его сестрой. Сестра. Сестра… Проговаривая это слово про себя, она пыталась понять, что же оно значит.

– Доброе утро, – проговорил Том. – Я отец Элинор Паркер, она ученица одиннадцатого класса. У нее сегодня утром мигрень разыгралась, в школу не придет. – Он кивал, выслушивая ответ. – Да, да, разумеется, передам. Большое спасибо. – Он повесил трубку и улыбнулся: – Секретарша желает тебе скорейшего выздоровления.

Элли рассмеялась, неожиданно для себя. Один простой звонок – и впереди у нее целый свободный день.

– А есть еще один способ, – сказал Том, включая зажигание. – Можешь завтра попробовать. Приходишь на перекличку, потом перед первым уроком тихонько сбегаешь и все утро болтаешься в городе, возвращаешься на послеобеденную перекличку и опять уходишь. Сто раз так делал, когда в школе учился, и никто меня ни разу не поймал.

Элли изумленно покачала головой:

– А я и не догадывалась!

Они свернули с моста на Лоуэр-роуд, проехали газетный киоск и супермаркет и у почты выехали направо, а потом резко налево. Вокруг раскинулись просторы – поля, деревья, живые изгороди. Элли открыла окно. На обочине росли полевые цветы, траву колыхал ветер. Она высунула руку, подставила ладонь ветерку. Над полем быстро по прямой летела птица. Как же здорово! Они с Томом сбежали вдвоем. Как в старые добрые времена.

Когда они подобрались к побережью, солнце затянула дымка, оно стало далеким. Элли знала, что это из-за веса атмосферы на уровне моря. Кажется, это называется адвекцией, или морским туманом. На парковке в гавани туман был плотным, висел над ними мокрой, тяжелой пеленой.

Они оставили машину у волнолома. Элли бывала в гавани, лишь когда здесь было полно туристов – дети с лесками для ловли крабов и ведрами, целые семьи, шагающие от парковки к пляжу. Но сегодня был рабочий день, погода такая хмурая, что границу между морем и небом почти не видно, а контуры лодок размыты. Не считая рыбака в конце пристани, на берегу никого не было. Даже в сувенирной лавке ставни опущены.

– Ну, – проговорила Элли, – что мы тут делаем? Том пожал плечами:

– Я люблю лодки. В город мне нельзя, после темноты нужно быть дома – комендантский час, – зато сюда могу приходить, когда захочу.

Она словно впервые поняла, что все это для него значит, как ему тяжело. А до этого была полностью зациклена только на себе.

– Я сюда каждый день прихожу с тех пор, как меня выпустили. И знаешь, чем занимаюсь? – Он достал из кармана коробочку, как фокусник, воскликнув «та-да!».

– Что это у тебя?

Он отломил небольшой кусочек чего-то, завернутого в целлофан, и поднес к носу:

– Только не растрезвонь, Элли… – Он понюхал гашиш. – Жаль, что удалось добыть только «роки».

– «Роки»?

– Марокканский. Слабоват, но больше ничего не нашел.

Она знала, что он и раньше пробовал наркотики – в тот вечер, когда Карин была у них, он тоже курил. А утром она закопала окурки в саду, чтобы родители не нашли. Но этот кусок – мягкий, темный, как шоколадная тянучка, – это было совсем другое, не марихуана.

Он облизнул шов сигареты и развернул влажную бумагу. Даже не потрудившись оглядеться, не смотрит ли кто, высыпал дурь и принялся аккуратно греть зажигалкой большой кусок папиросной бумаги.

– Смотри и учись, – проговорил он.

Салон наполнился сладким дымом. Элли встревожилась, не останется ли запах в волосах, и тогда, когда она придет домой, отец унюхает и скажет: «Ты теперь еще и наркотиками балуешься, Элинор?»

Мимо прошли две женщины в одинаковых голубых ветровках и с рюкзаками. Вид у них был уверенный и целеустремленный. Элли им завидовала.

– Тебе разве можно? – спросила она. – Что, если полицейские решат провести тебе тест на наркотики или что-то вроде того?

Том вздохнул:

– Должна же быть в жизни у человека хоть какая – то радость.

Покрошив гашиш поверх табака, он свернул косяк завораживающими отточенными движениями. Скрутил у одного конца, положил на колено и, оторвав маленький кусочек картона от сигаретной пачки, свернул его в трубочку и приклеил с другого конца.

– А это зачем?

– Мундштук. Чтобы ты губы не обожгла.

Она губы не обожгла? Он что же, думает, что она тоже будет?

Он закурил, глубоко затянулся, закрыл глаза и выдохнул:

– Каждое утро я жду этого момента. – Он сделал еще несколько затяжек, и только она уж подумала, что он забыл о ней и все выкурит сам, как он сказал: – Ну что, раз уж решила потусоваться со старшим братом, может, попробуешь?

– Даже не знаю.

– Да ты ничего не почувствуешь. Так, легкий мандраж.

Она неуклюже взяла сигарету, как реквизит для какой-нибудь игры. Вдруг вспомнила, как они с Томом заворачивали сухие листья в саду в листок бумаги и поджигали их. Ей было лет шесть, а ему, значит, восемь, и они притворялись, что курят сигары. Она украдкой взглянула на него. Такой он, ее брат. Всегда им был и всегда будет. Сделав небольшую затяжку, она задержала дым во рту.

– Глотай, – велел он, – не порть хороший продукт. Она попыталась втянуть дым изо рта в легкие, но горло сжалось, и она зашлась лающим кашлем. Том рассмеялся:

– Какая же ты неумеха. Да не бойся ты, ничего с тобой не будет, просто станет тепло и приятно. Не сдавайся так легко.

Следуя его указаниям, она затянулась глубже и попыталась сразу же вдохнуть дым. Легкие загорелись, в голове все поплыло, и она снова закашлялась.

Том отобрал у нее косяк и затянулся нарочито глубоко, словно показывая, как это правильно делается. Затем выпустил дым в ветровое стекло. Тот окутал их терпким облаком.

Он мечтательно улыбнулся:

– Ну вот, ты перешла на темную сторону силы. Сама понимаешь, да?

Она смущенно вжалась в сиденье. Никогда в жизни она не прогуливала школу, не курила марихуану и не целовалась с парнем, даже имени которого не знает, – а ведь за последние дни все это приключилось с ней.

Так вот что значит контролировать собственную жизнь. Вот что значит учиться в университете – тогда она сможет делать все, что захочется и когда захочется, и никто не станет задавать вопросы. Не будет надзирателей. Может, она даже начнет курить марихуану? Не считая кашля в самом начале, ощущения очень даже ничего.

Что до Тома, таким счастливым она его уже несколько дней не видела. Сидит рядом с косяком в руке. Она улыбнулась ему. Он ее брат. Между ними крепкая связь.

– Том?

– Угу?

– А тебе Карин Маккензи вообще хоть нравилась? Он удивленно повернулся к ней:

– Обязательно об этом сейчас говорить?

– Ну, я знаю, что сейчас ты ее ненавидишь, но до того, как все произошло, нравилась она тебе?

Том открыл окно, высунул руку и потянул пальцы:

– Шлюха она.

– Но зачем тогда ты ее домой пригласил?

– Не приглашал. Сама увязалась.

– Но ты же ее привез после паба. И вы стояли в саду, обнявшись.

– Хочешь превратить это в историю любви?

– Просто хочу знать. Он вздохнул:

– Ты же видела, как она была одета. Думаешь, справедливо, что я сяду в тюрьму, потому что согласился, когда она себя поднесла на блюдце?

– А ты посылал ей сообщения с угрозами, когда она сказала, что в полицию пойдет?

Он резко повернул голову:

– Это кто тебе сказал?

– Поэтому тебя сразу под залог не выпустили? Папа сказал, что адвокат попался никудышный, но причина в другом, правда?

Том облизнул губы кончиком языка:

– Когда ты ее на следующее утро увидела, когда она спустилась вниз и ты сидела на кухне, что она тебе сказала?

Ну вот, опять. Как же она не хотела, чтобы это повторилось. Прямо как допрос в полицейском участке.

– Я же тебе уже говорила: она попросила апельсинового сока и уточнила, как добраться до города, всё.

Он кивнул:

– Вот и я о том же. Она же не выглядела несчастной, так? Не плакала, ни слова не сказала о том, что на нее напали? Выпила стакан сока, ушла и отправилась домой. А в полицию лишь через несколько часов заявилась. – Он выбросил окурок и закрыл окно. А пачку сигарет и дурь спрятал обратно в коробочку. – Я написал ей эти сообщения, потому что она подставить меня собралась, вот почему.

Так вот какой вкус у горечи, подумала Элли. Горечь собралась во рту пузырем.

– Если бы я сказала, что не хочу свидетельствовать в твою защиту, что бы ты сделал?

На лице его отразился искренний страх.

– Ты не можешь так меня бросить!

– Мне страшно идти в суд.

– Всем страшно!

– Но они станут задавать мне вопросы, вдруг я отвечу что-нибудь не то?

– Да неужели это так сложно? Просто скажи, что ничего не знаешь.

– Но я же говорила тебе, что Карин всего пятнадцать.

– А я не расслышал.

– Вообще-то, мы с тобой об этом на лестнице долго разговаривали.

– И ты теперь хочешь, чтобы я сел в тюрьму, потому что твои слова тогда не разобрал толком?

Она повернулась к нему. Ее щеки горели.

– Откуда ты знаешь, что она тоже хотела? Как сумел точно определить? Она же такая пьяная была, что едва на ногах держалась.

Он наклонился так близко, что его лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от ее лица. И заговорил очень тихо:

– Выйдешь из игры – и копы решат, что я виновен. Она покачала головой. Сердце бешено билось.

– Не решат.

– Тебя притащат в участок и будут допрашивать. Потом пришлют повестку и все равно заставят явиться в суд, хочешь ты того или нет. Посадят на свидетельскую скамью и будут допрашивать на перекрестном допросе… часами. Поверь, им покажется крайне подозрительным, что моя родная сестра не хочет выступать в мою защиту.

Элли заморгала. Она знала, что будет дальше. Сейчас он перестанет быть милым и наденет маску холодности. Жестокая перемена – как будто солнце вдруг закатилось и небо заволокла ледяная пелена. Он всегда так поступал.

– Прости меня, – сказала она.

Он встряхнул головой:

– Смешно. Я вообще-то думал, что ты уже достаточно взрослая и с тобой можно общаться. Но ты еще хуже отца.

Она все испортила. А ведь день был просто идеальный.

– Вылезай из машины.

– Что, здесь?

– Я с Фредди встречаюсь.

– А ты меня сначала домой не отвезешь?

– Там же мама. Хочешь, чтобы она узнала, что ты прогуливаешь?

– И что же я буду весь день делать?

– Не знаю, твоя идея была. Что ты ко мне прилипла? Можешь в город поехать, на автобусе.

Значит, ей снова некуда податься, как на прошлой неделе. Только в тот раз гнев придал ей сил, а еще тогда были река и тот парень, а сегодня у нее голова кругом от гашиша, и ее бросают посреди гавани в тумане.

Она закрыла глаза и попыталась разозлиться. Ей нужна была подпитка.

– У тебя деньги есть? – спросила она.

Он вздохнул, порылся в кармане, достал мелочь и отсчитал пять фунтов.

– Элли, ты должна мне доверять. – Лицо его было неподвижным, а голос очень уверенным. – Я серьезно.

Она вышла из машины.