О скорби

 

Я принадлежу к числу тех, кто наименее подвержен этому чувству. Я нелюблю и не уважаю его, хотя весь мир, словно по уговору, окружает егоисключительным почитанием. В его одеяние обряжают мудрость, добродетель,совесть — чудовищный и нелепый наряд! Итальянцы гораздо удачнее окрестилиэтим же словом коварство и злобу. Ведь это — чувство, всегда приносящеевред, всегда безрассудное, а также всегда малодушное и низменное. Стоикивоспрещают мудрецу предаваться ему.

Существует рассказ, что Псамменит, царь египетский, потерпев поражениеи попав в плен к Камбизу [14], царю персидскому, увидел свою дочь, такжеставшую пленницей, когда она, посланная за водой, проходила мимо него водеждах рабыни. И хотя все друзья его, стоявшие тут же, плакали и громкостенали, сам он остался невозмутимо спокойным и, вперив глаза в землю, непромолвил ни слова; то же самообладание сохранил он и тогда, когда увидел,как его сына ведут на казнь. Заметив, однако, одного из своих приближенных втолпе прогоняемых мимо него пленных, он начал бить себя по голове и выражатькрайнюю скорбь [15].

Это можно сопоставить с тем, что недавно произошло с одним из нашихвельмож [16]. Находясь в Триенте, он получил известие о кончине своегостаршего брата, и притом того, кто был опорою и гордостью всего рода; спустянекоторое время ему сообщили о смерти младшего брата, бывшего такжепредметом его надежд. Выдержав оба эти удара с примерною твердостью, он попрошествии нескольких дней, когда умер один из его приближенных, был сломленэтим несчастьем и, утратив душевную твердость, предался горю и отчаянью, чтоподало некоторым основание думать, будто он был задет за живое лишь этимпоследним потрясением. В действительности, однако, это произошло оттого, чтодля скорби, которая заполняла и захлестывала его, достаточно было ещенескольких капель, чтобы прорвать преграды его терпения.

Подобным же образом можно было бы объяснить и рассказанную вышеисторию, не будь к ней добавления, в котором приводится ответ ПсамменитаКамбизу, пожелавшему узнать, почему, оставаясь безучастным к горькой долесына и дочери, он принял столь близко к сердцу несчастье, постигшее одногоиз его друзей. «Оттого, — сказал Псамменит, — что лишь это последнееогорчение может излиться в слезах, тогда как для горя, которое причинили мнедва первых удара, не существует способа выражения».

Здесь было бы чрезвычайно уместно напомнить о приеме того древнегоживописца [17], который, стремясь изобразить скорбь присутствующих призаклании Ифигении сообразно тому, насколько каждого из них трогала гибельэтой прелестной, ни в чем не повинной девушки, достиг в этом отношениипредела возможностей своего мастерства; дойдя, однако, до отца девушки, оннарисовал его с закрытым лицом, как бы давая этим понять, что такую степеньотчаянья выразить невозможно. Отсюда же проистекает и созданный поэтамивымысел, будто несчастная мать Ниобея [18], потеряв сначала семерых сыновей,а затем столько же дочерей и не выдержав стольких утрат, в конце концовпревратилась в скалу —

 

Diriguisse malis. [19]

 

Они создали этот образ, чтобы передать то мрачное, немое и глухоеоцепенение, которое овладевает нами, когда нас одолевают несчастья,превосходящие наши силы.

И, действительно, чрезмерно сильное горе подавляет полностью нашу душу,стесняя свободу ее проявлений; нечто подобное случается с нами под свежимвпечатлением какого-нибудь тягостного известия, когда мы ощущаем себяскованными, оцепеневшими, как бы парализованными в своих движениях, — анекоторое время спустя, разразившись, наконец, слезами и жалобами, мыощущаем, как наша душа сбросила с себя путы, распрямилась и чувствует себялегче и свободнее.

 

Et via vix tandem voci laxata dolore est. [20]

 

Во время войны короля Фердинанда со вдовою венгерского короля Иоанна, вбитве при Буде [21], немецкий военачальник Рейшах, увидев вынесенное из схваткитело какого-то всадника, сражавшегося на глазах у всех с отменноюхрабростью, пожалел о нем вместе со всеми; полюбопытствовав вместе состальными, кто же все-таки этот всадник, он, после того как с убитого снялидоспехи, обнаружил, что это его собственный сын. И в то время, как всевокруг него плакали, он один не промолвил ни слова, не проронил ни слезы;выпрямившись во весь рост, стоял он там с остановившимся, прикованным кмертвому телу взглядом, пока сила горя не оледенила в нем жизненных духов [22], и он, оцепенев, не пал замертво наземь.

 

Chi puo dir com’egli arde, è in picciol fuoco. [23]

 

Говорят влюбленные, желая изобразить терзания страсти:

 

misero quod omnes

Eripit sensus mihi. Nam simul te,

Lesbia, aspexi, nihil est super mi

Quod loquar amens.

Lingua sed torpet, tenuis sub artus

Flamma dimanat, sonitu suopte

Tinniunt aures, gemina teguntur

Lumina nocte. [24]

 

Таким-то образом, в те мгновения, когда нас охватывает живая и жгучаястрасть, мы не способны изливаться в жалобах или мольбах; наша душаотягощена глубокими мыслями, а тело подавлено и томится любовью.

Отсюда и рождается иной раз неожиданное изнеможение, так несвоевременноовладевающее влюбленными, та ледяная холодность, которая охватывает их попричине чрезмерной пылкости, в самый разгар наслаждений. Всякая страсть,которая оставляет место для смакования и размышления, не есть сильнаястрасть.

 

Curae leves loquuntur, ingentes stupent. [25]

 

Нечаянная радость или удовольствие также ошеломляют нас.

 

Ut me conspexit venientem, et Troia circum

Arma amens vidit, magnis exterrita monstris,

Diriguit visu in medio, calor ossa reliquit,

Labitur, et longo vix tandem tempore fatur. [26]

 

Кроме той римлянки, которая умерла от неожиданной радости, увидев сына,возвратившегося после поражения при Каннах [27], кроме Софокла и тиранаДионисия, скончавшихся также от радости, кроме, наконец, Тальвы [28],умершего на острове Корсике по прочтении письма, извещавшего о дарованныхему римским сенатом почестях, мы располагаем примером, относящимся и кнашему веку: так, папа Лев X, получив уведомление о взятии Милана, чего онтак страстно желал, ощутил такой прилив радости, что заболел горячкой ивскоре умер [29]. И чтобы привести еще более примечательное свидетельствочеловеческой суетности, укажем на один случай, отмеченный древними, аименно, что Диодор Диалектик [30]умер во время ученого спора, так какиспытал жгучий стыд перед своими учениками и окружающими, не сумев отразитьвыставленный против него аргумент.

Что до меня, то я не слишком подвержен подобным неистовствам страсти.Меня не так-то легко увлечь — такова уж моя природа; к тому же, благодаряпостоянному размышлению, я с каждым днем все более черствею и закаляюсь.