Но нас будет интересовать место и смысл советского периода во внутренней истории России[7], а здесь «Октябрь 1917» – это «октябрьский переворот» (каковым он числился до «великого перелома» 1929 г.), обозначающий очередной «победный бунт», аналог Смутного времени. И в этом смысле сопоставление Сталина и Петра I вполне уместно: это «правители» периода восстановления «приказной» системы после «победного бунта», которые обеспечили рывок «успешной модернизации», но такой ценой, что «расплата по векселям» была на грани выживания (во втором случае, возможно, за гранью). Позитивный вклад советского периода в историю России – урбанизация, индустриализация и частичная постиндустриализация страны (создание развитой науки и некоторых высоких технологий, главным образом, в военной промышленности).
«Короткие циклы» начинаются в послевоенный период. Атомный и ракетный проекты создали относительно свободомыслящий слой научно-технической интеллигенции, породившей «оттепель» конца 1950-х – 1960-х гг.[8], за которой последовали контрреформы Брежнева, приведшие к «застою» и наметившемуся проигрыванию в «холодной войне», поэтому их сменили новые попытки реформ (Андропов и Горбачев), но было уже поздно, и всех смел очередной бунт (признаком того, что это был бунт – доминирование массовых протестных (антиКПССных) настроений и последующий за этим развал во многих сферах).
[1] Этим качествам может отвечать и индивидуализированное общество эгоцентричных индивидов, состоящее из индивидов, которые надеются только на себя и свое ближайшее окружение, и при этом уходят от принятия решений и ответственности за решения вопросов, выходящих за этот узкий горизонт (что соответствует портрету российского общества, представленному в [ Дубин 2011]). Думаю, что современные Россия, Белоруссия и некоторые другие постсоветские страны сегодня близки обществам такого типа.
[2] Здесь уместно вспомнить русскую народную сказку про двух жадных медвежат, делящих головку сыра при посредстве лисы, которая при этом съедает основную часть сыра, и выраженное Н.А. Некрасовым отношение «вот приедет барин, барин нас рассудит».
[3] В России эти патерналистские настроения «народной массы» фиксируются в «пресловутом неизбывном доверии россиян к царю-батюшке» [ Розов 2011, с.180].
[4] Этими же качествами обладает народная масса (например, крестьянская) любых стран, в том числе европейских, что хорошо видно на примере «Жакерии» во Франции. Но в Европе они были оттеснены на периферию и до середины XIX в. не оказывали серьезного влияния на формирование главных государственных институтов.
[5] Массы создают «площадки» для начальников, а не подчиненных, они не определяют, что на этих площадках будет выстроено. В этом смысле правитель и сопутствующая подсистема зависят от массы (без нее не будет этой «площадки»), но, конечно, не подчиняются ей.
[6] Это результате того, что она раньше других, столкнувшись с быстро развивающейся Европой Нового времени, вступила на путь вынужденной военно-технической модернизации «сверху» и при этом необходимые для этого система высшего образования и связанная с ней «высокая культура» для «сопутствующей» подсистемы были вместе с технологиями импортированы из Западной Европы.
[7] «Октябрь 1917» и Советский период имели разный смысл в мировой и отечественной истории. В мировой истории «Октябрь 1917» – это Великая октябрьская социалистическая революция, ставшая примером для многих народов и важным фактором в развитии мировой истории XX в. Соответственно, СССР стал носителем образца альтернативного Западу успешного развития, главным героем победы над фашизмом, второй великой державой, определившей двухполюсность послевоенного мира.
[8] Очень важную роль в развитии внутриполитических и культурных процессов в СССР в послесталинское время сыграли включенные в эти проекты ученые. Именно они, а также их собратья – представители других точных наук и инженеры (к которым примыкала значительная часть учителей и врачей) – «зачитывались поэтами новой волны, пели под гитару песни Окуджавы, Визбора, Галича, позже – Высоцкого» [ Визгин 2002, с. 472, 424]. Они составляли читательскую аудиторию миллионных тиражей толстых журналов и серьезных книг, заполняли театры, выставки и концертные залы, внимали лекциям передовых ученых-гуманитариев, т.е. были одними из основных потребителей «высокой культуры» в виде серьезной литературы («самая читающая публика мира»), искусства, кино, театра, гуманитарной мысли – самая жадная на серьезные лекции аудитория в мире (подробнее см. [ Липкин (4) 2012]).
