И дея унификации теоретического языка социологии отнюдь не нова; она с самого начала в той или иной степени совпадала с исходными мотивами развития социологии. Эта идея непосредственным образом вытекает из предпосылок натурализма, поскольку принято считать, что различные естественные науки обладают концептуальным единством. Если контовская классификация наук с социологией как ее вершиной служила наиболее ярким выражением данной идеи в XIX в., то в XX в. самым влиятельным ее защитником в англоязычном мире стал Толкотт Парсонс. Несмотря на внимание Парсонса к «волюнтаризму» человеческих действий, нетрудно заметить, что упомянутый выше альянс натурализма и функционализма получил в его системе наилучшую разработку. Парсонс явно стремился создать единый концептуальный язык не только для социологии, но и для всех прочих социальных наук.
М одель классической механики, вдохновлявшую и Конта, он избрал в качестве директивы, которой социология должна следовать в своем развитии.
Р аспад «ортодоксального консенсуса» – в парсоновском или других, менее изысканных его вариантах – открыл дорогу разноголосице теоретических школ, о которой я говорил. В целом можно, видимо, сказать, что теоретические школы в большинстве своем стремились подчеркнуть субъективные аспекты человеческого поведения. Их сторонники выступали против преувеличенного, на их взгляд, представления о власти социальных институтов над поведением индивидуального агента. Однако подобная реакция ни в коей мере не была всеобщей.
Т ак, структуралистская «децентрация субъекта» даже в крайней форме, предложенной Альтюссером, находила своих приверженцев. И все же общим для соперничающих версий социальной теории было неприятие той позиции, которую они расценивали как неоправданный социологический детерминизм.
С реди социальных мыслителей всегда находились такие, кто видел в создании для социологии единых теоретических рамок sine qua non ее научной репутации. Однако были и другие, иногда только что расставшиеся с первой точкой зрения, новообращенные энтузиасты, которые громко приветствовали множество новых теоретических подходов. Под влиянием философии естествознания Фейерабенда или независимо от нее они стремились доказать желательность теоретического плюрализма. Поскольку сама социальная реальность многогранна, подчеркивали они, утверждение в социологии какой-либо одной теоретической позиции свидетельствовало бы об авторитарном подавлении всех конкурирующих с ней идей (Фейерабенд, 1986 [1975]). Единое видение социальной реальности возможно только в условиях тоталитаризма. В обществе же, где процветает неоднородность взглядов и жизненных стилей, социология (и прочие социальные науки) будет отличаться разнообразием.
К этой позиции следует отнестись серьезно. Представление, будто в социологии существует прямой путь к «построению теории», который приведет к теоретическому консенсусу, без сомнения, неадекватно.
Э то еще одна жертва исчезающих натуралистических концепций социологии. Социология не является (и не может являться) совокупностью исследований и теорий, которые создаются и существуют изолированно от своего «предмета» – социального поведения людей. В естествознании присутствует только одна «герменевтика». Ученые разрабатывают теории относительно «данного» мира вне зависимости от того, в какой мере техническое воплощение их теорий позволяет изменять этот мир и контролировать его. Социальные науки оперируют в пределах двойной герменевтики, которая подразумевает двусторонние связи с исследуемыми действиями и институтами. Точность описания социальных процессов социологом-наблюдателем зависит от непрофессиональных концепций и понятий. В то же время агенты постоянно ассимилируют в своем поведении теории и понятия социальной науки, тем самым потенциально изменяя его характер. Это привносит нестабильность в процесс социологического теоретизирования, что, в свою очередь, неизбежно отдаляет этот процесс от той «совокупной и неоспоримой» модели, которую имели в виду натуралистически ориентированные социологи. На это еще не все. Социальный мир – это мир, полный внутренней борьбы, мир, который пронизан разногласиями действующих в нем индивидов и групп, чьи мировоззрения различны, а интересы противоположны. Конституирующий характер связей между социальным миром и социальными науками с неизбежностью означает, что эти разногласия жестко задают ту теоретическую перспективу, которую избирает для себя социолог-наблюдатель (и это не только вопрос недостатка «объективности»). Если к сказанному добавить традиционные трудности эмпирической проверки социологических теорий (репродукция и контроль за переменными и т.п.), мы, без сомнения, должны скептически отнестись к попыткам добиться профессиональной согласованности социологических теорий и понятий.
О днако это вовсе не означает, что единственной альтернативой такой согласованности является намеренное культивирование разнородных теоретических позиций. Различающиеся Теоретические подходы можно сравнить с точки зрения их плодотворности и точности, а ценность разных теорий всегда можно определить с помощью эмпирических наблюдений. Умножение числа теоретических традиций, имевшее место прежде, было реакцией на упадок «ортодоксального консенсуса», поэтому маловероятно, что этот процесс в таком экстремальном его выражении станет постоянным спутником социологии в ближайшие годы. Как я уже говорил, мы выходим из этой фазы. Миновало то время, когда казалось, что приверженцы противоборствующих теоретических школ обитают в герметически закрытых, изолированных друг от друга мирах. Новый синтез, весьма вероятно, будет отличаться от прежнего не только в содержательном отношении; его особенностью станет признание того факта, что ключевые аспекты интерпретации социальной жизни, видимо, в любой момент могут стать предметом полемики. Тем не менее, частичное «прекращение прений» будет, без сомнения, воспринято сегодня большинством социологов как желательное и своевременное. К настоящему моменту уже достаточно ясно, как именно будет выглядеть современный синтез. Отказавшись от натурализма, социологи убедятся, что их дисциплина не тождественна чисто «интерпретаторской» деятельности, но подразумевает объяснение социальной жизни, отличное от ее толкования самими социальными субъектами. Обоснованием социологических обобщений будет тщательное эмпирическое наблюдение; однако эти обобщения в принципе могут видоизменяться, когда окажутся вплетенными в ткань социальной жизни. Новый синтез откажется от всех форм объяснений, которые допускают, что человеческое поведение есть в прямом смысле следствие социальных причин (такой смысл принимал детерминизм в социальных науках). В то же время этот синтез признает важное значение факторов институционального принуждения и тех параметров, которые влияют как на условия, так и на результат индивидуального действия. Все это изменит «самовосприятие» социологии, поскольку формирующаяся сегодня новая позиция основывается на связях между социальной наукой и предметом ее изучения. Социологические понятия, теории и открытия вплетаются в социальную жизнь и вычленяются из нее. При этом они не образуют постоянно прирастающего корпуса знания.
