В "Лингвистическом энциклопедическом словаре" термин язык имеет два взаимосвязанных значения: во-первых, язык1 – "язык вообще, язык как определенный класс знаковых систем", и во-вторых, язык2 – «конкретный, так называемый этнический, или "идиоэтнический", язык – некоторая реально существующая знаковая система, используемая в некотором социуме, в некоторое время и в некотором пространстве» [Кибрик 1990: 604]. Однако если не понимать социум, время и пространство предельно узко, то окажется, что язык2 является довольно сложно организованным комплексом близких знаковых систем, соотносящихся с членениями социума, времени и пространства. Для этих разновидностей языка2 в лингвистике возникли многочисленные термины – диалект, наречие (например, северно-великорусское наречие), говор, социолект, литературный язык, койне, разговорный язык и т. п., причем часть терминов, возникших в разных лингвистических традициях, с трудом сводимы друг к другу, как это было показано на примере русского термина просторечие.
Когда лингвист исследует структуру языка, статус той разновидности языка2, которой он занимается, часто не важен, а выявление и обоснование этого статуса может оказаться самостоятельной и совсем непростой задачей. Для таких случаев в конце концов пришлось изобретать новый термин идиом, обозначающий любую территориально-социальную разновидность языка[15].
Говоря об "моноэтническом" языке, мы предполагаем, что язык2 тесно связан с народом (при буквальном понимании термина должен находиться с ним во взаимно-однозначном соответствии), а социальные и территориальные варианты языка привязаны к соответствующим подразделениям народа. И в самом деле, относительно недавно русское слово язык имело и еще одно значение: 'сообщество тех, кто говорит на одном языке, народ', именно оно имеется в виду в знакомых с детства строках "и назовет меня всяк сущий в ней язык" – ведь дальше перечисляются представители разных народов (внук славян, тунгус, калмык). Такая метонимия не случайна, поскольку каждый народ говорит на своем языке. При перечислении важнейших признаков разных типов этносов (общность культуры, психологии, происхождения, территории, экономики, наличие самоназвания и др.) язык часто упоминается на первом месте. В то же время хорошо известны примеры, когда разные народы пользуются одним языком (англичане и американцы, аргентинцы и испанцы и др.). Один народ может пользоваться разными языками. Скажем, в недавнем прошлом евреи России и СССР в повседневной жизни говорили на идиш (ашкенази), на грузинском (грузинские евреи), татском (горские евреи), на варианте таджикского (бухарские евреи) или крымско-татарского (караимы и крымчаки), а в религиозных целях использовали древнееврейский. Таким образом, каждая группа евреев пользовалась двумя языками (неродственными), причем один из них – общий для всех групп. Может быть, под языком как признаком этноса в данном случае надо понимать именно древнееврейский? Но женщины часто владели им очень слабо, а их вряд ли стоит исключать из этноса. Возникают довольно сложные отношения: немецким языком пользуются и немцы, и часть швейцарцев, французским – французы и другая часть швейцарцев; французы и немцы – самостоятельные народы. А швейцарцы – единый народ? И если да, то кто такие франко- и германо-швейцарцы?
Вот что сами люди думают по поводу собственной национальности [Климчук 1990: 96–97]:
Гродненская область Белоруссии: "Да, я поляк. Меня крестили поляком (т. е. по католическому обряду), вот я и поляк. А разве я виноват?"
Юг Брестской области Белоруссии: "Теперь я белоруска. Потому что живу в Белоруссии, сюда замуж вышла". – "А раньше?" – "Раньше была украинкой. Село, где я родилась, пятнадцать километров отсюда, это Ровенская область".
Закарпатье: "Вообще-то мы русские (т. е. восточные славяне[16]), теперь мы украинцы (с 1945 г. Закарпатье в составе УССР), а до войны мы были чехами (область находилась в составе Чехословакии)".
Вообще говоря, "для себя" каждый из говоривших может пользоваться другим самоназванием, здесь же они употребили "общепринятые" этнонимы, что вовсе не означает реальность их ощущения собственного единства с соответствующими народами.
Не так уж редко местные традиции вообще не знают ничего похожего на идентификацию с какой бы то ни было общностью, напоминающей этническую. На литовско-белорусско-польском пограничье издавна многие местные жители свободно говорят на нескольких языках (конечно, в первую очередь они владеют разговорными формами, которые могут заметно отличаться от литературной нормы): с литовцем из Каунаса они говорят по-литовски, с поляком из Варшавы – по-польски, с белорусом из-под Могилева – по-белорусски, с русским из Москвы – по-русски. И считают себя кто литовцем, кто поляком, кто белорусом, кто русским; но многие затрудняются соотнести себя с определенной национальностью. На вопрос "Так кто же вы?" отвечают: "Мы тутэйши" (тутошние, здешние). На вопрос "А на каком языке между собой говорите?" пожимают плечами и не вполне уверенно отвечают: "Мы по-прбсту говорим". На Земле таких мест, где люди считают себя всего-навсего "местными", а свой язык – "обыкновенным", довольно много. Иными словами, наличие четкого представления о собственной национальности и родном языке не универсально.
Выявлять, как соотносятся между собою понятия народ (этнос} и язык – это в первую очередь задача этнологии, но есть в ней и лингвистический компонент: не случайно классификация народов основывается на классификации языков. При этом важно понять, как соотносятся родственные идиомы, когда следует говорить о разных языках, а когда о диалектах одного языка. Начнем рассмотрение фактов с наиболее простых случаев, когда в обществе нет письменной традиции.
