Битва за снаряжение. Танжер 4 страница

       Джек спит. Но я бодрствую не один. С наступлением темноты вокруг нас началась кипучая деятельность. Морские жители, казалось, специально приплывали к нам, чтобы познакомиться. Фырканье дельфинов, прыжки и всплески рыб вокруг лодки населяли ночь странными призраками; вначале они пугают, но вскоре становятся привычными. Бормотание волн сливается в ровный гул, из которого выделяются порой отдельные всплески, словно голос солиста в играющем под сурдинку оркестре. «О море, бесконечное море, чей мерный рокот, тишине подобен».[26] Да, это именно так! Равномерное дыхание моря столь же безмолвно, как величие горных вершин. Насколько относительны понятия шума и тишины! Вы помните того мельника, который просыпался, когда мельничное колесо останавливалось? Тишина порой бывает такой же выразительной, как и звук. Бах, крупнейший мастер гармонии, употребил в токкате ре минор замечательный аккорд тишины. Кульминация, построенная на паузе!

 * * *

       Дул ветер и наша лодка медленно скользила вперед. Ветер с суши продержался всю первую ночь. До того как попасть в зону постоянных ветров, мы в основном рассчитывали на ежедневное чередование ветров с суши и моря. Утром море делает выдох и посылает бриз в сторону суши, затем приостанавливается и, «переведя дыхание», делает вдох вечернего ветра, как бы запасаясь воздухом на всю ночь.

       Глубоко дыхание океана! Живые потоки воздуха несли нас словно на гигантских качелях.[27]

       Первая же ночь показала, насколько необходимы были вахты. Нам встретилось около десятка кораблей. Наш сигнальный фонарь висел слишком низко и был почти незаметен, во всяком случае он никак не мог гарантировать безопасности. Тогда нам пришла мысль предотвратить столкновение при помощи средств, имеющихся в лодке.

       Когда появлялся корабль и нам казалось, что он движется на нас, мы направляли на парус луч света от карманного фонаря и таким образом создавали довольно большую освещенную поверхность, которую должны были видеть издалека. Наверное странное впечатление производило это беспризорное световое пятно, затерявшееся где-то в волнах, между их гребнями и впадинами. Не вызвало ли оно у некоторых моряков каких-нибудь образов из морских легенд? Не думалось ли им, что этот блуждающий огонек – предвестник Бегущей по волнам или Летучего Голландца?

       Но возможно так же, что наш «последний парус» оставался никем не замеченным, несмотря на все световые ухищрения.

       Но вот моя вахта кончается, и я передаю управление лодкой Джеку.

       Утром 26 мая я спал блаженным сном, когда меня разбудил Джек. Сначала я ничего не мог понять. Где я? Что со мной? Прежде мне уже пришлось испытать подобное чувство; случилось это в детстве, когда я однажды проснулся в номере гостиницы. Это пробуждение тотчас же напомнило мне то далекое, давно забытое ощущение. Примерно то же мне пришлось впоследствии испытать при первом пробуждении на суше, когда я уже прибыл на Антильские острова.

       Как мы и предвидели, ветер переменился и гнал нас к земле. Первый раз мы опустили в воду оба киля, стараясь плыть таким образом, чтобы ветер дул в парус под углом в 90°. Это самое большее, чего мы могли достичь на нашем суденышке: идти против ветра оно не могло.

       Кили действовали весьма эффективно. Хотя наша скорость и сократилась (мы делали не больше узла), но по крайней мере нас не гнало к земле: мы теперь двигались параллельно берегу.

       Вскоре мы по-настоящему проголодались. До сих пор нам лишь казалось, что «завтрак запаздывает». Теперь же мысль о еде превратилась в навязчивую идею. Нам подвело животы или, как пишут в историях болезни, мы почувствовали «спазмы и рези в желудке». Не считая этого неприятного ощущения, которое для меня вовсе не было неожиданным, я себя чувствовал великолепно. Джеку было немного хуже. Я предложил ему подвергнуться первому медицинскому осмотру, и он согласился. Язык у него был сухим и обложенным, на тыльной стороне ладоней виднелась сыпь, пульс был медленным, но четким. Никаких серьезных признаков обезвоживания организма я не обнаружил.

       Джека мучила жажда, но, несмотря на все мои уговоры, он отказывался пить морскую воду. Казалось, мой пример мог бы его убедить, так как я прекрасно переносил соленую воду, которую поглощал систематически, «согласно предусмотренному плану». У обоих у нас был запор, опровергавший зловещие пророчества «борцов за ночные горшки для терпящих кораблекрушение».[28]

       Но если я совершенно не испытывал жажды, а мой спутник ее неплохо переносил, то голод становился все более и более мучительным. То один, то другой из нас с нежностью вспоминал бутерброды, от которых мы отказались при отплытии. Эти бутерброды являлись нам, как нечто вполне реальное и до отчаяния соблазнительное, куда более соблазнительное, чем любые деликатесы из лучших меню, которые мы могли себе представить! Нам не хватало именно этих бутербродов – ведь мы «могли их съесть!» Так я познал силу человеческого желания и горечь сожаления.

       После полудня, когда я сменился с вахты, моему мысленному взору начали являться завтраки, которые я поглощал, будучи интерном в госпиталях Булони и Амьена. Время от времени в моей голове даже проскальзывала трусливая мыслишка: «Как все было хорошо и приятно там, на земле. И какой черт толкнул меня на эти муки?»

       Милые дельфины резвились в нескольких десятках метров от нашей лодки. Они были доверчивы, и их компания нас подбадривала, как присутствие друзей. Кроме того, мы думали: если они ловят рыбу, то почему бы не выудить что-нибудь и нам?

       День был ясный и тихий, и мне удалось запечатлеть на кинопленке окружающий нас вид.

       К сожалению, для того чтобы утолить голод, у нас все еще ничего не было, кроме ложки планктона. Конечно, мы могли наловить его и больше, но планктонная сеть, действуя одновременно как плавучий якорь, слишком замедляла скорость, а пренебрегать хотя бы наполовину благоприятным ветром в такой опасной близости от берега было неосторожно.

       После полудня Джек, наконец, уступил моим настояниям и сделал несколько глотков морской воды. Перед этим я ему объяснил, что если он не начнет пить сейчас, то обезвоживание организма достигнет таких размеров, что употребление морской воды станет бесполезным и даже опасным. К моему великому облегчению, после этого он сдался. На следующий день все признаки недостатка воды в его организме должны были исчезнуть. Жажда тоже утихнет. Это обращение в «еретическую веру» нас весьма позабавило, и мы пришли в великолепное настроение.

       В последующие ночи нас ожидал приятный сюрприз: к утру в результате конденсации у нас набиралось до поллитра пресной воды. Эта вода скапливалась на дне нашей лодки, как роса на крыше хорошо закрытой палатки. Воздух был чрезвычайно насыщен влагой, а так как в наше судно еще не попало ни капли морской воды, нам удавалось с помощью губки собирать совершенно пресную воду в довольно значительных количествах. Безусловно, этой воды нам не хватало, но она была для нас существенной поддержкой. Ведь это была пресная вода! О, какой сладкой она нам казалась!

       Вечереет. Ветер, откровенно говоря, приводит нас в отчаяние. Весь день он был неровен по силе и все время менял направление. Через каждые 10 минут налетал внезапный шквал, который сменялся полным штилем. А теперь еще поднимается волнение. Однако наше суденышко не сдается этому ненавистному Средиземному морю, воистину «мерзкому морю». Неужели я не ошибся и наша лодка действительно представляет собой идеальное спасательное судно?

       За весь день мы ни разу не видели берега. Однако мы знали, что он где-то неподалеку и его скрывают от нас лишь обильные испарения, вызванные жарой. Джек не определил нашего положения по секстанту. Где мы в сущности находимся?

       Около 6 часов вечера вдали показался берег. Что это? Уже Эстерель и Сен-Рафаэль или все еще Антибский мыс? Мы не могли ответить на этот вопрос, а тем временем солнце закатилось, второй раз с тех пор как мы вышли в море. Тотчас же маяки послали нам свои световые сигналы: мы находились между Сен-Рафаэлем и мысом Камара в открытом море, но все же на расстоянии, настолько близком от берега, что это могло оказаться опасным.

       Мы очень голодны и поэтому вторую ночь встречаем со значительно меньшим оптимизмом. Парадоксально, но факт – начинает подниматься ветер с моря. Неужели нашей экспедиции суждено с позором окончиться в такой близости от пункта отправления, у мыса Камара, как нам предсказывали «специалисты»? Не стоит ломать себе над этим голову, лучше заснуть.

       В час ночи Джек меня будит: пора заступать на вахту. С каким облегчением я вижу, что мы уже обогнули мыс Камара, оставив его сзади, за правым бортом! Во всяком случае, к нему-то уж мы теперь не пристанем. Остается миновать остров Леван, и опасность оказаться на французском побережье уйдет в область воспоминаний. Да, не так-то легко сделаться потерпевшим кораблекрушение!

       27 мая запомнится мне надолго. Это был день полный чудес. Прежде всего сбылась наша самая пылкая мечта. После полудня, привязав леску к ноге у щиколотки, я задремал. Позже я поумнел и уже не делал подобной глупости: клюнь рыба покрупнее, и она могла бы с легкостью оторвать мне ступню. Вдруг леска сильно натянулась. Это оказался великолепный морской окунь. Дрожа от нетерпения, мы его вытащили. Так же, вероятно, вытаскивают первое ведро воды из колодца оазиса после долгого пути в пустыне. Какая удача! Рыба была по всем правилам вычищена и – о причуды цивилизации! – нарезана правильными ломтиками. Переднюю часть мы оставили на следующий день, а хвостовую тут же поделили. Когда я поднес это розовое мясо ко рту, то почувствовал сильный приступ тошноты. То же отвращение, вероятно, должен был испытать и мой спутник. Но я уже ел сырую рыбу в лаборатории и поэтому обязан показать пример. Черт возьми, я же знаю, что это вкусно!.. Первый глоток удается. Табу преодолено. Это победа! Попирая все правила хорошего тона, мы рвем зубами сырую рыбу, которая благодаря какому-то чуду кажется нам теперь и полезной и вкусной. Остальную часть рыбы мы разложили на тенте, чтобы солнце могло ее лучше высушить. Предварительно из нее была выжата вся жидкость моей «давилкой для фруктов».

       Каждая цивилизация наложила свое табу на какие-либо блюда. Стали бы вы есть стрекоз или белых червей? Нет. А мусульманин не может есть свинины. Мне лично однажды, когда я был в Англии, случилось есть китовое мясо. Жаль, я знал, что я ем; думаю только поэтому оно мне не понравилось. Ведь найдется немало таких людей, которые будут преспокойно есть конину или кошатину, если им сказать, что это говядина или кролик! Все дело привычки! Разве смогли бы наши бабушки поглощать с такой легкостью, как мы, что-нибудь вроде кровавого бифштекса по-татарски? Скажу в заключение, что для первого дня я съел слишком много сырой рыбы и поэтому меня чуть-чуть не стошнило.

       В тот день дул жаркий и очень слабый ветер. Но желудки наши были туго набиты, и это настраивало нас оптимистически. А потому, когда из Тулонского порта вышло французское патрульное судно и направилось в нашу сторону, мы чувствовали себя спокойно и уверенно. Однако мы пережили нечто, похожее на муки Тантала, когда капитан смеясь предложил нам несколько бутылок холодного пива. Мы стоически отказались. Об этом факте, насколько мне известно, нигде не было упомянуто. Зато какой крик подняли бы газеты, если бы мы взяли пиво! Случай с пароходом «Сиди Феррук», который мы встретили десять дней спустя, наглядное тому доказательство.

       Этот чудесный, но тихий день подходил к концу, когда при последних вспышках догорающего солнца потянул, наконец, благоприятный ветер и береговые огни медленно утонули в ночи. Французское побережье скрылось из виду. Наперекор всем пророчествам нас на него не выбросило.

 

В ОТКРЫТОМ МОРЕ

 (28 мая – 7 июня)

 

       Странное дело, каким огромным утешением для нас, неисправимых приверженцев земли, является возможность не терять ее из виду! Утром 28 мая мы не без некоторого беспокойства обнаружили, что земля исчезла окончательно.

       Мы шли тогда по 210° компаса, то есть теоретически на юго-запад.[29] Но так как склонение[30] составляло 10° на запад, то практически это означало юго-юго-запад. Мы двигались примерно посередине между Корсикой и Сардинией на востоке от нас и Балеарскими островами на западе, постепенно приближаясь к Балеарским островам. Изучая перед отплытием течения Средиземного моря, я узнал, что мало известное, но вероятно существующее «балеарское течение» может отнести нас к западу.

       Увы, мы только что съели последний кусок нашего окуня! Придется снова голодать… Но, черт побери, если один попался к нам на крючок, то неужели другие не последуют его примеру?! А пока что остается снова глотать планктон и пить морскую воду. Опасаться жажды во всяком случае было нечего, потому что Джек взялся всерьез за соленую воду.

       29-го мимо нас прошли два больших грузовых парохода: греческий и английский, «Дего». Оба приветствовали нас, что было событием совершенно исключительным, так как ни до, ни после этого другие суда нас просто не замечали. Было ли это намеренно? Или нас действительно не видели? Так или иначе, я постепенно убедился, что потерпевший крушение должен сам искать своих спасителей, ибо трудно рассчитывать на то, что эти спасители его найдут. Ведь весь мир знал, что мы плывем по морю без еды и питья. И однако… Все это настолько странно, что я склонен предполагать, что наше положение над самой поверхностью воды мешало нас заметить. Значит то же ожидает людей, в действительности потерпевших крушение, и они должны рассчитывать только на себя.

       К вечеру поднялся восточный ветер и понес нас прямо к Балеарским островам. Мы снова жестоко страдали от голода. С морским окунем было покончено еще накануне в полдень, и с тех пор ни одна рыба не попалась на крючок, словно вокруг вообще ее не было, и мы находились не в открытом море, а в какой-то безжизненной пустыне.

       Надвигалась ночь. Я встал на первую вахту. Вначале все казалось нормальным. От голода все чувства были обострены. Около 11 часов мне показалось, что мой напряженный слух различает в величественном молчании моря какой-то странный шум. Галлюцинация? Я встревожился. Пытаюсь рассуждать. Люди были далеко, так далеко, что даже мысленно им было трудно следовать за нами. Значит, источник этих странных звуков – само море. В ночной темноте ничего нельзя было рассмотреть. Я представил себе стаи дельфинов, танцующих в нашу честь сарабанду[31] вокруг хрупкого суденышка, идущего своей дорогой. Однако продолжительность и размах этого шумного празднества показались мне странными. Сгорая от любопытства, я не мог уснуть и с нетерпением ждал дня. На рассвете я различил вокруг «Еретика» несколько огромных сероватых призраков, отливавших металлическим блеском.

       – Киты! – воскликнул я и изо всех сил дернул Джека за руку. Мы насчитали до десятка этих огромных животных величиной от 20 до 30 метров, мирно расположившихся вокруг нашей лодки. Иногда один из китов направлялся к ней и нырял под воду, не доплыв всего несколько метров; мы еще видели его хвост, когда голова показывалась где-то далеко впереди.

       Эти гиганты казались спокойными, кроткими и полными самых добрых намерений. Но Джек был встревожен их неожиданным присутствием. Он боялся, что неосторожное или резкое движение одного из них опрокинет лодку. Вкратце он рассказал мне о том, что однажды произошло с братьями Смит: заснув в легкой лодке, они случайно задели кита, и разъяренное животное перевернуло их посудину ударом своего страшного хвоста.

       Когда стало совсем светло и киты ушли, Джек обещал не оставлять меня одного на ночной вахте, так как он не разделял мою веру в благожелательность наших ночных гостей. Я был чрезвычайно доволен и впоследствии прибегал к невинной уловке, чтобы заставить его проводить со мной наиболее тяжелые минуты ночных дежурств.

       30 мая прошло без приключений и ничего не прибавило к нашему меню… Понемногу мы привыкали, так сказать, «притирались» к этой ненормальной жизни. Оставалось еще только выяснить: как будет вести себя лодка во время бури? Справится ли она с непогодой, как это было на пути из Булони в Фолкстон? Я в это верил. Уверенность Джека была менее непоколебимой, но и он соглашался рискнуть. Разумеется, лучше было рискнуть здесь в этом море с оживленным движением, чем в океане на расстоянии в полторы тысячи миль от любого берега.

       Вечер 30 мая принес нам большую радость: почти через трое суток, после того как мы перестали различать вдали французский берег, мы увидели в сумерках неясные очертания Мон-Торо, самой высокой точки острова Менорки. Джек предсказал это еще в полдень, когда ценой немалых усилий ему удалось определить по солнцу наше местоположение. Эта операция, которая даже в нормальных условиях казалась мне непостижимой, в нашей лодке приобрела характер настоящего рекорда. С помощью своего секстанта Джек должен был совместить отражение нижнего края солнечного диска с линией горизонта. Сделать это чрезвычайно сложно даже с высоты корабельной палубы. А попробуйте справиться с этим, сидя на поплавке, который бросает с волны на волну!

        

 

        

       – Земля! Менорка!

       Какая огромная, всезаполняющая, острая до боли радость охватывает потерпевшего кораблекрушение, когда он видит, наконец, долгожданную землю! Мы полагали, что ей давно пора бы было появиться, потому что голод мучил нас невыносимо. В течение двух последних суток мы съели только несколько ложек планктона.

       Однако до конца наших страданий было еще далеко. Нам понадобилось целых двенадцать дней, то есть в два раза больше времени, чем мы провели до сих пор в море, чтобы достичь этого берега, до которого, казалось, рукой подать. Если бы мы это знали, мы, возможно, пришли бы в отчаяние! Но мы находились в блаженном неведении и уже строили планы сухопутной жизни и заранее составляли телеграммы. Мы уже смаковали наш первый завтрак в маленьком сельском трактире, когда внезапно ветер стих и парус жалобно захлопал. Мы впились взглядом в небо: оно хмурилось, на юго-востоке громоздились облака; надвигалась гроза. Скорей плавучий якорь в море! Мы еще не осмеливались идти под парусом до последней минуты. Как только парус был спущен, мы закрыли всю лодку брезентом, чтобы провести ночь в ожидании, пока кончится буря. Она налетела внезапно.[32] Мы сидели на корточках в страшной тесноте, испытывая все неудобства, какие только можно вообразить, но в безопасности. Волны разбивались о нос «Еретика», и мы слышали, как вода с шумом перекатывается над нашими головами. Казалось, будто мы находимся в огромном венском колесе, и какой-то гигант раскачивает нас, но все время в горизонтальном направлении. Подобно спруту, «Еретик» скользил по волнам, словно цепляясь за них. Я был теперь убежден, что ничто на свете не сможет поколебать его великолепную устойчивость. Внутри лодки все оставалось на своих местах, и я даже мог вносить записи в судовой журнал. А снаружи волны бесновались все больше.

       Все это время мы почти не разговаривали и пережидали непогоду молча, лишь изредка обмениваясь восклицаниями. Сидя на корточках под брезентом в пространстве, предназначенном для сна, мы смотрели друг на друга, покорные судьбе. Все внутри было залито желтым светом, проникавшим сквозь тент. Желтым был Джек, желтым был я, желтоватым казался даже воздух. По совести говоря, чувствовать себя во власти разбушевавшейся стихии было просто страшно. Нам оставалось только выжидать и строить различные предположения. Мы пытались догадаться, куда занесет нас буря. Джек принялся делать на бумаге какие-то сложные вычисления, чтобы определить величину нашего отклонения от курса, и в конце концов заявил, что нас отбросит в глубину Валенсийского залива. Я тотчас же заглянул в навигационный справочник и узнал, что это один из опаснейших районов со шквальными ветрами, которые отсюда устремляются в направлении страшного залива Льва. Мы должны были обойти этот залив любой ценой. Но что могла сделать вся наша человеческая воля, когда мы были неразрывно связаны с этим «поплавком»?! Потому мы положились на судьбу и благоразумно решили использовать вынужденное бездействие для восстановления своих ослабевших сил.

       Но в темноте под брезентом наше воображение продолжает работать. Что происходит там, наверху? Чем кончится эта бешеная борьба неба и моря, швыряющего нас, словно соломинку? Мы считали часы, ожидая, пока кончится ночь, и мы, может быть, снова превратимся в людей из беспомощных кукол, которых бросает из стороны в сторону по воле стихий.

       Кончился последний день мая. Он прошел сносно, но мы удалились от цели. 1 июня встретило нас бурным морем и туманом, настолько густым, что его, казалось, можно было резать ножом. Мы не различали даже противоположного конца нашего суденышка.

       Позднее мы рассмотрели сквозь туман в сотне метров от нас большой трансатлантический пароход, шедший на всех парах к Барселоне. К этому времени поднялся ветер с востока-северо-востока, грозя выбросить нас на испанский берег. Мы до такой степени ослабели, что нам пришлось трижды меняться для того, чтобы втащить в лодку двадцать пять метров лесы, бесполезно болтавшейся за бортом. В полдень Джек попытался определить наши координаты, несмотря на то что бледное солнце было едва заметно на низко нависшем небосклоне. Это ему не удалось, и тогда он попробовал найти величину нашего отклонения от курса. По его мнению, нас относило в Валенсийский залив, к группе мельчайших островов Колумбретес, которые расположены как раз против Валенсии. Теперь нас подстерегали две ловушки. Этот день был особенно длинным и утомительным, потому что прошел в вынужденном бездействии.

       Внезапно странный и далекий шум предупредил меня о том, что в море происходит нечто необычное. Мы вылезли из своего убежища, готовые к любой неожиданности, и от изумления застыли на месте. По левому борту в ста метрах от «Еретика» показалась огромная белоснежная масса, какое-то нереальное существо, словно вынырнувшее из глубины веков. Фантастическое чудище медленно приближалось к нам. Я зарядил на всякий случай свое подводное ружье. Но тут я с изумлением узнал в огромном, до 30 метров длиной животном кита-альбиноса наиболее редкой, особенно для Средиземного моря, разновидности – белого кита.[33]

       Прежде всего требовалось доказать самому себе, а впоследствии и всем остальным, что в этот момент я был в здравом рассудке. Поэтому я сменил бесполезное ружье на киноаппарат и спокойно заснял грозно приближавшееся чудовище.

       С бьющимся сердцем мы ожидали дальнейших событий. Я был словно загипнотизирован взглядом красных глаз животного, а Джек с ужасом следил за его страшным хвостом, одного капризного взмаха которого было бы достаточно, чтобы смести нашу утлую лодчонку с морской поверхности. Сколько бы я не вспоминал нашу последнюю мирную встречу со стадом китов, неожиданное приближение этого одинокого гиганта не переставало меня тревожить. Чудовище подплыло к нам вплотную, нырнуло под лодку, а затем стало добродушно кружить вокруг нее, любезно предоставляя нам возможность любоваться своей белоснежной кожей. Наконец, оно повернулось и исчезло в тумане.

       Мы еще не оправились от этой тревоги и продолжат обсуждать появление фантастического призрака, как вдруг нам пришлось снова насторожиться. Что это? Может быть, белоснежный кит был предвестником целого ряда чудес, от которых должен был помутиться наш рассудок? Не прошло и часа после исчезновения белого гиганта, как в тумане ясно послышался вой сирены. Этот сигнал бедствия заставил нас обоих вскочить. Откровенно говоря, мне уже некоторое время казалось, что я улавливаю какой-то шум, но настолько далекий и неясный, что я, не доверяя своим ушам, предпочитал об этом молчать. Я подумал, что земля от нас недалеко… Но к чему было пробуждать такую надежду в моем товарище, если она могла оказаться тщетной. Теперь все сомнения исчезли. Этот сигнал, который могли подать только люди, приближался, делался все громче, покрывая звук наших голосов.

       Мы чуть не свернули себе шеи, пытаясь определить, откуда исходит сигнал. В тумане это сделать очень трудно: мне казалось, что звуки идут с юго-запада, Джеку – с северо-запада. Совершенно не представляя, где мы находимся, мы развернули карту Средиземного моря и, призывая себя к спокойствию, начали разыскивать наиболее близкую землю. Наши пальцы встретились в одной и той же точке: на маленьком затерянном островке группы Колумбретес, расположенном на десяток миль к югу от того места, где, по мнению Джека, мы находились. Вдруг совершенно неожиданно нами овладело ощущение приближающейся опасности: рев мотора, перекрывающий пронзительный вой сирены, оглушил нас, и мы решили, что какой-то пароход идет на «Еретика». Катастрофа неизбежна! Мы поспешно ухватились за все, что могло звенеть: мне попалась кастрюля, и я принялся барабанить по ней винтом от пресса для выжимания рыбы, а Джек яростно замолотил крышкой по своей миске. Отчаяние удесятерило наши силы. Рокот мотора и вой сирены все нарастали приближаясь и, наконец, слились в какой-то адский оглушительный рев… И вдруг все кончилось так же внезапно, как началось. Воцарилась гробовая тишина. Мы с Джеком окаменели на мгновение, но затем с еще большим усердием принялись греметь и звенеть, подавая свои импровизированные сигналы. И тут снова послышались рокот мотора и зловещее завывание сирены. Я понял, что если так будет продолжаться, мы сойдем с ума… Казалось, что диссонирующие звуки доносились к нам со всех сторон с одинаковой силой. Я начал считать минуты: одна… другая… Прошло десять мучительных минут, которые показались нам самыми длинными в нашей жизни. Потом рев опять стих, а вместе с ним исчезло и наше лихорадочное волнение.

       И тогда, словно по волшебству, порыв ветра разорвал пелену тумана. Мы увидели море совершенно пустынное до самого горизонта. Ничего на 30 километров вокруг! Мы остолбенели. Мы могли поручиться, что все это не было обманом чувств. Но в тот момент наши умственные способности были слишком притуплены, и мы так и не смогли дать логичное объяснение этому происшествию, которое до сих пор называем «тайной островов Колумбретес». По общему соглашению мы тут же решили по возможности забыть хотя бы на время этот кошмар, чтобы он не преследовал нас по ночам… Надо было срочно восстановить наши силы.

       Позднее, сравнивая наши впечатления, мы склонились к мысли, что это была подводная лодка, поднимавшаяся на поверхность, чтобы набрать свежего воздуха. Но у подводных лодок не бывает сирен для подачи сигналов в тумане, так что тайна остается тайной…

       Видно, потерпевшие кораблекрушение всегда одинаковы: все они попадают под власть таинственных чар моря.

       Лично меня ожидало еще одно испытание, более простое, но не менее трагичное: во время этой кошмарной ночи с 1 на 2 июня я почувствовал в челюсти болезненные подергивания, характерные для образующегося нарыва, а вскоре он действительно появился и стал быстро расти. Его вызвало загрязнение недавно полученной ранки. Питание сырой рыбой отнюдь не способствует быстрому заживлению ран, и надо отметить, что малейшая из полученных нами царапин затягивалась очень долго. Мы стали чрезвычайно восприимчивыми ко всякой инфекции.

       Если б речь шла о моем товарище, я сейчас же прибег бы к пенициллину, но такой старый подопытный кролик, как я, мог обойтись и без этого средства. Однако вскоре боль стала настолько сильной, что я прокалил на керосиновой лампе свой складной нож и вскрыл нарыв, посыпав порез стрептоцидом. На какой-то момент боль стала совершенно невыносимой, и Джек, глядя на меня, уже приходил в отчаяние. Но тут мне стало легче и уже надолго: в конце концов мой метод лечения был не так уж плох.

       Нас опять окружали киты. Очевидно, они готовили мне одну из самых шумных ночей за все время путешествия. Ветер по-прежнему дул порывами. Море с обычным шумом обрушивалось на нос нашей лодки, но сквозь этот мерный и гулкий звук можно было отчетливо различить посапывание и вздохи окружавших нас морских гигантов. Успокоенные ночной темнотой и нашей пассивностью, они подошли очень близко и, надо сказать, не внушали мне особого доверия. Я откровенно боялся, что эти любопытные киты, забыв о своей величине, слишком быстро высунутся из воды и тогда прощай наша надувная лодочка и те, кто на ней находится…

       Наш фонарь привлекал все живое: дельфины и рыбы всех видов резвились в его лучах. Вдруг за кормой из глубины всплыли два маленьких зеленых огонька, словно глаза кошки, освещенные фарами автомобиля. Это был небольшой скат, привлеченный необычным светом. Несмотря на все мои усилия, мне не удалось его загарпунить, и это было очень хорошо: в этой рыбе столько же соли, как в море, и есть ее, не имея пресной воды, было бы опасно для наших почек.

       В эту ночь я сделал неловкое движение, и одно из весел упало в море. Это была катастрофа: запасного весла мы не взяли, а грести только одним веслом было невозможно. Мы долго шарили по поверхности моря лучом фонарика, но безрезультатно. Теперь мы уже не могли высадиться на берег без помощи ветра.

       На следующий день, 2 июня, небо прояснилось, но ветер, хотя и переменившийся на юго-западный, оставался по-прежнему сильным. Если бы мы могли хотя бы замедлить дрейф нашей лодки к грозному заливу Льва! Джек считал, что мы отклоняемся от курса примерно по 50 миль в день.