Философия любви и красоты эпохи Возрождения.

Петр Киле

Куртуазная поэзия и средневековые споры о любви создали традицию, на которой возродилось учение Платона о любви и красоте, с формированием нового миросозерцания как у поэтов, так у мыслителей и художников. Стихи о любви склоняют к философским размышлениям, трактаты о любви становятся одним из основных жанров философской литературы, предопределяя развитие нового искусства, мироощущение и самый образ жизни носителей новой культуры.

Выделяют три периода в развитии теории любви в эпоху Возрождения, разумеется, достаточно условно: поэтический, философский и, как говорят, эротико-дидактический, хотя правильнее сказать, житейский, с обращением от высокой философии к самой жизни (а не к морали), в полном соответствии с эстетикой Ренессанса.

Первый период – это Проторенессанс, время сформирования новой итальянской поэзии, с зарождением «сладостного нового стиля» (dolcestilenuovo), предмет которого по преимуществу любовь. Среди зачинателей называют имена поэтов Гвидо Квиницелли и Гвидо Кавальканти. Но решающее значение имеет творчество Данте, Петрарки и Боккаччо.

Второй период – это в основном XV век – время появления философских трактатов о любви, с включением в одно целое учения о бытии, о познании, этики и эстетики, в котором центральное положение занимает красота, согласно учению Платона о любви как о стремлении к красоте. Это и есть собственно ренессансная философия любви и красоты, оказавшая самое непосредственное воздействие на развитие искусства эпохи Возрождения, по сути, эстетика Ренессанса.

Третий период – это в основном XVI век – время, когда философские изыскания о любви и красоте соприкасаются непосредственно с самой жизнью, с образом жизни знати, с постановкой вопросов о реальной любви и о женской красоте, что находит небывалое еще нигде красочное отражение в живописи.

Первый период – поэтический – рассмотрен в статьях, посвященных творчеству Данте, Петрарки и Боккаччо. Куртуазная любовь, столь же идеальная, сколь и житейская, с ночными встречами, клятвами в верности и т.п., у итальянских поэтов, прежде всего у Данте, приобретает всеобъемлющее значение, с небесным преображением Беатриче, а у Петрарки, с оформлением гуманизма, любовь к Лауре смыкается со стремлением к славе, поэт одержим именно ею, что станет определяющей чертой титанов эпохи Возрождения. Боккаччо окажется предтечей третьего периода в развитии теорий любви.

В «Диалогах о любви» Лоренцо Пизано еще присутствует средневековая традиция: источником всякой любви является Бог, любовь – единство любящих, с отказом от своекорыстия и чувственных желаний и т.п., но тут же проступает античная традиция, а именно учение Аристотеля о форме и материи, при этом оказывается, что «первоматерия вовсе не чужда любви и желания», «материи не чужд любовный зуд и стремление к прекрасному», что идет еще от Эмпедокла. Пизано, вослед Платону, связывает любовь и красоту, утверждая, что одно без другого не существует. От рассуждений о космической любви он переходит к «сладкой человеческой любви», только предостерегает от «чащей сладострастья».

Рассмотрим подробнее небольшее эссе Николая Кузанского (1401-1464) «Вся ты прекрасна, возлюбленная моя…».

Мыслитель взял строку из «Песни песней» и словно бы произносит проповедь: «Поскольку мы празднуем праздник рождества Приснодевы и поем эти слова сегодняшнего песнопения, наша беседа будет о красоте».

Это начало эпохи Возрождения: священник, поднявшийся до кардинальской шапки, он же из первых ренессансных мыслителей, предвосхитивший развитие европейской философии и науки Нового времени, в небольшой статье раскрывает свое эстетическое кредо, по сути эстетику Ренессанса.

Исходя из того, что «добро» и «прекрасное» по-гречески звучат созвучно, что отмечал еще Платон, «как если бы доброе и прекрасное были родственны», выделяя и третье слово, близкое – «зову», мыслитель делает вывод: «в самом деле, доброе зовет к себе и влечет, так же как и прекрасное», в чем мы убеждаемся из нашего опыта, а именно с детства и юности.

«Если внимательно рассмотреть, то прекрасное мы постигаем, каждым по-своему, более духовными из наших чувств, через которые происходит и познание. Недаром мы говорим, что красивы бывают цвет и фигура, а также голос и речь, - стало быть, красоту каким-то образом постигают зрение и слух, - но мы не называем красивыми ни запах, ни вкус, ни что-либо только осязаемое; эти чувства не так близки разумному духу, они косные, неодухотворенные и принадлежат нашему животному существу».

Выделение зрения и слуха вообще характерно для ренессансных мыслителей, хотя по нашим представлениям и запах и вкус мы можем назвать прекрасными, а через осязание постигать красоту тела близкого нам человека.

«Зрение тянется к прекрасной форме и цвету, а слух – к прекрасным согласиям, и это так у человека потому, что соразмерность, которой мы наслаждаемся в пропорциях, непосредственнее просвечивает через эти два чувства…»

Мыслитель, следуя Цицерону, «определяет прекрасное как благородное, то есть влекующее нас своей внутренней силой и пленяющее достоинством».

«Красота сама по себе есть то, существование чего является причиной всего прекрасного и творит всякую красоту. По своему субъекту прекрасное и благородное – одно и то же; они различны по своему виду или модусу: в виде красоты их общий субъект есть сияние формы, проясняющей пропорциональные части материи, или разные материи, или действия; а в виде благородного он есть то, что пробуждает влечение к себе».

Мыслители эпохи Возрождения красоту связывали непосредственно с Богом, считая даже ее сущностью Бога, то есть «высшая и первая красота» «есть сам Бог». При этом по сути оказывалось, что понятие Бога покрывалось (снималось) понятием природы, с утверждением пантеизма, или красоты, или любви, к чему мы приходим в условиях Ренессанса в России, правда, ныне наблюдая ее закат, с повсеместным обращением, что не меняет сути ренессансных явлений и представлений.

Именно любовь и красота оказываются исходными понятиями в развитии человеческой цивилизации и культуры. А то, что их связывало, боги или Бог исчезают в сиянии света, света физического и духовного, о чем догадывались ренессансные мыслители.

Спускаясь с запредельных эмпирей с Богом и ангелами, наш мыслитель, ссылаясь на Дионисия Ареопагита, продолжает: «Движение всего чувственного совершается от красоты и к красоте, таково движение всякого роста, всех положений, образов жизни, чувств, души, природы, малости, величия, всех пропорций, смесей, свойств и всего вообще.

Все, что существует, существует благодаря красоте и добру и через красоту и добро, к красоте и добру сводится; и все, что живет и возникает, по причине добра и красоты и живет и возникает».

Это же эстетика пантеизма, или эстетика развития флоры и фауны на Земле и человеческой цивилизации и культуры в продуктивные эпохи, с преодолением мистицизма и суеверий, войн и упадка.

«Обратим и мы внимание на то, что, когда нашими более духовными чувствами, то есть зрением и слухом, мы постигаем высшую ступень красоты, наш разумный дух волнуется восхищением, его силы пробуждаются и он в разумном порыве устремляется к прекрасному, едва прикоснувшись к нему чувством, как человек, ощутивший кончиком языка сладкое, движим желанием напитаться им».

Мыслитель описывает по сути ситуацию, памятную нам с детства и юности, когда проявления добра и красоты в жизни вызывали у нас волнение и восхищение. Ведь чувство прекрасного, способность суждения о красоте присущи человеку, разумеется, при его нормальном развитии.

«Люди говорят: прекрасна эта вот округлая фигура, прекрасна эта роза, прекрасен тот кипарис, прекрасен этот вот напев. Ясно, что если судья, которым тут является ум, не имел в себе идеи прекрасного, свернуто содержащей всякую чувственную красоту, он не мог бы судить о прекрасных вещах, утверждая, что это вот прекрасно, а то – прекраснее.

Таким образом, ум есть некая универсальная красота или идея идей, тогда как отдельные идеи или виды – это по-разному определенные красоты».

«Красота невинности, чистоты, юности, мужества, целомудрия, доблести и так далее, всего в отдельности, - это не путаные и разрозненные области, но прекрасные и упорядоченные в небесном царстве».

«Небесное царство» у мыслителя оказывается царством красоты. Поскольку нас интересует исхождение всего прекрасного в нашу земную жизнь, царство красоты на земле, мы ее и находим, как древние греки воспринимали действительность как прекрасную действительность.

«Любовь есть последняя цель красоты; красота хочет быть любима».

Это воззрение неоплатонизма, что особенно подробно рассматривает МарсилиоФичино в «Комментариях к «Пиру» Платона, в диалогах, которые еще называются просто «О любви».

Кузанский продолжает предыдущий афоризм, поднимаясь в эмпиреи:

«Бог есть сама красота, поэтому он хочет быть любим».

Это уже чисто христианская мистика, постижение которой возможно лишь при определенных условиях, о чем тут же добавляет мыслитель:

«Но только красота его, самого по себе достойного любви, есть благодать; и поэтому абсолютную красоту не увидит никто без благодати».

Значит, никто ее не увидит, здесь пределы религиозной мысли. Но нас-то занимает красота на земле и любовь, как и художников эпохи Возрождения. Интуиции и диалектика мыслителя вполне раскрывают то состояние души, прежде всего юной души, и ее восприятие всего доброго и прекрасного в жизни, с ее стремлением к красоте во всех ее проявлениях и прежде всего в женской красоте, что и есть любовь.

Здесь сфера ренессансной философии, как ни удивительно, смыкается с моими первоначальными впечатлениями от природы и Вселенной, от преданий простонародной старины и новой жизни, с дальнейшими постижениями в русле классического образования и моего призвания. Но об этом позже, в итоге нашего восхождения к вершинам человеческой мысли и культуры.

В разработке учения Платона о любви и красоте решающую роль сыграл МарсилиоФичино (1433-1499), основатель Флорентийской Академии, которого всячески поддерживало семейство Медичи. Переводчик Платона, он написал обширный «Комментарий на «Пир» Платона», получивший название «О любви». В трактате, в рассуждениях различных участников диалогов на банкете в честь дня рождения Платона 7 ноября, речь идет и об идее дружбы Аристотеля, и о космической любви Прокла, и о христианской идее каритас, и о куртуазной любви, с возрождением и разработкой учения Платона о любви и красоте.

Приведу здесь отрывок из высказываний одного из участников диалогов, который прояснивает о чем речь.

«Когда мы говорим о любви, ее надо понимать как желание красоты [стремление к красоте], ибо в этом заключается определение любви у всех философов.

Красота же является некоей гармонией, которая рождается по большей части от сочетания как можно большего количества частей. По природе своей она трояка. Ведь гармония в душах возникает от сочетания многих добродетелей; в телах гармония рождается из согласия красок и линий; величайшая же гармония в звуках – из согласия множества голосов.

Итак, красота трояка – красота душ, тел и голосов. Красота душ постигается умом; тел – воспринимается зрением; голосов – только слухом.

И так как, следовательно, мы можем наслаждаться красотой только посредством ума, зрения и слуха, любовь же есть желание наслаждаться красотой – то любовь всегда довольствуется умом, зрением и слухом.

Зачем же тогда обоняние? Зачем необходимы осязание и вкус? Эти чувства воспринимают запахи, вкусовые ощущения, тепло, холод, мягкость и твердость и им подобное. Ни в одном из этих качеств не заключена человеческая красота, так как они являются простыми формами. Красота же человеческого тела может быть найдена в согласовании различных членов. Эрот рассматривает плод красоты как ее предел. Она имеет отношение только к уму, зрению и слуху.

Итак, Эрот ограничивается этими тремя чувствами; влечение же, которого ищут иные чувства, называется не любовью, а бешенством и распутством».

Здесь налицо ограничение Эроса как космического, природного, животного начал от Эроса в чисто человеческом плане, то есть от любви как человеческой любви, в чем проступает, с выделением человека в центр мира, вместо Бога, и от мира животных, гуманизм; в человеке подчеркивается как свойство его природы – человечность, с его умом, зрением и слухом как чисто человеческими чувствами, которые развились у него с переживанием любви как стремление к красоте.

«Далее, если Эрот стремится к красоте человека, а красота человеческого тела заключена в некоей согласованности, которая есть соразмерность, то только то, что соразмерно, скромно и пристойно, вызвает любовь.

Поэтому Эрот не только не желает наслаждений вкуса и осязания, которые до такой степени страстны и неистовы, что выводят разум из равновесия и смущают человека, - но ненавидит их и гонит прочь, так как они по причине разнузданности противоположны красоте».

Красота становится мерой и нравственности. Красота и необузданные страсти, красота и порок несовместимы. Такова платоническая любовь, отнюдь не в его идеальности, далекой от жизни, а в соразмерности и созвучности ее с красотой, что в жизни чаще и бывает, чем проявления порока.

«Плотское неистовство склоняет к разнузданности и поэтому к несогласию. Поэтому оно склоняет к безобразию, любовь же – к красоте».

Очистив таким образом понятие любви, устремленной к красоте, Фичино устами одного из участников диалогов заявляет: «Из этого и следует, что благородна всякая любовь и праведен всякий влюбленный. Ибо прекрасна и достойна всякая любовь, и достойное избирается прежде всего предметом любви. Непристойная же страсть, влекущая нас к распутству, коль скоро склоняет нас к гнусности, подчиняется враждебной любви».

По сути, можно добавить, исходя из современных реалий, склоняет, вместо любви, к насилию и к вражде.

«Итак, вернемся к пользе Эрота: стыд, удерживающий нас от позорных поступков, и страстное желание славы, которое пылких подвигает на достойные деяния, легче и быстрее всего возникает от Эрота. Так как, во-первых, Эрот, который всегда стремится к прекрасному и всегда желает скромного и великолепного и не терпит безобразного, по необходимости гонит прочь позорное и отвратительное.

Далее, если двое взаимно любят друг друга, они наблюдают один другого и стремятся понравиться друг другу. А наблюдая друг друга и не оставаясь благодаря этому без свидетеля, они воздерживаются от позорных поступков. Желая же понравиться друг другу, устремляются со всем пылом страсти к великолепным деяниям, дабы не вызвать презрения со стороны любимого, но оказаться достойным ответной любви».

Ситуация вполне житейская и для нашего времени.

Темой писем Фичино тоже была философия любви. В них он высказывается более лаконично и выразительней. В письме Джованни Кавальканти он писал: «Любовь (как определяют ее философы) существует для красоты. Причем красота тела существует не в тени, а в свете и в грации формы, не в темной массе, но в чистоте пропорций. Мы обнаруживаем этот свет, грацию и пропорцию с помощью интеллекта, зрения и слуха. Только таким образом возникают истинные чувства влюбленных».

В другом письме: «Любовь – хранительница жизни, но чтобы быть любимым, надо любить».

В письмах Лоренцо Медичи, еще молодому, Фичино писал, что только понимание человеческой природы любви, VenusHumanitas, открывает путь к знанию и добродетельной жизни. Вокруг Лоренцо Медичи будут собираться молодые художники, впоследствии знаменитые, Сандро Боттичелли, Микеланджело, которые подхватят платонические идеи с уст Фичино и Пико деллаМирандолы.

Известно, философия любви Фичино оказала огромное влияние на развитие гуманизма и эстетики Ренессанса. Джованни Пико деллаМирандола (1463-1494), автор знаменитого трактата «Речь о достоинстве человека», в «Комментариях к канцоне о любви Джироламо Бенивьени», следуя за Платоном и Фичино, все же выступает с критикой последнего, заявляя запальчиво, даром что молод и гениален, что он «все перепутал» в отношении Бога к душе, любви и красоте..

Пико отвергает утверждение Фичино (да это общее представление) о божественном происхождении мировой души. Роль Бога им ограничивается созданием разума, что он определяет как «бестелесную и разумную природу». А вот ко всему, о чем речь, - душе, любви, красоте – Бог непричастен.

«Согласно платоникам, - пишет Пико деллаМирандола, - бог непосредственно не произвел никакого творения, кроме первого разума... Меня удивляет, однако, Марсилио, который считает, что, согласно Платону, наша душа непосредственно создана богом».

Пико полагает и, кажется, вполне основательно, что понятие любви неприменимо к Богу, так как любовь – это потребность и желание красоты, а Бог как высшее совершенство по определению не обладает никакими желаниями и потребностями. Или он достаточно не совершенное существо, как и человек, поэтому жаждущее любви и поклонения, на чем основано христианство?

По Пико выходит, что понятие «божественная любовь» не имеет смысла. Он также различает любовь к вещам, что без необходимости превращается в жадность, любовь к славе называет честолюбием, любовь к богам или отцу – почитанием, к равному себе – дружбой.

«Исключая эти и прочие значения, мы должны понимать термин «любовь» только как желание владеть тем, что является или кажется нам прекрасным».

Пико стремится дать определение любви. «Когда говорят «поэт», то греки имеют в виду Гомера, мы – Вергилия, поскольку они выдаются среди других поэтов. Так и говоря о любви, безусловно подразумевают любовь к прекрасному (amore di bellezza), то есть к превосходящему любое другое желание обладать какой-либо вещью».

Охваченность любовью к красоте Пико по-итальянски называет «быть влюбленным» (essereinnamorato). «Это не что иное, как желание наслаждаться и обладать красотой другого, из чего следует вывод, что любовь бога к своим творениям, а также то, что называется дружбой, и многое другое отличны от любви, о которой мы ведем речь, и совсем к ней не относятся…».

В самом деле, платоническая любвь и христианская, начало и венец которой в Боге, что пытался соединить Фичино, имеют различную природу, в первом случае – чисто эстетическую, во втором – моральную, что всего лишь постулируется как должное, между тем как любовь в чисто человеческом смысле как стремление наслаждаться и обладать красотой – сущее, в котором проступают два типа любви: вульгарная и небесная, когда человек, отвращаясь от пошлого, может уподобиться ангелам.

При определении термина «красота» Пико тоже приходит к неожиданным выводам.

«Всякий раз, когда какая-нибудь вещь рождается из должного сочетания и смещения многих различных вещей, то декор, получающийся в результате этого пропорционального смешения, называется красотой.

Так как всякое творение оказывается составленным, притом столь разумно и пропорционально, насколько допускает природа самой вещи, то всякое творение может быть названо прекрасным, хотя эта красота не что иное, как смешение самых различных элементов, которые участвуют в создании какой-нибудь вещи.

По этой причине простая вещь не может быть красивой. А значит, и в боге нет красоты, так как красота – нечто несовершенное, то есть некоторым образом сотворенное, что никак не подходит первопричине».

Бог являет «лишь высшую и невыразимую простоту», что христианские мыслители могут называть красотой лишь в моральном смысле как добро, благо, благодать.

Далее Пико, вслед за Фичино, комментирует «Пир» Платона. Приведу еще лишь один отрывок.

«Итак, Венера не какая-либо способность души или разума, но красота, которая рождает любовь. Красота есть причина любви, но не в смысле производительного начала, а как объект любви, поэтому Венеру по справедливости называют матерью любви.

Согласно платоникам, душа является побуждающей причиной духовной деятельности, а ее объекты представляют собой как бы материю, в отношении которой душа совершает этот акт любви. Отсюда следует, что красота есть материальная причина любви, а Венера – мать любви.

Философы отождествляют материальную природу с матерью, а причину побуждающую – с отцом; теологи, считая Вулкана кузнецом и творцом телесного мира, утверждали, что Венера была замужем за ним, поскольку он был очень красив».

Первый раз слышу, что Гефест (Вулкан у римлян) «был очень красив». Наоборот, он родился таким уродцем, что Гера в гневе сбросила его с Олимпа, он был хром, поэтому-то он потянулся к красоте, сделался богом-мастером и умудрился жениться на Венере.

О трактатах третьего периода шла речь в статье «Женщина эпохи Возрождения», к ним, возможно, я вернусь позже при разработке категорий эстетики любви и красоты. Далее имело бы смысл перейти к описаниям картин Боттичелли, Леонардо, Рафаэля, по сути прекраснейшим иллюстрациям к философским рассуждениям ренессансных мыслителей, но о том см. статьи об этих художниках.

Философия любви и красоты, в отличие от средневековой теории любви, оказалась жизнеутверждающей, жизнестроительной силой, эстетикой Ренессанса, сотворившей новый мир, новую среду обитания, новое миросозерцание и новый образ жизни, исполненные красоты, величия и высочайшего трагизма.