Глава 8. Здравствуй, мой далекий друг!

 

– Ответь, только честно, дорогая Алечка, у тебя когда‑нибудь так было? – спросил Грегори.

– Так? Никогда! – уверенно ответила я.

– И что ты собираешься мне сказать?

На мгновение я задумалась.

Собеседование и все сопутствующие ему процедуры продлились несколько дольше, чем я предполагала. Трехчасовое ожидание у входа в американское посольство с семи утра в неутихающем волнении. Затем, уже внутри здания, еще более напряженная очередь к окошечку с суровым американцем, задающим провокационные вопросы. Прямо передо мной жестко развернули несколько человек, которые не смогли доходчиво объяснить, зачем им требуется данная поездка в Соединенные Штаты.

В тот момент подумалось, что, скорее всего, и мои доводы покажутся неубедительными человеку в окошке, и меня попросту не захотят пустить в недосягаемую Америку. И я никогда в жизни не увижу своего нового необыкновенного друга. Никогда не прикоснусь к нему, не посмотрю в глаза. Не послушаю с ним джаз в «Карнеги Холл» и оперу в «Метрополитен‑опера». Не прогуляюсь вразвалочку по сверкающему Бродвею. А в музее «Метрополитен» не увижу поразившую меня в далеком детстве картину Эль Греко.

Я же такая невезучая! Мне стабильно не счастливится в любви.

– А ты трусиха, Саша, трусишка!

Грегори сам заметно нервничал и звонил буквально каждый час, невзирая на время суток, придумывая все новые и новые аргументы на русском, убедительные речевые обороты на английском, которые непременно должны были подействовать в случае любого непонимания. Оказалось, что эта поездка в Америку – самое важное в жизни. В его и моей.

– Запомни, Алечка, – сказал он мне накануне ночью, когда я совершенно обессиленная от напряжения последних дней призналась, что опасаюсь спасовать, сорваться, не ответить правильно на все вопросы интервью и не только получить отказ американского посольства, но и попасть в черный список невыездных лиц на всю оставшуюся жизнь. – Запомни, – повторил он. – У нас с тобой нет ни одного шанса, чтоб не встретиться. Ни одного. Провались ты на собеседовании, не сумей я выбить для тебя визу, мы все равно свидимся. Потому что я всегда достигаю того, чего сильно желаю. А увидеть тебя есть моя главная цель на сегодняшний день. И потому у нас с тобой нет ни единого шанса не встретиться.

Его слова на меня как‑то странно подействовали. Они прозвучали среди ночи так убежденно, уверенно, внушительно, даже… несколько зловеще. Меня даже бросило в дрожь.

– Но как мы встретимся, провались я там? Ты сможешь приехать ко мне?

– Это исключено. Абсолютно. Есть масса других возможностей. Других стран, континентов, городов.

– Коммунизм неизбежен? – пошутила я дрожащим голосом.

– Именно так, именно так. В нашем случае он точно неизбежен.

Я потеряла аппетит, курила сигарету за сигаретой и похудела за последний месяц почти на пять килограммов! И это как раз было кстати. Григорий, как и большинство мужчин, предпочитал стройных женщин. Я же к своим приближающимся тридцати постепенно, как бы выразиться помягче… несколько раздобрела. Кто не знал меня с детства, с трудом узнавал в запечатленном на фото синюшном цыпленке с неизменно ободранными коленками меня настоящую…

 

Всё детство меня пичкали густыми, сдобренными маслом кашами, картофельными запеканками с мясом, тефтелями с густой подливкой, пышными булками да сытными пирогами – в надежде появления на моих худосочных конечностях хоть какого‑либо видимого результата. А я обожала копченую колбаску, шоколад, апельсины и лимонад – всё то, что как раз было «заказано» из‑за хронического диатеза. Бедная Лиза была вынуждена поедать свои любимые помидоры исключительно под столом, потому как они также являлись ярым аллергеном, а именно то, что запрещалось, было особенно желанно. Однажды я приметила, как она с хитрым видом ныряет под стол, явно укрывая запретный плод. Немедленно занырнула следом и, застукав с поличным, запричитала горестно:

– Помидорчика, помидорчика хочу! Ничего больше, только помидорчика! Почему Лизке можно всё вкусное, а мне – только противное полезное?

И когда у сестры демонстративно отобрали тот злосчастный помидор, вызвав ответные слезы, я успокоилась: мы были квиты.

Конфеты от меня тщательно прятались, но я безошибочно учуивала их местонахождение и подворовывала по‑тихому из бабушкиного буфета. До самого окончания школы.

Но стоило перестать за мной следить и принимать запретительные меры, все желания куда‑то улетучились. Даже боготворимое шоколадное мороженое, которое, как мне рисовалось в мечтах, я буду поедать бочками, цистернами, а возможно, и вагонами, вдруг резко разлюбила, едва оно стало для меня доступным. Лишь кисло‑сладкие леденцы под названием «Взлетные» остались до трясучки обожаемыми на всю жизнь.

Эх, где вы мои школьные годы чудесные, когда я скакала легко и непринужденно, ни о чем не задумываясь… Худая, задорная, смелая. Оказывается, тогда я была счастлива. Даже не подозревала, что детство и впрямь было самым счастливым периодом в жизни.

Ну и совершенно точно предположить бы не могла, что когда‑либо предметом для переживаний могут стать для меня лишние килограммы!

 

Зато теперь осунувшаяся от последних бессонных ночей, я выглядела превосходно: полупрозрачно, где‑то даже загадочно. Наверное, из‑за лихорадочного блеска в глазах.

Куда меня несло? Через океан, на другой конец Земли, в неведомую даль, к постороннему человеку! Правда, по ощущению, к человеку, ставшему для меня ближе всех родственников! За какой‑то месяц телефонного общения. Сестра старшая разве посоветует что‑либо плохое? Никогда.

– Так что же ты хочешь мне сказать, Саша? Чего сильнее всего желаешь теперь, когда все трудности позади и американская виза у тебя в паспорте?

Я почему‑то не замечаю взыскательного намека в его вопросе и отвечаю беспечно:

– Очень бы хотелось выспаться, просто выспаться! За всю минувшую неделю.

Опять сморозила глупость. Ответ мой его откровенно разочаровал.

– Что‑то не так, Гриша?

– Признаться, ждал другого…

– Чего же?

– Не понимаешь?

– Нет!

– Ты должна была сказать: теперь, когда все сложности позади, больше всего на свете хочу поскорее к тебе, дорогой мой Гришенька.

– Ну это и так ясно как день, – попробовала выкрутиться я.

– Ясно, ясно! Иди, высыпайся…

Расстроила человека. Надо как‑то исправиться. Он старался, а я, не подумав, брякнула про какое‑то «выспаться»! Вечно я брякаю не подумав.

– Подожди, постой! Я сама не своя от происходящего, вот и говорю первое, что подворачивается на язык.

– ОК, – терпеливо произносит Грегори, – давай снова. И что ты мне, Саша, хочешь сказать?

Дубль второй. Главное – не промахнуться на этот раз.

– Я тут стихотворение сочинила… впервые за двенадцать лет…

– Это правда?

– Правда! Для тебя…

– И когда же успела, Алечка? – голос заметно теплеет.

– Сегодня. Когда ждала своей очереди на собеседование.

– Почему же сразу не прочитала мне его?

– Честно? Хотела, Гришенька, приберечь до нашей встречи.

– Ну же, давай, давай его сюда, скорее!

– Скорее? Какой нетерпеливый.

– Ты себе даже представить не можешь, насколько я нетерпелив…

 

Здравствуй, мой далекий друг!

Я устала от разлук,

От забот и ожиданий,

От предательства и мук.

 

Мы не виделись с тобой

Сотню лет – весь век земной,

Прожит был у нас с другими:

Непростыми и простыми,

 

С равнодушными, пустыми,

Впрочем, с добрыми ли, злыми,

Но – с чужими,

Но – с чужими…

 

Встречи – связи – расставанья…

Суета и безнадежность.

В пыль стираются мечтанья,

В прах – безудержная нежность.

 

Но, сомнения глуша,

Все ж пульсирует Душа!

И стремится к жизни, к страсти,

Позабыв про все напасти…

 

Можно грустно дни считать,

Но не лучше ли опять

Рассмеяться, встрепенуться,

И – в пучину окунуться?

 

Кто способен удержать,

Дней прекрасных быстротечность?

А ошибок избежать, кто способен избежать?

У кого в запасе Вечность?