– Так бы сразу и сказал. Ну, проходи, дружище.
Синтия действительно жила теперь тут, в доме тети Мими. Но сейчас она была в колледже.
Поднявшись к Джону, Пол уселся на диван.
– Помнишь клуб «Джакаранда»?[31] – начал он. – Классный.
– Конечно, классный! – Джон понял, что Пол договорился насчет работы.
– Его больше нет, – сообщил Пол. – Сгорел. Дотла.
– Ха! – Джон плюхнулся в кресло. – У Вильямса любое дело в руках горит!.. – Внезапно его осенило: – Вы с Питом случайно не хранили там свою одежду?
– Вильямсу я не доверю даже дырявые ботинки Джорджа, – покачал головой Пол.
– Ясно. И ты пришел, чтобы сообщить мне об этом?
– Да.
В дверь позвонили, и, спустившись, Джон встретил Пита.
– Синтия у тебя? – начал тот.
– Проходи, нету ее, – уже не удивился Джон. Похоже, все его друзья стесняются Синтии. – У меня Пол. Поднимаясь по лестнице, Джон пояснил: – Думаем, где работать дальше.
– Думаете? – усмехнулся Пит злобно, усевшись на место Джона. – Думаете, значит… Голова не заболела? Пока вы думаете, люди работают…
– Не томи, – попросил Пол.
– Короче. Я поговорил с мамашей. – (Совсем недавно Мона Бест открыла в подвале своего дома на улочке Хейменс Грин клуб под названием «Касба»[32].)
– Неужели согласилась? – не поверил своим ушам Пол.
– Не только согласилась, – продолжил Пит, закидывая ногу на ногу, – но и всю рекламу взяла на себя. Плакаты, газеты и радио… Но есть один нюанс.
– Будем работать бесплатно? – догадался Джон.
– Да нет, что ты! Сорок пять фунтов за выступление. Совсем другой нюанс…
Пол и Джон переглянулись. Сумма была приемлемой.
– Ты или говори, или пошел вон! – рявкнул Джон.
– Ну вы же не против? – еще раз удостоверился Пит. – К тому же, плакаты уже расклеены…
– Да мы бы не против. Если бы не нюанс… Какой нюанс-то?!! – заорал Джон, чувствуя, что если Пит и на этот раз не объяснит ситуацию, он его просто убьет.
– Мы немцы. По-английски – ни слова.
Пол и Джон онемели.
– Я тут ни при чем, – сразу начал оправдываться Пит. – Это Нил Аспинолл. Мать ему сказала только, что мы приехали из Гамбурга… Ну что, согласны?
– Зер гут? – спросил Джон Пола.
– Хайль Гитлер, – ответил тот.
– Хенде хох, – согласно кивнул Джон Питу.
С точки зрения рекламы, ход был верным. Как в Гамбурге наибольшей популярностью пользовались группы из Англии, так и в Ливерпуле – немецкие. Но требование «ни слова по-английски» было конечно же невыполнимо. Вылилось оно только в то, что каждую песню Джон начинал со счета: «Айн, цвай, драй, фир»… Завсегдатаи «Касбы» воспринимали факт немецкого происхождения «Битлз», как удачную шутку.
Мона Бест была не слишком довольна неопрятным видом своих музыкантов, но популярность «Битлз» стала уже бесспорной, а ее Пит выглядел, как раз, вполне респектабельно. Разговаривая с посетителями, она частенько замечала: «А это – „Битлз“, группа моего сына…» Что несказанно бесило Джона.
Как это ни странно, именно то, что Пит устроил их в «Касбу» отдаляло его от остальных. Они были тут «наемными рабочими», он же чувствовал себя хозяином и не стеснялся подчеркивать это.
– Садись сюда, – подозвал он как-то за свой столик Стюарта после выступления. – Знакомься, – он указал на сидящих с ним девочек: – Энни, Венди и Джейн. Какая больше нравится?
Стюарт пожал плечами. Ему не хотелось обижать девушек.
– Скучный ты парень, Стью, – пьяно усмехнулся Пит. – Никак тебя не пойму. Сколько вокруг девчонок, а ты все свои картинки малюешь… – Он оглядел своих подружек. – А? Девочки, вам он нравится?
– Да уж побольше, чем ты, – заявила Венди.
– Ага, – покачал головой Пит. – А спать ты все равно будешь со мной.
– Ну и буду, – согласилась Венди. – Ну и что? А он мне все-таки больше нравится.
– Может, хватит? – заговорил Стюарт. – Давай, лучше выпьем.
– Ты мне все-таки объясни, – наливая виски, спросил Пит, – за что ты меня не любишь? Вот я, например, тебя люблю.
Стюарт выпил залпом и поставил стакан на стол:
– Наливай еще, может, и я тебя полюблю.
– Нам уйти? – хихикнула Венди.
Стюарт выпил снова.
– Ты очень хорошо вписываешься в этот интерьер, Пит, – загадочно сказал он и, поднявшись, покинул компанию.
Работа в «Касбе» несколько изменила стиль группы. Сюда приходили люди побогаче, и тот рев, который имел успех на площадках Гамбурга, здесь уже прокатывал не всегда. Нужны были милые мелодичные песенки.
За их сочинение и исполнение с удовольствием брался Пол. И принимали его даже лучше, чем Джона. Он писал прекрасную музыку, но с текстами приходилось помогать и Джону. То, что это – необходимость, Джон понимал. Но смириться с этим не мог.
– Я сочинил отличную мелодию! – радостно сообщил Пол однажды перед выступлением.
– Надеюсь, это рок-н-ролл? – подозрительно спросил Джон.
– Нет, но ты послушай…
– Ясно. Мне опять придется придумывать для тебя какую-нибудь дребедень. Надоело.
– Ты послушай сначала.
– Ну, давай.
Джон уселся на стул с явным намерением объяснить Полу по окончании, какой же он все-таки слащавый дурень.
– Рефрен я уже придумал, – заметил Пол, прежде чем начать, – «И я ее люблю».
– Я так и знал, – поморщился Джон.
Пол заиграл, напевая красивую мелодию и заканчивая каждый куплет фразой «And I Love Her…»[33]
Джордж, подсев рядом с гитарой, подыграл соло.
– Дерьмо, – сказал Джон, дослушав.
– Иногда мне хочется дать тебе по морде, Джон, – отозвался Пол.
– Дай.
– А ты слова напишешь?
– После того, как тебе дали по морде, можно написать только рок-н-ролл, – заметил Джордж.
– Все-таки, он мне нравится, – сказал Джон, отечески похлопав Джорджа по плечу: – А тебе-то как эта песенка?
– Дерьмо, – сказал Джордж. – Но тут эта штука – в самый раз.
– Значит так, – подумав, решил Джон. – Слова я напишу. Прямо сейчас. Но с завтрашнего дня мы будем искать другой клуб.
Уже три месяца они приносили домой деньги. Пусть и невеликие, но не меньшие, чем зарабатывает школьный учитель. Тетя Мими почти перестала пилить Джона, а Харрисоны Джорджа буквально боготворили.
Что касается Пола, то в первый же день возвращения из Гамбурга Джим Маккартни устроил его в компанию «Масси энд Коггинз», наматывать электрические катушки за семь фунтов в неделю. Долго Пол там не продержался. Но теперь он зарабатывал значительно больше, и отец стал вести себя с ним, как с равным.
Только шестнадцатилетнего Майкла эта ситуация радовала не слишком. Вышло так, что Пол, который еще год назад был таким же, как он, стал теперь взрослым. А к нему продолжали относиться, как к ребенку. И ему просто не хватало общения с братом.
– Я тоже хочу быть музыкантом, – как-то сказал он.
– Угу, – ответил Пол, не отвлекаясь от чтения книги.
– Что читаешь?
– Да так…
Майкл заглянул на обложку снизу.
– «Алиса в зазеркалье»?
– Ну.
– Ты сегодня опять выступаешь?
– Да.
– Или дома будешь?
– Ага.
Бесцельно походив по комнате, Майкл придумал, наконец, как обратить на себя внимание. Он выключил свет.
– Опять электричество вырубили? – спросил Пол, откладывая книгу.
– Не говори, – отозвался Майкл. – Ты сегодня выступаешь?
– Куда ж я денусь? – ответил Пол и растянулся на кровати.
– Возьми меня.
– Зачем? Ничего там интересного нет.
– Да? Все пацаны говорят, что вы клево играете.
– Серьезно? – заинтересовался, наконец, разговором Пол. – Ну ладно, если хочешь, возьму.
– Тогда читай.
Майкл снова щелкнул выключателем, и свет зажегся.
Они засмеялись, посмотрев друг на друга.
– Все-таки ты – урод, – сказал Пол. – Один пойдешь или с девочкой?
Иногда Джон брал в «Касбу» Синтию. Но ей там зачастую было одиноко. То он торчал на сцене, то, сидя рядом, всячески подчеркивал свою независимость. Он считал, что статус «почти семейного человека» плохо повлияет на его имидж.
У Пита Беста такого комплекса не было, и в эти моменты он вовсю волочился за ней. Синтия была рада, что хоть кто-то уделяет ей внимание и, зная, конечно же, меру, отвечала на его ухаживания.
Расплата наступала дома.
– Ты мечтаешь выйти замуж, – говорил Джон, – в чем же дело? Пит – отличная пара для тебя!
– Джон, перестань, – пыталась она успокоить его.
– Что перестань?! Вы прекрасно смотритесь! Ты будешь варить ему суп. Мелкобуржуазный гороховый суп! А он будет читать газету. И пердеть!
– Ты невыносим!
– Вот-вот. А он – очень даже выносим! И такой симпатичный!
– Если ты так этого хочешь, я ухожу домой, – заявила Синтия и принялась собирать свои вещи.
– Домой?! Если бы домой! Знаю я, куда ты пойдешь!
Синтия бросила сумку на пол и села на стул.
– Все-таки ты – идиот, – сказала она, чуть не плача. – Но я… Я все равно…
– Еще скажи, что ты меня любишь, – сказал он и уселся напротив, на кровать, испытующе на нее глядя.
Синтия вскочила и распахнула окно.
– Он – идиот! – закричала она на весь Вултон. – Но я его люблю!!!
И обернулась:
– Доволен?
Джон демонстративно похлопал в ладоши. Потом не выдержал и улыбнулся.
– Ладно, – сказал он. – Оставайся. Иди на кухню. Приготовь мне гороховый суп. Иногда мы друг друга стоим.
Бойкая блондинка, подружка Синтии, Дороти Роун теперь уже «официально» считалась девушкой Пола. Днем она училась в художественном колледже, вечерами подрабатывала продавщицей аптеки, а после работы неслась в «Касбу». Тут они нередко и оставались с Полом до утра… Но он регулярно отправлял трогательные письма в Германию – фройлен Лиззи.
Что ж, у него был достойный учитель: находясь в Гамбурге, Джон педантично отправлял Синтии по письму в день, независимо от того писал он его в одиночестве или под диктовку какой-нибудь проститутки…
Многочисленному семейству Харрисонов приходилось встречаться всем вместе чуть ли не каждую неделю, чтобы отметить тот или иной юбилей.
Джордж свое восемнадцатилетние отмечал дважды. Первый раз – в «Касбе», с друзьями, во второй, двадцать пятого февраля, в узком семейном кругу. Точнее, не в «узком», а в тесном. Тут были не только его старшие братья и сестра, но и их истошно кричащие чада.
– А я-то думал, младшенький у нас – дебил, а, Луиза! – стараясь переорать всех, горланил Харольд. – (Мать, и старшую сестру Джорджа звали одинаково.) – А он – посмотри-ка! Талант! Кстати, сколько тебе лет-то исполняется?
– Восемнадцать, – ответил Джордж, ничуть не удивившись папашиной неосведомленности.
– Оба-на! – Харольд ударил ладонью о ладонь. – Так тебе жениться пора! Наливай! – он поднял стакан. – За невесту моего сына!
– Папа, у меня еще нет невесты.
– Вот за это и выпьем! И не женись! – Харольд опрокинул стакан в глотку.
– Как это не женись?! – засуетилась мать. – А подарок-то, подарок!
– Сейчас, мама, – отозвалась Луиза. – Я принесу.
Пока она ходила, мать объясняла:
– Мы тут подумали. Мы тебе раньше всегда все навырост покупали…
– Так экономичнее, – рыкнул Харольд, а мать продолжала:
– Ну, а теперь-то ты уже и сам можешь себе купить все, что захочешь…
Сестра вернулась, толкая перед собой коляску с ребенком.
– Это тебе навырост, – объяснила мать.
Джордж слегка оторопел. Такого он не ожидал даже от своих экстравагантных родственников. Но сделал вид, будто все нормально.
– На вырост, – повторил он, кивнув. – И пока он растет я буду его воспитывать. Нормально…
Гости притихли.
– Ты что, Джордж? – посмотрела на него Луиза с легким испугом. – Ребенок мой. Мне его просто положить было некуда.
– Я же говорил, что он у меня – дебил! – заорал Харольд.
Гости принялись радостно галдеть.
– Твоя – только коляска! – пояснила мать.
– А-а, – отреагировал Джордж. – Нормально. Я пока в нее буду гитару класть.
Теперь «Битлз» могли снова ехать в Германию. Все-таки в «Топ Тене», им нравилось больше. К тому же, там они могли расчитывать на больший заработок.
Но еще перед отъездом произошло довольно значительное событие. Желание Джона сбежать из «Касбы» реализовалось: Аллан Вильямс предложил им работу в престижном джаз-клубе «Каверна» Рэя Мак'Фолла на Мэтью-Стрит.
До сей поры тут играли только высокопрофессиональные джазмены. Но рок-н-ролл стал уже достаточно популярен, и, чтобы привлечь сюда и его любителей, хозяин решил два раза в неделю отдавать его на откуп «Битлз».
Джону это нравилось по двум причинам. Они достигли ливерпульской вершины. Они могли играть все, что им заблагорассудится.
Но, работая только два дня в неделю, получать они стали несколько меньше.
В первый же вечер появления «Битлз» «Каверна»[34] из элитарного заведения со свечами не столах превратилась в шумный бит-клуб. И в первый же вечер у входа выстроилась солидная очередь желающих сюда попасть.
Принимали их великолепно. Тут были и их старые поклонники, и завсегдатаи «Каверны», для которых новая музыка стала чем-то вроде давно назревавшей встряски. Давно уже Джон не пел так самозабвенно. Но не меньшим успехом пользовался и Пол. Теперь, когда никто не заставлял «Битлз» играть лирические песенки, Джон не только смирился с ними, но и по достоинству их оценил.
Аплодисменты стихли. Джон первым вернулся в гримерку и обнаружил там двоих молодых джентельменов. Джон не сразу узнал их и, прищурившись, внимательно вгляделся.
– Зазнался? – спросил один.
– Шоттон?! Айвен?! – радостно закричал Джон и бросился обнимать друзей детства, которых не видел уже очень давно.
– К тебе не пробьешься, – заметил Пит Шоттон. – А билеты дорогие. Еще бы я платил деньги за то, чтобы посмотреть на Джона Леннона! – гости довольно заржали. – Мы лучше вот что на них купим! – И Пит начал выставлять из портфеля бутыль за бутылью.
Подошли остальные.
Веселье затянулось до утра.
Айвен и Пит отправились проводить Джона домой.
– Как в добрые старые времена, – впал он в лирику. – Помните, как мы часами шатались тут? О! – он остановился, – помните этот дуб? Мы залезали на него и, свесив ноги, старались коснуться крыш автомобилей…
– Не говори, – согласился Айвен. – И ты был первый. Ха! Только Джимми Тарбука не хватает. Помнишь, как он тебя, а?.. – он хлопнул Джона по плечу.
– Да-а, – улыбался тот мечтательно, словно они говорили о самом приятном событии детства.
– А я еще кричу: «Он слепой! Он своего пупа не видит!..» – припомнил Пит, и они засмеялись. – А он тебе: «Гуляй профессор!..»
– Ты знаешь, кто он теперь? – спросил Айвен.
– Вышибала в кабаке, – уверенно сказал Джон.
– То-то и оно, что нет. Он сейчас актер. Уже в какой-то кинокомедии снялся. Я в газете читал.
– «Однажды великий актер Тарбук тряс за грудки великого музыканта Леннона…» – произнес Пит, словно что-то цитируя. – Так об этом и напишут. А мы с тобой, Айвен, будем гордиться, что видели это своими глазами. – Он даже остановился от нахлынувших чувств. – Странная штука – жизнь.
Но Айвен сбил его лирическое настроение:
– Давай, ему тумаков надаем, пока можно? – предложил он.
– Идея! – обрадовался Пит, и, не пряча дела в долгий ящик, дал Джону подзатыльник. – Здорово, правда?!
– Эй-эй! Вы чего это? – попятился Джон.
– Чтоб не забывал! – вкатил ему затрещину Айвен. – Может и про нас напишут!
Джон кинулся бежать, а дружки, смеясь и улюлюкая бросились за ним вдоль по Пенни Лейн – улице их детства…
Странная штука – жизнь.
12
В апреле шестьдесят второго они вновь отправились в Гамбург. Теперь уже не в «свободный полет», а точно зная, куда. В «Топ Тен». Ведь Петер Экхорн обещал принять их.
Поезд, останавливаясь, медленно плыл вдоль гамбургского перрона. «Битлз» пялились в окна, обмениваясь мнениями по поводу попадавшихся на глаза девушек.
– Ух ты! – вскричал Пол, увидев среди встречавших стройную блондинку в необычном кожаном костюме в обтяжку. – Вот это девочка!
– Да-а, – цокая языками, согласились остальные.
– Я бы ей засандалил, – пошел дальше всех Пит.
Но их перебил Стюарт:
– Я кому-то засандалю! Вы обалдели, что ли?! Это же Астрид!
Тут только ее узнали и остальные. Астрид Кирхгерр, девушка Сатклиффа, та самая, которая в прошлый раз купила ему билет на самолет.
– Извини, Стью, – смутился Пол, а затем с надеждой поинтересовался: – У нее случайно нет сестренки?
– Только братишка.
– Не подойдет? – потирая руки спросил Пит.
Пол сокрушенно покачал головой:
– С кем я связался… Подонки. А ведь я мог бы стать учителем. И еще не поздно…
– И не надейся, – сунул ему под нос кулак Джон. – Я тебя из-под земли достану…
– Эй, Стью, а что это там с ней за тип? – обратил внимание Пит Бест на стоящего рядом с Астрид молодого человека в очках, типичного студиозуса.
– Его зовут Клаус, – помрачнел Стюарт. – Ее прежний дружок… Сначала я познакомился с ним, а потом уже с ней… Но я думал, она порвала с ним.
– Богема! – усмехнулся Джон. – У этой публики никогда не поймешь, кто с кем спит. Значит, пока тебя не было, она снова развлекалась с этим?..
Стюарт стиснул зубы и пожал плечами.
Студиозус поспешил представиться сам, как только они вышли из вагона:
– Клаус Воорман, – сказал он, протягивая руку всем поочередно.
– Он тоже художник и тоже играет на бас-гитаре, – пояснила Астрид. – Я теперь только с такими и дружу…
Стюарт напрягся еще сильнее.
Удалившись с Астрид и Клаусом, он появился в снятой для них Экхорном квартире только утром следующего дня. (Хозяин «Топ Тена» не обманул их, и вновь заключил с ними контракт на довольно приличных условиях.)
Одет Стюарт теперь был в такой же, как у подруги, кожаный костюм, а прическа его была просто невообразимой: волосы были зачесаны на лоб и на уши, а затем ровно пострижены.
Открывший ему Джордж поднял брови:
– Твой вид, Стью, подрывает мою веру. Теперь я, пожалуй, соглашусь с тезисом о происхождении человека от обезьяны.
Джон, увидевший его вторым, повалился на кровать и заржал, тыча в него пальцем:
– Что это у тебя на конце шеи?!
– Где? – опешил Стюарт. Потом понял: – На голове, что ли?
– Да! Тебе еще усы приделать, и Гитлер готов!
– Сам дурак, – огрызнулся Стюарт. – Астрид сказала, что это «французский стиль», а Клаус говорит, что такая прическа подходит к нашей музыке. А он, между прочим, соображает получше вас всех.
– Он что, слышал нас? – поинтересовался Пит.
– Слышал.
– Не высокого же он мнения о наших песнях…
Джон испытывал легкую ревность. До сих пор ни один из них не привязывался к девушке настолько, чтобы ее мнение значило для него что-то серьезное. Его чувство вылилось в ехидный вопрос:
– Как вы будете делить свою Астрид с эти Клаусом? Если она будет спать с тем, кто лучше рисует, тут у тебя, возможно, еще есть какие-то шансы, а вот если с тем, кто лучше играет, боюсь, твоя карта бита.
– Я давно тебе говорю, что музыкант из меня – никакой, – обиделся Стюарт. – Зачем же ты уговорил меня ехать? Я, между прочим, не навязывался, Тебе все не нравится – и то, как я играю, и Астрид, и эта прическа…
– Хватит вам ссорится, – вмешался Пит. – Каждый делает то, что ему нравится.
А Пол и Джордж, переглянувшись, пошли к выходу.
– Куда это вы? – подозрительно спросил Джон.
– В парикмахерскую.
Вечером все «Битлз», кроме Пита Беста, очень высоко ценившего свою внешность и не пожелавшего расстаться с элвис-пресливским чубом, вышли на сцену «Топ Тена» с одинаковыми обезьяньими прическами. Одинаковой была и одежда: кожаные пиджаки, джинсы в обтяжку и дешевые остроносые полуботинки. Но Стюарт не мог себе позволить не быть оригинальным, и отныне он выходил на сцену только в солнцезащитных очках. Эту манеру он слизал у модного актера польского киноандеграунда Збигнева Цибульского.
Когда все это покупали, ботинок нужного Джорджу размера не нашлось, но Джон настоял на том, чтобы обувь была стандартной. Джорджу пришлось надеть ботинки на два размера больше, набив концы ватой. Уже через неделю они загнулись как туфли восточного волшебника, но это только работало на имидж Джорджа – чудака с неземными мыслями.
То, как они теперь выглядели, упрочило их славу «сумасшедших англичан». И молва эта ширилась. Не прошло и месяца, как стало общепризнанным мнение, что «Битлз» – лучшая группа Гамбурга.
Потому-то в мае именно к ним подошел продюсер местной фирмы грамзаписи «Полидор» Берт Кемпферт:
– Нужен аккомпанирующий состав для пластинки Тони Шеридана, – сказал он, в пятнадцатиминутном перерыве, потягивая с «Битлз» пиво.
– Опять аккомпанировать?! – возмутился Джон. – Почему бы вам не записать нас самих?
– Поете вы хреново, – объяснил Берт.
– Да?! – обиделся Джон. – А чего же к нам так народ ломится?
– Всем нравится, как вы кривляетесь, вот они и ломятся. А на пластинке этого не видно.
– Да?! – точно с той же интонацией, что и Джон, воскликнул Стюарт. – Может, вам и как мы играем не нравится?
– Как ты – точно не нравится, – заявил Берт. – Мне у тебя только очки нравятся.
– Ну и все тогда, – окончательно обиделся Стюарт. – Я записываться не буду!
Слишком часто в последнее время ему тыкали его слабой техникой. Действительно, если бы не уговоры Джона и не желание встретиться с Астрид, он бы и в Германию не поехал.
– Пожалуйста, – пожал плечами Берт. – Не хотите, не надо. Мало ли в Гамбурге музыкантов? А я, между прочим, плачу неплохо…
– Хотим-хотим, – вмешался Пол и обернулся к Джону. – Если мы решили прославиться, от таких предложений не отказываются.
– Я записываться не буду, – твердо повторил Стюарт.
Когда они играли в ливерпульской «Каверне», Стюарт, серьезно относившийся к своим успехам в живописи, несколько раз по тем или иным причинам отпрашивался у Джона, и на басе, переставив струны под левую руку, его подменял Пол. Звучали «Битлз» тогда даже лучше.
– Стью, – как бы оправдываясь, обернулся к нему Пол, – если ты не против, я за тебя сыграю?..
Стюарт с деланным равнодушием пожал плечами и посмотрел на Джона. Но тот отвел взгляд. Его гнев уже остыл. А искушение увидеть свое имя на конверте настоящей пластинки, пластинки с большим тиражом, было очень велико.
– По рукам? – спросил Берт и протянул ладонь.
– По рукам, – вздохнул Джон, чувствуя, что совершает маленькое предательство. После рукопожатия он обернулся к Стюарту:
– Не обижайся…
– Да ладно, чего там, – махнул рукой тот. – Все нормально. Хочешь совет?
– Ну?
– Пусть на записи стучит Ринго. Как в тот раз… – Стюарт не заметил, что сзади к ним подошел Пит.
– С чего это вдруг?! – возмутился тот. – Если ты сам играть не хочешь, не решай за других!
– Ладно, проехали, – поморщился Стюарт.
– Почему это проехали?! Я уже давно заметил, что ты под меня копаешь!
– Перестань, Пит, – вмешался Пол.
– Что перестань?! Носитесь со своим Стюартом, как с писанной торбой, а я как будто и не с вами играю.
– Мне кажется, ты сам держишься отдельно… – начал Пол, но Пит его перебил:
– Не знаю, что тебе кажется! Не надо решать за меня! – И в который уже раз повторил свою присказку: – Каждый делает то, что хочет!
Впервые Пол подумал о том, что они оба – Пит, и Стью – чужие для остальных. Пит был симпатичнее ему. Его желания были понятны, как и сам Пол, он любил комфорт, красивую одежду и девочек. А Стюарт чертовски умен… Но для них обоих музыка была только средством. Для остальных же она была сутью.
До сих пор молчавший Джордж, заметил:
– Если мы будем работать в том же режиме, мы или свихнемся, или начнем грызть друг другу глотки.
Действительно, ежедневная восьмичасовая игра делала их раздражительными и агрессивными. Спасали наркотики.
Вскоре Пол припомнил брошенную Джорджем фразу при совсем других обстоятельствах. Как-то, проснувшись среди ночи, он, в сочившемся через окно лунном свете увидел Джорджа, в одних трусах стоящего на карачках перед кроватью Джона. Он что-то тихонько бормотал, и Пол подумал, не рехнулся ли тот окончательно на религиозной почве или от передозировки транквилизаторов.
Пол прислушался.
– …Мне тоже иногда бывает одиноко, – говорил Джордж. – Но я знал, что может спасти нас от депрессии. Маленький кусочек сыра. И я не ошибся. Наша жизнь снова имеет смысл…
Пол перепугался окончательно, тихонько повернулся носом к стенке и постарался заснуть.
Весь следующий день он с нездоровым интересом приглядывался к Джорджу, но тот вел себя, как нормальный.
На самом деле Джордж не сошел с ума. Просто он обнаружил в их квартире еще одного жильца. Это была мышь. Она жила в норе с выходом под кроватью Джона.
Джордж был склонен дружески относиться к любой твари Божьей. Почему-то уверенный, что имеет дело с представителем сильного пола, он окрестил мыша Марком и, подкармливая его по ночам, вел с ним житейские, а порой и теологические беседы.
Их квартира в портовом районе Гамбурга превратилась в натуральный клуб. Реже остальных тут бывали Пит и Стью. Пит ночевал то у одной, то у другой подружки, а Стюарт практически жил у Астрид.
Зато подруга Пола – «головокружительная Лиззи» – постоянно торчала здесь. «Прописался» тут и Клаус Воорман, сдружившийся с Джоном и как бы заменявший ему Стью. Ринго Старр, теперь – лучший друг Джорджа, иногда даже оставался у них ночевать.
Вот и сегодня вечером они сидели именно в таком составе.
В огромной кастрюле Лиззи сварила глинтвейн – из дешевого вина и дешевых яблок, и все потягивали горячий и терпкий, отдающий корицей напиток.
– Я предлагать сегодня играть в правда, – заявила вдруг Лиззи, сидевшая с Полом на диване.
– В правду? – не понял Пол, неловко обнимая ее одной рукой. – А мы что, разве врем все время?
– Пол, ты быть глупей, чем мне, – улыбнулась Лиззи. – Самый главный правда. Самый-самый! Подождите! – вскочила она. – Сейчас!
Она сбегала на кухню и принесла оттуда подсвечник со свечей. (В Гамбурге нередко случались перебои с электричеством.) Она поставила свечу на пол посередине комнаты, зажгла ее, потушила свет и снова примостилась возле Пола.
– Теперь – говорить правду, – сказала она. – Что любим, что хотим. – И она сказала что-то еще, по-немецки, Клаусу.
– Иммер берайт[35], – отозвался тот и, поднявшись со стула, вышел в центр комнаты.
Новый обряд рождался на ходу. Клаус встал перед свечой на колени. Английским он владел сносно.
– Я, Клаус Воорман, студент Гамбургской академии художеств, говорю свою правду. Мой отец был солдатом. Он был хорошим солдатом. Так мне рассказывали, сам я его никогда не видел. Его убили русские в сорок четвертом, когда мне было только шесть месяцев.
А я не хочу быть солдатом. Я хочу рисовать картины о любви. Только о любви. Я хочу, чтобы войны больше никогда не было. Я хочу рисовать обложки для пластинок с песнями, и эти песни должны быть о любви. Вот так. Можете считать меня идиотом.
Он поднялся и вернулся на свое место. Пламя свечи колыхнулось, тени людей и предметов заплясали на стене. Полу казалось, что все происходящее сейчас – очень значимо, что оно имеет какой-то второй, не видный сразу, смысл. Тепло от горячего хмельного напитка внутри, и от желанного тела Лиззи, снаружи, делало окружающее ясным и звонким.
Неловкое молчание прервал Джон:
– Когда-нибудь я попрошу тебя оформить нашу пластинку, – сказал он. – Это будет очень хорошая пластинка.
– Теперь ты, Джон, – предложила Лиззи.
Джон съехал с кровати на пол и, нарушая возникшую атмосферу благоговения, подполз к свече на карачках. Встал перед ней, как и Клаус, на колени. Вдруг посерьезнел, поправил очки и задумался. Потом сказал:
– Я хочу, чтобы была жива мама. Но это невозможно. А раз так, я хочу только одного: быть знаменитым и богатым. Все.
Он, было, начал подниматься, но, передумав, снова опустился на колени. – Когда я стану богатым, я хочу, чтобы ко мне явился мой отец, который предал маму и меня. И я спущу его с лестницы своего роскошного особняка. Вот теперь точно – все.
Возвращаясь на свое место, Джон бросил: «Похоже на игру в раздевание».
Ринго сам, без приглашения, приблизился к свече и принял соответствующую позу. Свет, падавший снизу, делал его похожим на сказочного гнома. «Почему он до сих пор не носит кольцо в носу? – подумал Пол и усмехнулся. – Носик подходящий».
– Я – Ричард Старки, неграмотный облезлый кот, – сказал Ринго и зачем-то покивал, как бы усиливая этим правдивость сказанного. – И никому я, братцы мои, не нужен, кроме своих друзей. Потому я хочу больше всего на свете, чтобы мои друзья всегда были со мной. Я знаю, так не бывает, но мне очень хочется. Вот так. Это я, как трибун вам говорю.
Последнюю его фразу никто не понял, но атмосфера разрядилась.
На исповедальную позицию выдвинулся Джордж. Неожиданно он воздел руки вверх:
– Господин мой, – сказал он, обращаясь к Тому, Кто не мог не слышать его. – Я хочу быть ближе к Тебе. Музыка, вино, любовь, друзья… Я чувствую Тебя во всем этом… Мы с Тобой. Не забывай нас… и Марка. – Он хотел сказать что-то еще, но, оглядевшись, опустил руки и вернулся на место.
