Воспоминания красноармейца Ефима Лейнова

 

[424]

Наша часть попала в окружение. Это было в Черниговской области. Я побывал в четырех лагерях: в Новгород‑Северске, в Гомеле, в Бобруйске и в Минске. Описать все ужасы невозможно. Остановлюсь на последнем лагере – Минском.

Лагерь находился в Комаровке на Московском шоссе. Это был недостроенный пятиэтажный дом, в нем содержалось свыше пяти тысяч военнопленных. Когда мы прибыли – около тысячи человек, – нас поместили в сарае. Кормили баландой из подгоревшей муки, хлеба не давали. Мы разводили костер, чтобы согреться, – был октябрь. Как‑то крикнули: «Баланда». Все выбежали, костра не погасили, и сарай загорелся. Нас выстроили. Комендант отсчитал сто человек, их тут же расстреляли.

Все хотели идти на работу, так как жители совали нам кусок хлеба. Желающих было слишком много. Часовые били резиновыми дубинками и стреляли. Каждый день они убивали тридцать‑сорок человек. Люди начали болеть дизентерией. Когда выходили, чтобы оправиться, немцы стреляли. Утром мы находили тела убитых.

Когда водили на работу, убивали: за то, что заговорил с кем‑нибудь, или за то, что, обессилев, останавливался на минуту. От вокзала до Комаровки можно было увидеть трупы пленных.

Однажды привезли пленных из лагеря в Новгород‑Северске. Из двух тысяч человек доехали триста, остальные умерли в пути. Многие умерли по приезде. Два дня мы их хоронили.

Начался тиф. Каждый день умирали около двухсот пленных. Все, кто мог еще двигаться, вывозили трупы в парк. Закопать их не могли – земля промерзла, мы их складывали кучами. С приближением весны трупы начали разлагаться. Тогда генеральный комиссар Белорусский приказал облить трупы горючим и сжечь.

Я уцелел случайно – я не похож наружностью на еврея. Евреев в лагере раздевали догола, избивали, потом бросали в подвал, где вода была выше колен, а через три дня их оттуда вытаскивали и добивали.

В Минске осталось много евреев, стариков и женщин с детьми, которые не успели эвакуироваться. Были и убежавшие из Западной Белоруссии. Их поселили в гетто. Туда же привезли десять тысяч евреев из Гамбурга. В гетто находились люди различных профессий: профессора, ремесленники, врачи, рабочие, музыканты. Убийства сопровождались церемонией. Обреченные копали себе могилы. Музыканты должны были играть арию из «Жидовки» и «Кол нидрей». Шли колоннами, шли старухи, матери с детьми. Немцы открывали огонь из пулеметов и автоматов. В ямы падали убитые, раненые, полуживые. После этого ямы засыпали землей. Такие убийства производились раз в неделю, обязательно по субботам.

Детей, отставших от родителей, собрали вместе. Их набралось свыше двухсот. Их брали за ноги и ударяли головой о камень или о столб.

Весь город был в ужасе и покрыт мраком от неслыханных злодеяний.

Все лето 1942 года немцы привозили в Минск евреев из Западной Европы. Их привозили якобы на работу. Они приезжали с чемоданами и саквояжами. На Могилевском шоссе, в восьми километрах от Минска находится бывший военный городок. Туда отвозили евреев из Западной Европы. Они копали ямы, а немцы, чтобы не тратить патронов, убивали их газами. Их подвозили к ямам в герметически закрытых машинах и вываливали трупы удушенных. Нас посылали туда за досками, и я заговорил с одним. Он сказал, что его привезли из Чехословакии.

В августе 1942 года мне удалось убежать.

 

Ефим Лейнов

14 марта 1943 г.

 

Спасение из лагеря для военнопленных в селе Латоново Ростовской области

Рассказ уцелевшего

 

[425]

В этом письме я хочу рассказать о дружбе нашего многонационального народа, т. к. мне, который пробыл на территории, временно оккупированной немцами, по национальности еврею, больше, чем кому, чувствовалась взаимная выручка наших людей. Я пробыл на временно оккупированной территории год и девятнадцать дней. Буду последователен. Я находился в немецком лагере, в селе Латоново Ростовской области. Среди военнопленных, большинство которых были раненые, находились представители почти всех наций нашего Союза. Охраняющие нас немцы через переводчика немца‑колониста всячески старались разжечь национальную вражду среди пленных. Они обещали за выдачу евреев свободу или поступление в охрану. Несмотря на это, за все время пребывания моего в лагере такого случая не было. В лагере я познакомился с одним грузином – Георгием Сахношвили, который, зная, что я – еврей, подвергаясь колоссальной опасности, все время находился возле меня. Он делил свою пищу со мной, и, когда была возможность уйти в Таганрог для того, чтобы попасть в местную больницу, он почти на руках тащил меня сорок километров (я был тяжело ранен и болел сыпным тифом). В городе Таганроге, в 3‑й Советской больнице, в одном из корпусов находились раненые бойцы. Жители г. Таганрога, несмотря на преследования немцев, всячески помогали раненым бойцам. В больнице я познакомился с Тамарой Зозуленко и Надей Нагорной. После моего выздоровления эти две русские девушки пошли в полевую полицию и выписали меня из больницы как своего двоюродного брата. Они прекрасно знали, какой опасности они подвергались.

Я прожил в городе Таганроге пять месяцев, у русской гражданки Кравченко Клавдии Ивановны. Она поставила меня на ноги, залечив мои раны, и помогла мне перебраться к своим. За скрытие меня, будучи предана своими соседями, она много претерпела. Вот выписка из ее письма, полученного мною:

Когда я тебя проводила 2 сентября 1942 года за город Таганрог, то в ту же ночь был оцеплен двор наш и был вооруженный обыск и, конечно, взяли меня в полицию. Мне предъявили обвинение в укрывательстве еврея. Били, и я долго просидела в полиции. Но я все время говорила, что ты русский. У Татьяны Ивановны (старушка со двора) спрашивали, что ты – еврей, а она ответила, что на твоих крестинах она не была. Когда меня выпустили, я не знаю, на кого была похожа.

В больнице меня лечил доктор Упрямцев (военнопленный). Он расстрелян немцами[426]. Зная о том, что я еврей, он достал мне документ одного умершего гражданского больного на имя Морозова. Эти все факты говорят о том, что наш народ воспитан так, что никакая немецкая агитация, чтобы посеять рознь, вражду между национальностями, не дает плодотворных всходов.