Все скопом, возраст – разнообразный, род занятий – тоже 1 Страница

   

День клонился к вечеру. Над Лыцком подобно знаменам реяли алые облака с золотой бахромой. Победно реяли…

Партиарх Порфирий стоял у окна своей высотной кельи и смотрел вниз, на мавзолей Африкана. Толпа еще не рассеялась, но упорядочилась. По площади вилась Чумахлинкой нескончаемая очередь к безвременно почившему протопарторгу. Была она как бы вся черна от горя, поскольку многие пришли в рясах. Там, внизу, наверняка творились неслыханные доселе чудеса. Будучи первым ясновидцем страны, Партиарх отчетливо различал ало‑золотое лучистое сияние над мавзолеем.

Несколько раз Порфирию мерещилось, будто в очереди стоит сам Африкан, чего, конечно, просто не могло быть. Долго, ох долго будет он еще мерещиться Партиарху…

Явился с докладом озабоченный митрозамполит Питирим. Партиарх принял его, стоя у окна, – даже не стал влезать на свое возвышенное кресло, настолько был удовлетворен видом осененного благодатью мавзолея.

– Как там Дидим? – не оборачиваясь, с затаенной грустью спросил Порфирий.

– Сперва упрямился… – сокрушенно сообщил молоденький нарком инквизиции. – А как растолковали, что все это не во зло, а во благо, – тут же и подписал… Теперь вот покаянную речь разучивает…

– А самозванец?.. Ну, тот, который в Баклужино…

Питирим тихонько покряхтел, и Порфирий оглянулся. Верткое личико митрозамполита выглядело удрученным.

– Упустили, что ли?

– Хуже… – признался Питирим. – Сидит в баклужинской контрразведке.

– Сам сдался?

– Нет, захватили… На пять минут раньше нас успели…

Однако даже это прискорбное событие не смогло расстроить Партиарха.

– Думаешь, Портнягин отправит его в Гаагу?.. Вряд ли… Там ведь скорее всего решат, что он им двойника подсунуть хочет… Нет‑нет… Портнягин, конечно, мерзавец, но отнюдь не дурак… У тебя все?

– Нет, к сожалению… – сказал, как в прорубь шагнул, Питирим. – Все‑таки подгадил нам напоследок протопарторг!.. Выяснилось, что он планировал выкрасть из музея чудотворный образ Лыцкой Божьей Матери (митрозамполит перезвездился) и с ним вернуться в Лыцк…

– Что ж, это неглупо, – после краткого раздумья признал Партиарх. – Вернуться героем… А героев сразу не убивают – сначала чествуют… Но его же, ты говоришь, арестовали?..

– Арестовали… – со вздохом подтвердил Питирим. – И его, и подпольщиков… А одна фанатичка (по слухам, любимица Африкана) осталась на свободе… В шестнадцать тридцать пять она ограбила музей самостоятельно. А полчаса назад вышла к блокпосту и прорвалась на нашу сторону…

– С иконой? – отрывисто уточнил Партиарх.

– С иконой…

Порфирий насупился и все‑таки вернулся за стол. Взъерзнул на высокое сиденье, огладил столешницу… Последнее известие было самым неприятным. Во‑первых, если икона возвращается в Лыцк, то одной претензией к Баклужино становится меньше… А во‑вторых, как‑то это все сразу осложняет международную политическую обстановку… Впрочем, есть тут и положительные стороны: восторг трудящихся, например… А то, стоило с НАТО договориться, сразу брожение какое‑то завелось в народе…

– Но она точно не агент Портнягина?

– Скорее всего нет… Слишком уж засвечена…

– А что Баклужино?

– Требует выдачи.

– Чьей?

– Обеих…

Партиарх подумал, вздохнул.

– Перебьются! – решил он. – Божью Матерь не выдадим!.. Фанатичку? Н‑ну, эту можно… Со временем… Что там сейчас происходит? Я имею в виду – на границе…

– Народ сбежался… – уныло сообщил митрозамполит. – Всей толпой идут в Лыцк, несут икону… К утру будут здесь.

И к утру они были там. Однако слухи о возвращении в Лыцк чудотворной иконы и об отважной комсобогомолке с победным именем Ника достигли столицы куда раньше самой процессии… Задолго до рассвета все улицы, прилежащие к главной площади, были вновь запружены народом. Многие плакали от счастья.

С первыми лучами солнца людское скопище всколыхнулось и зашумело. Пытаясь очистить дорогу шествию, попятились – и задавили еще четверых старушек в придачу к тем пятерым, что были задавлены вчера.

Это был звездный час Ники Невыразиновой. В черной рясе и алой косынке, с чудотворным образом в руках, ступила Ника на площадь. Глаза художницы пылали. Наконец‑то она удостоилась такой встречи, какую заслуживала! Толпы склонялись перед ней в благоговении. Хотя, конечно, не столько перед ней, сколько перед иконой, однако многие, сравнивая чудотворный образ с большеглазым лицом Ники, не могли не отметить определенного сходства. (Между нами говоря, ничего удивительного: копиист, выполнявший в свое время тайный заказ Портнягина, был близко знаком с Невыразиновой.)

Толпа раздалась, образовав узкий прямой проход к мавзолею Африкана. И по этому‑то проходу Ника приблизилась к приземистому, но тем не менее величественному сооружению.

Лыцкие Чудотворцы (все Политбюро в полном составе) стояли на первой ступеньке. На третьей, вознесшись над остальными, стоял один Порфирий. Выше, по сторонам от прямоугольного, заполненного чернотой проема, располагались только замершие навытяжку часовые.

Обеими руками Ника воздела икону – и тут произошло то, о чем жители православного социалистического Лыцка долго еще будут впоследствии рассказывать внукам и правнукам.

Негромкий, но мощный вздох прокатился над толпой, и трудно было сказать: сама ли толпа ахнула, или же все‑таки звук этот донесся из мавзолея. Затем в наступившей тишине послышались шаркающие шаги, и из темноты проема косолапо ступила на свет Божий знакомая до слез сутулая грузная фигура, облаченная в старую просторную рясу с бурыми подпалинами… С недовольным видом внезапно разбуженного Африкан оглядел простирающуюся у ног бесконечную брусчатку голов…

Запоздало почуяв беду, Партиарх Порфирий обернулся – и, к ужасу своему, встретился глазами с протопарторгом. Страшная пауза длилась секунду, а то и две. Наконец сердце Партиарха не выдержало – и он черной тряпкой опал на свежеуложенные мраморные плиты…

Толпа взревела. Агент баклужинской разведки, следивший за происходящим с крыши одного из домов, торопливо набрал номер сотовика, хитро приконтаченного к взрывному устройству. Рев людской был настолько оглушителен, что грохота не услышали. Медленно и беззвучно мавзолей за спиной протопарторга как бы провалился сам в себя.

В недоумении Африкан посмотрел на тело Порфирия, потом – на часового. Часовой стоял без сознания… Перевел взгляд на Нику. Та шла прямо на воскресшего протопарторга, протягивая чудотворный образ.

Он принял икону – и в этот миг не только ясновидцы, но даже простые избиратели узрели, как возникло и взмыло до небес зыбкое золотисто‑алое сияние. Благодать помножилась на благодать, аура – на ауру…

Вне всякого сомнения, это была самая блестящая операция баклужинских спецслужб, проведенная за границей.

    

Хотя, если вдуматься, в чем их заслуга‑то?.. Произошло неизбежное. После сговора с блоком НАТО Партиарх Порфирий сам напросился на роль Бориса Годунова. Шепотки о том, что из‑под развалин «Ограбанка» извлекли вовсе не Африкана, а какое‑то совершенно постороннее тело (зря, что ли, урну хоронили вместо мумии!), поползли еще во время траурной церемонии. Заставляла задуматься и поспешность погребения… Словом, народ уже тогда был морально готов ко второму пришествию протопарторга. А когда народ бывает готов к чему‑нибудь морально, это что‑нибудь неминуемо сбывается.

Даже если бы Африкан не встретился с Глебом Портнягиным и не воспользовался помощью баклужинской контрразведки, аура так или иначе налилась бы вскоре алым сиянием и погнала его в Лыцк все с той же иконой в руках…

Кое‑кто скажет: ну а если бы Анчутка промахнулся, метнув барабашкой в убийцу? Если бы, короче, застрелили Африкана?.. Да воскрес бы как миленький!.. Коли верит народ, что Африкан жив, – стало быть, жив. И не фиг тут мудрствовать!..

Ладно. Предположим: убили – и не воскрес! Все равно ведь тут же найдется кто‑нибудь похожий! Или даже непохожий – такое тоже бывало… По большому счету: разница‑то в чем?.. Лжедимитрий Второй действовал нисколько не хуже Лжедимитрия Первого…

Обыватель, разумеется, ужаснется, ахнет: «Как это никакой разницы? Человека‑то – нет!» Но на то он и обыватель, чтобы сходить с ума по пустякам и задавать совершенно вздорные вопросы. Ну, скажем: «Почему должен погибнуть обязательно я?..» И никак его не убедишь взглянуть на это дело с государственной точки зрения…

Да, но если все прекрасно осуществилось бы само собой, то зачем понадобились Выверзневу эти лишние хлопоты: вводить в действие Нику, взрывать мавзолей?.. То есть как это «зачем»? Как это «зачем»?.. А звание генерал‑майора?.. А кресло шефа баклужинской контрразведки?.. Поймите вы наконец: свержение Партиарха Порфирия было лишь средством! А истинной‑то целью операции, как ни крути, было свержение Толь Толича!..

    

Африкан не обманул подельника. Да он и не собирался его обманывать. Очередная беседа Глеба Портнягина со специальной комиссией ООН должна была произойти в десять утра в кленовом зале Президентского Дворца. Полдевятого протопарторг прибыл с иконой на заброшенный комплекс ПВО. Из шести изделий лишь одно – хотя бы в общих чертах – напоминало ракету. Его‑то и взгромоздили на пусковую установку, и отступив, сокрушенно покачали головами. Особенно удручающе смотрелись дыры в обшивке – результат прошлогодних учений, когда сгоряча пытались перегрузить изделие, не дождавшись полной остановки гироскопов. Бешеные волчки выскочили наружу и наделали много бед, прежде чем армейский митрозамполит сообразил смирить их молитвой…

Выбирать, однако, не приходилось… Да и время поджимало. Разом и кропили, и освящали, и красили… Понятно, что без накладок не обошлось: заодно освятили художника‑шрифтовика, что ползал по корпусу изделия, нанося на него надпись: «Лыцк – не сломить!» Закончив работу, бедолага сломал кисточку, опрокинул краски – и ушел в монастырь. А двое прапорщиков, опрометчиво сунувшихся под кропило, тут же, не сходя с места, покаялись в лихоимстве и потребовали над собой трибунала…

К десяти подготовка была закончена. Африкан вынул трубку сотового телефона и набрал номер Глеба.

– У меня все готово… Пускать?

– Талан на гайтан… – растроганно отозвался Президент, и у протопарторга защемило сердце… Повеяло юностью. Именно эти слова произнес Глеб Портнягин той давней весной, когда они вдвоем остановились в нерешительности перед железными дверьми продовольственного склада… Ровно в десять был произведен пуск изделия. Понятно, что в обычных условиях далеко бы оно не улетело… Но в данном случае слишком многие были заинтересованы в удачном старте. Осененная благодатью и направляемая с земли идеологически, ракета покувыркалась со свистом и грохотом в воздухе, затем выровнялась и стремительно ушла в сторону Баклужино… Над Чумахлинкой, черт его знает с чего, вырубился жидкостный реактивный двигатель. Либо забилась какая‑нибудь трубка, либо кончилось топливо, а может, иссякла благодать…

Но это уже было несущественно… Серебристую, остроносую, оперенную палочку эстафеты дружно приняла вся Лига Колдунов. Подхваченный коллективным заклинанием неслыханной мощи, очарованный реактивный снаряд, при полном отсутствии бортовых приборов, узрел цель и ринулся к ней неведомо на чем…

Как и предсказывал вчера Глеб Портнягин, угодил он точно в шпиль. Попадание было исключительным. Пронзив перекрытия, ракета с грохотом просунула рыло прямиком в кленовый зал, словно бы желая полюбопытствовать: «А чем это вы здесь, господа хорошие, занимаетесь?» Взрываться в ней, разумеется, было нечему, и все‑таки без жертв не обошлось. Мистера Джима Кроу (того самого негра преклонных годов) ударило куском штукатурки с потолка, а у длиннозубого англосакса, как это принято у них за границей, отшибло память…

И самое главное – на любопытном носу ракеты, начертанное крупными алыми буквами, пылало гордое слово: «Лыцк…» Остального можно было не читать…

    

Мир содрогнулся. Десантный вертолетоносец «Тарава» вновь вошел в Щучий Проран. Блок НАТО заявил, что намерен нанести ракетно‑бомбовый удар по Лыцку немедленно – благо разведка целей была проведена заранее. Все же предъявили для приличия очередной ультиматум. В ответ Партиарх Всего Лыцка Африкан, сменивший скончавшегося от острой сердечной недостаточности Порфирия, с присущей ему дерзостью заявил, что сам выйдет навстречу поганой палубной авиации США. Чтобы легче было целиться…

В Лыцке, как, впрочем, и в Баклужино, объявили повышенную боевую готовность, разослали повестки рядовым и офицерам запаса. В Чумахле срочно подняли по тревоге силы гражданской обороны и привели в исполнение давнюю угрозу относительно мобилизации домовых.

Старший лейтенант Павел Обрушин (для друзей и начальства – просто Павлик) был срочно откомандирован в Чумахлу – как крупный специалист по домовым, коловертышам и прочей городской нечисти. Угрюмый и долговязый, он сидел на положенной набок табуретке посреди актового зала, откуда вынесли зачем‑то всю мебель, и проводил инструктаж:

– Значит, повторяю… Американцы объявили, что ровно в три часа начинают бомбардировку Лыцка. Но!.. Повторяю, но!.. Возможно, что это – умышленная дезинформация… То есть бомбардировка может начаться на час раньше, на час позже, а может и не начаться вообще… Пусть это вас не огорчает и не радует… Рано или поздно она начнется… Не сегодня – так завтра…

Разношерстные чумахлинские домовые смирно сидели на корточках вокруг инструктора. Слушали, затаив дыхание, и боязливо лупали глазенками.

– Ваша задача… Разойтись по домам и быть там предельно внимательными… Предельно!.. Если вдруг почувствуете, что вашему дому грозит опасность (в данном случае разрушение), немедленно известите хозяев и старшего по званию. Ни в коем случае не пытайтесь своими силами сбить крылатую ракету с курса или отразить ее каким‑либо другим способом. Даже если это у вас получится, ракета наверняка попадет в дом соседа, откуда мы уже эвакуировать жильцов просто не успеем… Что?.. Вопрос?.. Кто там ручонку тянет?..

Из пушистой толпы встал невзрачный лопоухий трехцветка, с которым старший лейтенант беседовал вчера утром относительно Африкана, и, запинаясь, спросил:

– А… почему американцы будут нас… бомбить?..

– Повторяю… – процедил Павлик. – Для особо тупых… Бомбить нас американцы не будут… Они будут бомбить Лыцк… Но!.. Крылатая ракета, хотя и считается весьма высокоточным оружием, все равно может случайно… Понимаете? Случайно!.. промахнуться и угодить не туда…

– А… почему она так… может?..

– Да потому что ладан гремлинам не фиг было продавать!.. – не выдержав, рявкнул Павлик. – Наркобароны хреновы!..

    

Закончив инструктаж и распустив мобилизованную нечисть по домам, старший лейтенант Павел Обрушин поднялся с табуретки, поставил ее как следует и, подойдя к распахнутому настежь окну, оперся на подоконник. Актовый зал штаба гражданской обороны располагался на четвертом этаже, и вид с этой высоты открывался широкий. Внизу из зелени садов выступали крыши частного сектора. Чуть поодаль лежали пыльные развалины двух окраинных кварталов, подвергнутых недавно лыцкими варварами жестокому артобстрелу… Еще дальше сверкала и ершилась Чумахлинка, а на том ее берегу… Павлик выпрямился и досадливо мотнул головой – как бы стряхивая комара, умыслившего сесть на правое ухо.

На том берегу чешуйчато сверкающей Чумахлинки шевелилась огромная толпа. Но даже не это поразило Павлика. Выпускник колледжа имени Ефрема Нехорошева, дипломированный колдун, он ясно различал взмывающее в зенит зыбкое ало‑золотое сияние, осеняющее народ. Коллективная аура… Такое явление обычно возникает во время молебнов, митингов, погромов и прочих массовых проявлений единомыслия. На погром не похоже. Стало быть, либо митинг, либо молебен…

Средоточие сияния, несомненно, приходилось на грузного невысокого человека в просторной рясе, стоящего впереди всех с иконой в руках… Вот оно что! Значит, не шутил Африкан, когда заявил, что сам выйдет навстречу крылатым ракетам. Фанатик – он и есть фанатик!.. (Павлик был возмущен до глубины души.) Людей‑то зачем привел? Сколько их там? Тысяч десять? Нет, больше… Двадцать, тридцать… И все почему‑то с разинутыми ртами… Поют, что ли?..

Павлик торопливо пробормотал заклинание и прислушался.

Кипит наш разум возмущенный… – пели на том берегу.

Ну, естественно… Кстати, ало‑золотистая вздымающаяся до небес аура и впрямь вскипала благородной яростью, раскаляясь кое‑где добела…

Уловив краем глаза движение по эту сторону Чумахлинки, Павлик заставил себя оторваться от завораживающего зрелища и взглянул на шоссе. Там в направлении блокпоста на приличной скорости шли две машины: черный лимузин и чуть по‑отставший джип с охраной. Неужели Президент?.. Куда это его понесло?..

Додумать Павлик так и не успел… Лежащая в развалинах окраина Чумахлы вспучилась грязным облаком, а долю секунды спустя пришла громоподобная ударная волна. Ладно еще окно, у которого стоял инструктор, было распахнуто – в двух соседних вылетели стекла. Сады взбурлили, с одной из крыш сдуло пару листов шифера. Воздух потемнел от взметнувшегося с земли сора…

Остается лишь поражаться, насколько грамотно старший лейтенант Обрушин провел инструктаж… Бомбардировка Лыцка началась раньше назначенного срока и именно с промаха.

    

Как только Портнягину доложили, что на противоположном берегу Чумахлинки собралась неслыханно огромная толпа, он тотчас прервал экстренное заседание Лиги Колдунов и, не теряя ни минуты, выехал к месту грядущих событий. Зачем?.. А в самом деле – зачем? Что за нужда? Все счеты были сведены, итоги подбиты. Африкан честно запустил ракету по его дворцу, а больше никто ни о чем не договаривался…

Искать разумные объяснения этой странной эскападе Глеба Портнягина бесполезно. Потому что единственной ее причиной был страх. Страх за кореша…

Неужели у него и впрямь хватило глупости выйти навстречу палубной авиации США? На что же он рассчитывает? На то, что в толпу стрелять не будут?.. Ну разумеется, не будут!.. Будут стрелять в Африкана, а за остальных потом в крайнем случае извинятся…

На повороте к блокпосту Президент приказал остановить машину и с несвойственной себе поспешностью выбрался наружу. И именно в этот миг крылатая ракета угодила в руины частного сектора…

– Глеб Кондратьич! – цепляясь за рукав пиджака, истошно, по‑бабьи заголосил референт. – Нельзя вам здесь быть!.. Опасно!..

Движением локтя Портнягин стряхнул его с рукава, но сзади уже набегали мордовороты из охраны… Пришлось обездвижить всех одним заклинанием.

На округу тем временем лег тяжкий шепелявый гул турбин. Над поймой, содрогая и морщиня гладь заливных лугов, хищно и лениво разворачивалось «крыло» американских самолетов.

Убийцы!.. Портнягин ненавидел их. Ненавидел эти акульи оскаленные рыла, эти черно‑желтые стабилизаторы, ненавидел сиплый тупой звук двигателей… Ибо там, на левом берегу Чумахлинки, среди огромной вдохновенно поющей толпы стоял с иконой в руках единственный близкий ему человек… – Заклятие… – вкрадчиво шепнул некий внутренний голос (возможно, болтунец). – Наложи на них заклятие… Ты глава Лиги…

Какой соблазн!

«С ума сошел? – мысленно прикрикнул Президент. – Тут же все выплывет наружу!..»

– Ты про черные ящики?.. – глумливо осведомился все тот же шепоток.

«Я про гремлинов! Ящик, допустим, смолчит, но гремлины‑то молчать не станут!..»

Портнягин не выдержал и зажмурился, но даже это ему не помогло. Вспышка в небе на миг затмила солнце. Веки как бы истаяли, став желто‑розовыми и почти прозрачными. А потом по округе словно хватили огромным тугим кулаком‑ блуп!.. Звук был настолько плотен и упруг, что воспринимался чуть ли не осязательно.

Глеб сделал над собой усилие и открыл глаза, нечаянно подгадав мгновение, когда в небе полыхнула еще пара таких же ослепительных вспышек – и по округе уже хватили не одним, а двумя кулаками сразу.

Осененная золотисто‑алым сиянием толпа на том берегу стояла невредимая. Зато в вышине над почерневшей Чумахлинкой вздувались несколько белых шаров с темными прожилками. Из густого молочного дыма, беспорядочно кувыркаясь, выплывали черные обломки. Это, не устояв перед чудотворной силой иконы и благородной яростью лыцкого народа, взрывались в воздухе штурмовики шестого флота США…

Президент стоял оцепенев.

– Дружище… – еле слышно выдохнул он.

На столь щедрую благодарность Глеб даже и не рассчитывал. Нет, не обломки – золотой дождь падал на Баклужино: займы, инвестиции, гуманитарная помощь… Вступление в НАТО, черт побери!..

И этот дурак еще собирался выйти в тираж! Чуть ли не сам в Гаагу просился!..

– Нет, дружище… – сдавленно произнес Глеб Портнягин, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. – Мы еще с тобой повоюем…

2000 г.

  

 

ЧУШЬ СОБАЧЬЯ

  

   Найденышу

Пси и человецы – Единое в свирепстве и уме.

Иван Бунин

  

    Возьмем, например, хоть такие простые вещи, как конура, арапник, цепь и намордник, – вещи, я думаю, всем вам, господа, небезызвестные?.. Предположим, что мы, собаки, со временем и додумаемся, как от них избавиться…

Александр Куприн

  

Вот вам, значится, Лыцк, град партийно‑православной формации… Вот вам, стал‑быть. и Баклужино, «закордонный прогнивший Запад», место, где темные силы злодействуют!.. А между ними – ни в тех, ни в этих – город Суслов, в котором – ВООБЩЕ НИ‑ЧЕ‑ГО! Ничего заметного хоть для мирового сообщества, хоть для отечественного общества, хоть и для черной нечисти. Одна Суслову и слава – Гильдия служебных псов, последних разумных и честных служак будущего нашего!

«Сказка – ложь, да в ней намек…» Читайте. Смейтесь. И – думайте!

Глава 1. СУКИН СЫН

   

С собаками в Капитолий не пускали.

Ратмир сидел на привязи рядом с шершавым бетонным столбом, время от времени пытаясь избавиться от намордника. Делал он это без особого старания. Давно уже ставшая привычной ременчатая снасть не причиняла ему особых неудобств – просто надо было хоть чем‑то себя занять. Утро выдалось душноватое, зато спокойное. Никто не толпился на асфальтовом пятачке и на полого восходящих ступенях, не требовал справедливости, не вздымал картонок с коряво начертанными лозунгами. Врождённое чутье подсказывало Ратмиру, что свора шумных двуногих существ если и сбежится сегодня к Капитолию, то позже – за полдень, в самую жару.

Людских скоплений Ратмир побаивался – и не без причины. Не далее как вчера на этом самом месте его старому знакомцу Рыжему Джерри рассекли ухо спекшимся комком земли, по твердости не уступавшим камню.

Несомненно, прискорбное это происшествие не на шутку встревожило собаковладельцев, поскольку лечить – еще дороже, чем держать. Во всяком случае, на привязи Ратмир пребывал в гордом одиночестве, что уже само по себе слегка тревожило. Пять машин у парапета – и никого рядом. Ни двуногих, ни четвероногих. Вдобавок хозяин, уходя, впервые предложил псу остаться в салоне, каковое предложение тот, естественно, с презрением отверг. Возможно, зря.

В безоблачном небе время от времени раздавалось некое громоподобное ворчание, на которое давно уже ни одна собака в городе внимания не обращала. Гремит – и пусть себе гремит.

– Кутька, фас! – послышался сзади звонкий детский голос.

Ратмир оставил в покое намордник и, приподняв брыластую морду, перекатил круглый коричневый глаз туда, где, отделенная от проезжей части узким тротуаром, лениво колыхалась за черной чугунной решеткой перистая листва акаций.

Возможно, озорной возглас был адресован вовсе не ему. Тем не менее возникло нехорошее предчувствие. Ратмир наморщил выпуклый лоб и, тихонько заскулив, уставился на высоченные дубовые двери – за ними недавно скрылся человек, которого пес чтил, как бога. И хотя хозяин каждый раз благополучно выходил из недр розовато‑белой громады с куполом и колоннами, беспокойство всегда терзало Ратмира до того самого мига, когда послышатся знакомые шаги, грубоватая сильная рука потреплет небрежно по холке, открепит поводок от столба, и единственный в мире голос прикажет негромко: «Ратмир! Место!» После чего можно будет, ни о чем уже не заботясь, метнуться стремглав в открытую дверцу машины и, повизгивая от радости, взгромоздиться на заднее сиденье.

Тяжелая дубовая дверь приоткрылась медленно и бесшумно, но к великому разочарованию Ратмира на крыльцо ступил всего‑навсего юный охранник с неподвижным хмурым лицом. Вытянул зубами сигарету из пачки, достал зажигалку, хотел прикурить – как вдруг увидел собаку. Замер. Затем, недобро прищурившись, двинулся вниз по ступеням.

Ратмир скучающе поглядел ему в глаза и с вызовом почесал за ухом. Охранников он не боялся. Рослые парни в пятнистой униформе, несмотря на такие грозные с виду резиновые палки у пояса, обычно опасности не представляли. Но этот был новенький. Вдруг его забыли предупредить, что зарегистрированных трогать нельзя!

Вскоре лицо юноши выразило легкую досаду – он наконец‑то заметил намордник, бляшку и поводок. Расслабился, прикурил – и, недовольный, вернулся к дубовой двери, возле которой стояла урна с государственным гербом.

Ратмир проводил пятнистую униформу надменным взглядом и подумал вдруг, что Джерри – при всех его достоинствах – пес, между нами говоря, скверный. Того и гляди выкрутит голову из ошейника да ударится в бега. Вроде и мастью взял, и экстерьером, а комком бросили – завизжал, закрутился, как последняя шавка. Ты пес! Умей за себя постоять! Рявкни, оскалься или вот, как сейчас, лениво поглядев в глаза, почешись с независимым видом…

Следует добавить, что первое знакомство Ратмира и Джерри ознаменовалось грандиозной дракой, в которой Джерри потерпел решительное поражение, что и позволяло теперь Ратмиру думать о своем бывшем противнике с ленивым превосходством.

Нехитрые собачьи мысли были прерваны частым шарканьем и отрывистым злым стуком палки. Со стороны «Будки» быстро приближался маленький ссохшийся старикашка в пыльно‑черном костюме, на лацкане которого тускло отсвечивали крестообразные и звездовидные регалии. То ли проскочит мимо, то ли привяжется.

В небе опять громыхнуло. Старикашка приостановился на миг и погрозил громыханию палкой. «Вредный», – безошибочно определил Ратмир, спешно принимаясь вылизываться. Главное в подобных случаях – держаться понеприметнее.

Стук и шарканье поравнялись с Ратмиром – и смолкли. Пес нехотя поднял голову. Плохо дело. Вредный старикан стоял перед ним, стискивая набалдашник с такой силой, что даже костяшки пальцев поголубели. Морщинистое личико била судорога.

– У, с‑собака! – с ненавистью произнес старикан и гневно ткнул палкой в асфальт.

Ратмир с надеждой взглянул на охранника. Тот погасил окурок о край герблёной урны и, как бы ничего не заметив, скрылся за тяжелой дубовой дверью. Сволочь!

– Для чего же я за родной Суслов кровь свою проливал? – рыдающе продолжал старикан. – Чтобы ты, кобель здоровый, перед бывшей Государственной Думой в наморднике сидел?!

Ратмир наморщил выпуклый лоб и виновато понурился. Ну, кобель… Ну, здоровый… Что ж теперь делать‑то? Всем нелегко: и вам, и нам.

Разжалобить старичишку, однако, не удалось.

– А морду‑то, морду наел! Поперек себя шире! – С этими словами престарелый орденоносец судорожно перехватил палку, словно собираясь отянуть наглую псину вдоль спины.

Пугнуть его, что ли?

Ратмир поднялся и, обнажив клыки, издал низкое горловое ворчание – наподобие того, что временами раздавалось с ясного неба. Старикашку отбросило к шеренге голубых елей – справа от крыльца. Даже на палку опереться забыл.

– Ты еще рычать? Сукин сын! – взвизгнул он, сам, видно, не сознавая двусмысленности оскорбления. Огляделся, ища комок земли поувесистей. Таковых под елями имелось превеликое множество. В панике Ратмир рванулся изо всех собачьих сил. Столб, к которому он был привязан, естественно, устоял, зато в машине хозяина включилось противоугонное устройство. Ошейник передавил горло, в глазах потемнело.

Но все же есть на свете собачье счастье. Снова отворилась тяжелая дубовая дверь – и на крыльцо Капитолия ступили трое: мужчина, обильно украшенный шрамами, высокий круглолицый юноша и (Ратмир задохнулся от радости) вальяжный лет сорока шатен с тронутыми инеем висками. Он!

Заслышав истошные вопли противоугонки, хозяин немедля обратил внимание, что верный его Ратмир стоит в напряженной позе, и, проследив направление собачьего взгляда, быстро оценил обстановку. Слегка изменил маршрут и, неспешно сойдя по ступеням несколько наискосок, оказался за спиной престарелого ненавистника городской фауны.

– Какие проблемы, отец?

Произнесено это было мягко, с участием, и все же старикан вздрогнул. Обернувшись, он к облегчению своему узрел перед собою отнюдь не тупорылого отморозка из Общества охраны животных (эти пощады не знают), а крупного интеллигентного мужчину, кажется, настроенного вполне благожелательно. Снова задохнулся от злости и не в силах выговорить ни слова потряс палкой в сторону Ратмира.

– Понимаю тебя, отец, понимаю… – Представительный незнакомец, благоухая импортным одеколоном и контрабандным коньяком, приобнял старичишку и продолжал интимно: – Ну вот скажи: кому это все мешало? Кому мешало единое, сильное Суслово? Тебе? Мне? Зачем нужно было все ломать по‑новой? Что, не было свободы у нас? Была… А теперь? Теперь беспредел! Ты со мной согласен, отец?..