Обычно домовые ночуют за печкой или, на худой конец, за радиатором батареи парового отопления. Но тут случай выдался особый. Устроиться на ночлег в покинутом и разоренном доме, где недавний уют был безжалостно растоптан самими людьми, представлялось Анчутке невозможным, почему он и пошел спать на чердак, где все оставалось – как до эвакуации. И, если не прислушиваться к выморочной тишине комнат, то рано или поздно пригрезится, что хозяева никуда не уезжали и что сам ты прижился здесь уже давно, а наверху заночевал просто так – скажем, прихоть нашла…
На заплетенном паутиной чердаке была в изобилии свалена мохнатая от пыли рухлядь: стул без ножки, грядушка пружинной кровати, велосипедная рама, ночной горшок… Чувствовалось, что домовой, обитавший здесь неделю назад и скорее всего бежавший вместе с жильцами, наверх заглядывал редко. Анчутка выгнал из‑под обломков кровати крупную хыку и разобрался с отбившимися от рук пауками, наловчившимися было плести сети против часовой стрелки, что, естественно, порождало слабые вихри отрицательной энергии. В утеплителе водились лярвы, но лезть под доски и всю ночь перебирать керамзитовые комочки Анчутка поленился. Напутлякал на всякий случай силовых линий перед слуховым окном, затем взбежал на стропило и повис на нем в своей излюбленной позе летучей мыши.
Внизу вздыхал и ворочался Африкан. Временами над пыльным дощатым полом вставало зыбкое алое сияние – аура чудотворца была настолько обширна, что не помещалась в комнате… Вот и славно. Значит, лярвы из утеплителя сами поразбегутся – ишь, зашуршали, засуетились!..
Если вдуматься, все складывалось не так уж и плохо… Границу Анчутка пересек удачно, ночует не где‑нибудь в канаве и даже не в шалашике, а под самой что ни на есть настоящей крышей. Что еще нужно беженцу для счастья!..
Вокруг дома пугливыми ватажками шастали мародеры, лениво шарили карманные фонарики ментов. Когда три местных жителя принялись откреплять наличники, Анчутка хотел их сперва пугнуть, а потом подумал: зачем?.. Все равно ведь он ночует на этом чердаке первый и последний раз. Пусть тащат…
– Да, правду говорят… – вполголоса сетовал под окном кто‑то из жуликов, увязывая снятые резные досочки воедино. – Малые детки – малые бедки, большие дети – большие беды. Вот вырастут – только тогда, пожалуй, и отдохнем…
– Ага… Жди… – уныло отвечали ему. – А вырастут – тоже: то отмазывай, то передачу носи… Слушай, может, еще перила прихватим?..
Дождавшись, когда калитка за ними закроется, Анчутка распушил плавающий поблизости сгусток положительной энергии и, с удовольствием в него закутавшись, принялся вспоминать, как ловко он сегодня гасил ментам их карманные фонарики… Снаружи накрапывало. Время от времени особо крупная капля срывалась с навеса и звонко падала в погнутую миску.
Внезапно Анчутка ощутил слабенький рывок силовой линии – и насторожился. Вскоре задергалась другая, третья… Кто‑то явно пытался проникнуть на чердак через слуховое окно. Анчутка приоткрыл глаз и слегка повернулся всем тельцем, по‑прежнему вися на коготках задних лапок. Опять мародеры, но только на этот раз не люди, а домовые… Гостей было двое: трехцветный короткошерстый и темно‑серый с подпалинками.
– Ну, какая зараза понапутала?.. – обиженно вопрошал короткошерстый, выбираясь из незримых нитей. Был он невелик ростиком и лопоух. – Нарочно, что ли?..
Серый с подпалинками (тоже плюгавенький, но не до такой степени) разочарованно озирал мохнатое от пыли чердачное чрево.
– Гля‑а… – протянул он. – Забрал!.. Куркуль!.. Я думал: забудет… Такой у него здесь визгун жил!.. На три голоса выл в трубе! В терцию, прикинь!..
Короткошерстый вдруг замер и склонил к пыльному дощатому настилу правый лопушок.
– Слышь, а кто это там внизу? – боязливо спросил он.
Оба прислушались. Внизу заскрипел топчан и послышался особенно тяжелый вздох Африкана.
– Бомж, наверно… – предположил тот, что покрупнее, с подпалинками. – Как бы его утром крышей не прибило! Может, пугнем?..
Анчутка не выдержал и хмыкнул:
– Ага! Пугни‑пугни… Он тебя, пожалуй, так пугнет, что не зарадуешься… Домовые подскочили, вздыбили шерстку и уставились на висящего вниз головой Анчутку. Затем опомнились и, быстро переглянувшись, двинулись к нему цепким крадущимся шажком, заходя с обеих сторон.
– Слышь, ты, дымчатый… – осторожно, почти жалобно начал лопоухий. – А ты чего это тут?..
– Живу, – нагло ответил Анчутка.
Домовые еще раз переглянулись.
– Слышь, дымчатый… – вкрадчиво продолжал лопоухий. – А ты вроде не из наших… И базар не тот, и висишь не так… Столичный, что ли? На понтах?
– Из Лыцка я, – не без гордости сообщил Анчутка.
Домовые приостановились.
– Прямо из самого Лыцка?.. – усомнился тот, что с подпалинками. – Да гонишь! Из Лыцка сейчас не выберешься – границу закрыли!.. – Тут он осекся и заморгал, потому что чердак озарился внезапно розовым сиянием. Видимо, Африкан там, внизу, перевалился на другой бок – и краешек алой ауры вновь пронизал настил.
– Слышь… А кто это у тебя там?.. – притушив голосок, пораженно осведомился мародер.
– А я знаю? – высокомерно обронил Анчутка. – Порфирия спроси…
Небрежно упомянутое всуе имя Лыцкого Партиарха произвело должное впечатление. По слухам Анчутке было известно, что беженцев из Лыцка баклужинские домовые не жалуют, но зато и побаиваются. Лыцкая группировка домовых контролировала почти два района столицы и часть Чумахлы, не гнушаясь вступать в сговор с домовладельцами и помогая им вытрясать квартплату из жильцов. Привыкши к экзорцизмам Порфирия, беженцы в гробу видели Глеба Портнягина с его демократически мягкими законами и творили, что хотели. Полный, короче, беспредел…
– А почему ты говоришь, что он меня пугнет? – мрачнея, спросил серый с подпалинками домовой, косясь на неструганые мохнатые доски настила. – Он кто вообще?..
– А ты глянь сходи, – посоветовал Анчутка. – Мне вот, например, одного взгляда хватило…
Серый хмыкнул и, скользнув в широкую щель между досками, исчез. Потом появился снова – очень испуганный.
– Ой… – только и смог вымолвить он. – С орденом… В рясе… Так вы что же… вместе, что ли?..
Ах, как хотелось Анчутке выложить все как есть, однако пора было прикусить язычок. Через государственную границу – по воде, аки посуху?.. На руках у Африкана?.. Нет, такого даже лыцкая диаспора не поймет…
– Да приблудился… – уклончиво молвил он. – Мне‑то что за дело? Спит – и пускай себе спит… Какой‑никакой, а жилец…
Оба домовых поймали себя на том, что смотрят на беженца, уважительно раззявив хлебальнички, и тут же возненавидели его за это окончательно.
– Ну и как там, в Лыцке? – недовольно посопев, спросил лопоухий.
Анчутка вздохнул.
– Плохо, – признался он. – Гоняют почем зря. Бывало, выберешь семью, поселишься… И только‑только уют наладишь – глядь, а соседи уже в инквизицию стукнули – из зависти… Ну и приезжают эти… комсобогомольцы…
– Кто‑кто? – попятившись, ужаснулся лопоухий.
– Коммунистический союз богобоязненной молодежи… – угрюмо расшифровал Анчутка. – Нагрянут бригадой, цитатники у них, пульверизаторы со святой водой… И давай изгонять!.. «Именем Пресвятой Революции, сгинь, – говорят, – вредное суеверие!..» В общем, хорошего мало…
– Ну, здесь, знаешь, тоже… – ревниво сказал серый. – В Лиге Колдунов вон законопроект выдвинули… О правах гражданства и призыве на действительную службу…
От изумления Анчутка едва не грянулся со стропила.
– Кого на службу?.. – ошалело переспросил он. – Домовых?!
– Да и домовых тоже… «Все на защиту демократии!» Нам‑то еще так‑сяк – в гражданскую оборону, а вот лешим хуже… Им ведь в погранвойска идти – межевыми. Водяных аж в начале мая забрили – Чумахлинку патрулируют…
– Ну, не все… – со знающим видом заметил лопоухий. – Донные пока уклоняются… Русло‑то еще не тралили…
И Анчутке живо припомнился водяной Хлюпало, в бритом виде сильно похожий на бежавшего в Аргентину Бормана…
– Причем лучше под первый призыв угодить, – озабоченно добавил серый с подпалинками. – А то потом дедовщина всякая начнется…
Анчутка висел вниз головой и моргал.
– Н‑не… – опасливо протянул он наконец. – Я тогда, пожалуй, тоже… уклонюсь…
– Ага!.. – Серый победно осклабился. – Уклонился один такой!.. А куда ж ты денешься? Загребут – и на комиссию!..
– А у меня правая ножка хромая! – нашелся Анчутка, – Пьяный поп кадилом огрел… при царском режиме…
Насчет хромоты он, понятно, приврал, но хромоту, в конце концов, можно было изобразить, тем более что и шрамик вот на коленочке остался… Домовые злорадно всхохотнули:
– Ты еще на плоскостопие сошлись!.. Ты кто? Гражданин? Гражданин! Ну так вперед и с песней! «Не плачь, кикимора!..»
– Да я ж еще не гражданин…
– Ну станешь!
Обмякший Анчутка свисал со стропила наподобие тряпочки. Замшевый лобик собран в гармошку. Домовые переглядывались с ухмылкой.
– А что вообще нужно… для гражданства?..
– У‑у, бра‑ат… – Тот, что покрупнее, с деланным сочувствием оглядел Анчутку и принялся сокрушенно качать головенкой и цокать язычком. – Ну, нам‑то, местным, проще: подал заявление – и все… и гражданин… А вот для таких, как ты, для беженцев… Кикимору‑мать триста раз проклянешь, пока гражданство выбьешь…
– А если не выбью? – в страхе спросил Анчутка.
– Ну и никаких тебе прав…
– Например!
– Н‑ну… голосовать не будешь…
Анчутка опешил и надолго замолчал, соображая, в чем тут подвох.
– А оно мне надо? – искренне спросил он наконец. – Ну не буду я голосовать… Зато в армию не пойду!
Домовые разом оборвали смех. На личиках – растерянность и обида. Нет, такого цинизма они даже от лыцкого беженца не ожидали.
– Ах ты, морда дезертирская… – изумленно и угрожающе начал серый с подпалинками, но не договорил – задохнулся от возмущения. – Это что же? Мы, значит, межу охранять, демократию отстаивать, а ты, змей, закосить решил?.. В нетях решил сказаться?.. Да я тебя сейчас…
– Тише ты… – испуганно прошипел лопоухий, вцепившись товарищу обеими лапками во вздыбленную на загривке шерстку. – Не шуми!.. Этого разбудишь… внизу…
– Не замай!.. – огрызнулся тот, сжимая кулачки и делая шажок к Анчутке. – Набежало вас тут, обезьян дымчатых, из‑за Чумахлы! Шагу уже ступить некуда!.. Тебя кто сюда звал?..
Анчутка разжал коготки и, кувыркнувшись через головенку, мягко пал на задние лапки. Конечно, с двумя противниками (пусть даже и плюгавенькими) в одиночку он бы не справился, но внизу, всхрапывая, ворочался Африкан, и это вселяло в беженца уверенность. Кроме того, у него было кое‑что для них припасено…
– Сгинь! Контр‑ра!.. – ликующе провозгласил Анчутка, сильно жалея, что не может увидеть себя со стороны.
Серый с подпалинками подавился, злобно выпучив и без того выпуклые глазенки. Лопоухий присел.
– Существуешь, вражина?.. – вдохновенно продолжал Анчутка. – Учению перечишь, жмара запечная?..
И тут что‑то произошло… Мохнатое от пыли нутро чердака крутнулось, дощатый настил вывернулся из‑под пяточек – и ополоумевший от ужаса домовичок стремглав полетел в жуткую непроглядную тьму…
В себя он пришел на краю выщербленного тротуара в каком‑то неведомом ему ночном переулке и лишь тогда сообразил, что стряслось. Видимо, они все‑таки разбудили Африкана, и тот спросонья послал их куда‑то очень‑очень далеко…
Да, но куда именно?.. Анчутка со страхом огляделся. Как всегда после изгнания словом, чувствовал он себя мерзко – будто брюшко изнутри с мылом вымыли. Фонари не горели, но кое‑где желтели низкие окошки частного сектора. Недавних супостатов поблизости не наблюдалось. Надо думать, рассеяло по дороге. Обоих…
Где же это он, однако? Кажется, даже и не в Чумахле. Вот и дождик уже не накрапывает… Ущербная однобокая луна, тусклая, как лампочка в подъезде, смутно прорисовывала перед домовичком тесный кривой переулок. Тихо ботала по древесной фене черная потрепанная листва, да невидимая мелкая собачонка тявкала тоненько и отрывисто – как в бутылку.
Внезапно в отдалении возник и разросся знакомый до дрожи звук: ритмично заклацало, застучало… Трамвай. Причем как бы выскочивший из‑под земли, поскольку минуту назад все было тихо. Анчутка обмер, сердчишко остановилось. Подземная линия трамвая имелась только в Лыцке (на метро у Партиархии не хватило средств). Станции, правда, были самые настоящие, облицованные мрамором, с электронными табло, со скульптурами в нишах и даже с коротенькими эскалаторами в одиннадцать ступенек… Лыцк, как известно, стоял на семи холмах, и поэтому идущий по кольцевому маршруту трамвай то выскакивал на поверхность, то снова нырял под землю…
Неужто Африкан снова зашвырнул его в Лыцк?.. Анчутка был уже готов опуститься на четвереньки и завыть на тусклую ущербную луну. Чудом пересечь границу, добраться до Чумахлы, обрести такого покровителя – и все зря? Постанывая, Анчутка двинулся вдоль штакетника… Не узнавая местности, он долго плутал по переулкам, как вдруг впереди из черной листвы вылупился желток светофора – и домовой остолбенел вторично.
В Лыцке светофоров не было. Да, но если это не Лыцк, то значит… Анчутка смотрел – и все никак не мог поверить своему счастью. Только теперь он вспомнил, что в Баклужино тоже недавно пустили подземный трамвай, поскольку обе столицы ни в чем не собирались уступать друг другу… Невидимкой Анчутка выскользнул на пустынный проспект, залитый прохладным светом белых ламп, и, пройдя вдоль стены розового трехэтажного здания, приостановился, недоумевая. Тротуары, кажется, были вымыты с мылом. Анчутка принюхался. Нет, все‑таки, наверное, со стиральным порошком… Живут же в Баклужино люди!.. Да и домовые, наверно, не хуже…
Впереди показался одинокий прохожий. Сзади – тоже. Вряд ли ясновидцы из Лиги Колдунов имели привычку прогуливаться по ночам пешком, и все же домовой, опасаясь быть замеченным, отступил за бетонную урну… Прохожие встретились как раз напротив Анчутки. Один из них (сухощавый старичок) вежливо приподнял светлую шляпу, явив розовый блестящий череп, окутанный прозрачным серебристым пушком.
– Добрый вечер, Николай Саныч… Прогуливаетесь?..
– Добрый, добрый… – сердечно отвечал ему шествующий навстречу статный моложавый красавец. – Вот вышел, знаете, воздухом подышать…
Прохожие разминулись. Анчутка был просто потрясен. Люди‑то, люди здесь какие! Душевные, вежливые… И домовичок едва не заплакал от умиления…
Уже забрезжил серый рассвет, когда Анчутка добрался до окраинного района, именуемого Лысой горой. Покатый холм был застроен пятиэтажками и, по слухам, контролировался лыцкими домовыми. К сожалению, из Лыцка Анчутка бежал внезапно, по настроению, даже не предупредив соседей, и это создавало теперь определенные сложности. К примеру, не к кому было обратиться и не на кого сослаться. Не на Африкана же, в конце‑то концов… Домовичок потоптался у заговоренной от лихих людей двери подъезда, однако внутрь войти не рискнул. Собственно, проникнуть сквозь дверное полотно труда бы ему не составило, но в подъезде пришельца наверняка заприметят коты (нашатырный запах кошачьей мочи ощущался даже на крылечке) и тут же донесут домовым…
Поэтому Анчутка предварительно решил провести небольшую разведку. Несмотря на деревенское происхождение, основную часть жизни он провел в городе и был неплохим стеноходцем… От людей прятаться в стенах, понятно, не имеет смысла (проще уж пройти невидимкой), а вот от своего брата домовичка по‑другому, пожалуй, и не скроешься.
В бледном рассветном небе натруженно басили турбины. Ты смотри!.. Рано просыпаются американцы – как в Лыцке… Анчутка еще раз оглядел серый фасад пятиэтажки.
Для начала стоило прогуляться по первому этажу. С трудом продавив тельце сквозь бетон капитальной стены, Анчутка свернул в тесный кирпичный простенок, где двигаться было не в пример легче… Жильцы еще спали. В кромешной темноте, нарушаемой только вспышками зазоров и полостей, оставленных нерадивыми строителями, он миновал еще два поворота, после чего ему показалось, что где‑то далеко‑далеко, на пределе слышимости, скользнул торопливый шепоток домовых… Но тут справа осторожно провернулся ключ в дверном замке – какая‑то ранняя пташка пыталась проникнуть в квартиру, не потревожив родных и близких. Однако родные и близкие были, как выяснилось, начеку. Немузыкально задребезжал занудный даже во гневе тенорок, взвилось в ответ склочное сопрано… Кирпичная стена искажала звуки, но, к сожалению, кое‑что разобрать все‑таки было можно.
– Вот откушу тебе, <неразборчиво>, нос, – словно бы гвоздем по стеклу скрежетал тенорок, – отсижу три года, но ты ж, <неразборчиво>, всю жизнь потом с протезом промаешься! В сырую погоду отваливаться будет!..
– Да?.. – заливалось в ответ сопрано. – Да?.. Это я‑то <неразборчиво>?.. Я?.. Да как у тебя язык повернулся?.. Да может, я потому и <неразборчиво>, что ты мне за это морду набил!..
Судя по относительной сдержанности высказываний, отношения выясняла молодая интеллигентная чета… Нет, все‑таки народ в Баклужино – не в пример культурнее… У лыцких бы уже мат шел сплошняком, без вкраплений… Хотя все равно неприятно… Вдобавок голосистые супруги окончательно заглушили далекий шепоток Анчуткиных сородичей – и беженец брезгливо передернул плечиками, что, кстати, учитывая сопротивление кирпичной стены, было не так‑то легко сделать. Как и всякий порядочный домовой, он не выносил житейских склок…
Поплутав по простенкам и едва не заблудившись впотьмах, Анчутка почти уже вышел на искомый шепоток, но тут кирпичи пронизала легкая дрожь – видимо, окончательно обнаглевший пилот прошел совсем уже низко. А тут еще слева из общего мрака, как назло, подкрался все тот же скандал:
– Сама уже не знает, что кому врать!..
– Это я‑то не знаю, что кому врать?..
Кажется, шепоток шел справа. Анчутка осторожно выставил наружу настороженное ушко… Все верно! Домовые находились в соседней квартире – точнее, в ванной комнате. Их было двое. Странно… Тут скандал за стеной, а им хоть бы хны…
– Что‑то копоть вроде какая‑то… неконкретная… – с сомнением бормотал один.
– Правильная копоть… – сипловато возражал другой, чем‑то шурша. – Прямиком из Лыцка…
– Через Чумахлу… – со смешком добавил первый.
Второй обиделся, не ответил. Потом оба, кажется, встали. Анчутка ударился в панику: померещилось, будто речь идет о нем («Из Лыцка…», «Через Чумахлу…»), и только‑только перевел дух, как почувствовал вдруг, что его не больно, но крепко берут за торчащее наружу ушко.
– И кто ж это у нас такой любознательный?.. – ласково осведомился сипловатый, извлекая Анчутку из стены за чуткий лопушок. – Н‑не понял… – озадаченно сказал он, узрев незнакомое смущенное личико – Ты кто, братан? Назовись…
Пришлось назваться и заодно объяснить, что он делал в простенке. Выручила дымчатая масть. Это ведь только местные разношерстки своих же баклужинских сплошь и рядом топят, а лыцкие друг за друга держатся крепко, тем более – на чужбине…
– А‑а, беженец… – смягчившись, протянул тот, что сомневался в качестве копоти (иными словами – ладана). – Мохнатый зверь на богатый двор?.. Ну как там, в Лыцке‑то?. Да садись, чего стоишь!..
Все трое присели на резиновый коврик. Сипловатый забил косяк и чиркнул позаимствованной на кухне спичкой. Почмокал, затягиваясь, и передал косячок товарищу. Анчутка хотел было приступить к жалостному рассказу, но тут как раз подкатила его очередь. Обижать хозяев не хотелось, так что пришлось тоже затянуться…
Внезапно сквозь дверь в ванную просунулась совершенно зверская дымчатая мордочка еще одного домового. Носопырка – раздута, глазенки от изумления и бешенства – тоже. Не иначе – старшой по масти…
– Вы что делаете?.. – испуганным шепотом рявкнул он. – Вконец оборзели?.. Ванная вся уже ладаном пропахла!.. – Присмотрелся – и чуть не плюнул. – И курить‑то, сявки, не умеют… – вконец расстроившись, молвил он. – Без затяжки надо облачко выдохнуть – и носиком, носиком его собирать…
Тут он заметил Анчутку – и осекся.
– А это еще что за зверь?
Анчутка отдал косячок и неловко поднялся с коврика.
– Да беженец он… – лениво пояснил кто‑то из сидящих.
Старшой прошел сквозь дверь целиком и остановился перед Анчуткой.
– Ну вы что? – с упреком обратился он к курильщикам. – Совсем уже, что ли?.. Не разобравшись, не проверив…
– Да дымчатый он, дымчатый… Чего проверять‑то?
– Дымчатый! – недовольно фыркнул тот. – Дымчатые, они тоже, знаешь, всякие бывают… – Сердито оглядел Анчутку и кивнул на дверь. – Пошли к Кормильчику…
Признанный авторитет лыцкой диаспоры в Баклужино, больше известный под кличкой Кормильчик, был крупным домовым нежно‑дымчатой масти, личико имел упитанное, угрюмое, а нрав, судя по всему, вредный да въедливый.
– Ладно, верю… – буркнул он, выспросив у Анчутки все подробности из жизни лыцкой нечисти. – Обитал, обитал ты на Коловратке… Если Марашку знаешь, значит, обитал…
Разговор происходил в одной из квартир четвертого этажа, где вот‑вот должна была случиться плановая разборка с некой злостной неплательщицей. Кроме развалившегося по‑хозяйски в мягком кресле Кормильчика и потупившегося беженца, в комнате еще присутствовали два смешливых бойца, с которыми Анчутка недавно подкуривал ладан. Один из них держал за шкирку то и дело пытающегося вырваться буйного рукастого барабашку.
– Нет, ну это ладно, это ладно, братан… – задумчиво продолжал Кормильчик, снова удостаивая Анчутку благосклонным взглядом. – Ну а границу‑то, границу ты как переходил?..
И успокоившийся было Анчутка осознал с тоской, что тут‑то его и начнут припирать к стенке.
– Контрабандист переправил… – грустно соврал он, вильнув глазенками. – Или браконьер…
– Кликуху, кликуху назови…
– Да я не спросил…
– Ну а какой он из себя, какой?..
– Здоровый такой… – начал неуверенно плести Анчутка. – С кулаками…
– Знаю… – сказал Кормильчик, на мгновение перед этим призадумавшись. – Якорь у него кликуха. Якорь… Туда – с приворотным зельем, обратно – с ладаном…
Тем временем отворилась входная дверь – вернулась квартиросъемщица. Слышно было, как она сбрасывает в прихожей туфли и, отдуваясь, тащит на кухню что‑то увесистое и неудобное. Затем последовало несколько секунд звонкой тишины – это хозяйка услышала голоса. Далее грохнуло, зазвенело – и в комнату со скалкой в руках ворвалась кряжистая особа женского пола. Окажись на месте домовых грабители, аминь бы настал всей банде. Даже огнестрельное оружие не помогло бы, поскольку по габаритам гражданочка в аккурат соответствовала дверному проему и уложить ее можно было разве что разрывной противослоновьей пулей.
Грабителей в помещении она, естественно, не обнаружила. Комната была пуста, а вот голоса продолжали звучать как ни в чем не бывало… Квартиросъемщица охнула, выронила скалку и опрометью кинулась к дверям – рисовать на притолоке кресты и звезды. Потом запустила ручищу в лифчик восьмого размера и выхватила ампулу со святой водой, надо полагать, лыцкого производства.
– Займись… – недовольно молвил Кормильчик.
Один из бойцов (тот, у кого руки не были заняты прозрачным загривком рвущегося в бой барабашки) вразвалочку приблизился к хозяйке и, поднявшись на цыпочки, выдернул ампулу из толстых пальцев.
– Во, дура!.. – подивился он, брезгливо разглядывая трофей. – Водичка‑то левая, из‑под крана… А ампула, гля, настоящая! «Выведем нечисть на чистую воду!..» В Чумахле небось разливали…
Уставив безумные глаза на плавающую в воздухе ампулу, хозяйка, тихо подвывая от ужаса, отступала к дверям. Затем налетела спиной на косяк и взвыла в полный голос…
– Спускай Барбоса… – буркнул Кормильчик. Второй боец направил исступленного барабашку в нужную сторону и закатил напутственный пинок. Тварь подпрыгнула, метнулась к серванту и упоенно принялась бедокурить. Со всхлипом распахнулись стеклянные створки, заныл, задребезжал хрусталь, забрякало серебро и всякий там прочий мельхиор… Из выскочившего нижнего ящика вспухло и заклубилось мучное облако. Квартиросъемщица, припадочно закатив глаза, оползала широкой спиной по косяку.
– Ладно… – сказал Кормильчик, вставая. – Дальше – по плану, по плану… Только ты… это… намекни потом, чтоб заплатила… А с домовладельцем – я уж сам…
Оправил нежно‑дымчатую шерстку и двинулся к выходу. Анчутка семенил следом. Вдвоем они прошли сквозь стену мимо железной двери и спустились по лестнице на третий этаж. Квартира хозяина дома, располагавшаяся в двух уровнях, заодно являлась и резиденцией самого Кормильчика. Прекрасно отделанная и наглухо замурованная от людей кладовка служила главарю баклужинской мафии апартаментами. Однако сейчас он направлялся не к себе, а прямиком в кабинет хозяина.
Домовладелец оказался молодым кадыкастым человеком с восковыми хрящеватыми ушами. Кормильчик неспешно расселся в кресле для посетителей и, строго взглянув на спутника, явил себя людскому взору. Что касается Анчутки, то он прекрасно понял намек и остался незрим.
Увидев внезапно возникшего в кресле Кормильчика, хозяин вздрогнул, но тут же расплылся в неискренней выжидательной улыбке.
– Ну, с этой… из восемнадцатой… разбираемся… – небрежно обронил нежно‑дымчатый главарь. – Завтра заплатит.
Домовладелец просиял, но тут Кормильчик поднял на него выпуклые задумчивые глазенки – и улыбка увяла.
– Когда евроремонт делать будем?.. – тихо осведомился Кормильчик.
Хозяин обмяк, расстроился.
– Может, афро?.. – жалко скривясь, с надеждой спросил он. – Доллар подпрыгнул…
Все так же неторопливо и обстоятельно Кормильчик оперся на один из подлокотников и встал на сиденье во весь ростик.
– Не понял… – проникновенно вымолвил он, сопроводив слова распальцовочкой. – Какой доллар?.. Братве нужен комфорт… Уют, чистота, покой и миска сливок по утрам… Рыночных, понял? А не магазинных!..
Домовладелец судорожно двигал кадыком и с тоской смотрел на раскинутые веером нежные замшевые пальчики.
– Н‑ну… хорошо… Только бы вот… квартплату бы еще приподнять… чуть‑чуть…
– Без проблем, – надменно изронил глава мафии. – Ну а конвертик, конвертик?.. Приготовил?..
– Завтра будет… – вконец охрипнув, выдавил бедолага домовладелец.
– Последний срок, – назидательно напомнил Кормильчик. – Дальше Батяня счетчик включает…
Батяней лыцкие домовые уважительно именовали меж собой подполковника контрразведки Николая Выверзнева, взимавшего умеренную, но постоянную дань с диаспоры и потому глядевшего сквозь пальцы на многие проделки дымчатых…
Разобравшись с домовладельцем, Кормильчик велел Анчутке пройти за ним в кабинет и там продолжить разговор по душам. Проникнув сквозь стену в замурованную кладовку, они застали внутри старшого по масти, того самого, что давеча накинулся на курильщиков в ванной.
– Лахудрик приходил… – отрапортовал он Кормильчику. – Этот… гороховый…
– И чего он?.. – вяло спросил главарь.
– Заказ предлагал… Проспект Ефрема Нехорошева двадцать один… Ну, угол Нехорошева и Нострадамуса…
Кормильчик медленно повернулся к домовому. Тот прыснул.
– Спрашиваю его: «Квартира десять, что ли?» – прикрывая ротик ладошкой, продолжал старшой. – А он говорит: «Ага…» Ну и послал я его… к Порфирию… А то мы тут про Нику ни разу не слышали!.. Сами пусть, короче, разбираются…
Кормильчик расслабился.
– Это ладно, ладно… А кроме заказа?.. Домовой взглянул на Анчутку, моргнул – и вдруг замер, как бы о чем‑то с испугом припомнив. Опасливо косясь на беженца, он увлек Кормильчика в угол, где принялся что‑то ему нашептывать на ухо. Главарь слушал и хмурился. Потом поднял на Анчутку исполненные внезапного интереса глазенки.
– Братан, братан… – с недоумением молвил он. – А ну‑ка скажи еще раз… Когда ты переправлялся?..
– Вчера вечером… – отступая, пролепетал Анчутка.
– Это когда заставу в ружье подняли?..
Анчутка пошевелил непослушными губешками, но горлышко его смогло издать лишь слабенькое мелодичное сипение…
– Бра‑та‑ан… – Кормильчик был искренне огорчен. – Ну ты так все складно говорил… Я тебе почти поверил…
И Анчутка почуял нутром, что пора убегать.
Глава 7
