Когда какая‑то зловредная мелюзга дерзнула пощекотать из‑под воды левую пятку, Африкан, достигший уже к тому времени середины Чумахлинки, ощутил легкий испуг. Ему представилось вдруг, что вот сейчас, именно в этот миг, Партиарх Порфирий, брезгливо поджав губы, вычеркивает его из списка чудотворцев – и холодная темная вода тут же расступается под босыми подошвами. А плавать Африкан и вправду не умел…
Хотя, конечно, не все так просто… Единым росчерком пера харизмы не лишишь. Пока толпа верит в своего избранника – тот не утонет ни при каких обстоятельствах. Даже когда слух об отставке достигнет людских ушей, поверят ему далеко не сразу. Должна пройти неделя, а то и две, прежде чем средства массовой информации убедят население, что народный любимец лишь прикидывался таковым. Однако и в этом случае наверняка останется какое‑то количество непереубежденных упрямцев. Разумеется, по воде при такой поддержке не прогуляешься, а вот чудо помельче можно и сотворить…
Потом с лыцкого берега полетели пули, и Африкану стало не до сомнений. Обозлившись, он проклял пулемет, а заодно и безымянного подводного щекотунчика…
Кстати, вскарабкаться на двухметровый обрыв по вымытым из грунта извивам толстых корней оказалось куда труднее, нежели пешком в шквалах прожекторного света пересечь при пулеметном огне разлившуюся Чумахлинку. На всякий случай протопарторг, выбравшись на сушу, сразу же отвел глаза прожектористам, и оба луча, потеряв нарушителя, слепо зашарили по берегу. От близости холодной воды поламывало суставы. Покряхтывая, опальный чудотворец присел на какую‑то корягу и бережно открепил от рясы приблудившегося домовичка.
– Ну вот… – протяжно молвил он. – Давай‑ка, друг Анчутка, для начала отдышимся…
Суматоха на мосту всполошила всю потустороннюю живность. Придремавшее в кроне вербы крупное аукало, одурев спросонок, вскинулось и огласило рощицу рублеными командами, тяжким буханьем сапог, собачьим лаем… Вне всякого сомнения, там, вдалеке, баклужинцы подняли заставу в ружье.
– Бежим!.. – вскрикнул ополоумевший от страха Анчутка.
Африкан неспешно повернулся к домовому и, вздернув пегие брови, оглядел его с головенки до пяточек. Честно сказать, он и сам не понимал до конца, что его побудило взять под покровительство эту мелкую пушистую нечисть. Ну что ж… Говорят, у каждого антисемита есть свой любимый еврей. Так почему бы протопарторгу Африкану не обзавестись любимчиком из домовых?..
Протопарторг насупился, снял с плеча висящие на шнурках ботинки и, как бы не слыша приближающегося шума, принялся обуваться. Порфирию о его бегстве, несомненно, уже доложили. А назавтра Партиарху станет известно и о нынешней пограничной заварухе. Еще день он будет колебаться, а потом… Кстати, а что потом? Как бы сам Африкан поступил на месте Порфирия? Во всяком случае, взять и объявить во всеуслышание ближайшего своего соратника беглецом и ренегатом он бы не решился…
Широкое лицо чудотворца было скорбно‑задумчиво. Вокруг примыкающей к обрыву лужайки металась незримая простому люду мелкая лесная погань: заблудилки, спотыкалки, толканчики… На саму лужайку даже и не совались – отпугивала алая аура Африкана. Просунулось в развилину стволов очумелое рыльце лешего. Хозяин рощицы испуганно повел круглыми бельмами, шевельнул вывороченными ноздрями – и сгинул. Анчутку он не приметил. Хотя будь домовичок один – нипочем бы ему не укрыться от приметливой родни…
Потом кто‑то по‑кабаньи проломился через кустарник и страшно скомандовал:
– Стой! Руки за голову!
Анчутка в ужасе схватил протопарторга за ногу, мешая шнуровать ботинок. Тот поднял голову и различил в двух шагах перед собой кряжистого отрока в каске и в бронежилете поверх пятнистого комбинезона. Потопал обутой ногой и недовольно кивнул в сторону чернеющей в сумерках осины. Пограничник тут же перенацелил автомат и, мягкой тяжелой поступью подойдя к дереву, уперся стволом в кору. Привычными движениями обыскал осину, нашарил сучок, нахмурился.
– Контрабанда?.. – недобро осведомился он. – А ну‑ка документы!.. Куда?! Руки за голову, я сказал!.. Сам достану…
Африкан принялся за второй ботинок. Пограничник с угрюмым сопеньем изучал в свете фонарика сорванный с дерева нежный молодой листок.
– Справка об освобождении?.. Мало того, что рецидивист, так ты еще и шпионов переправляешь?.. Говори, сука, где клиент! Где этот, в рясе?..
Потянуло легким ночным ветерком. Листва осины сбивчиво забормотала. Пограничник выслушал древесный лепет с тяжелым недоверием. Тем временем через кустарник проломился еще один пятнистый в бронежилете и, кинув быстрый взгляд в сторону товарища, проверяющего документы, устремился к берегу.
– Хлюпало! – с плаксивой угрозой в голосе взвыл он, склоняясь над обрывом. – Ну ты что ж ершей не ловишь, черт пучеглазый!.. Водяной, называется! Лыцку продался?..
Внизу плеснуло, зашуршал осыпающийся по крутизне песок, заскрипели, затрещали вымытые из берега древесные корни. Кто‑то карабкался по круче. Вскоре на край ее легла лапа с перепонками, потом показалась жалобная лягушачья морда. Глаза – как волдыри.
– Ну да, не ловлю!.. – заныл в ответ речной житель. – Я его еще в нейтральных водах щекотать начал. Вот!.. – И, болезненно скривившись, бледный одутловатый Хлюпало (кстати, подозрительно похожий на скрывшегося от правосудия Бормана) предъявил скрюченный, сильно распухший палец, которым он, судя по всему, и пытался пощекотать нарушителя из‑под воды. – Тут же судорогой свело!..
Странные какие‑то пошли водяные: ни бороды, ни волос – так, какая‑то щетинка зеленоватая… Бритый он, что ли?..
Африкан притопнул туго зашнурованным ботинком и, кряхтя, поднялся с коряги. По всем прикидкам выходило, что статуса чудотворца его в ближайшие несколько дней лишить не посмеют…
– Лохи… – со вздохом подытожил он, не без ехидства оглядев собравшуюся на берегу компанию. – Пошли, Анчутка…
* * *
Ночь была чернее Африкановой рясы и с такими же бурыми подпалинами. По левую руку, надо полагать, лежали невидимые пруды: там гремел сатанинский хохот лягушек. Вдали звездной россыпью мерцала окраина Чумахлы (второго по величине города суверенной Республики Баклужино), а шагах в сорока желтели три окошка стоящего на отшибе домика. В их‑то сторону и направлялся неспешным уверенным шагом опальный протопарторг. Кстати, а почему окон три, когда должно быть два? Ах, это у него еще и дверь настежь распахнута… Не решающийся отстать Анчутка семенил рядом.
– Нельзя мне туда… – скулил он, отваживаясь время от времени легонько дернуть спутника за подол. – Домовой увидит, что мы вместе, братве расскажет… Свои же со свету сживут…
– А по‑другому и не бывает… – дружески утешил его Африкан. – Только, слышь, мнится мне, Анчутка, никакого уже домового там нет. Ни домового, ни дворового, ни чердачного.
Протопарторг отворил калитку. Три полотнища желтоватого света пересекали отцветающий сад. Безумствовала сирень. Анчутка повел ноздрями, повеселел и больше за подол не дергал. Видимо, понял, что Африкан прав: был домовой, да недавно съехал…
Переступив порожек, оба оказались в разоренной кухне, где за покрытым прожженной клеенкой колченогим столом сидел, пригорюнившись, сильно пьяный хозяин – волосатый до невозможности. Заслышав писк половицы под грузной стопой Африкана, он медленно поднял заросшее до глаз лицо и непонимающе уставился на вошедших. Потряс всклокоченной головой – и снова уставился. Ошалело поскреб ногтями то место, где борода у него переходила в брови… Трезвел на глазах.
– Ну, здравствуй, Виталя… – задушевно молвил Африкан. – Узнаешь?.. Вот обещал вернуться – и вернулся…
– Ты… с ума сошел… – выговорил наконец хозяин.
– Ну, с ума‑то я, положим, сошел давно… – усмехнувшись, напомнил Африкан. – А вот в Лыцке чуть было не выздоровел. Ладно спохватился вовремя! Нет, думаю, пора в Баклужино. А то, глядишь, и впрямь за нормального принимать начнут…
Протопарторг покряхтел, потоптался, озираясь. Шеи у него, можно сказать, не было, поэтому приходилось Африкану разворачиваться всем корпусом. Сорванная занавеска, на полу – осколки, сор, клочья обоев. Над колченогим столом – светлый прямоугольник от снятой картины (от иконы пятно остается других очертаний и поменьше)… Мерзость запустения. Обычно жилье выглядит подобным образом после эвакуации.
– А что это у тебя такой бардак? – озадаченно спросил гость. – И дверь – настежь… Разводишься, что ли?..
– Зачем пришел?.. – выдохнул хозяин, со страхом глядя на Африкана.
– Зачем? – Африкан еще раз огляделся, присел на шаткий табурет. – Хочу, Виталя, кое о чем народу напомнить… Хватит! Пожили вы тут тихо‑мирно при Глебе Портнягине… – Ожег темным взором из‑под насупленных пегих бровей. – Примкнешь?
Пористый нос Витали (единственный голый участок лица) стал крахмально‑бел. Безумные глаза остановились на початой бутылке. Судорожным движением Виталя ухватил ее за горлышко и попытался наполнить небольшой граненый стаканчик. Далее началось нечто странное и непонятное: водка с бульканьем покидала бутылку, а вот стакан оставался пустым. Вовремя сообразив, что рискует остаться вообще без спиртного, хозяин столь же судорожно отставил обе емкости на край стола.
– Что скажешь? – сурово спросил чудотворец.
Часто, по‑собачьи дыша, Виталя смотрел на протопарторга. Наконец отвел глаза и замотал кудлатой головой.
– М‑м… н‑нет… – промычал он, будто от боли. – Н‑не проси… Завязал я с политикой… Полгода уже как завязал… Партбилет сжег, икону спрятал, орден – тоже… Зря ты пришел, Никодим… У меня ведь жена, дети…
– Где? – хмуро поинтересовался Африкан, именуемый в данном случае Никодимом.
– Что – где?..
– Ну, жена, дети…
Хозяин очумело огляделся. Ни детей, ни супруги в пределах кухоньки не наблюдалось.
– А‑а… – понимающе протянул он. – Переехали… Ну а я уж завтра… с утра…
Потянулся к бутылке, но тут же отдернул руку и, опасливо взглянув на Африкана, вытер взмокшие ладони о рубаху.
– Ничего у тебя не выйдет… – хрипло предупредил он, вроде бы протрезвев окончательно. – Тогда не вышло, а уж теперь – тем более. Старики – пуганые все, а молодым идеи – до фени…
– А подполье?
Виталя скривился и махнул рукой:
– Распалось…
– Так сразу и распалось? – не поверил Африкан.
– Ну, не сразу, конечно… – с неохотой признал Виталя. – В позапрошлом году митинг вон в столице устроили… демонстрацию провели… с зеркалами…
– С зеркалами?..
– Н‑ну… чтобы сами все увидели… до чего их колдуны довели…
– Это, что ли, когда вас из водометов разгоняли?
Виталя заморгал, взметнул мохнатое личико.
– Из каких водометов? – ошалело переспросил он.
– В «Краснознаменном вертограде» статья была, – пояснил Африкан. – Водой поливали, дубинками чистили…
Слегка отшатнувшись, Виталя испуганно глядел на Африкана.
– Не‑е… – растерянно сказал он наконец. – Все честь по чести: митинг санкционированный, демонстрация – тоже…
– А кто санкцию давал? – желчно осведомился Африкан. – Сам небось Глеб Портнягин?
Виталя ссутулился и уронил голову на грудь.
– Дожили… – с горечью сказал Африкан. – У поганого колдуна разрешение клянчить… Причем на что! На проявление народного гнева… Эх!..
Замолчал, потом вдруг протянул по‑хозяйски растопыренную пятерню через стол, взял бутылку, осмотрел неодобрительно… С яркой этикетки на него глумливо воззрился козлобородый старик. «Nehorosheff. Водка высшего качества. Розлито и заряжено там‑то и там‑то… Остерегайтесь подделки…»
– Ну а со стороны колдунов провокации‑то хоть были?.. – с надеждой спросил Африкан, возвращая бутылку на стол. – Во время митинга…
– Да нас менты охраняли… – виновато сказал Виталя. – Нет, ну были, конечно… – тут же поспешил исправиться он. – Ведьмы баклужинские порчу навести хотели…
– И что?
– Тут же их и загребли… У двоих лицензию отобрали на год… Ворожить можно, а все остальное – нельзя… Вот с тех пор вроде больше акций не проводилось…
Последовало тягостное продолжительное молчание.
– Та‑ак… – протянул наконец Африкан. – Порадовал… Ну а вожаки? Тоже врассыпную?
– А Бог их знает… – с тоской сказал Виталя. – Клим вроде в коммерцию подался, а Панкрат и вовсе – в теневики.
– То есть экспроприацию все же проводит? – встрепенулся Африкан.
– Да проводить‑то – проводит… – уныло откликнулся хозяин. – Банк вот взял, говорят, на прошлой неделе… Но ведь это он так уже, без политики…
Устыдился – и смолк.
– Эх, Виталя, Виталя… – с упреком сказал Африкан. – Такое подполье вам оставил, а вы…
Хозяин всхлипнул.
– Да ты посмотри на меня! – жалобно вскричал он. – Ты посмотри! Ну какой из меня подпольщик? Да! Опустился! Да!.. Телевизор не смотрю, радио не слушаю, газет не читаю… Вон, видишь? – Виталя не глядя ткнул пальцем в репродуктор с болтающимся обрывком провода. – Не тот я уже, Никодим, не тот… Да и ты тоже…
Африкан вздрогнул и медленно повернулся к хозяину. Виталя поперхнулся.
– Н‑ну… сам вон уже с нечистой силой знаешься… – шепотом пояснил он, робко указав наслезенными глазами на попятившегося Анчутку. В присутствии Африкана тот не посмел стать невидимым и лишь плотнее вжался в угол.
Некоторое время оба смотрели на домового.
– А что ж?.. – глухо, с остановками заговорил Африкан. – Для святого дела и нечисть сгодится… Честных людей, я гляжу, не осталось – значит будем с домовыми работать…
Виталя вскинул затравленные глаза и, ощерив руины зубов, с треском рванул ворот рубахи.
– Не трави душу, Никодим… – сипло взмолился он. – Замолчи!..
Африкан встал. Широкое лицо его набрякло, потемнело.
– Если я сейчас замолчу, – с трудом одолевая каждое слово, выговорил он, – камни возопиют… Да что там камни!
Неистово махнул рукой – и в сломанном репродукторе что‑то треснуло, зашуршало, а в следующий миг в мертвый динамик непостижимым образом прорвалась вечерняя передача Лыцкого радио. Звенящий детский голос декламировал самозабвенно:
Когда Христос был маленький,
С курчавой головой…
– Не смей!.. – Виталя вскочил, кинулся к репродуктору. Сорвав со стены, с маху метнул об пол и с хрустом раздавил каблуком…
Он тоже бегал в валенках
По горке ледяной… – как ни в чем не бывало продолжал ликовать расплющенный в лепешку динамик.
Виталя взвыл, схватил репродуктор и, вылетев в открытую настежь дверь, кинулся к колодцу.
В просторы иудейские
Зашвыривал снежки… – прозвенело напоследок. Далее послышался гулкий всплеск – и все стихло. Затем в проеме, пошатываясь, возник Виталя. Даже сквозь обильную волосатость заметно было, что лицо у него – искаженное.
– Уходи… – обессиленно выдохнул он. Набычась, протопарторг двинулся к двери. Анчутка метнулся за ним. Оказавшись на пороге, Африкан плюнул и, не стесняясь хозяина, отряс прах с высоких солдатских ботинок.
– Именем революции, – процедил он. – Лежать этому дому в развалинах… Оставшийся в одиночестве хозяин проклятого жилья нагнулся над продырявленным порожком. Гневный плевок протопарторга прожег кирпичи насквозь. Виталя издал слабый стон и побрел к столу. Хотел вылить остатки зелья в стаканчик – как вдруг замер, припомнив, видать, о том, что стряслось минут пять назад, и на всякий случай допил водку прямо из горлышка.
– В развалинах, в развалинах… – горестно передразнил он, роняя бутылку на пол. – А то я сам не знаю, что завтра ломать придут!..
* * *
– Ну что, друг Анчутка? – задумчиво молвил Африкан. – Где ночевать‑то будем? По‑партизански или в Чумахле ночлега попросим?..
Домовой беспомощно завертел пушистой головенкой. Слева чернел лесок, справа дробно сияла в ночи окраина Чумахлы.
– Да ты не бойся… – успокоил Африкан своего пугливого спутника. – Никто тебя братве не заложит… Если какая нечисть в хате – я ее в два счета выставлю… Скажу: «Сгинь!» – и сгинет…
Услышав страшное слово, Анчутка вздрогнул и сжался по привычке в комочек. Однако тут же сообразил, что произнесено оно было не в сердцах, добродушно и, стало быть, силы не возымеет. Глазенки домового вспыхнули.
– Сгинь! – повторил он в восторге. И, подумав, добавил злорадно: – Контр‑ра!..
Африкан хмыкнул и покачал большой выпуклой плешью.
– Ты гляди… – подивился он. – Ловко у тебя выходит! С ГПУ небось сотрудничал?
Анчутка потупился:
– С НКВД…
– Ну то‑то я смотрю…
Кажется, протопарторг хотел добавить еще пару ободряющих слов, но тут окраина Чумахлы – исчезла. Только что сияла рассыпчато, лучилась – и вдруг беззвучно канула во тьму.
– Свет, что ли, вырубили?.. – озадаченно пробормотал Африкан. – Прям как в Лыцке…
Однако чем ближе подходили они к Чумахле, тем яснее становилось обоим, что окраину погрузили во мрак с умыслом. Два квартала частного сектора патрулировались: ночь была буквально издырявлена карманными фонариками. В тесной улочке Африкану с Анчуткой встретились двое в милицейской форме. Не остановили, понятно, не окликнули, прошли мимо…
– У, ш‑шакалы… – приглушенно возмущался один из них. – Нет, ну я понимаю: выселили, оцепили… Но обесточивать‑то зачем? Специально для мародеров, что ли?..
– Так мародеры и обесточили, – ворчливо отвечал ему второй. – Перекусили провод – и готово дело…
– Починить, что ли, долго?
– Да они монтеру в чемоданчик смык‑траву подложили… – сквозь зубы пояснил более информированный. – Монтер на столб залез – и ни пассатижи не разожмет, ни кусачки… А пока за другим инструментом бегали, эти падлы еще с трех пролетов провода поснимали… Вздорожал алюминий… – с сокрушенным вздохом добавил он.
Африкан приостановился, нахмурился и долго смотрел вслед патрульным. Частный сектор был оставлен не только людьми, но и домовыми… Несомненно, затевалось нечто грандиозное, наверняка лично одобренное Президентом – и, стало быть, мерзопакостное… Впрочем, нет худа без добра: выбирай любой дом – и ночуй.
Пока добрались до первого перекрестка, столкнулись еще с тремя патрулями. Ободренный дружеским отношением Африкана, Анчутка расхулиганился и принялся гасить ментам фонарики – сажал батарейки, с наслаждением выпивая из них весь заряд.
– Ну ты это… – недовольно сказал ему наконец Африкан. – Не зарывайся, слышь?..
Анчутка тут же прижух, а вскоре им подвернулся домишко с относительно целыми стеклами, приглянувшийся обоим. То ли прежние хозяева были слишком зажиточны, то ли просто беспечны, но, съезжая, они оставили даже кое‑что из мебели. Лампочку – и ту поленились вывинтить. Съестного, правда, не обнаружилось, но ни Африкана, ни Анчутку это особо не расстроило. Домовому – и крошки довольно, а протопарторг после нелегального перехода границы – постился.
– Зажги!.. – азартно предложил Анчутка, тыча пальцем в лампочку, но Африкан лишь покачал головой.
– Зажечь‑то недолго… – молвил он. – Только ни к чему нам сейчас, Анчутка, лишние чудеса… Провода‑то обрезаны… Слышал, что менты говорили?.. Тут же на свет и сбегутся…
Анчутка покрутился еще немного в трех имеющихся комнатах, проверил все углы, побегал по стенам, по потолку, и наконец отправился спать на чердак. А Африкан влез на скрипучий топчан и, подложив руку под голову, долго лежал, глядя в тяжком раздумье на смутно белеющий потолок…
Было над чем призадуматься…
* * *
Когда любимец народа и верный соратник вождя гибнет вдруг от руки убийцы, обыватель, конечно, вправе полагать, что виною всему враги. Во‑первых, ему так сказали. Во‑вторых, он и сам давно уже заподозрил, что по ту сторону баррикады собрались одни идиоты.
Ну а разве нет?
Мало того, что неосторожным террористическим актом эти, прости Господи, недоумки сильно повредили своей политической репутации, вызвали волну народного гнева, – они ведь, получается, еще и выполнили чужую работу! Бесплатно и в ущерб себе.
Представьте облегченный вздох вождя, на чье место нагло и откровенно метил покойный, представьте тихое ликование того, кто, в свою очередь, метил на место покойного…
Нет‑нет, всему есть предел, даже человеческому идиотизму. Враги‑то они – враги, но ведь не себе же!..
Короче, не будем заблуждаться. Мочат всегда свои. Причем на вождей покушения удаются куда реже, чем на соратников. Да оно и понятно: какой же дурак даст санкцию на собственный отстрел!
Именно в соратники угодил протопарторг Африкан после того, как Партиарх Всего Лыцка Порфирий, и раньше с тревогой следивший за подвигами лидера правых радикалов, приревновал его к народу и объявил в отместку своим преемником.
Жизнь Африкана повисла на волоске. Количество завистников умножилось настолько, что лучше бы протопарторга переехало самоходным орудием «фердинанд» с известной картины художника Леонтия Досюды!.. А вскоре в беседе с наркомом инквизиции Партиарх посоветовал усилить личную охрану соратника и сослался при этом на недавний дурной сон, о чем тут же стало известно Африкану.
Что это значит – можно было не объяснять… Теперь перед Никодимом Людским лежали три пути. Один уже был пройден когда‑то Троцким, второй – Кировым, третий – Че Геварой. Смерть пламенного протопарторга неминуемо бы свалили на баклужинских шпионов, но Африкана это не утешало ни в малейшей степени.
Во втором часу ночи пожаловали мародеры. Африкан слышал, как они шушукаются на крылечке и все никак не решатся войти.
– …нехорошее место… – придушенно сипел один. – Слышь, ладаном тянет…
– Ладан‑то откуда?..
– А хрен его знает! Может, с Чумахлинки нанесло… Тут до Лыцка рукой подать…
Переступить порог дома они так и не отважились. Осторожно открепили гвоздодером наличники – и сгинули.
Снаружи начинал накрапывать мелкий дождичек. Африкан уже задремывал, когда на чердаке поднялась некая загадочная возня, сопровождаемая писком домовых.
– Сгинь!.. Контр‑pa! – взвился угрожающий голосок.
Кажется, Анчутка нуждался в помощи. Судя по всему, на чердаке шла серьезная разборка.
– Изыди, нечистая сила!.. – сердито пробормотал Африкан – и возня наверху стихла.
Он сердито прислушался, потом поправил ботинки, служившие ему подушкой, и со скрипом перевалился на другой бок…
Выспаться Африкану, однако, так и не дали. В шестом часу утра страшный удар сотряс дом до бетонных блоков фундамента. С треском и грохотом полетели обломки белого кирпича и куски штукатурки. Происходящее напоминало бомбежку…
Африкан рывком сел на пошатнувшемся со вскриком топчане. На месте окна зияла огромная рваная брешь, в которой влажно синело промытое ночным дождем чистое утреннее небо. В косом потоке солнечного света лениво клубилась удушливая мутная пыль. Под растрескавшимся облупленным потолком качался на шнуре огрызок лампочки.
– У, чтоб тебя приподняло да так и оставило!.. – прорычал в сердцах протопарторг, не подумав спросонок о последствиях.
Тут же закашлялся, сбросил ноги на пол и, дотянувшись до ботинок, принялся обуваться. В горле першило. Из пролома слышались бормотание мощного двигателя и оробелое матерное многоголосье. Покончив со шнуровкой, Африкан встал и, обойдя особо плотный клуб белесой пыли, выглянул в пролом. Глазам его представилась следующая картина: попирая чудовищными гусеницами поваленный заборчик, влажную кирпичную дорожку и пару сломленных яблонь, посреди двора утвердился кран с задранной стрелой. Вокруг машины собралось уже человек десять. Все смотрели вверх, где в синем утреннем небе, натянувши цепь, покачивалась на манер аэростата черно‑ржавая гиря.
– Матвеич!.. – жалобно взывал высунувшийся по пояс из кабины амбал в голубеньком комбинезоне и такой же каскетке. – Матвеича, блин‑переблин, позовите!..
Африкан досадливо поморщился и мотнул головой. Ну надо же было так по‑глупому засветиться!.. Хотя, может быть, оно все и к лучшему… Во‑первых, пусть нечаянно, но сорван один из паскудных планов Глеба Портнягина – не важно какой… А во‑вторых, чем больше баклужинцев уверует в чудотворца Африкана, тем меньше он будет зависеть от своих лыцких избирателей и лично от Партиарха Порфирия…
Толпа вокруг крана все увеличивалась и увеличивалась. Шум во дворе нарастал. Наверняка парящую на цепи гирю видно было издали. Потом люд внезапно раздался, и рядом с кабиной возник неприметный мужичок в жеваном костюме. Он озабоченно глянул на гирю и, не выразив на мятом поношенном личике ни страха, ни удивления, вынул из внутреннего кармана сотовый телефон. Надо понимать, видывал чудеса и похлеще. Деловито перекрестился (окружившие его зеваки отпрянули, зароптали) и набрал номер.
– Оксанка?.. – ябедным голосом осведомился он. – Это Матвеич… С Толь Толичем соедини… Да плевать, что занят! Скажи: диверсия…
Африкан отстранился от проема и взглянул на ветвисто треснувший потолок.
– Анчутк… – негромко позвал он. – Слазь давай… А то нас тут, понимаешь, сносить решили…
Ответа не последовало. Протопарторг тревожно прислушался и понял, что чердак пуст, причем давно. Да уж не случилось ли чего с Анчуткой? Гирей вроде задеть не могло – первый удар угодил в стену… Может, просто испугался домовичок? Африкан моргнул и вдруг сообразил, в чем дело. Он же сам приказал ночью: «Изыди, нечистая сила!..» – и не подумал, старый дурак, о том, что Анчутка‑то ведь – тоже домовой! Конечно, тут же и унесло – вместе с остальными… Ну и где его теперь искать?..
Помог, называется!.. Ах, как неловко все вышло‑то… Африкан досадливо почесал плешь и, покряхтывая, направился к двери. Во дворе на него внимания не обратили. Протопарторг постоял рядом с Матвеичем; откинувшись назад всем корпусом, поглядел на покачивающуюся в синеве гирю… Да, хорошую он им задал задачу – небось всей Лигой расколдовывать будут…
– Взлетела – и висит… – скрипел Матвеич в трубку сотового телефона. – Типа шарик надувной…
Африкан обошел кран и выбрался на влажную подсыхающую улочку, где урчал и отплевывался сизым дымом самосвал, груженный сверкающими на изломах осколками.
– Понял, Глеб Кондратьич… Сейчас скажу…
Заслышав имя‑отчество заклятого врага, Протопарторг вздрогнул и обернулся. За мокрым проломленным штакетником заваривалась суматоха. Матвеич пинками разгонял толпу.
– Отойти от крана!.. Всем отойти!.. Тебе что, особое приглашение?.. Хочешь жертвой бомбежки стать?.. Станешь… Готово, Глеб Кондратьич… – сообщил он в трубку, а затем, тоже отбежав на пару шажков, воздел ее над головой – наушником к гире.
Трубка буркнула что‑то хорошо знакомым Африкану голосом – и кожа на спине протопарторга от ненависти съежилась и поползла. А в следующий миг гиря с кратким снарядным свистом тяжко ухнула с высоты на влажную садовую дорожку. Дрогнула земля, брызнули обломки кирпичей. Цепь с лязгом натянулась, стрела сыграла, и огромный кран устрашающе подпрыгнул на широко расставленных лапах…
Беглый чудотворец стоял неподвижно. Одним заклинанием?.. По сотовой связи?.. Страшно было даже представить, какой поддержкой должен пользоваться в народе Глеб Портнягин, чтобы вот так, играючи, уронить с высоты проклятую Африканом многопудовую гирю… Трудно будет бороться с Глебом, ох трудно…
Глава 6
