Контекст дарвиновской теории эволюции

Для многих западных стран – и особенно для Великобритании – XIX век знаменовался колоссальным научным прогрессом. Многие открытия заставили пересмотреть давние устоявшиеся представления о природе мира, представления, которые легли в основу культурных установок. Наука работает с доступными ей данными. Некоторые труды по истории науки оставляют впечатление, будто поколения наших предков были ретроградами, поскольку в 1300 году считали, что Солнце вращается вокруг Земли, а в 1700 году не подозревали, что возраст Земли составляет как минимум миллионы лет. Очевидно, что это несправедливо. Наука – это толкование фактов, а факты, подтверждающие представления, которые мы воспринимаем как нечто само собой разумеющееся, в те времена были попросту неизвестны.

В конце XVIII века все больше ученых соглашались с тем, что Земля гораздо старше, чем считалось раньше. Геологи начали находить доказательства, что когда-то на Земле обитали живые существа, которые впоследствии вымерли[166]. Мало-помалу эти идеи просачивались и в популярную культуру. Хотя идея древней Земли поначалу вызывала подозрения – особенно в тридцатые годы XIX века[167], постепенно она овладела умами широкой публики, не в последнюю очередь благодаря всеобщему увлечению динозаврами.

Слово «динозавр» придумал в 1842 году палеонтолог сэр Ричард Оуэн (1804–1897) для обозначения вымерших крупных рептилиеподобных животных, чьи скелеты находили при раскопках в предыдущие тридцать лет[168]. Оуэн изготовил несколько скульптурных изображений динозавров в натуральную величину для Всемирной выставки в лондонском Хрустальном дворце, которая проходила в 1854 году[169]. Эта коллекция фигур разнообразных вымерших рептилий мезозойской эры размещалась в реконструированном ландшафте, повторяющем среду их обитания, там даже было озерцо с островками. Динозавры стали настоящей сенсацией, их считали самым интересным экспонатом выставки[170].

С распространением представления о том, что Земля древнее, чем считалось раньше, ученые все больше задумывались и о том, как развились различные биологические виды. В первой половине XIX века изменение форм жизни с течением геологического времени стали называть «прогрессионизмом» или «трансмутацией». Многие немецкие биологи считали, что жизнь развивается сообразно некоему набору предопределенных законов – аналогично тому, как развивается эмбрион в утробе.

Еще в 1794 году Эразм Дарвин, дед Чарльза Дарвина, выдвинул гипотезу, согласно которой различные формы жизни проходят череду изменений в результате последовательной адаптации. Данные об ископаемых говорили о том, что высшие формы жизни возникли в результате прогресса, хотя подобная интерпретация породила споры. Иногда это толковали как череду особых божественных вмешательств, своего рода малых сотворений, а после публикации в 1844 году книги «Vestiges of the Natural History of Creation» («Следы естественной истории сотворения мира») стало принято считать, что изменение форм жизни с течением времени – это целенаправленная прогрессивная природная трансформация под воздействием неких фундаментальных принципов развития, заложенных промыслом Божьим[171].

Феномен, который мы сейчас назвали бы эволюцией, получил широкое признание примерно к пятидесятым годам XIX века, и его конкретные особенности пытались объяснить целым рядом теорий, самая примечательная из которых – модель трансформизма, разработанная за несколько десятилетий до этого французским биологом Жаном Батистом Ламарком (1744–1829). Эти теории встретили некоторое сопротивление и в религиозной, и в научной среде[172]. Однако самыми рьяными противниками теории Ламарка в Англии оказались политики. Первоначально считалось, что теория Ламарка связана с опасным континентальным радикализмом, как политическим, так и религиозным[173]. В Англии того времени еще была свежа память о жестокостях Французской революции!

Мало-помалу эти вредные предрассудки сошли на нет, поскольку идею биологической эволюции переформулировали в терминах реформ и прогресса – главных ценностей викторианской эпохи.

Враждебное отношение религии к биологическому трансформизму в любом виде имело несколько причин. Среди интереснейших источников по этому вопросу – книга Уильяма Пэйли «Natural Theology» («Естественная теология», 1802), где утверждалось, что биологические структуры во всей своей сложности, например, человеческий глаз, – свидетельство божественной «изобретательности», то есть продуманного плана и конструкторской мысли[174]. Для наглядности Пэйли прибегает к метафоре часов: сложность их механизма – доказательство разумного замысла. Пэйли утверждал, что сложные механизмы природы не могли возникнуть случайно, они свидетельствуют о Божьем промысле. Однако к 1850 году влияние Пэйли ослабело под натиском научных данных о развитии биологических видов.

Интересно отметить, что «Слепой часовщик» Докинза – это в основном критика точки зрения Пэйли, которая, по мнению Докинза, характерна для христианства в целом. Вовсе нет! Резко отрицательная оценка, которую Докинз дает религиозным выводам из дарвинизма, на самом деле строится не на универсальных теологических представлениях, а на частном историческом случае. Подход Пэйли, в том числе и яркая метафора часов, был возможен исключительно в научной и культурной среде начала XIX века. А к середине XIX века английское христианство заметно шагнуло вперед и стало гораздо деликатнее относиться к тому, как творец являет себя в мире природы. Докинз разнес Пэйли в пух и прах. К сожалению, он, похоже, полагает, что тем самым разнес в пух и прах и Господа.

К пятидесятым годам XIX века большинство британских интеллектуалов приняли идею биологической эволюции. Но какой за ней стоит механизм? Какую теорию выдвинуть, чтобы объяснить, как происходит эволюция биологических видов? Трансформизм Ламарка завоевывал в викторианской Англии все больше популярности, невзирая на связь с французским политическим радикализмом, о которой никак не удавалось забыть. Это учение прекрасно соответствовало духу самосовершенствования: характерные черты животных развивались в ответ на требования окружающей среды.

Поэтому Чарльза Дарвина следует чтить не за то, что он продемонстрировал биологическую эволюцию как явление (хотя он, бесспорно, расширил ее масштабы), а за то, что он предложил теорию, объясняющую ее механизм. Рассмотрим некоторые особенности этой теории.