Из дневника Катрин Ап Скоррон

26 марта, 99 год Междуцарствия

Реннатский лес. Ранний вечер

 

Я подумала, что можно было бы сделать надпись на могиле Ханны. Сарет говорит, раз я повсюду таскаю с собой этот дневник, это значит, у меня в жизни ничего нет, поэтому я не могу с ним расстаться. Людям, которые действительно живут, не нужно описывать каждую минуту жизни, они слишком заняты. Но Сарет уже целый год не покидает Высокий Замок, и пока этот ребенок высасывает из нее молоко, я сижу в Реннатском лесу в окружении монстров!

Великан, десять футов ростом, полный рот острых зубов и глаза-щелочки. Вначале он просто наблюдал за мной со стороны, сейчас стоит и что-то вырезает на стволе большого упавшего дерева, вырезает не ножом, а черным ногтем на пальце толщиной с мое запястье.

Второй монстр — маленький мальчик. Худой и почти обнаженный, на теле черно-красные пятна, похожие на языки пламени. Он бегает от одного куста к другому, прячется и наблюдает за мной большими черными глазами. Когда он бежит, видны его когти.

Я вся в смятении. Я не хочу думать о том, что сказал Йорг.

Маленького монстра зовут Гог. Он говорит, что такое имя ему дал Йорг, так звали библейского великана. Я ему сказала, что в таком случае должен быть еще и Магог. Маленький монстр опечалился, и в лесу вдруг стало очень жарко, словно вернулась середина лета.

— Кем ты будешь, когда вырастешь, Гог? — спросила я маленького монстра, чтобы отвлечь его от грустных мыслей.

— Я буду большим и сильным, — ответил он, — чтобы сделать Йорга счастливым. И я хочу стать счастливым, чтобы Горгот перестал печалиться из-за меня. — Он посмотрел на великана.

— А что ты хочешь для себя? — спросила я его.

Он посмотрел на меня своими большими черными глазами.

— Я хочу спасти их, — сказал он, — как они спасли меня.

Люди Йорга выглядят так, как будто они всю жизнь провели на дорогах. Они бандиты, а не королевская свита. Сэр Макин, о котором они говорят, что он настоящий рыцарь, такой же грязный, как и остальные. Его кольчуга в засохшем навозе, и воняет от него, как от сточной канавы. Но, даже грязный, он ведет себя по-особенному. По крайней мере, у сэра Макина есть манеры.

Среди них есть один, которого они называют Красный Кент, он старается быть вежливым. При каждом слове он повторяет «миледи» и кланяется беспрестанно. Выглядит комично. Когда я поблагодарила его за воду, которую он мне принес, он покраснел до корней волос. Думаю, за свою способность так краснеть он и получил свое прозвище.

Когда Кент мне не прислуживает, он что-то стругает и вырезает ножом с черной ручкой, сидя прислонившись к дереву спиной. Он вырезал волка, который будто бы выходит из леса и рычит на мир людей. Он сказал, что когда-то был лесником. Когда-то очень давно.

И еще есть юноша по имени Сим. С очень тонкими чертами лица, как у артиста, что на прошлой неделе играл на сцене в замке. Он кажется добрым, но только застенчивым. Он со мной не разговаривает, но смотрит на меня, когда думает, что я этого не вижу. Он самый чистый из всех. Я думаю, он никакой не воин. Слишком хрупкий, чтобы размахивать мечом. Я знаю, что сэр Макин хорошо владеет клинком. Я помню его поединок с сэром Галеном, спровоцированный отцом Йорга, хотя я думаю, что мой Гален в том поединке победил бы сэра Макина. Вероятно, поэтому Йорг повалил дерево Сейджеса. И спас сэра Макина.

Двое, те двое, за которыми Йорг приказал Красному Кенту присматривать, настоящие убийцы, убийцы до мозга костей. Это видно по их глазам. Гиганта зовут Райк, он практически такой же высокий, как и монстр, широкоплечий и крепкий, как славянский богатырь. Вид у него злобный. И есть еще пожилой мужчина, лет пятидесяти, худой, жилистый, с седой щетиной на скулах и подбородке, морщинистый, как Ханна. Они называют его Роу. У него добрые глаза, но есть в нем что-то такое, что говорит: его глаза лгут.

И я сижу и описываю всех этих мерзавцев и бродяг, потому что моя рука не хочет следовать за Йоргом, следовать туда, куда он ушел, описывать то, что он, возможно, сейчас делает. Я не хочу оформлять это в слова.

Я хотела ударить Йорга ножом. Это было как во сне. Я знала и в то же время не знала, что делает моя рука. Я не хотела слышать его крик боли, не хотела видеть, как он истекает кровью. Я не помню, как взяла с собой на прогулку нож. Я просила себя остановиться. Но я не остановилась.

А сейчас, если бы монах Глен был здесь, я бы хотела слышать его крик боли, хотела бы видеть, как он истекает кровью. И я бы не просила себя остановиться. Но я бы остановилась. Потому что впервые за последнее время моя голова ясная. Все мои мысли — мои мысли. И я не убийца.

 

27 марта, 99 год Междуцарствия

Реннатский лес. Утро

 

Сильный ветер колышет верхушки деревьев. Сэр Макин ходит взад и вперед. Он не говорит этого, но он волнуется за Йорга. Мы видели верховой патруль рано утром, он проезжал по полям. Они ищут меня. Макин сказал, чем больше стражников меня ищут, тем их меньше в замке, и Йоргу легче.

Высокий, по-настоящему огромный Райк. Он твердит, что им лучше убраться отсюда. Что либо Йорга схватили, либо он мертв. Кент говорит, что Йорг их всех вызволил из подземной темницы и что если он теперь сам попал в эту темницу, им нужно идти и освобождать его. Даже сэр Макин поддерживает эту безумную идею.

Ночь была холодной и шумной. Они дали мне свои накидки, но я бы предпочла замерзнуть, нежели укрыться этими вонючими, сползающими тряпками. Ночью в лесу все приходит в движение, все скрипит, ворчит, шуршит в опавших листьях. Я обрадовалась рассвету. Когда я проснулась, Сим стоял рядом со мной и наблюдал.

Завтрак состоял из черствого хлеба и копченого мяса. Я не захотела выяснять, что это за мясо. Я ела. В животе у меня урчало, и я уверена, все это слышали.

Йорг вернулся. И его людей это возвращение напугало еще больше, чем его возможная гибель или заключение в тюрьму. Он едва стоит на ногах, вид у него чудовищный: волосы слиплись от засохшей крови, взгляд рассеянно блуждает. Руки до локтей ободраны, в крови, ногти сломаны, два полностью отсутствуют.

Макин предложил ему поспать, и Йорг издал какой-то странный, пугающий звук. Думаю, это был смех. Он сказал, что больше никогда не сможет уснуть. Никогда. И я верю ему.

Йорг мечется, чтобы не налетать на деревья, он отталкивается от них руками, сметает все на своем пути. Он говорит, что его отравили.

— Я не могу их отмыть, — говорит он и показывает мне свои руки. Они выглядят так, словно он тер их, пока не слезла кожа.

Я спросила его, что случилось, и он ответил:

— Меня разбили и наполнили ядом.

Он пугает своих людей и меня. Он ни на кого не смотрит, особенно избегает смотреть на меня. Его глаза красные от слез, но он не плачет — рыдает, и эти рыдания похожи на сухой надтреснутый кашель.

Моя двоюродная бабушка Лусина страдала безумием. Ей было, наверное, шестьдесят лет. Маленькая пухлая женщина, мы все ее любили. И вдруг она ошпарила кипятком свою служанку. Вылила на нее кипяток и начала безумствовать: без остановки повторяла детские скороговорки, кусала себя. Придворный врач отправил ее в Тар. Он сказал, что там есть алхимик, возможно, его снадобья вылечат ее. Еще сказал, что кроме снадобий алхимик пользуется и другими методами излечения. Целитель, зовут его Лунтар, может извлекать части ума, пока в голове не останется только здоровый ум.

Через два месяца моя двоюродная бабушка вернулась в карете. Она улыбалась и пела, и могла говорить о погоде. Она уже не была прежней бабушкой Лусиной, но она была вполне милым человеком и больше не ошпаривала кипятком своих служанок.

Я не хочу для Йорга такого лечения.

Йорг приказал своим людям меня убить, и некоторые из них выразили готовность. Особенно Райк. Но сэр Макин сказал, что Йорг не в своем уме, и потребовал оставить меня в покое.

Йорг говорит, что он должен убить Сарет. Говорит, что это будет милосердно по отношению к ней. Он рвется назад в замок. Макин и Кент, чтобы остановить, набрасываются на него и валят на землю. Он лежит на земле и смотрит на меня. И рассказывает, что делают с заключенными в казематах его отца. Я не могу в это поверить. Его рассказы приводят меня в ужас. Меня начинает тошнить. Я чувствую позывы рвоты.

Йорг порочит себя. В какие-то минуты кажется, что он видит не лес, обступающий нас, а нечто другое. Он смотрит куда-то в пустоту, напряженно смотрит, затем кричит или смеется без причины.

Он говорит о нашем ребенке. Я продолжаю называть его «нашим». Это лучше, чем считать его ребенком монаха Глена, который тайно овладел мною. Он говорит, что убил этого ребенка. Хотя этот грех я взяла на себя. Это я буду гореть за него в преисподней. Он говорит, что убил ребенка своими собственными руками. И начинает плакать. И тут же перестает. И начинает кричать, размазывая по лицу слезы, сопли, грязь.

— Я держал его в руках, Катрин, младенца. Он такой маленький. Беззащитный. Мои руки помнят его тело.

Я не могу этого слышать.

Я рассказываю сэру Макину о Лунтаре и где в Таре его найти.

Вот что сказал Йорг, когда они его оттащили и привязали к лошади:

— Не воспоминания нами владеют, Катрин, — сны и видения. Нами всеми. Все — наваждение, ночной кошмар из крови, блевотины и скуки. А когда мы просыпаемся, мы умираем.

Когда они повели его лошадь прочь, он крикнул мне, и в его словах было больше смысла, чем до этого:

— Сейджес отравил нас обоих, Катрин. Видениями. Наслал морок и дергает за ниточки, заставляя плясать. И мы пляшем. Все было ложью. Все.

Через поля я вышла на Римскую дорогу, пошла по ней к Высокому Замку. Меня нагнали солдаты, они сопровождали меня до конца. Я говорю: «конца», я не говорю: «дома».

Пока я шла, слова Йорга вертелись у меня в голове, будто я заразилась его безумием. Я думала о снах и видениях, которые меня одолевали. Кажется, я слышала, что Сейджес умеет насылать морок, но я не придала этому значения. Я не забыла, я просто перестала это видеть. Как перестала видеть нож, который взяла, чтобы убить Йорга.

Я вижу его сейчас.

Язычник проник в мою голову. Я знаю это. Он наполнял мою голову мыслями, писал в моей голове свои письмена, похожие на те, что покрывают его тело. Мне нужно серьезно подумать об этом. Все распутать, разгадать и объяснить. Сегодня ночью я огражу себя во сне крепостными стенами и буду спать под их защитой. И горе постигнет того, кто попытается за эти стены проникнуть.

Солдаты провели меня через Римские ворота в Нижний Город, далее по мосту Перемен, вода в реке красная от восходящего солнца. Я знаю, случилось что-то ужасное. Город Крат затаился, будто зловещая тайна расползается по его улочкам, как растекается по венам яд. Все ставни, которые с рассветом открываются, наглухо закрыты.

В Высоком Замке звонит колокол, глухие монотонные раскаты. Это звонит тот самый колокол на башне. Никогда раньше мне не доводилось его слышать, но я знаю, что это именно он. Ни один другой колокол не может издавать такого низкого бесцветного звука. И в ответ — густой насыщенный звук колокола церкви Пресвятой Девы Марии.

Я спросила солдат, что случилось, но они не смогли мне ничего ответить. Их лица мне не знакомы; хотя цвета формы Анкрата, это не стражники замка, а солдаты, отправленные на мои поиски.

— Он убил своего отца? — спрашиваю я солдат. — Он убил его?

— Мы разыскивали вас всю ночь, миледи. И мы не знаем, что за эту ночь могло произойти в замке. — Сержант наклонил голову и снял шлем. Он оказался старше, чем я предполагала, уставший, ссутулившийся в седле. — Дождемся, когда новость сама о себе расскажет.

Я похолодела. Йорг убил Сарет. Задушил ее за то, что она села на трон его матери рядом с Олиданом. Я знала, что меня поведут к ее телу — холодному, белому, возлежащему в сводчатом склепе Анкратов. Я молчала и кусала губы. Лошади сокращали расстояние, что отделяло нас от новости.

Мы въехали в замок через Тройные ворота, застучали копыта по камням, подбежали грумы, взяли поводья, помогли мне спешиться, словно я была пожилая дама. Колокол медленно и мерно звонил, от его звона болела голова и ломило зубы. Во внутреннем дворе кто-то зажег палочку мирры, толстая дымящаяся палочка была вставлена в подставку факела у лебедки ворот. Если у скорби есть аромат, то это аромат мирры. В Скорроне по усопшим тоже воскуряли мирру.

Между ударами колокола был слышен плач, он доносился из арочного окна над балконом часовни. Плакала женщина. Моя сестра раньше никогда так не плакала, но я все же узнала ее, и страх, охвативший меня у ворот, колючим холодом опустился в живот. С такой неподдельной глубокой болью плакать об Олидане моя сестра не могла.

 

 

44

ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

 

Я собрался навестить бабушку. Она находилась в своих комнатах; как сказал дядя Роберт, свой возраст она переносит хуже деда.

— Она уже не та, что была, — пояснил дядя. — Но сейчас она не в самом плохом состоянии.

Я кивнул и пошел. Он задержал меня, положив на плечо руку.

— Будь помягче с моей матерью, — сказал он.

Мои родственники все еще считали меня чудовищем. Когда-то я хотел превратиться в легенду, сеять страх среди тех, кто вздумает встать у меня на пути. И вот сейчас я все слухи, которые обо мне ходили, притащил за собой в дом моей матери.

Служанка довела меня до комнаты и усадила на удобный стул, стоявший напротив бабушкиного. Из всех моих родственников та имела наибольшее сходство с моей матерью, тот же овал лица и форма черепа. Несмотря на то, что было жарко, бабушка сидела с одеялом, укутывавшим ее ноги. Выглядела она маленькой по сравнению с тем, какой я ее помнил, и не потому, что я сам с тех пор значительно вырос. Казалось, она после смерти дочери ушла глубоко в себя, закрылась от жестокого, несправедливого мира.

— Я помню тебя маленьким мальчиком, а мужчину, который передо мной, я не знаю, — сказала она. Ее взгляд скользил по мне, искал знакомые черты.

— Когда я смотрю на себя в зеркало, бабушка, я чувствую то же самое. — А со шкатулкой на бедре, теперь в бархатном мешочке и очень тяжелой, я и вовсе себя не знал.

Долго мы сидели молча.

— Я пытался спасти ее. — Мне многое хотелось сказать, но слова застряли в горле.

— Я знаю, Йорг.

Напряжение между нами исчезло, и мы заговорили о прошлом, о тех годах, когда были более счастливыми; я вернулся в мир, который почти забыл, и мне сделалось хорошо.

Мне захотелось подтянуть колени к груди и обхватить их руками, а бабушка пела песни, те самые, что много лет назад играла моя мать. Она играла их в музыкальном зале Высокого Замка, бегая пальцами по белым и черным клавишам. Бабушка написала слова к той музыке, которую я помнил, но не слышал, мы сидели, за окном светило солнце, тени делались все длиннее и длиннее.

Позже, когда уютное молчание затянулось и я понял, что бабушка уснула, я встал и направился к двери. Я дошел до нее бесшумно, без единого скрипа, но едва моя рука коснулась дверной ручки, у меня за спиной бабушка заговорила.

— Расскажи мне об Уильяме.

Я обернулся, бабушка смотрела на меня пристальным и острым взглядом, словно случайный ветер откинул полог времени и показал ее такой, какой она когда-то была, — сильной, внимательной — хотя бы на мгновение.

— Он умер. — Ничего иного я не смог сказать.

— Уильям был исключительным ребенком. — Она поджала иссохшие губы и выжидающе смотрела на меня.

— Они убили его.

— Я видела вас обоих, но, вероятно, ты был слишком маленьким, чтобы помнить нашу встречу. — Она отвернулась, глядя в огонь камина, словно это были всполохи памяти. — Уильям. В нем было что-то неистовое. В тебе это тоже отчасти есть, Йорг. Сочетание ума и жесткости. Я держала его на руках и чувствовала: если он кого-нибудь полюбит, то никогда не отступится. А если кто-нибудь его предаст, он этого… никогда не забудет. Возможно, вы оба должны были родиться такими. Так, вероятно, случается, когда встречаются два сильных человека, и притом полные противоположности.

— Когда они его убивали… — Когда они его тащили, трижды сверкнула молния, и я видел его в ее коротких вспышках. Во время первой я смотрел на него из тернового куста. И он смотрел на меня. И в его глазах не было страха. Во время второй вспышки я видел, как он отбивался от своих убийц ногами. Третья вспышка — удар о мильный камень, окровавленные осколки черепа в белокурых локонах. «Мой маленький император», — так мама его называла. Белокурая прядь вплеталась в черные кудри Стюардов Анкрата.

— Кого убивали, дорогой? — спросила бабушка.

— Уильяма, — сказал я и увидел, что годы навалилась на нее своей тяжестью, и она смотрит на меня откуда-то издалека.

— Ты — не он, — сказала она. — Когда-то я знала такого мальчика, как ты. Но ты не он.

— Да, бабушка. — Я подошел, поцеловал ее в лоб, развернулся и пошел к двери. У нее был запах моей матери, те же самые духи, от этого запаха у меня защипало в глазах, и я с трудом нашел дверь.

Мне отвели комнату в восточной башне с видом на море. Луна серебром рассыпалась на гребнях, по ночам я долго сидел и слушал вздохи волн.

Я думал о музыке, которую играла моя мать, — я помнил ее в ощущениях и картинах, но никак не мог вновь услышать. Видел полет ее пальцев над клавишами, окружавшие ее тени, движение плеч. И впервые с того дня, когда мы втроем садились в карету, до меня стали долетать отдаленные звуки. Едва уловимые, еще более призрачные по сравнению с песней меча, но жизненно важные для меня.

Прошло два дня, прежде чем граф Ханса призвал меня в тронный зал, где сквозь огромное полукруглое окно из стекла Зодчих можно было любоваться постоянно меняющимися оттенками Среднего моря. Я смотрел на пожилого мужчину, слыша за спиной набегавшие волны моря, в которое опускалось солнце, красным заревом расплескиваясь по горизонту, тихий шум разбивавшихся о берег волн служил хорошим фоном для любого молчания.

— Мы перед тобой в долгу, Йорг, — сказал мой дед, удобно восседая на роскошном троне.

На самом деле в долгу был мой дядя, который стоял по правую руку от трона деда.

— Мы одна семья, — ответил я.

— И что же в таком случае твоя семья может сделать для тебя? — Граф Ханса был отцом моей матери, но он был достаточно проницательным, чтобы понять, что молодой человек не станет пересекать пол-империи с одной лишь целью повидаться со своими родственниками.

— Думаю, мы можем быть полезны друг другу. Особенно это важно в трудные времена — иметь возможность обратиться за военной помощью. В том случае, если Ибн Файед от угроз перейдет к действиям, люди Высокогорья встанут плечом к плечу с людьми дома Морроу. Может случиться, что я столкнусь с угрозой, и тогда мне будут в помощь войска моего деда.

— Тебе что-то угрожает? — спросил дед.

— Нет, — ответил я. — Я прибыл сюда не умолять в отчаянии о помощи. Я ищу стратегического альянса на годы вперед.

— Наши земли находятся далеко друг от друга, — заметил дед.

— Возможно, так будет не всегда. — Я позволил себе улыбнуться. У меня были планы расширить свои владения.

— Кажется странным, что ты проделал такой длинный путь, когда армии твоего отца нужно всего лишь несколько дней, чтобы встать у твоих ворот. — Граф поморщился, словно в нос ему ударил неприятный запах.

— Мой отец — мой враг, и мне с ним еще предстоит встреча на бранном поле, — сказал я.

Граф хлопнул себя по бедру.

— И вот такой альянс мне предлагается поддерживать! — Долгое мгновение он внимательно рассматривал меня, затем громко рассмеялся. — Ты сын своего отца, Йорг. Я не буду лгать. Трудно доверять тебе. Мне трудно посылать людей умирать на чужой земле за сына Олидана.

— Ему было бы обидно слышать, что ты меня так называешь, — сказал я.

Лорд Роберт наклонился и что-то зашептал ему на ухо.

— Если ты хочешь связать свою судьбу с моей, Йорг, то мне нужны более крепкие узы. Леди Агата очень дорога нам с бабушкой. Ее сын правит в Венните, у него две дочери. Пока еще маленькие девочки, но скоро они будут готовы к замужеству. Как только ты женишься на одной из них, мои солдаты будут готовы воевать на твоей стороне. — Усмехнувшись, граф откинулся на спинку трона.

— Что скажешь, Йорг? — тоже улыбаясь, спросил дядя Роберт.

Я развел руками.

— Я так и сделаю.

Роберт кивнул рыцарю у дверей, тот открыл дверь и что-то сказал слуге. Челюсти капкана захлопнулись. Через два дня после исчезновения Каласади птицы улетели. Ответы вернулись. Кареты снарядили.

— Калам Дин, лорд Веннита, третий в линии наследников! — объявил Герольд, обливаясь потом в своих шелковых одеждах. — И леди Миана.

Вошел полный мужчина невысокого роста, с редкими седыми волосами. Примерно одного возраста с дедом. Он был одет в простую одежду белого цвета. И его можно было бы принять за обычного монаха, если бы не висевшая на груди тяжелая золотая цепь с рубином размером с голубиное яйцо. Следом за ним шла леди Миана, девочка восьми лет, в платье с кринолином, большеглазая, раскрасневшаяся от жары. Обеими руками она крепко сжимала тряпичную куклу.

Лорд Веннита без лишних церемоний подошел ко мне и, вытянув шею, оглядел меня с ног до головы, будто ему предлагали купить ворованную лошадь. Мне хотелось показать ему зубы, но я сдержался. И пусть он был толстым, седым и старым, но свое дело он знал хорошо. Он неплохо разбирался в людях, и перспектива отдать за меня свою девочку его не радовала, как и меня, к слову сказать. Он приблизился ко мне и наклонился так, будто хотел сказать нечто конфиденциальное или угрожающее, чтобы никто, кроме меня, этого не услышал. Рубин раскачивался на золотой цепи и играл в лучах солнца. Казалось, камень вбирал в себя солнечный свет и горел, и это волновало мою кровь. Жар вспыхнул во мне, и руки сами потянулись к камню, я едва сдержал себя.

— Слушай меня внимательно, Анкрат, — сказал Калам Дин, рубин на груди качнулся, прерывая его речь. Он вскрикнул от боли и отпрянул — блуза под камнем тлела.

Пока стражники бежали к лорду Венниту, а дед звал слуг, девочка подошла ко мне и сказала:

— Король Йорг.

— Леди Миана, — я опустился на одно колено, чтобы быть на уровне ее лица, но повернулся так, чтобы не пугать ее обожженной щекой. — И как же зовут твою куклу? — У меня было мало опыта общения с детьми, но разговор о кукле казался мне самым невинным и уместным. Она удивленно посмотрела на куклу, словно забыла, что держит ее в руках.

— О, — воскликнула девочка, — это не моя кукла, моей сестры, ее Лолли зовут. — Губы ее скривились, как от кислого, и выдали, что она солгала. Первый разговор со мной, и я заставил ее лгать. Если мы с ней поженимся, это будет, по крайней мере, самое меньшее из моих преступлений. Я, возможно, разрушу жизнь этой маленькой девочки с тряпичной куклой в руках. Имей она хотя бы каплю здравого смысла, она бы бежала от меня как можно дальше. Имей я хотя бы каплю порядочности, я бы ее предупредил. Но вместо этого я буду лгать ее отцу, улыбаться, буду таким, каким он хочет меня видеть. И все ради обещания пяти сотен всадников на боевых конях.

Монах из часовни дома Морроу и стражник, держа лорда Веннита под руки, помогли ему покинуть тронный зал. Миана последовала за ними. На мгновение остановилась, обернулась и сказала:

— Не забывайте меня.

— Конечно, не забуду. — Я кивнул, продолжая стоять на одном колене. Если я захочу, я никогда не забуду такой счастливый день, как этот. Я улыбнулся Миане. — У меня есть где хранить память, красивое и надежное место.

На следующий день мы с Калам Дином обговорили все детали сделки и пришли к соглашению. На нем уже не было его замечательного рубина, но он пообещал включить его в приданое Мианы. Вечером этого же дня я узнал, как выталкивать из головы ненужные воспоминания и прятать их в медную шкатулку Лунтара. Все, что я помнил о Миане, — это ее имя, то, что я должен на ней жениться, и что в нужный день пятьсот всадников придут мне на помощь.

О том, как я провел оставшиеся дни в Замке Морроу и как я добрался до Высокогорья, я расскажу как-нибудь в другой раз. До отъезда, точнее, на следующий день после помолвки, я еще раз посетил комнату в винном подвале, на этот раз — испросив разрешения.

Мой дядя назвал ее «покоями ворчуна». С его слов, машина выполняла три функции. Во-первых, питала лампы накаливания, которыми освещалась самая старая часть замка. Во-вторых, закачивала морскую воду и превращала ее в чистую питьевую, наполнявшую фонтаны во дворах замка. И наконец, позволяла ворчуну, Фекслеру Брюзу, наслаждаться призрачной жизнью, которую он проводил за тем, что высмеивал наше невежество, ничтожность нашего существования и сокрушался о том, что оставил незавершенным в другой своей жизни.

— Уходи отсюда.

Фекслер появился в ту самую минуту, как я вошел в комнату, и приветствовал меня теми же словами, что и в первый раз.

— Щас, — и я ему ответил точно так же, как в первый раз.

— А, тот юноша, что задавал мне вопросы, — сказал он. — Знаешь, я тоже когда-то был молодым человеком, который задавал вопросы.

— Нет, это был не ты. Ты только эхо того человека. И ты никогда не был молодым, ты был — новым.

— И в чем же состоит твой вопрос? — сердито спросил Фекслер.

— Ты можешь прекратить свое существование? — спросил я.

— Никто не ищет своего конца, юноша.

— Ты думаешь, я ищу смерти? — спросил я.

— Все молодые люди немного влюблены в смерть.

— Я бы полюбил ее всем сердцем, если бы провел тысячу лет в этом подвале.

— Была попытка, — признался Фекслер.

— И что остановило? — спросил я.

— Ты одержим смертью, юноша.

— Ты не ответил на мой вопрос, — сказал я.

— Мне не позволено отвечать на этот вопрос.

— Мудрено! — я отступил назад и сел на нижнюю ступеньку. — Итак, что ты можешь сделать для меня?

— Я могу ответить на три вопроса.

— Как джин из лампы.

— Да, но только он исполнял желания. У тебя осталось два вопроса.

— Это было утверждение, а не вопрос! — возмутился я и закусил губу. — Ты можешь поклясться, что дашь честный ответ?

— Нет. У тебя осталось два вопроса.

Черт.

— Расскажи мне об огнестрельном оружии, — попросил я.

— Нет. У тебя остался один вопрос.

— Покажи мне, какая в этой комнате самая полезная и компактная магическая вещь, изобретенная Зодчими, — попросил я.

Фекслер пожал плечами и показал на нечто, что можно было бы назвать клапаном на почерневшей машине. Я подошел и принялся внимательно изучать клапан. Нет, не клапан. Нечто иное. Вдавленное кольцо.

— Трудно назвать компактным.

— Покрути его, — сказал Фекслер.

Я вытер кольцо рукавом. Серебряное кольцо около трех дюймов в диаметре поверх усеченного цилиндра. Неглубокий желобок по краю обеспечивал возможность движения. Я повернул. Кольцо оказалось таким тугим, что пришлось приложить немало усилий.

Ничего не произошло.

Я еще повернул. На этот раз кольцо поддалось легче. И еще. Так я повернул кольцо несколько раз, пока оно не оказалось у меня в руке.

— Красивое, — сказал я.

— Посмотри в кольцо, — сказал Фекслер.

В первую секунду я ничего не видел, но затем закружился голубой круг, заполненный белыми рисунками, замысловатыми, с четкими деталями. Он напомнил мне снежный шар Аларика.

— Чудесно. Что это? — спросил я.

— Твой мир. Так он выглядит, если смотреть на него с высоты двадцати тысяч миль над землей.

— Не дай Бог упасть с такой высоты. А что такое белое вращается?

— Погода формируется.

— Погода? — Казалось невероятным, что я могу смотреть на облака сверху, и не просто смотреть, а видеть полный цикл их образования. — Погода на какой день? На один из твоего далекого прошлого?

— Сегодняшний день.

— А это не нарисованная картинка?

— Ты видишь твой мир. Таким, какой он есть, — сказал Фекслер.

Я повернул кольцо и полетел — по крайней мере, такое у меня сложилось ощущение. Вначале вниз, потом налево, как орел летает. Конец завитка огромного облака закрыл обзор, а потом я далеко внизу увидел землю, поблескивавшая нить вилась по просторам зеленого и коричневого. Меня сильно качнуло, но я сумел удержаться на ногах.

— Я вижу реку! — Древний инстинкт включился. Сомнения заставили отнять кольцо от глаз, и видение исчезло. — Почему?

— Что «почему»? — спросил Фекслер.

Я крутил в руке кольцо.

— Остерегайся подарков, которые дарят призраки. Так говорят.

— Для тебя это темный лес, но в основе всего звук. — Фекслер нахмурился. — В тебе есть что-то, что меня интересует. Похоже, ты глубже, чем кажешься. Не каждый день сюда по ступенькам спускается поле битвы.

— Поле битвы?

— Ты — соединение двух противоположных форм энергии, юноша, одна сторона у тебя светлая, другая — темная. У этих энергий есть свои термины, но понятий «темный» и «светлый» сейчас вполне достаточно. Пройдет какое-то время, и эти энергии разорвут тебя на части. Вполне реально разорвут. Это экспоненциальный процесс, и конец будет неожиданный и бурный.

— И ты знаешь причину? — Я внимательно рассматривал кольцо.

— Это урок жизни, Йорг. То, во что ты вглядываешься, вглядывается в тебя. Кольцо сканировало твой мозг мгновенно и детально.

При этих словах я стиснул зубы. Кому понравится, что его измеряют и классифицируют.

— Но ты обнаружил это неожиданно, случайно, ты ведь не искал этого?

— Ты знаешь, что я искал. — Фекслер улыбнулся. — Возможно, ты ради меня взял в руки это кольцо.

Я достал свою медную шкатулку. Вдруг показалось, что она задрожала у меня в руках. Кольцо звякнуло, прилепившись к шкатулке, словно у меня в руках было два магнита. На мгновение тело Фекслера запульсировало ярче и интенсивнее.

— Интересно, — сказал он. — Примитивно и грубо, но умно. Даже замечательно.

Кольцо и шкатулка разлепились, удовлетворенные друг другом. Фекслер уставился на меня внимательным взглядом.

— Я могу помочь тебе, юноша. Огонь и смерть глубоко засели в тебе. Назовем это магией. На самом деле это не магия, но процесс пойдет легче, если мы это так назовем. Твои душевные раны зацепили два магических воздействия, каждое из них тянет тебя в свою сторону, к тому источнику, из которого оно возникло. Со временем каждое из них утянет тебя, превратит в нечто, на тебя совершенно не похожее, в то, что уже не будет человеком. Ты меня понимаешь?

Я кивнул. Ферракайнд и Мертвый Король ждут меня, каждый в своем аду.

Взгляд Фекслера остановился на шкатулке, которую я крепко сжимал в руке.

— Тебя спасает только то, что эти магические воздействия находятся в оппозиции друг к другу. Хотя довольно скоро это противодействие разорвет тебя.

Он ждал, что я заговорю, начну умолять его помочь мне. Но я хранил молчание и наблюдал за ним.

— Я могу помочь тебе, — повторил Фекслер.

— Как?

На его лице вспыхнула нервная усмешка.

— Уже сделано. Обе силы я упаковал в эту интересную маленькую коробочку. Она значительно сильнее тебя. Она может удерживать эти силы бесконечно долго. И пока она их держит, процесс остановлен, ни одна из сил не сможет ухватиться за тебя покрепче или утянуть к своему источнику.

— И что ты хочешь за этот… подарок? — спросил я.

Фекслер отмахнулся от моего вопроса, как от навязчивой мухи.

— Просто помни об этом, Йорг Анкрат. Не открывай эту коробку. Откроешь, и моя работа насмарку. Откроешь, и тебе конец.

Шкатулка вспыхивала и сверкала у меня в руке.

— У Пандоры был подобный ларец.

Я поднял глаза, ища Фекслера, надеясь, что он разделит со мной шутку, но он исчез. Я молча стоял несколько минут. Один. Держал в руках шкатулку и кольцо. От призрака я получил ответы не на три вопроса — больше, и теперь мне хотелось задать ему тысячу вопросов.

— Вернись. — Это прозвучало глупо.

Призрак не вернулся.

Я опустил кольцо в карман. Казалось странным, что ворчун проявил ко мне большую благосклонность, чем к тем, кто посещал его до меня. Дядя Роберт не упоминал ни о каких подарках или хоть сколько-то значимых разговорах с ворчуном. Фекслеру что-то было нужно от меня. Что-то личное. Его нервная усмешка только подтверждала мое предположение. Возможно, он умер тысячу лет назад, возможно, он один из Зодчих, или просто легенда о Зодчем, сохраненная в машине из шестеренок и магии, но до всех этих метаморфоз он был человеком. А я знал людей. Он что-то хотел, что-то, чего не мог взять, но думал, что я могу дать.

Я хотел знать, вопреки его усмешке, продолжает ли смерть оставаться привлекательной для призраков. Мы не можем жить вечно и не можем жить в одиночестве. Жизнь без перемен — не жизнь. Дух под горой Хонас согласился со мной.

Возможно, у Фекслера Брюза не было иного способа рассказать мне об этом — только через такой вот подарок. В этом была его надежда на мою помощь. Он чего-то хотел, в этом не было сомнений. Каждый чего-то хочет.

Надо будет подумать над этим. Машина сделала Фекслера. Дед не скажет мне спасибо за то, что я разрушил источник питьевой воды, равно как и те люди, что качают насос, подающий воду в фонтаны. Исчез или нет Фекслер Брюз, но наше с ним дело еще не завершено.

В тот же вечер после визита в подвал Фекслера мы встретились с дядей, чтобы провести время в приятной беседе. Мы расположились в обсерватории, занимавшей одну из башен, захватили с собой глиняный кувшин с вином — он показался мне таким древним, будто его извлекли из гробницы фараона — и два серебряных кубка с гравировкой в виде вздыбленных коней. Прохладный ветер залетал в арочные окна, сверкающая пыль звезд покрывала черное небо.

— В детстве мы с твоей мамой любили приходить сюда, — сказал Роберт.

— Она показывала нам отдельные звезды и созвездия, называла их имена, — сказал я. — Хотя Уильям был слишком мал для астрономии. Он мог найти лишь Сириус и Полярную звезду. — У меня стоял перед глазами Уилл, как он показывал на звезды, вытянув руку и шевеля пальцами, будто хотел прикоснуться к каждой.

— Сириус и Полярная звезда. — Роберт сделал глоток вина. — И мои познания этим ограничиваются. Роуана была настоящим знатоком звездного неба. У близнецов не всегда таланты распределяются поровну. Она была умна и красива. А я… я умею ловко обращаться с лошадьми.

— А я умею ловко убивать. — Глоток вина прокатился по моей гортани — вкус насыщенный, с богатым послевкусием.

— Думаю, талантов у тебя гораздо больше. — Через окно Роберт показал на созвездие. — А это как называется?

— Орион. — Я поднялся и подошел к окну. — Бетельгейзе, Беллатрикс, Минтака, Альнилам, Альнитак, Саиф. — Я назвал самые крупные звезды. — Ты почувствовал ее смерть? Говорят, близнецы чувствуют другого, как себя самого.

— Нет. — Роберт пристально смотрел в свой кубок. — Возможно… — Он поставил кубок перед собой. — Возможно, это она все чувствовала. Когда весенний прилив запер меня в щели Крабовой скалы, Роуана знала, куда привести стражника с веревками. Мы были детьми, нам было не более десяти лет, но она каким-то образом чувствовала и знала. И этот талант чувствовать и знать достался только ей.

Я наблюдал за ним и отчасти сожалел, что он, не я, провел с ней так много лет. Она была моей матерью, но я ничего не знал о ней, какую-то малость, песок, просочившийся меж пальцами. Я не смог бы нарисовать ее лица, вспомнить, какого цвета были у нее глаза, сказать что-то конкретное о ней. Только зацепились в памяти мгновения, случайные движения, аромат и мягкость. Чувство безопасности, которое она давала, и ночь, когда я узнал, что эта безопасность — обман.

— Сегодня утром я посетил ворчуна, — сказал я.

Кольцо Зодчих висело на тонком ремешке у меня на шее, под туникой, которую мне принес камердинер из гардеробной Роберта. Я хотел показать кольцо Роберту, но передумал. Не так-то легко расстаться с привычками, усвоенными на дорогах. Теперь это кольцо мое, и я сохраню свое преимущество в тайне. Я ощущал металл тяжестью на груди у сердца. Возможно, таким же образом ощущается и чувство вины.

— Среди пыли и пауков ворчун послал тебя ко всем чертям. — Роберт сделал глоток вина. — Я спускаюсь к нему несколько раз в год. Но ворчун никогда не меняется, и в конце концов изменился я.

— Ты знаешь, какие именно функции выполняет машина? — спросил я.

— Да кто его знает, для чего вся эта чертовщина была создана? Качает воду. Это понятно. Но говорят, что все, созданное Зодчими, выполняло десять различных функций. Мой отец лет шестьдесят в подвал не заглядывает, его отец вообще не касался этой машины, так же, как и его отец. Это принадлежит миру, который лучше забыть. Геллет должен был тебя этому научить.

Вкус вина сделался кислым. Солнце Зодчих проникло даже в эту летнюю ночь в замок на Лошадином Берегу. В любом случае Роберт был неправ. Зодчие не исчезли, мы не можем забыть их. Их призраки живут эхом, отраженным машиной в нашем подвале, их глаза наблюдают за нами сквозь облака, мы ведем наши ничтожные войны в их тени. Возможно, мы затеваем эти войны по их наущению, чтобы было чем себя занять, чтобы думали о настоящем моменте, а не о том, который наступит.

— Геллет многому меня научил. Мы — дети в мире, который нам не принадлежит и который мы не понимаем. Мы в этом мире одиноки, победим мы или проиграем — всецело зависит от нашей воли. От того, насколько я позволю этой воле развернуться. И в нужный час никто не придет на помощь. — И есть вещи совершенно не подвластные твоей воле, даже если ты зажжешь новое солнце на земле и разрушишь в прах горы.

Я задумался о Геллете, о призраках, которых Челла извлекла из моей памяти. С той грозовой ночи, когда мое тело изодрал терновник, меня преследовало то плохое, что сделали мне, но после Геллета я понял: меня может преследовать то плохое, что я сделал другим.

Мертвый ребенок наблюдал за мной, убитый ударом о зубчатую стену башни, кровь и волосы, как у Уильяма, убитого о мильный камень, свет звезд отражался в его глазах. Еще один призрак, еще одна несчастная душа, ищущая упокоения.

— Ты так и не приехал. Я думал, ты приедешь за мной. — Сотню раз я представлял, как дядя Роберт приедет в Высокий Замок, а с ним кавалерия дома Морроу, и он потребует ответа за смерть сестры, потребует отдать ему племянника, чтобы увезти его домой. — Если бы Морроу приехали, чтобы отомстить за смерть моей матери, то не было бы Геллета. — Не было бы скитаний по дорогам. Рек крови. Мертвого ребенка, наблюдающего за мной.

Роберт молча крутил в руке кубок.

— Ты сбежал из Анкрата раньше, чем новость о гибели Роуаны дошла до нашего замка. Олидан не спешил оповестить нас о печальном событии, и слухи распространялись медленно.

— Но ты не приехал. — Старая обида и злость вспыхнули во мне с новой силой, и я быстро отошел к лестнице на тот случай, если они вырвутся наружу огнем. Я поднимался сюда королем, человеком, отягощенным пятнадцатью годами жизни, а сейчас во мне кричал обиженный рассерженный ребенок.

— Йорг…

— Нет! — я затряс рукой, требуя, чтобы он оставался сидеть там, где сидел: мне показалось, что воздух накалился. Я не ожидал, что воспоминания вызовут во мне буйство обиды и злости.

Я побежал по ступеням вниз, не желая и боясь окрасить руки кровью моего второго дяди.

 

* * *

 

На следующее утро мы попытались загладить неприятный исход нашей вечерней беседы, но любезности и пустые слова только воздвигли новые барьеры, вместо того чтобы смести все старые. Я не позволил Роберту продолжить разговор, перевел его на Ибн Файеда и Каласади. Я достаточно долго мстил за мать и Уильяма, но оказалось — есть еще два человека, которые едва не лишили меня всей моей семьи: дяди, бабушки, деда. Более того, математик раскрыл мой секрет и хладнокровно предпочел отнять их у меня прежде, чем они узнали о моем прибытии. Он предпочел отравить разом всех родственников моей матери и посмотреть, как я умру, приняв на себя чужую вину. И в этом не было злобного коварства — чистый расчет, я пригодился, чтобы сбалансировать это уравнение. Оставить все так, как есть, было бы неправильно.

Роберт попытался отговорить меня от мести.

— В свое время Ибн Файед придет сюда и растратит здесь все свои силы. Это будет для него возмездием. — Но у меня возник план незамедлительных действий. Месть — легкий путь, хотя часто кажется крайне сложным.

Наконец я покинул своих родственников, загорелый, ставший еще выше ростом, с большим запасом провизии, нагруженный подарками. Моя седельная сумка раздулась соблазнительно для любого бродяги или головореза. При себе я хранил то, что было особенно значимо для меня. Медную шкатулку с узором в виде терновой ветки, кольцо Зодчих и оружие, которое убило Фекслера Брюза эффективнее, чем девятьсот предыдущих лет, твердая и тяжелая глыба, прикрепленная ремнями к плечу.

Я всегда расценивал «нет» скорее как вызов, нежели ответ.

Но самым ценным из моих сокровищ было предупреждение, если хотите — мантра: «Не открывай эту коробку. Откроешь, и моя работа насмарку. Откроешь, и тебе конец».

Никогда не открывать шкатулку.