Глава 18. Хуюс, Членис, Пенис, Пиписис

 

 

А когда мы отмечали введение антиалкогольного Указа, названного в народе сухим законом, купили несколько бутылок вина и шарахнули их вкруговую из майонезной баночки в беляевском лесу. Никто не блевал...

В общагах студенческих именно и происходит великолепное общение студентов с водками. Там мы и проводили любезно время, а после, счастливо смеясь, дружно ссали с 16-го этажа вниз. Это было летательно и чудесно. Душа пела под журчание высоковольтной струи. Это ли не счастье?!

На лекциях мы тоже времени даром не теряли, а играли в литературные игры, поскольку были рафинированные интеллигенты. Один пишет на листочке первые 2 строки стихотворения в рифму, другой - другие 2 строки, и так стих ковыляет сам по себе, ища себе дорогу. Вот пример.

 

Детишек много, на спинах ранцы,[14]

Все утром в школу идут, засранцы.

Идет Ванюша в расцвете лет,

В кармане финка, в руках кастет.

Потянет Таня на первый сорт:

В 12 лет - второй аборт.

Кто в том повинен - поди дознайся:

Ромашкин Вова иль Дубов Вася?

А может Коля, а может Сидор,

А может Юра по кличке Пидор?

Приходят в классы, садясь за парты,

А на камчатке играют в карты

На человека - училку Зинку,

В нее продувший запустит финку.

Продулся в дупель Печенкин Стас,

Попал ей ручкой под левый глаз,

Поскольку финки кидает худо

Тот сраный Стасик, паршивый муда.

Шел мимо завуч, услышал крики,

Дверь открывает - о ужас дикий!

Помчался завуч, старик несчастный,

Ведь это дети - народ опасный.

Бежал он быстро, всем жить охота,

А у детишек своя забота:

Пинают Зинку и в глаз, и в ухо,

А кто-то хочет разрезать брюхо.

Вдруг слышат голос: "За парты всем!"

Вошел директор, в руке ПМ.[15]

Попробуй вякни, жесток грузин!

И в лоб залепит весь магазин.

Ребята быстро за парты сели,

Убрали финки свои в портфели.

Училка встала, как ей не злиться?

Плюется кровью и матерится.

И то спасибо, что хоть живая:

Ведь в этом классе она восьмая!

 

По тому же принципу рисовались комиксы: одна картинка одного автора, другая - другого.

Но интереснее всего были прозаические полотна, написанные поочередно несколькими авторами. Каждый выбирал себе персонаж, одного или нескольких героев и говорил, и действовал за них поочередно в пределах реплики или какого-то небольшого участка текста. Каждый вел своего персонажа и, в зависимости от сюжета, старался сделать ему хорошо.

Иногда разворачивалась жуткая борьба между авторами через персонажей. Усложнялось дело тем, что персонажи действовали в основном через разговоры. Надо сказать, что мои герои чаще одерживали победы, я упорно гнул свою линию. Это свидетельствует, на мой взгляд, о превосходстве моей фантазии, некоторой природной агрессивности и упрямстве, умении настоять на своем, когда нужно. Хороший я мужик.

Очень долго и нудно у нас тянулась эпопея о некоем неудачном сицилийском мафиози Родригесе и его приятеле Санчо Паноса с названием "Из жизни мафии". Я вел Родригеса, Бен - Санчо, Яшка - лейтенанта Интерпола Дэрьмо и старика Гандоне. Двое мафиози поехали в Ленинград, чтобы выкрасть из Эрмитажа статую амура, просящего подаяния. За ними все время охотится лейтенант Дэрьмо.

Была у нас космическая история, где действовали Хуюс, Членис, Пенис, Пиписис.

Были истории о средневековых инквизиторских допросах, абстрактные диалоги, эпизоды о стычках работников МВД и КГБ... Была повесть на шести клетчатых тетрадных листах о том, как мы в лагерях едем в танке на стрельбище, а кто-то в танке бзднул, а потом насрал в снарядную гильзу. Были шпионские страсти. И многое другое.

Очень трогательная история, помнится, сложилась про бандитов. Хороши там были действующие лица: главарь бандитов Скотопизд, его дочь Любовь Скотопиздовна, некая Блядина Демидова, грузин Мандулия, грузин Ебулия, старик Еблыська, поручик Хуевич в пенсне, с наганом.

Отрывок подобной эпопеи для примера и строгой оценки нашей студенческой деятельности литературоведами, я быть может приведу в Приложении. Его читать не обязательно, это только для продвинутых. А также для заядлых эстетствующих молодчиков от литературы. Иногда в охотку случалось и индивидуальное творчество. Я вот стихи написал:

 

Хочу в стихах я, а не в прозе

Про радость жизни написать:

Люблю пописать на морозе,

А проще говоря - поссать.

 

Привычным жестом, по старинке,

Над предрассудками смеясь,

Я извлекаю из ширинки

Холодный член, не торопясь.

 

Чуть-чуть помедлю, ожидая,

И вот с улыбкой вижу я,

Как, снег пушистый разъедая,

Журчит ядрёная струя.

 

Клубится пар густым туманом

И попадает в глаз и в рот.

И будь ты трезвым или пьяным -

Душа ликует и поёт.

 

Или.

 

Не надо!

Не орите на меня звонко,

Я могу умереть от страха.

Я поэт, человек тонкий,

И идите вы все на хуй!

 

Писулю с этим стихом я направил Бену. Он написал: "Сам пошел!" Имея в виду на хуй. Тогда я послал писулю Вове Моренблиту на повторную рецензию. Вова написал: "Присоединяюсь к предыдущей рецензии". Козел. Ни хуя нет пророка для местных распиздяев.

Но я и разные другие стихи писал. В том числе и про офицеров, конечно. И вот однажды, вдохновленный моими виршами, Рубин показал их своей даме сердца и будущей жене, а потом притащил мне ответ - фронтовой треугольник. Но прежде чем огласить его содержание, я должен познакомить аудиторию со своими шедеврами.

 

Русская рулетка

Снова дым над столом,

Снова водка в стакане,

Тупорылый патрон

Притаился в нагане.

Вновь бокалы звенят

В бестолковом угаре.

Ну и масть у меня -

Всякой твари по паре.

 

Припев:

Позабудьте, барон,

Бесполезные споры.

Все равно для ворон

Что святые, что воры.

 

Мои карты, барон,

Так смешно наблюдать -

Короли без корон,

Они биты опять

 

Затрещит на ладони

Барабаном судьба.

Вспоминаются кони,

Где-то стонет труба.

 

Припев

 

Как всегда дам зарок -

Брошу пить и уйду,

Если щелкнет курок

По пустому гнезду.

 

Повезло. И привычно

Снова карты сдаю.

И кляну как обычно

Эту слабость мою.

 

Припев

 

А еще вот стих:

 

Нынче все потерялось.

Суета и обман.

Что от жизни осталось?..

Лишь потертый наган.

 

Пулеметные ливни

И станичные хаты,

Лошадиные гривы -

Это было когда-то.

 

Над желтеющей нивой

Я лечу от беды,

Сын, конечно, счастливой,

Но упавшей звезды.

 

Мой случайный попутчик,

Придержите свой кнут:

Все дороги, поручик,

Из России бегут.

 

Тройка скачет удало,

Тройка мчится вперед.

Мы прожили так мало,

Будто день или год.

 

В небе грустно и бойко

Шелестят журавли,

И следы нашей тройки

Пропадают вдали.

 

Колокольчик старинный -

Чистый звон в облаках,

А дорога пустынна

Будто в старых стихах.

 

С бесполезным стараньем

Мы бежим от судьбы.

И мелькают в тумане

Верстовые столбы.

 

Дышим хрипло, устало

И глядим тяжело.

Мы прожили так мало,

Может быть ничего...

 

А склоны все круче.

А ветер в лицо все сильней,

Я прошу вас, поручик,

Я прошу, не гоните коней.

 

А вот прочитав стихи "Пока 12 не пробило", будущая рубинская жена, которой я тогда в глаза не видел, и написала мне треугольник. У меня там как-то так было:

 

Пока 12 не пробило,

Пока не начат артналет,

Выпьем мы за то, что было,

Выпьем, господа, за старый год...

 

И так далее. И вот я получаю от нее треугольник:

 

Письмо на фронт

"Действующая армия. Штабс-капитану Его Императорского величества Тверского непробиваемого полка Никонову А.П."

 

Cher Александр!

Вы помните то время,

Когда еще Вы жили на Тверском?

Не думайте, что Вы забыты всеми,

Кто до германской с Вами был знаком.

 

Перед войной, в собрании, на бале

Мой брат-повеса познакомил нас.

Вы Блока, Северянина читали,

Когда мы танцевали па-де-грас.

 

Признаюсь, мне потом частенько снилась

Фигура Ваша в блеске аксельбант..

И как судьбы негаданную милость

Мне сообщил Ваш адрес интендант.

 

Мой брат при государе адъютантом

(У каждого, конечно, свой талан)

Я знала Вас поручиком и франтом,

Теперь Вы, говорят, Штабс-капитан.

 

Вы б не узнали девочку-курсистку:

Не в шляпке я с цветками на полях -

С крестом косынка над бровями низко

Дежурю по ночам в госпиталях.

 

Я к Вам пишу, как сказано в романе.

Виной тому не взбалмошность, а страх,

Что (не дай Бог!) убьют Вас или ранят.

(Я часто вижу смерти - медсестра).

 

Храни Вас Бог от пули иль осколка.

Я каждый день и час молюсь за Вас...

Как странно - мы не виделись так долго,

А голос Ваш я слышу как сейчас.

 

Прощайте. Жду письма. Живу надеждой,

Что очень скоро немцев разобьют.

 

PS. А на Арбате музыка как прежде,

И у Никитских розы продают.

 

Штабс-капитан тут же нахуякал ответ девушке.

 

Письмо с фронта

Дожди. Дожди стоят над нами,

Воды в окопах до колен,

Но все же мысленно я с Вами,

Я вспоминаю Вас, Элен.

 

И нет уже окопной глины,

Не липнет к телу мокрый шелк,

Вдруг испарился, умер, сгинул

Окоченевший третий полк.

 

И я не ежусь в грязной бурке.

Мне в воспаленной голове

Вдруг кажется - я в Петербурге,

Или напротив - я в Москве.

 

Холодный ветер на опушке

Доносит странные слова:

"Монетный двор", "Литейный", "Пушкин",

"Замоскворечье", "Яр", "Нева".

 

Неужто все когда-то было -

Река и розы в полынье?..

Мы познакомились так мило.

"Pardon, madamе" - "Pardon,monsieur".

 

"Et je vous pris..." - "Ну что вы, право..."

Тверской бульвар, парадный строй,

Потом театр и крики "браво"...

Все это было... Боже мой!

 

А вот теперь в осенней каше,

Где то и дело "в душу мать",

Лицо, улыбку, жесты Ваши

Мне все труднее вспоминать.

 

Теперь мне ближе вой снаряда,

(Как итальянцу близок Тибр).

И если ляжет где-то рядом,

Я точно укажу калибр.

 

Ну что ж, быть может, так и надо,

Как говорят попы - "юдоль",

За все прошедшее награда -

Неутихающая боль.

 

Но все же пульс надеждой бьется,

Лишь в том я вижу смысл и суть,

Что все ушедшее вернется,

Что все пройдет когда-нибудь...

 

И вот снова она пишет:

 

Письмо на фронт

Мon cher! Благодарю сердечно!

Письмо! Вот радость, Боже мой!

Вы вспоминали наши встречи,

И я все помню до одной.

 

Знакомясь, я нашла Вас дерзким:

Едва ль не в первый же момент

С апломбом чисто офицерским

Вы мне сказали комплимент.

 

Я вижу вновь как это было:

"Pardon, madame, vous etes tres bellе..."

"Pardon, monsieur, - я возразила, -

Je suis encore mademoiselle!"

 

Зачем в Москве была к вам строже,

Чем мне хотелось - не пойму,

Но - случай, промысел ли Божий -

Весной мы встретились в Крыму.

 

Под ветром с запахом полынным

Там, на понтийском берегу

Упрямо древние руины

Эллады память берегут.

 

Гекзаметр прибоя мерный

И парусов крылатый крен...

Сравнив с Прекрасною Еленой,

Вы стали звать меня Элен.

 

Лазури празднество и света,

Прогулки к морю допоздна

И звездопад на склоне лета -

Все вдруг оборвалось - Война!

 

Вдруг - как по злому мановенью -

Нет места счастью и стихам,

Вой бабий, да в солдатском пенье

Тоска и удаль - пополам.

 

Знать, наших дней беспечных стая

Снялась и взмыла в синеву -

На поиски такого края,

Где боль и горе не живут.

 

W...

 

Письмо из госпиталя

Приказ. Привычно, терпеливо -

В атаку, сбросив сон и негу.

Но что-то нынче мне тоскливо:

Я так соскучился по снегу...

 

Бежим по этому же лугу

Как час назад, как день, как век.

Мир будто движется по кругу.

Я так устал... Когда же снег?

 

И вдруг, как будто вниз с обрыва -

Удар и боль, оборван бег...

И дым шрапнельного разрыва

Как чистый снег, как первый снег.

 

Мне снег покоем обернулся

И долго плыл в бреду, увы.

Но вот случайно я очнулся

И показалось - рядом Вы!

 

Да, я, конечно, обознался,

В глазах плыло, как в том бою...

Я победить себя старался,

И вот теперь уже встаю...

 

PS. Смотрю в окно и вижу прелый,

Замерзший, позабытый стог

И первый снег. Такой же белый

Как госпитальный потолок.

 

 

Письмо в госпиталь

Простите меня за молчанье, мой друг,

На ваш треугольник последний.

Я ездила к бабушке в Санкт-Петербург

И только вернулась намедни.

 

Прочла - обомлела. Какая беда!

Вы ранены, Боже всевышний!

В бреду и горячке метались, когда

Кружил меня вихорь столичный.

 

Смеялась, плясала, не зная того,

Что гибель Вам, друг, угрожала.

Каталась на тройках и под Рождество

Красавицу-ель наряжала.

 

Лишь в праздник - за воинов тост прозвучал -

Вдруг сердце предчувствие сжало,

Из рук моих выпал со звоном бокал,

И я вся дрожа убежала.

 

Потом в бывшей детской сидела тайком

В вольтеровском кресле большущем

И год уходящий листала, потом

Мечтала о годе грядущем.

 

День Нового года настанет. Пришлет

Нам солнышко зайчиков стаю.

Чертя в синеве прихотливый полет,

Снежинки как зайцы играют.

 

Рассыпал на пол, на узоры окна

Камин свои зайчики-блики...

Сквозь стекла озябшая смотрит Луна

На танец тепла многоликий.

 

Над каждою крышей (зима-то строга!)

Пусть теплятся дыма колечки,

И Огненный Заяц огонь очага

Хранит неустанно и вечно.

 

Пусть кончатся месяцы страшной войны, -

Ах, Заяц, ведь ты не задира! -

Верни же друзей из чужой стороны,

Верни же безоблачность мира,

 

А нам поскорей подари rendez-vous...

Лечитесь, себя берегите.

Надеюсь, в Крещенье вернетесь в Москву.

Иль я к вам приеду, - хотите?

 

На этом переписка обрывается, видимо, штабс-капитан был убит...

История знает романы в стихах и письмах. Революционный герой Шмидт, еще там кто-то. Один взор, пятиминутная встреча - и переписка на всю жизнь. В письмах любить легче. Мазохизм какой-то, самолюбование своей придуманной любовью к придуманному персонажу. Окучивание, старательное взращивание, лелеяние придуманной любви к придуманному человеку. Так легче, так чище, так идеальнее, так воздушнее, так печальнее и оттого острее. Так надрывнее, вразнос, остро до бритвы.

...Милый друг... Смею ли я... Как я взволнована Вашим прошлым письмом, я сама, как и Вы, много об этом думала...

А если б они вдруг встретились, то что ж, любовь скультивирована - надо автоматически под венец.

Только разлука оттачивает тонкую любовь. Разлука - это письма, чуткие переживания. Совместная жизнь - это быт, стирки, ругань. Опять спит в бигудях. Опять пепел на ковер стряхивает, идиот.. Опять она в драном халате, мымра.

А разлука... Дух взмывает ввысь, вдаль от пресыщения, к звездам, навстречу любимой. И тоскует, тоскует там, облекаясь в эпистолу, утончаясь до платонизма.

...Но у нас не было любви. У нас была красивая игра. Очень красивая, правда?

 

Глава 19. Говно на лопате

 

Бывают на свете мудаки. Они существуют объективно, вне зависимости от нашего сознания и даны нам в не очень приятные ощущения. Мудака можно увидеть, пощупать, послать на хуй, взять анализ кала. Но мудака нельзя полюбить беззаветной любовью, его нельзя убедить и что-либо мудаку доказать. Соломонов мудак. Один из прославленного племени Мудаков. Он ведь что сделал - принес на лопате говно от коровы и...

Не знаю, будет ли такое в будущем и как долго, но в застойные годы студентов посылали осенью в колхозы убирать с полей урожай картошки. Поехали и мы. Очень строго. Пить нельзя, утром линейка, из расположения отряда не отлучаться, наряди, планы, дисциплина. Полувойна. Поэтому до магазина в ближайшую деревню, расположенную в трех километрах, мы с Яшей ходили по-партизански. Чуть завидим вдалеке какую-нибудь черную "Волгу" - сбегаем с шоссе и залегаем в кювете. А вдруг начальник?! Засечет - выебет. Такая у начальника работа. Сечь да ебать. Жрать да пить.

Мы работали на сортировке. Есть такой агрегат, трудится от электричества. Картошка высыпается в бункер посредством самосвала, затем транспортерной лентой подается на сортировочные ролики, где сортируется по размеру и развозится боковыми транспортерами. Земля - в одну сторону, мелочь - в другую, крупняк - в третью. И у бокового транспортера стоит живой человек с мешком и пара других еще, выбирающих с ленты крупные комья земли, которые сортировка не отличает от картошки. У ленты транспортера существует две скорости: большая и охуенная. На охуенной скорости сортировка въёбывает так, что не успеваешь мешок подставить, как уже пора с мешком уебывать, ибо наполнился. Хуяришь, как электрон на орбите. А ручные сортировщики не успевают выбирать комья земли. Короче, кто не был, тот будет, кто был, не забудет

Таких сортировок было две. На одной, где работал я с Яшкой, компания подобралась сволочнейшая. Соломон, Марципан и другие лентяи да двоечники. Мы с Яшей там были как два жемчужных зерна в навозной куче. Этого было слишком мало, чтобы облагородить всю кучу. Поэтому вся бригада работала как кодла зеков, как огрызающийся тигр в цирке, из-под палки, злобно задевая друг друга. Недаром колхозный дед-механик, присматривающий за сортировками, говорил о нашей бригаде:

- Работают как пленные.

В нашей бригаде вполне могли затравить слабого, а один раз чуть не облили керосином крысу с целью сделать из нее живой факел. Благо я шуткой тут же увел разговор в сторону и не дал этой мысли воплотиться.

На другой же сортировке сложилась компания людей более интеллигентных, более интеллектуальных, с лучшим воспитанием, хорошо успевающих по всем предметам. Поэтому они работали не как огрызающиеся друг на друга волки, а дружно и почти задушевно. Как будто в шляпах.

Как-то случился такой казус: не помню уж по какой причине один КамАЗ, нагруженный отсортированной картохой в мешках, на приемке развернули. Вечером, перед ужином, нас всех вызвал начальник отряда Плавкий, построил и повел психическую атаку:

- Произошло ЧП! Нам вернули один КамАЗ с картошкой из-за...

(Хуй знает чего, какой-то нашей хуевой работы, земли что ли в мешках много было, якобы...)

Потом выяснилось - мы не виноваты, но что в тот момент оставалось делать Плавкину? Только давить, только нагнетать, только пробуждать комплекс вины, только угрожать отчислением. Чтобы возврат ночью на сортировку казался нам меньшей неприятностью.

Хотя это была большая неприятность. Перед ужином мы возвращались с сортировок с черными от пыли лицами, мокрыми от пота портянками, которые едва успевали просохнуть к утру. Мы снимали грязные телаги, портянки и сапоги, тащили все в сушилку, умывались ледяной водой и с наслаждением переодевались в теплое и сухое. До утра. И, казалось, не было силы, способной заставить нас снова одеть стылые, мокрые, грязные тряпки и уйти в ночь, под собирающийся дождь. Тем более после сытного ужина, когда хочется полежать на койке в светлом и сухом бараке.

Но такая сила была - блядский хитрый Плавкий. Наши две бригады - злые волки и нежные овцы, черные и белые, ошую и одесную - стояли перед ним и мучительно размышляли: с чьей же сортировки был развернутый КамАЗ, кому идти разгружать?

"Наверняка наша сволочная бригада напортачила", - стоя в строю, думал я, не волк по натуре, но жизнью загнанный к волкам и, как человек с сильной социальной мимикрией, начавший по волчьи выть и огрызаться. Чтоб не сгрызли, чтоб приняли хоть и не в стаю, но за похожего.

- Сейчас пойдем разгружать, - тоскливо клацнул мне на ухо зубами Марципанов. Плавкий порылся в каких-то бумагах:

- КамАЗ со второй сортировки. Вторая сортировка идет разгружать после ужина.

Наша волчья сортировка проходила под номером 1. Божья кара по какому-то недосмотру пролетела над головами адских грешников и поразила святых и ангелов.

- Фф-у-у! У меня прям от сердца отлегло! - бегал по лагерю гадостный Марципан. - Я уж думал, сейчас, блядь, пиздец, на куй, все оборвалось до самой жопы... думал, блядь, пойдем разгружать это говно...

Наша черная бригада еще сидела и жрала ужин, когда подошел группен-капо - староста группы и одновременно бригадир 2-й, "белой" сортировки Игорь Марков.

- Ребята с первой сортировки, мы просим вас помочь нам раскидать машину. Кто?..

Мы позорно молчали. Марков окинул нас глазами и ушел. Я оглядел длинный стол. В волчьих головах шел умственный процесс, пленные что-то решали.

Решал и я. Если бы в той бригаде, среди этих чистюль не было Бена... Если бы просил не Марков, а кто-то другой... Перед Марковым мне было отчего-то стыдно. Чувак авторитетный. Он и по возрасту, и по жизненному опыту, по характеру в нашей студенческой группе был шишкой. Ему ведь к тому времени (пало уже до хуя лет - 23. Старик. Мужик он был тертый, крепкий, справедливый. И я внутренне тосковал от неизбежного ужаса - снова портянки и в ночь.

Я встал из-за стола:

- Пошли, Яшка!

Яшка застонал, запричитал и поплелся переодеваться.

...Чуть-чуть позже нас к КамАЗу подошли Соломон и Марципан. Марципана чуть ли не насильно привел Соломон. Что-то взыграло в проебце уебищ. За 20 минут раскидали КамАЗ, а на обратном пути ливануло, и мы прибрели в сушилку мокрые до трусов (включительно), и Соломон, дрожа от холода, раздеваясь, пел: "А у меня волшебные трусы, завидуют все белки и жучки..." Там же в сушилке Марков сказал нам свое человеческое спасибо:

- Да!.. Ребята с другой сортировки, спасибо вам...

Приятно, хули.

По случаю такого героизма начальство даже официально разрешило нам выпить. Но ни у кого ничего не было. А жаль. Это был единственный случай в моей жизни, когда мне действительно хотелось выпить не психологически, а прямо-таки физиологически, брюхом. А потом завернуться и уснуть в тепле. Чтоб завтра с утра снова пойти на эту срань.

Заместителем начальника Плавкина по комсомольской линии был некто аспирант Круглов, козлина комсомольская. Больше всех он там выебывался, строя из себя начальство. Деревенские его, мудака, тоже не любили. Он там вроде бы даже какому-то деревенскому джигиту пизды дал по комсомольской линии. По ебальнику, с комсомольским приветом. А тот парень обиделся, взял где-то старую ржавую лимонку Ф-1 и пришел выяснять отношения с Кругловым. Круглов обосрался, забежал к нам в казарму и залез под самую дальнюю кровать, спрятался, значит, от гранаты. (Кстати, насчет кроватей Круглов утверждал, что они должны быть отодвинуты друг от друга на 40 сантиметров - среднюю длину полового члена. Комсомольский демократический шутник). А тот обиженный парень все ходил с лимонкой в руке, держась за кольцо, искал Круглова и хотел его взорвать к хуям за нанесенное оскорбление. Горская кровь ударила в голову колхознику. Пьяный он был, забыл, что у оборонной Ф-1 радиус разлета осколков 200 метров. Полбарака, к ебени матери...

Но я тогда всего этого не знал еще, а просто лежал на койке и читал книгу. Вдруг вижу - вбегает Круглов, бежит по казарме и лезет под самую дальнюю кровать. Я.конечно, ничего, читаю дальше: комсомольский работник, мало ли, может, им так положено. Большой демократичный шутник. Это только потом выяснилось, что в комсомольца Круглова кулаки хотели гранатку бросить.

Деревенские студентов почему-то не любили, один раз даже входную дверь замотали какой-то хуйней, изнутри не открыть. А мне в ту ночь как раз ссать захотелось. Вышел я в предбанник, куда выходят еще 4 двери из длинных комнат-казарм, а входная дверь не открывается. Тьма. Я уж шарил-шарил в поисках запоров или выключателя какого ни на есть - ничего не нашел! Ну что делать? В форточку ссать? Невозможно: высоко, не доссу. Не ссать вовсе? Не уснешь. Взял да и поссал в притолку запертой двери. И уснул. А утром никто даже ничего не заметил! Помню, нее только возмущались злобной деревенщиной: закрыли, а если б пожар, а если кому бы ночью поссать приспичило? Ну, насчет поссать не знаю, а если пожар, тогда, конечно, в окна...

Тот самый говеннолопатный случай произошел в предпоследний день. Получилось так, что мы - бригада с первой сортировки работали на второй сортировке, а "ангелы", кажется, в поле пахали. Следующий день был последним днем пребывания в колхозе. И после работы взыграли волчьи инстинкты. Взяли наши придурки да и сожгли старый диван, валявшийся у второй сортировки. Соломон принес говна на совковой лопате и аккуратно положил его на выходной рукав транспортера. Завтра, мол, в последний день его "ангелы" включат, а мимо сортировщиков вместе с картошкой проплывет чуть подсохшая коровья лепеха. Сортируй, брат! А может и в мешок с бульбой упасть, если сразу на охуенной скорости впустить. Кроме того, Соломон тем же говном испачкал пусковую кнопку сортировки.

На следующее утро колхозный дедушка при всей ихней бригаде, ждущей пуска установки, нажал кнопку "пуск".

- Что это? - подслеповатый ветеран войны принюхался к большому пальцу и произнес с оттенком удивленного узнавания.

- Говно... натурально.

А потом то же зеленое говно выплыло на транспортер. Но их более всего допекла именно кнопка. Вечером эти деятели со второй сортировки начали угрюмо допытываться, кто же измазал говном кнопку. Более всех в дознавании усирался некий Бурдов. Думаю, если бы он работал в нашей бригаде, был бы обычным серым волком. А там он прикидывался овцой, как мы с Яшей здесь косили под волков.

- Дима, - наседал Бурдов на Яшу. - Говори, кто кнопку говном измазал?

Но все равно мы не выдали этого мудака-говномаза Соломона, хоть и не одобряли его исканий.

(Но дедушка колхозный тоже хорош. Он однажды выпил Яшин огуречный лосьон из моей пластмассовой кружки. Я прихожу - ба! - кружка зело лосьоном отдает. Яша приходит - ба! - пузырек пустой. Так и выбросили оба предмета).

Я так скажу: колхоз - это не рай господень. Не рай ни хуя. Нет, там жить можно было бы, если бы не работать. А так - вечером придешь, поужинаешь и спать, а утром снова на работу. Либо на сортировку, либо в поле. Скучно, когда голова простаивает.

Все ужасно стремились побыстрее эту каторгу закончить, безбожно клевали на грязные плавкинские обещания отпустить всех пораньше за хорошую работу. Клевали, в смысле верили, а не в смысле лучше работали. Работали обычно, то есть по-социалистически, то есть хуево: треть, наверное, картошки в поле оставляли.

Все приличные люди сходились на том, что если бы отпустили нас вдруг пораньше, пешком бы до дому ушли! А это очень далеко!

Вывод: студент работать не любит, Студент работать не хочет. Такая тварь. Все бы ему мозги ебать.