К концу XIX — началу XX века народы и народности Российской империи находились на разных стадиях этногенеза. В Польше и Финляндии уже было развито национальное самосознание, здесь складывались нации западного типа, стремящиеся к отделению от России. На другом краю спектра были родоплеменные этнические общности, из которых в рамках российской государственности складывались народности. Царское правительство отказалось от политики ассимиляции нерусских народов с ликвидацией этнического разнообразия. В результате возникла очень сложная государственная система с множеством укладов, норм и традиций. Государство было идеократическим, а многонациональное общество было еще и многоконфессиональным.
Во внешнем мире Россия в конце XIX века понималась именно как нация, носитель большой национальной культуры. После реформы 1861 года практически все крестьяне занимались отхожим промыслом или сочетали земледелие с сезонной работой в промышленности. Резко повысилась мобильность населения. Это усиливало связность основной массы населения, которая и превращалась в нацию. Либералы в начале XX века предлагали признать, что население Российской империи консолидируется в «обычную» нацию. Эту мысль выражал и П. Струве, и его оппонент П. Милюков (который при этом выступал против лозунга «Россия для русских», выдвигавшегося правыми).
Эти предложения наталкивались на общее отторжение идеи национализма как идеологии, необходимо включенной в самоосознание гражданской нации. Считалось, что эта западноевропейская идея противоречит идущей из православия всечеловечности русского мировоззрения. Считалось, что Россия — «не нация, а целый мир», многонациональное государство с русским народом в качестве ядра. Основой государственного чувства здесь был не национализм «титульной» нации, как в государствах Запада, а державный патриотизм.
Вл. Соловьев даже считал, что национализм несовместим с идеей всечеловечности христианства и представляет угрозу для русского самосознания: «Христианская истина утверждает неизменное существование наций и прав национальности, осуждая в то же время национализм, представляющий для народа то же, что эгоизм для индивида: дурной принцип, стремящийся изолировать отдельное существо превращением различия в разделение, а разделения в антагонизм».
Еще менее, чем для гражданского национализма, были в тогдашней России условия для принятия национализма этнического. И в правительственных кругах, и в среде интеллигенции обсуждался опыт Европы и США, разговор велся в понятиях национализма, хотя само это слово было непопулярным. Главный водораздел проходил между национализмом имперским, предполагавшим сохранение полиэтнического государства, собранного вокруг ядра «большой русской нации», и идеей создания национального русского государства по типу западных. В обоих случаях под русской нацией понималось триединое образование из великороссов, малороссов и белорусов.31
В условиях кризиса, вызванного распадом сословного общества и вторжением капитализма, горизонтальную солидарность подданных Российской империи стали укреплять социальные угрозы и новый образ враждебного иного — того привилегированного меньшинства и государственной бюрократии, которые все больше противопоставляли себя народу. В ходе этого сплочения наблюдались явления, структурно схожие с теми, которые считаются признаками становления гражданских наций на Западе, например, массовое обращение к прессе.
В этих новых условиях сознание подавляющего большинства русского народа формировалось именно как гражданское, а не сословное — складывался общий понятийный язык и общая мировоззренческая матрица. Толстой писал, что к началу XX века произошло знаменательное и для правящих кругов неожиданное повышение нравственных запросов крестьянства. Кульминацией созревания российской нации стала революция 1905-1907 годов, когда возникло, по выражению Т. Шанина, «межклассовое единство низов». А это межклассовое единство и есть система горизонтальных связей солидарности, которая соединяет людей в гражданские нации.
В социальном, культурном и мировоззренческом отношении крестьяне и рабочие, которые составляли более 90% жителей России, являлись единым народом, не разделенным сословными и классовыми перегородками и враждой. Этот единый народ и был гражданским обществом России — ядром всего общества, составленного из свободных граждан, имеющих сходные идеалы и интересы. Оно было отлично от западного гражданского общества тем, что представляло из себя республику трудящихся, в то время как ядро западного общества представляло собой республику собственников.
В ходе революции 1905-1907 годов русские рабочие и крестьяне обрели столь сильно выраженное гражданское чувство, что стали народом даже в том смысле, какой придавали этому слову якобинцы, — революционным народом, спасающим Отечество. Но в этом смысле слово «народ» есть просто синоним слова «нация». Более того, это «русское гражданское общество» было очень развитым и в смысле внутренней организации. Если на Западе после рассыпания общин и превращения людей в «свободные атомы» потребовалось около двух веков для того, чтобы из этой «человеческой пыли» начали складываться ассоциации (партии, профсоюзы и т. д.), то в России подобного рассыпания не произошло — Россия эти структуры унаследовала от истории. Такой структурой была община, пережившая татарское иго и феодализм, абсолютизм монархии и наступление капитализма, соединение большинство граждан в общины сразу создавало организационную матрицу и для государственного строительства и самоуправления, и для поиска хозяйственных форм.
Однако созиданию российской нации противодействовали действия по разрушению скрепляющих ее связей. За ними стояли разные социальные силы, но они сходились в главном — вели демонтаж культурного ядра русского «имперского» народа и той своеобразной гражданской нации, которая возникала в ходе революции. Русофобия, направленна именно на «имперское» большинство русского народа, была одинаково присуща и правым, и левым (последние разрушали образ монархического государства, подрывая его роль как символа национального сознания). Миф о «бесправии» украинцев использовался для экстремистких нападок на царизм, но рикошетом бил и по русским как народу.
В целом, когда в условиях пореформенного кризиса русский «имперский» народ стал «пересобираться» в гражданскую, но антибуржуазную нацию, возник раскол между массой и элитой. Этот раскол приобрел характер разделения на два враждебных народа. Оно стало очевидно именно вследствие того, что «народ» после реформы стал обретать национальное самосознание, а значит, стал превращаться в политически силу. До этого о «расщеплении» не шло речи, потому что массы просто не имели статуса субъекта истории.32
Консервативные русские националисты исходили из предмодерной концепции нации, считая, что в нее входит только привилегированно сословие. Влиятельный публицист Р.А. Фадеев писал: «Сознательная сила русской нации равняется тому ее количеству, которое заключается в дворянстве». В начале XX века русофобия распространилась в интеллектуальной элите России — влиятельной части гуманитарной и творческой интеллигенции. Это разрушало связи, соединявшие старый народ империи, но в то же время сплачивало русское простонародье, ускоряло становление нового, протосоветского народа.
Государство своими действиями углубило кризис этнического самосознания русских. Начался отход крестьян от монархии. Церковь также стала утрачивать авторитет, скреплявший национальное сознание. Начиная с 1906 года из епархий в Синод стал поступать поток донесений о массовом отходе рабочего люда от церкви. Расширился охват крестьян сектантством. В псалмах духоборцев «детьми Каина» назывались «зараженные сребролюбием господа», а «детьми Авеля» — бедные люди, которые «питаются трудом».
Распад общественной морали, скреплявшей народ, был ускорен действиями по разрушению общины как центра жизнеустройства, в том числе как инстанции, задающей в деревне иерархию авторитетов и культурных норм. В 1907 году консерватор В.И. Никольский даже писал о «существующих в настоящее время признаках безнародности и обезнародования русских».
Демонтаж народа, уже обретшего национальное самосознание, есть один из наиболее болезненных вариантов гражданской войны. Эта холодная гражданская война в начале XX века велась и против русского народа, и против сложившейся вокруг него системы межэтнического общежития. Полученные при этом культурные травмы ускорили созревание революции и предопределили ее страсть. Социальное чувство эксплуатируемых тружеников приобрело в России окраску национального чувства угнетенного народа, а такое соединение всегда придает движению силу и упорство.
Крестьяне пришли к убеждению, что правительство — их враг, что разговаривать с ним можно только на языке силы. Началась русская революция, распад народа на враждующие части стал неизбежным. Но на этом фоне уже началось зарождение будущего советского народа — как прошедшего в революции пересборку русского народа, который затем быстро подтянул к себе и другие народы Российской империи.
В совокупности крестьянских наказов и приговоров 1905-1907 годов выражена центральная мировоззренческая матрица русского крестьянства начала XX века, на ней и стал собираться будущий советский народ. В наказах было сформулировано представление о человеке — та антропология, которая была положена в основу принятой в СССР доктрины прав и обязанностей человека. Были определены принципы благой жизни — образ идеального будущего. В общих чертах был представлен и образ будущей государственности, основу которой должны были составить Советы — привычный орган крестьянского самоуправления.
После Февральской революции рабочие организации, связанные с Советами, стремились укрепить государственные начала в общественной жизни в самых разных их проявлениях. Они создавали модель государственности, альтернативную той, что пыталось строить Временное правительство. Особую роль сыграла российская армия (ее костяк составляли 5,8 млн русских и 2,4 млн украинцев). Она стала небывалым для России форумом социального и национального общения, не поддающегося политической цензуре. В каком-то смысле именно армия породила советский строй.
России удалось пережить катастрофу революции, собрать свои земли и народы, восстановить хозяйство и потом за десять лет сделать рывок в экономическом и научно-техническом развитии. Это стало возможным прежде всего потому, что за десять лет до краха была начата работа по созданию матрицы и технологии монтажа нового народа России.
Механизмы сборки
В принципе, при строительстве современных наций приходится решать примерно один и тот же комплекс задач во всех сферах общественного бытия — духовной, социально-экономической, политической и экологической. При систематическом описании конкретных историй нациестроительства обнаруживается примерно сотня различимых типов связей между людьми, которые в совокупности и соединяют население в нацию. Для создания таких связей в государстве и обществе должны действовать, обеспечиваться уходом и ресурсами механизмы («строительные машины»). О сборке советского народа можно сказать, в стиле импрессионизма, следующее.
Мобилизующим средством стал исторический вызов — Гражданская война. Белые предстали в ней как враждебный иной, который пытается загнать уже обретший национальное самосознание народ в прежнюю «колониальную» зависимость. В Гражданской войне сложился кадровый костяк будущего народа, та управленческая элита, которая действовала в период сталинизма. Это были командиры Красной армии нижнего и среднего звена, которые после демобилизации заняли административные должности в госаппарате. В основном это были выходцы из малых городов и деревень Центральной России.
Советский народ был сплочен сильным религиозным чувством, как и русская революция. Представление о благой жизни вырабатывалось людьми в состоянии религиозного подъема. Общинный коммунизм был в большой мере верой, а революционное движение — богоискательским. В целом, в СССР народы собрались в надэтническую общность, которой было присуще сочетание здравого смысла с антропологическим оптимизмом. Степень интеграции советского народа в СССР была выше, чем в Российской империи до революции. Этому способствовали модернизация общества, более высокая степень социальной однородности и межрегиональной интеграции, интенсивные миграционные процессы в ходе индустриализации, урбанизации, больших строек, развитие транспорта и СМИ, общий пласт культуры и исторической памяти.
До сих пор трудно понять, почему «единый многонациональный народ» (советский) нельзя было считать нацией. Из этого упорного отказа следовало много практических установок. С.В. Чешко пишет: «С точки зрения принятых в современном мире понятийных норм следует признать не только реальное существование в СССР “советского народа”, но и признать его в качестве обычной полиэтнической нации — советской нации… Благодаря своему упорному стремлению сохранить “самобытность”, уберечь свои теории и профессиональный язык от внешних влияний, отечественное обществоведение попало в концептуальный тупик. Наши ученые не отваживались отрицать существование американской, бразильской или индийской наций, признавали принадлежность СССР к Организации Объединенных Наций, но даже не допускали мысли о возможности понятия “советская нация”. А в период развала СССР эта несуразица активно использовалась теми, кто пытался доказать, что СССР — это “не страна и не государство”, без своей нации и поэтому без права на существование» [149].
