Большие потери в торговом и в гораздо меньшей степени военном тоннаже вынудили Адмиралтейство развить бурную деятельность по формированию противолодочных сил. В дежурной части созданного специально для этой цели Оперативного штаба всю стену занимала огромная диаграмма. Кривая показывала соотношение между потопленными и построенными или зафрахтованными кораблями. Пересекавшая ее посередине красная линия обозначала предельно допустимую норму потерь. Ее превышение ставило под угрозу снабжение экономики сырьем, а население – продовольствием и товарами первой необходимости. В 1940 году тоннаж уничтоженных торговых судов достиг 4,4 миллиона брутто‑тонн, а водоизмещение спущенных со стапелей кораблей в Великобритании и пока еще сохранявших нейтралитет США не превысило 1,2 миллиона тонн. Поскольку конвойная система доказала свою эффективность еще во время Первой мировой войны, в феврале 1940 года было организовано конвоирование судов. В одиночку в море теперь выходили только быстроходные корабли. С 9 апреля по 20 июня как в Англию, так и в обратном направлении прошло 149 конвоев, насчитывавших в своем составе 4364 корабля.
Проводке большего количества охраняемых караванов торговых судов мешала нехватка конвойных кораблей. Правда, Адмиралтейство заложило на верфях множество эсминцев с расширенным радиусом действия, однако для ввода их в строй требовалось время. Поэтому в сентябре 1940 года английское правительство даже согласилось передать США в аренду сроком на 99 лет восемь островных владений в Новом Свете в обмен на 50 эсминцев устаревшей конструкции, которые к тому же давно выработали свой ресурс.[28] Почти все торговые суда были оснащены артиллерийскими орудиями и бомбометами. Увеличился также самолетный парк авиации берегового базирования, патрулировавшей водные просторы в северной части Атлантики. После высадки 10 мая 1940 года британских войск в Исландии, тогда еще связанной личной унией с Данией, Адмиралтейство установило контроль над северным маршрутом в Датском проливе от мыса Фарвел до крайней южной точки Гренландии. На всем водном пространстве между Шотландией и Данией для борьбы с подводными лодками наряду с корветами с ограниченным радиусом действия широко применялись переоборудованные в «суда‑ловушки» шхуны, сейнеры и траулеры. Под нажимом США английское правительство приказало вывести из Исландии войска. На смену англичанам 7 июля 1941 года пришли американские солдаты. При этом США не только не поинтересовались мнением исландцев, но даже ради соблюдения приличий не запросили согласия Дании; хотя Вашингтон и Копенгаген тогда еще поддерживали между собой дипломатические отношения.
Британский флот защищал три маршрута. На Атлантическом побережье Северной Америки корабли собирались в конвои в Норфолке, Нью‑Йорке и Галифаксе, в Африке – во Фритауне. Еще один маршрут проходил из Порт‑Саида до Гибралтара. Из города‑крепости суда, обойдя берега Испании и Португалии, заходили в Атлантический океан.
Введение конвойной системы дало командованию германского подводного флота повод приступить к осуществлению своего давнего плана.
Как известно, первоначально в основе тактики действий подводных лодок лежал метод крейсерских операций одиночных субмарин в местах наиболее интенсивного судоходства. Еще в период Первой мировой войны Дениц накопил определенный опыт и теперь решил перейти к массированным атакам конвоев. Новый способ разгрома караванов торговых судов получил название «тактика волчьей стаи» – по аналогии с действиями волков. Как известно, их вожак всегда бежит далеко впереди, завидев добычу, воем созывает сородичей, и вся свора набрасывается на нее. Начиная с 1935 года, Дениц и его штаб последовательно стремились использовать эту тактику во время всех мало‑мальски крупномасштабных учений в Балтийском море.
Дежурная часть оперативного управления штаба подводного флота располагалась в бывшей столовой виллы, принадлежавшей ранее владельцу консервной фабрики.
Окна в просторном помещении были теперь задраены, одну из стен занимала огромная операционная карта.
Синяя поверхность Атлантического океана была разделена на квадраты. По указанию капитан‑лейтенанта Винтера обер‑фельдфебель приколол к нужному месту зеленый треугольник с аккуратно выведенным тушью названием очередного обнаруженного конвоя и с готовностью взглянул на стоявших рядом Деница и начальника управления капитана 1‑го ранга Годта.
– Сколько лодок уже подошло туда? – чуть понизив голос, спросил Дениц.
– «У‑99», Кречмер, «У‑100», Шепке… – с нарочито спокойной интонацией зачитал список Годт. – Да, еще Мор. Наверное, успеет подойти Зурен. Ну и, конечно, Метцлер, Шеве и Квестен.
– Восемь лодок… – Дениц недовольно скривил губы. – А нужно, как минимум, вдвое больше.
– Геслер, Шютце и Либе слишком далеко. Вряд ли им удастся подойти вовремя.
– Какова численность конвоя? – Дениц привычно скользнул глазами по карте.
– В радиограмме Поппа говорится о пяти транспортах, не считая кораблей охранения.
Дениц замер, упершись невидящим взором в квадрат. Он измерял в уме расстояние от подлодок до конвоя. Все находившиеся в комнате также застыли, ожидая его решения.
– Вперед! Пусть набросятся на них как волки! – Дениц явно хотел поднять настроение себе и окружающим. – Приказываю атаковать! И пусть Геслер, Либе и Шютце также попробуют присоединиться к ним!
– Слушаюсь, господин адмирал! – Годт кивнул Винтеру, и капитан‑лейтенант передал начальнику радиоцентра перечень подводных лодок, предназначенных для атаки на конвой.
– Все они парни, что надо, – Дениц продолжал вглядываться в квадрат, мысленно прослеживая маршрут конвоя. – Прошли огонь и воду. Каждый командир вместе с экипажем стоит двоих. Как вы полагаете, Годт?
– Вы совершенно правы, господин адмирал.
– Если Кречмеру удастся перейти отметку в триста тысяч тонн… – от длительного напряжения слезились глаза, Дениц потер переносицу и прикрыл веки, давая разгрузку зрительным нервам. – Тогда мы наградим его Мечами к Дубовым листьям.
– Я в него верю, господин адмирал.
– Как только лодки подойдут к конвою, регулярно докладывайте мне об их действиях.
Дениц повернулся и пошел к двери. Офицеры оперативного управления тут же встали из‑за столов и вытянули руки по швам.
Большинство субмарин подобралось к конвою еще до наступления темноты.
В сгущавшихся сумерках были хорошо видны темно‑серые, будто впаянные в волны корпуса кораблей – пузатые у транспортов, вытянутые и заостренные, как у хищников, у кораблей охранения. Следуя новой тактике, лодки набросились на конвой, как стая голодных волков на одинокого путника, их действия были заранее согласованы. Всю ночь торпеды взбивали отработанными газами поверхность Атлантики, поднимая после взрывов столбы пламени, воды и обломков, из нижних отсеков тонущих кораблей прорывались сдавленные вопли и рыдания заживо погребенных там людей, растекался по морю мазут, сливались в громовые раскаты разрывы глубинных бомб…
В расположенном в предместье Лориана Керневеле радиоцентре штаба подводного флота радисты непрерывно щелкали тумблерами и вертели рубчатые круглые верньеры настройки, не успевая принимать радиограммы с громящих английский конвой подводных лодок. Стоя на пороге операционного зала, Годт быстро просматривал переданные ему дежурным офицером‑связистом расшифрованные донесения с длинными колонками цифр.
– Сто четыре тысячи триста двадцать тонн за одну ночь, – вслух прочел он и позволил себе улыбнуться, чуть шевельнув кончиками губ.
– Достаточно! – Дениц заметно оживился, в голосе зазвучали ликующие нотки. – Немедленно передайте экстренное сообщение в ставку фюрера!
Утром эфир заполнили гром фанфар и грохот барабанов. Победную сводку Верховного командования вермахта, в очередной раз посвященную «неслыханным успехам наших парней‑подводников», как обычно предваряли «Прелюды» Ференца Листа. Прославленный композитор наверняка даже представить себе не мог, что его знаменитое произведение будет использовано в сугубо пропагандистских целях.
После завершения операции в Керневеле подвели итог. Две подводные лодки не отозвались на позывные. Годт тут же занес их в список безвозвратных потерь.
В именуемом «цитаделью» Оперативном центре Адмиралтейства дежурный офицер изменил общую цифру потерь в торговом тоннаже. Кривая чуть сдвинулась вниз, но пока еще не приблизилась к опасной красной черте.
В замкнутом пространстве
– Опять воняет как в хлеву, – обер‑ефрейтор сидел на узкой койке, прислонившись к стенке и упираясь ногами в фанерную переборку. Снаружи сильно штормило, деревянные стенки дребезжали и скрипели, при толчке он чуть не опрокинулся навзничь и едва не выплеснул содержимое своей тарелки в лицо сидевшего напротив сослуживца.
– Ничего, привыкнешь, – матрос даже ухом не повел, продолжая с меланхоличным видом поглощать обед.
Действительно, воздух здесь был настолько спертым, что постороннего человека, вошедшего сюда, наверняка бы вырвало.
Запах пота, исходивший от давно немытых тел, смешивался с запахами металла, машинного масла, затхлой воды, хлорки и сладковатым ароматом одеколона «Колибри», которым подводники кое‑как смывали с лица соляной нарост. Регенерационным установкам никогда не удавалось полностью очистить воздух.
Подводникам приходилось также выдерживать перепады давления, холод, жару и шторм, во время которого все несущие вахту с трудом удерживались на ногах.
Они ютились в узких каютах‑выгородках и, направляясь куда‑либо по слабо освещенному длинному проходу, постоянно задевали плечами разнообразные механизмы, агрегаты, верньеры и клапаны. Жилое помещение рядового личного состава одновременно являлось носовым торпедным отсеком, на металлических плитах пола лежали запасные торпеды, в кают‑компании согласно боевому расписанию был развернут медпункт, в кухонном отсеке громоздились ящики с продуктами и висели набитые хлебом гамаки.
Даже в мирное время длительное пребывание в замкнутом пространстве, наполненном влажным, удушливым, пропитанным специфическими запахами воздухом, негативно сказывалось на физическом и душевном состоянии экипажа. Во время боевых операций нагрузка на психику еще более усиливалась. Нервы у всех были напряжены до предела, так как в любой момент стальная оболочка могла треснуть от взрыва мины, глубинной бомбы или торпеды, и тогда люди, захлебываясь в хлынувшей внутрь лодки воде, погрузились бы вместе с ней в бездну и больше никогда не увидели бы дневного света. В результате у многих членов команды случались приступы «жестянки». В легкой форме она выражалась в апатии, в крайней – в безудержной истерике, переходящей порой в манию преследования. Очень часто исцелить ее не удавалось даже в психиатрических больницах.
Субмарина с ее конусообразным корпусом своими очертаниями действительно напоминала огромный плавучий гроб.
Приказ хранить молчание
– Приготовиться к отплытию! – распорядился Прин, выслушав доклад старшего помощника, и выстроившиеся в две шеренги на пирсе подводники сразу же забегали как муравьи.
На причале столпилось множество зевак. В основном это были докеры, сотрудники управления порта, зенитчики, офицеры и старшины административной службы, а также матросы с других пришвартовавшихся здесь подлодок. Несмотря на строжайший режим секретности, утром 20 февраля 1941 года на базе в Лориане уже знали, что в море в десятый раз выходит «У‑47» под командованием самого «великого» Прина. Именно поэтому высокая девушка с пышной грудью, поправив видневшийся из‑под форменного кителя Гитлерюгенда воротничок блузки безупречной белизны, поднесла Прину роскошный букет. Капитан‑лейтенант доброжелательно улыбнулся и небрежным жестом приколол один из цветов к петлице длинного, тщательно вычищенного и отутюженного реглана.
Этим людям наблюдение за отходом подлодки от причала вполне заменяло «Вохеншау».[29] Прин демонстративно перебросился репликами с командиром «У‑99» Кречмером по прозвищу «Молчаливый Отто». Оба они прекрасно знали, как нужно держаться на публике. На пирсе в Лориане рядом с ними не было капитан‑лейтенанта Шепке. Как уже было сказано выше, ранее он командовал использовавшимся в качестве минного заградителя «челноком». На поставленных его субмариной минах подорвалось довольно много кораблей. Наряду с Прином и Кречмером он был третьим немецким подводником, награжденным Дубовыми листьями. Теперь «У‑100» под его командованием упорно пробиралась среди громоздящихся друг на друга валов в свою операционную зону в Северной Атлантике. В соответствии с «тактикой волчьей стаи» группа подводных лодок в очередной раз должна была выйти на позиции к западу от Гебридских островов и подобно разъяренным хищникам наброситься на английские конвои.
Последняя радиограмма с борта «У‑47» поступила в штаб подводного флота 7 марта. Затем связь с ней оборвалась.
В эти дни в оперативное управление непрерывно поступали короткие радиоимпульсы, содержащие информацию о местонахождении хорошо охраняемых конвоев. Радист «У‑70» сообщил о серьезных повреждениях, вызванных взрывами глубинных бомб.
Еще на одной субмарине вышли из строя многочисленные агрегаты, и она была вынуждена оторваться от конвоя. Неожиданно печально известный командир «У‑110» капитан‑лейтенант Лемп, потопивший в начале войны «Атению», доложил об обнаружении южнее Исландии каравана канадских торговых судов.
После уничтожения огромного и весьма дорогостоящего китобойного траулера «Терье Вилькен» Кречмер также направился к этому конвою. Позднее к нему присоединился Шепке. В очередной раз в ночное небо взвились принявшие форму огненного шара гигантские языки пламени, взлетали облака пара и черного дыма, медленно задирая в воздух нос и корму, переламывались пополам корабли.
В эти часы все офицеры штаба подводного флота пребывали в эйфории, завороженные цифрами потерь британских судов, и вели себя так, будто Англия уже поставлена на колени. Они напрочь забыли об оставшихся без ответа радиограммах командиру «У‑47».
17 марта в час ночи «У‑99» сообщила в радиоцентр: «Два эсминца – конвой – потопил 50 000 тонн – хайль – Кречмер». Субмарина израсходовала все торпеды, и ее командир собирался вернуться на базу. Больше Кречмер не выходил в эфир.
В операционном зале радиоцентра у дежурных радистов от усталости покраснели глаза. В наушниках постоянно слышались гул, шорох и свист. Остро отточенные карандаши, казалось, сами бегали по бланкам радиограмм, заполняя их столбцами цифр, подрагивающие пальцы не выпускали рукоятки телеграфных ключей.
Около четырех часов утра 17 марта в наушниках застывшего в напряженном ожидании радиста прозвучало несколько невнятных фраз. Затем связь оборвалась и все попытки восстановить ее ни к чему не привели. Старший радист сумел расшифровать только два слова: «Бомбы… бомбы» и сразу же стремглав бросился к дежурному офицеру. Тот немедленно отнес бланк с отчеркнутыми красным карандашом словами Годту. Начальник оперативного управления пробежал глазами квадрат километровой сетки и, заметно нервничая, приказал:
– Кречмеру и Шепке! Немедленно сообщите о своем местонахождении!
Характерно, что Прина он даже не упомянул.
Какое‑то время офицеры в Керневеле еще надеялись, что на «У‑99» и «У‑100» просто вышли из строя радиостанции. Но еще через несколько дней уже никто не сомневался в их гибели.
Один из офицеров, в каком‑то смысле исполнявший обязанности «главного статистика» подводного флота, поставил в списке боевых единиц против «У‑99» и «У‑100» две горизонтальные черты. Формально субмарины считались пропавшими без вести. Однако мысленно он уже придал знаку форму креста. Так в списке отмечались погибшие подлодки.
В высших командных инстанциях ВМС долго не могли оправиться от шока. Ведь из боевого похода не вернулись три наиболее прославленных командира подводных лодок. Их имена занимали едва ли не главное место в арсенале мер идеологического воздействия, широко применяемых Геббельсом и его подчиненными. Полностью контролируемые ими пресса и радио неустанно восхваляли трех подводников, стремясь превратить их в героев и кумиров германской молодежи. Теперь населению следовало достаточно правдоподобно объяснить, куда пропали «Бык Скапа‑Флоу» Прин, «Лучший стрелок» Кречмер – еще 21 марта ему досрочно присвоили звание капитана 3‑го ранга – и бывший «Дыролаз» Шепке, прозванный сослуживцами «Самым красивым офицером на службе его величества». Даже искушенным во лжи сотрудникам Имперского министерства пропаганды это оказалось не по силам. Официальное признание их гибели сразу же делало несостоятельными все утверждения о предстоящем поражении «коварного Альбиона». Поэтому имена этих офицеров было запрещено упоминать в печати и радиопередачах.
Но на судоверфях, подводных лодках, надводных кораблях, штабах соединений подводного флота, а затем и в других подразделениях вермахта сперва втихомолку, а потом уже открыто вовсю обсуждали судьбу Прина, Кречмера и Шепке.
Между тем английские газеты поместили сообщения о гибели трех немецких подводных лодок на первых полосах под набранными огромными буквами заголовками, а Би‑би‑си поведало об этом знаменательном событии всему миру. Военно‑политическое руководство гитлеровской Германии было вынуждено отказаться от «тактики умалчивания». Но, по мнению Гитлера, ни при каких обстоятельствах нельзя было одновременно извещать о гибели трех наиболее знаменитых немецких подводников, ибо «тем самым будет подорван боевой дух германского народа», который далеко не сразу сможет оправиться после столь удручающего известия. Поэтому 25 апреля в очередной сводке ОКВ[30] было объявлено только о гибели «У‑99» и «У‑100», а в личном деле Прина появилась следующая запись: «Для публикации некролога требуется личное разрешение фюрера».
Своим произвольным решением Гитлер лишь породил новую волну слухов. «У‑47» не заходила больше ни в один из портов, ни в одном из доков ее не ставили на ремонт, и люди обсуждали между собой судьбу злосчастной субмарины и ее экипажа. Многие всерьез полагали, что Прина вместе со всей командой отправили в концлагерь за саботаж. Дескать, они отказались выйти в море, поскольку количество невзорвавшихся торпед превысило допустимый уровень. Другие утверждали, что Прин осмелился публично обругать Гитлера. Опровергнуть слухи не смог даже приказ о досрочном присвоении Прину звания капитана 3‑го ранга.
В этих рассуждениях была своя логика. Упорный отказ властей объяснить, что именно произошло с «народным кумиром», был воспринят в широких кругах населения как свидетельство его антинацистских настроений. Они уже давно привыкли к бесследному исчезновению явных и скрытых противников гитлеровского режима. Почему же Прина не могла ожидать такая же участь?
В конце концов руководители Третьего рейха поняли, что попытка сохранить в тайне гибель «Быка Скапа‑Флоу» привела к прямо противоположному и крайне нежелательному для них результату. 23 мая – с момента отправки с борта «У‑47» последней радиограммы прошло уже семьдесят семь дней – диктор, зачитывая утреннюю сводку ОКВ, со скорбной интонацией произнес: «Подводная лодка под командованием капитана третьего ранга Прина не вернулась из боевого плаванья».
В мае 1941 года количество потопленных немецкими субмаринами кораблей почти приблизилось к показателям октября 1940 года, когда итоговая цифра потерь Англии и нейтральных стран в торговом тоннаже почти подошла к роковой черте. В конце следующего месяца Германия вероломно напала на Советский Союз, и сообщения о победоносном шествии вермахта, заполнившие полосы газет и эфир, заставили большинство немцев забыть о судьбе Прина.
В одном из опубликованных в 1946 году отчетов Адмиралтейства следующим образом описывалась трагическая участь трех командиров подводных лодок: «Тремя из шести уничтоженных в марте в северной части Атлантического океана субмарин командовали наиболее испытанные в боевых операциях офицеры. 8 марта эсминец „Вольверген“ потопил подводную лодку под командованием Прина. Весь экипаж погиб. 17 марта в три часа ночи эсминец „Ванок“ после глубинного бомбометания вынудил всплыть подводную лодку под командованием Шепке и протаранил ее. Сам Шепке был буквально вмят форштевнем в основание перископа. Еще через полчаса эсминец „Уолкер“ атаковал „У‑99“. Ее командир Кречмер был взят в плен».
Вероломное нападение
– Смирно! Равнение направо! Поднять флаг!
Головы выстроившихся на узкой палубе членов экипажа повернулись в сторону установленного за боевой рубкой флагштока. Офицеры отработанным до автоматизма движением дружно поднесли правые ладони к лакированным козырькам фуражек. На вертикальном шесте взвился военно‑морской штандарт.
– Равнение прямо! – приказал командир и, набрав в грудь воздух, приготовился выкрикнуть «Вольно», но тут боцман запел во все горло:
Сегодня песню мы споем,
Вина бокал холодного нальем.
Постепенно к нему присоединился весь экипаж во главе с командиром. Над плещущейся у причалов переименованного после оккупации Польши в Готенхафен порта Гдыня темной маслянистой водой ежедневно гремела «Песня о битве за Англию». По традиции ее исполняли подводники, завершившие курс обучения и после учебного плавания в Данцигской бухте впервые отправившиеся в боевой поход.
Подводная лодка разрезала форштевнем блестевшую на солнце зеленоватую поверхность Балтийского моря. Командир и оба помощника оживленно беседовали на мостике, пытаясь выяснить причину столь поспешной отправки их в боевое плавание.
В итоге они пришли к выводу, что множество новых подводных лодок будет использовано для нанесения массированного удара по наиболее уязвимым коммуникациям Британии в Атлантике.
Неожиданно на мостик пулей выскочил радист и передал командиру радиограмму. Капитан‑лейтенант пробежал глазами текст и, удивленно вскинув брови, спросил, обращаясь как бы к самому себе:
– Неужели англичане хотят высадиться в Северной Норвегии?
Старший помощник скользнул по бланку изучающим взглядом и недоуменно пожал плечами. Экипажу предписывалось повернуть на север и войти в Баренцево море.
Полуденное солнце окрасило небо яркими красками, его отсветы легли на воду. Море было пустынно. Не было видно ни одного рыбацкого судна, обычного в этих широтах. На встречу с транспортом или военным кораблем командир даже не рассчитывал.
На рассвете 22 июня 1941 года радист щелкнул тумблером радиоприемника и, когда в левом верхнем углу засветился зеленый глаз, до упора повернул регулятор громкости. Послышался срывающийся голос министра иностранных дел гитлеровского правительства:
– Я обязан вкратце изложить меморандум фюрера…
Члены команды даже представить себе не могли, насколько тяжело было Иоахиму фон Риббентропу произносить эти слова. По свидетельству первого секретаря посольства СССР в Берлине, у главы внешнеполитического ведомства Третьего рейха заметно тряслись руки, лицо опухло, глаза воспалились и помутнели. После пресс‑конференции он подбежал к советскому дипломату и в отчаянье прошептал ему на ухо:
– Передайте в Москву, а еще лучше лично Сталину… Я был против нападения на вас… Не хочу… Не могу…
В это время по советской земле уже катился огненный смерч войны. В четыре часа утра оглушительная канонада разорвала рассветную тишину на всей западной границе, самолеты с черными крестами на крыльях обрушили мощные бомбовые удары на мирно спавшие города. Началась Великая Отечественная война.
Подводники после недолгого удивления пришли в неописуемый восторг. Их возраст в среднем составлял двадцать – двадцать пять лет. Все они прошли надлежащую выучку в школе, Гитлерюгенде и на военно‑морском флоте, где им постоянно внушали, что Советский Союз – злейший враг Германии. Их приучили люто ненавидеть эту страну и считать «недочеловеками» ее граждан. Правда, такие события, как спасение ледоколом «Красин» участников возглавлявшейся Умберто Нобиле итальянской экспедиции на Северный полюс, которое произвело сильнейшее впечатление на всех моряков, никак не укладывались в разработанную пропагандистами Геббельса схему. Тем не менее немецкие юноши и девушки в большинстве своем сохраняли приверженность нацистской идеологии. Поэтому они испытали самый настоящий шок, узнав о подписании в августе 1939 года Пакта о ненападении с Советским Союзом.
Они не знали, что советское правительство было вынуждено пойти на этот беспрецедентный в его политике шаг только после окончательного отказа исповедывавших антикоммунизм руководителей Англии и Франции создать в Европе систему коллективной безопасности для совместного отпора гитлеровской агрессии.
Подготовка к нападению на СССР полным ходом развернулась после июля 1940 года и проводилась в четырех направлениях: идеологическом, политическом, экономическом и военном.
Еще в середине двадцатых годов Гитлер в своем опусе «Майн кампф» («Моя борьба»), ставшем впоследствии своего рода «Библией национал‑социализма» и, в сущности, представлявшем собой сборник его разглагольствований на самые разнообразные темы, с предельной откровенностью писал: «Мы со всей определенностью указываем в сторону восточных территорий и начинаем проводить политику, направленную на завоевание новых земель в Европе. Нам остается лишь устремить свой взор на Россию… Это огромное восточное государство обречено на гибель. По воле самого Провидения нам суждено стать свидетелями невиданной катастрофы, которая явится неопровержимым доказательством правильности расовой теории… Крах системы большевистского господства неминуемо повлечет за собой крах всей российской государственности».
Эти слова Гитлера, когда‑то считавшиеся просто хлесткими митинговыми фразами, легли в основу комплекса мер по идеологической подготовке вермахта и гражданского населения к войне с Советским Союзом.
Политическая подготовка включала в себя планирование акций, направленных на ликвидацию социалистического общественного строя. 17 марта 1941 года на совещании с представителями высшего командного состава вооруженных сил Гитлер заявил, что «на территории Великороссии следует применять методы жесточайшего насилия. Идеологические узы недостаточно крепко связывают русский народ. После истребления партийного актива он распадется на отдельные нации и народности».
В сфере экономики происходило дальнейшее наращивание военно‑технического потенциала и предпринимались меры по переводу всех предприятий, так или иначе связанных с военным производством, на «особый режим работы». При содействии крупнейших концернов и государственно‑монополистических органов разрабатывались планы разграбления Советского Союза и управления его экономикой колониальными методами. 9 января 1941 года Гитлер в беседе с главнокомандующим сухопутными силами генерал‑фельдмаршалом Вальтером фон Браухичем утверждал, что «огромные российские пространства таят в себе неисчислимые богатства. Германия должна установить над этими землями политический и экономический контроль, но ни в коем случае не присоединять их к себе. Тогда в дальнейшем мы сможем вести войну со всеми континентами, и никому не удастся нас разбить».
Тщательная разработка оперативных планов нападения на СССР закончилась в середине декабря 1940 года, когда полковник Хойзингер из оперативного управления Генерального штаба сухопутных войск доложил о результатах Гитлеру. В огромном, облицованном плитами карерского мрамора конференц‑зале рейхсканцелярии присутствовали также генерал‑фельдмаршал Кейтель, Гальдер и начальник Штаба Оперативного руководства вермахта генерал‑полковник Йодль. Гитлер одобрил стратегический план нападения на Советский Союз под кодовым названием «Барбаросса»[31] и лишь распорядился внести в него некоторые изменения. Характер и направление стратегии Германии в этой войне также определялись принципом «блицкрига». В директиве ОКВ от 18 декабря 1940 года перед вооруженными силами ставилась задача «в ходе краткосрочной военной кампании полностью разгромить Советский Союз… Конечной целью операции является создание вдоль всей линии Волга – Архангельск защитного вала, отделяющего завоеванные земли от азиатской части России».
К моменту нападения на СССР из 214 дивизий вермахта 153 (вместе с войсками сателлитов 190)[32] были сосредоточены в районах вторжения. 5,5 миллиона отлично вымуштрованных солдат и офицеров имели на вооружении 3,7 тысячи танков, почти 5 тысяч самолетов и свыше 42 тысяч орудий и минометов.
Уничтожение Советского Союза как государства предусматривало также истребление населявших его народов. Поэтому в тылу германских войск были развернуты специальные эсэсовские формирования. Согласно секретному плану «Ост» («Восток»), в течение 25–30 лет должны были погибнуть 120–140 миллионов человек. В конечном итоге предполагалось «полностью ликвидировать людской потенциал» Советского Союза.
Эти классово‑политические устремления германского империализма полностью соответствовали намерениям подавляющего большинства офицеров подводного флота, люто ненавидевших социалистический общественный строй и отнюдь не забывших восстания матросов в Киле, положившего начало Ноябрьской революции 1918 года. Они даже не догадывались о том, что результаты боевых действий на Восточном фронте определят также исход подводной войны.
Уже через несколько минут после выступления Риббентропа на субмарине приняли радиограмму из штаба подводного флота: «Баренцево море объявляется запретной зоной. Атаковать без предупреждения любой корабль».
Еще через час сигнальщик радостно выкрикнул:
– Вижу на горизонте дымок!
– Полный вперед!
В ту же секунду за кормой утробно заурчал электродвигатель, мелко завибрировал корпус, и подлодка, взбив за кормой высокий белый бурун, на предельной скорости устремилась к кораблю. Вскоре командир понял, что перед ними советский сухогруз, идущий из Шпицбергена на родину с наполненным до краев углем трюмом. Экипаж наверняка с нетерпением считал часы, оставшиеся до возвращения в порт приписки.
Капитан‑лейтенант приказал погрузиться под перископ и склонился к окулярам, внимательно рассматривая судно с низкой осадкой. В отличие от кораблей в Атлантике, постоянно срезавших курс зигзагами, чтобы не дать подлодкам противника рассчитать правильный угол для атаки, сухогруз шел в прежнем направлении. Спасательные шлюпки и шторм‑трап также не были подготовлены к спуску на воду. Командир знал, что на таких неказистых «двухвахтенных» судах рулевой обычно еще и обслуживает радиостанцию. В пять часов утра он, несомненно, спокойно спал, а не лихорадочно прослушивал эфир. Иначе команда уже знала бы о начале войны.
Когда форштевень транспорта появился в перекрестье прицела, капитан‑лейтенант хрипло выдохнул:
– Первый аппарат, товсь!
Глухо булькнув, облепленная пузырями воздуха торпеда пошла на сухогруз.
Вздыбившийся из пучины бурлящий водяной столб обрушился на палубу корабля, перевернув его набок. Командир отчетливо разглядел в перископ облепленное ракушками и водорослями днище.
Несколько моряков успели выпрыгнуть за борт. Командир приказал всплыть, спустился с мостика и встал в позе победителя на выведенный на носовой палубе – чтобы не бомбили свои самолеты – черный в белом круге крест. Несколько минут он с нарочитым равнодушием всматривался в искаженные страхом лица людей, беспомощно барахтавшихся в ледяной воде. Немецким подводникам было запрещено оказывать какую‑либо помощь экипажам потопленных ими кораблей. Столь бесчеловечных приказов еще не получал ни один моряк.
Командир распорядился отправить радиограмму Деницу и занести сведения о потопленном судне в бортовой журнал. Затем он окинул гордым взглядом собравшихся в центральном посту и невольно вспомнил о своей прежней службе старшим помощником на «У‑144» под началом капитан‑лейтенанта фон Миттельштедта.
* * *
«У‑144» во второй раз вышла в боевой поход. Ни Миттельштедта, ни его команду данное обстоятельство никак не устраивало. В первом боевом плавании им пришлось неоднократно уходить под воду из‑за постоянно появлявшихся в небе советских самолетов. К тому же русские еще во время Первой мировой войны накопили богатый опыт постановки минных заграждений и теперь вновь широко применяли его на практике. Их самолеты сбрасывали мины даже в устье Одера и своей активностью поставили под угрозу срыва снабжение немецких войск через недавно захваченные порты на Балтике. Пришлось также временно прекратить учебные плавания в Данцигской бухте. Не удалось полностью защитить даже Любекскую бухту. Стойкость и мужество немногих оставшихся на кораблях моряков Краснознаменного Балтийского флота и летчиков морской авиации – большинство из них сошло на берег, чтобы принять участие в оборонительных боях на суше, – поразило даже искушенных в сражениях солдат и офицеров вермахта.
Поэтому германским военно‑морским силам так и не удалось полностью блокировать Финский залив и перекрыть советским кораблям доступ в Балтийское море. Советские подлодки проходили даже над установленными в 1943 году стальными противолодочными сетями.
«У‑144» вышла на позицию севернее Хюлсаа у входа в Финский залив. Ей предписывалось «не допустить проникновения вражеских судов в Балтийское море и уничтожать транспорты, идущие в обоих направлениях».
В начале августа ночи в здешних широтах очень короткие. Все члены экипажа постоянно находились на боевых постах. В небе регулярно появлялись советские самолеты, а из‑за горизонта в любую минуту могли выскочить торпедные катера. Поэтому лодка была вынуждена находиться под водой, и инженер‑механик во время недолгого надводного плавания едва успевал подзарядить батареи.
– Дьявольщина! – в сердцах пробормотал Миттельштедт. – Это же полный идиотизм: использовать подлодки в таком замкнутом морском пространстве!
В очередной раз из‑за солнца вынырнул самолет‑разведчик, субмарина спешно погрузилась, и командир, боясь быть замеченным с воздуха, не осмелился даже выдвинуть перископ. Лодка шла, вплотную соприкасаясь с поверхностью моря, и пилот, снизившись, вполне мог разглядеть ее очертания. Но больше всего командира беспокоили мины. Старший радист уверял, что слышал, как якорный трос мины со скрежетом терся о борт.
– Что вы стоите и глаза таращите, словно глупый теленок? А ну‑ка живо за дело! – набросился Миттельштедт на инженер‑механика.
– Я не позволю так со мной разговаривать, господин каплейт. Как офицер я требую…
Страшный грохот заглушил последние слова, через пробоины внутрь мощными струями хлынула вода, тяжелым грузом заполняя отсеки и прижимая к стенке людские тела. Затем все вокруг погрузилось во тьму и наступила тишина.
Водяной гейзер медленно осел, разбрасывая возле себя широкие круги, и на поверхность выбросило два огромных пузыря.
Непомерные притязания
Заканчивался 1941 год. На базах на побережье Атлантики уже не хватало места, поскольку каждую погибшую подлодку немедленно заменяли две‑три новые субмарины. Во второй половине года на боевых позициях постоянно находилось около 45 подводных лодок. Это позволило расширить масштабы применения «тактики волчьей стаи». Но у Деница, которого тем временем произвели в вице‑адмиралы, хватало причин для беспокойства.
Из‑за усовершенствованной системы конвоирования в последние месяцы 1941 года на одну подводную лодку приходилось гораздо меньшее число потопленных кораблей, чем вначале. Соответственно увеличились и потери. В ноябре было уничтожено 5, а в декабре даже 10 субмарин.
На сухопутном театре военных действий ситуация в целом также складывалась не в пользу вермахта. Несмотря на внезапность нападения, огромные потери в живой силе и технике и сдачу многих крупных промышленных центров, бойцы Красной Армии уже в июле начали оказывать сопротивление. Все помыслы гитлеровского руководства были сосредоточены на взятии Москвы. Но именно в Подмосковье был развеян миф о непобедимости вермахта. 5–6 декабря 1941 года советские дивизии прямо с марша перешли в контрнаступление на почти трехсоткилометровом фронте. Уже 8 декабря Гитлер был вынужден отдать приказ о переходе к обороне, а еще через 11 дней взял на себя командование сухопутными войсками. Однако еще до поражения под Москвой многие немцы открыто высказывали сомнения в победоносном исходе войны. 8 сентября нацистские лидеры получили очередной секретный отчет Службы безопасности, в котором прямо говорилось: «Часть населения по‑прежнему твердо убеждена в том, что Англии с помощью США удалось создать на северном маршруте достаточно эффективную систему противолодочной обороны. Сообщения о потерях англичан в торговом тоннаже за прошлый месяц были прокомментированы следующими фразами: „У них еще столько кораблей“ или „Нам просто еще раз случайно повезло“. Многие открыто утверждают, что блокада сама по себе не приведет к поражению Англии».
Вместе с тем Дениц и его окружение смогли извлечь пользу из резкого ухудшения отношений с США.
Правительство этой страны 5 сентября 1939 года объявило о своем нейтралитете и наложило эмбарго на поставки вооружения и военных материалов в воюющие государства. Группа влиятельных политических деятелей – так называемые изоляционисты – настаивала на строгом соблюдении закона в надежде, что отсутствие помощи со стороны США заставит западные державы примириться с нацистской Германией и создать вместе с ней антисоветский блок. Другое направление в американской политике возглавлял президент Рузвельт. Его сторонники требовали оказать всемерную поддержку Англии и Франции. Они отстаивали интересы монополий, вложивших значительные финансовые средства в экономику стран Западной Европы, а также Ближнего и Среднего Востока, и всерьез опасавшихся, что победа германского империализма создаст непосредственную угрозу их инвестициям. Большинство населения поддерживало Рузвельта и его последователей. Они понимали, что политика изоляционизма несовместима с национальными интересами США. Их число еще более возросло после разбойничьего нападения на Советский Союз.
По настоянию Рузвельта 4 ноября 1939 года конгресс внес определенные изменения в закон о нейтралитете. Воюющие государства получили возможность приобретать в США вооружение и стратегические материалы на условиях «кеш энд кери»,[33] то есть оплаты их наличными и вывоза на собственных судах.
Данный принцип был выгоден только Великобритании, поскольку гитлеровская Германия была не в состоянии закупать в США в большом количестве товары стратегического назначения. Однако финансовые ресурсы английского правительства также вскоре оказались на исходе, и Черчилль забросал американского президента просьбами о предоставлении долгосрочных кредитов. В результате конгресс принял 11 марта 1941 года закон о ленд‑лизе, сущность которого выражалась в следующем пассаже: «Президент имеет право, невзирая на какие‑либо другие законодательные акты, время от времени предоставлять военному министру, министру военно‑морского флота, а также руководителям других министерств и правительственных органов полномочия, необходимые для организации на подведомственных им военных заводах, фабриках и судоверфях производства вооружения, боеприпасов и другой продукции стратегического назначения для последующей передачи их в распоряжение правительства любой страны, оборона которой, с точки зрения президента, обеспечивает защиту территории Соединенных Штатов».
Над главным артиллерийским постом «Бисмарка» взметнулся сноп огня и черного дыма. Вскоре замолчало его последнее орудие. Гигантский корабль, представлявший собой как бы материальное воплощение военно‑морского могущества Третьего рейха, превратился в неподвижную стальную махину. В его закованном в броню чреве один за другим громыхнули взрывы четырех торпед, выпущенных крейсером «Дортшир», и окутанный клубами шипящего пара линкор медленно погрузился в океанскую пучину.
Считавшийся наряду с «Тирпицем» уникальным по броневой защите, боевой мощи, скорости и дальности плавания линейным кораблем, «Бисмарк» в сопровождении тяжелого крейсера «Принц Ойген» покинул Готенхафен в ночь с 19 на 20 мая 1941 года. Через пять дней, войдя в глубоководный Датский пролив, он поразил снарядом линейный крейсер «Худ», почти мгновенно отправив его на дно, и причинил серьезные повреждения линкору «Принц Уэльский». Напоследок английский корабль прямым попаданием в носовую часть «Бисмарка» вскрыл две топливные цистерны. Тонны горючего выплеснулись наружу, оставляя за линкором предательский жирный след. На перехват германских рейдеров был брошен едва ли не весь британский Флот Открытого моря. Несколько раз самолеты теряли «Бисмарка» из виду, пропал за дождевой пеленой отпущенный в самостоятельное плавание «Принц Ойген», пока, наконец, ранним утром 27 мая американская летающая лодка «Каталина» не передала англичанам точные сведения о местонахождении «Бисмарка».
По странному совпадению, именно в этот день Рузвельт объявил по радио о «чрезвычайном положении нации» и предупредил, что «война уже идет на подступах к берегам Западного полушария».
Еще до появления «Каталины» над пытавшимся добраться до судоремонтных доков Сен‑Назера «Бисмарком» американские корабли сопровождения неоднократно наводили на встречные немецкие субмарины английские противолодочные корабли и самолеты. Но Гитлер, всецело занятый подготовкой к нападению на СССР, не желал раньше времени обострять отношения с США и категорически запретил подводным лодкам торпедировать американские суда. Однако Дениц, после гибели «Бисмарка» и окончательного краха концепции надводной крейсерской войны на океанских просторах еще более укрепивший свои позиции, сумел добиться фактической отмены этого запрета.
4 сентября 1941 года «У‑652» выпустила две торпеды по эсминцу «Грир». В ответ на всем западном побережье США было введено затемнение. 11 сентября ВМС США было разрешено открывать огонь по немецким субмаринам. После нападения в октябре на эсминцы «Керн» и «Рейбен Джеймс» Рузвельт добился внесения конгрессом очередных поправок в закон о нейтралитете, позволивших американским кораблям разгружать стратегические материалы непосредственно в британских портах.
Уже почти никто не сомневался в скором вступлении США в войну. На прошедшей 29 сентября – 1 октября 1941 года Московской конференции трех держав – СССР, Великобритании и США – было принято решение о широкомасштабных поставках Советскому Союзу в течение ближайших девяти месяцев различных видов вооружения и военной продукции. Вскоре американское правительство предоставило СССР кредит в размере 1 миллиарда долларов и распространило на него действие закона о ленд‑лизе.
Развитие событий ускорило агрессивное поведение Японии, готовившейся к захвату американских и британских владений на Тихом океане. Утром 7 декабря 1941 года японская авиация, базировавшаяся на авианосцах, внезапно нанесла массированный удар по крупнейшей военно‑морской базе США в Перл‑Харборе, уничтожив четыре из восьми стоявших на рейде линкоров. В общей сложности были выведены из строя 18 кораблей и погибли сотни моряков.
Через три с небольшим недели представители СССР, Великобритании, США и еще 23 государств подписали в Вашингтоне Декларацию Объединенных наций, в которой обязались сражаться с агрессорами «ради зашиты жизни, свободы, независимости… и сохранения прав человека, утверждения принципов справедливости как у себя на родине, так и в других странах». Тем самым было окончательно оформлено создание антифашистской коалиции.
9 декабря 1941 года Германия объявила войну США. В этот день в Керневеле царило приподнятое настроение. Во время очередного оперативного совещания то и дело звучал смех. Дениц был настроен весьма благодушно и сквозь пальцы смотрел на поведение расслабившихся подчиненных, от души радовавшихся возможности отбросить всякие дипломатические условности и открыто объявить все водное пространство Атлантического океана запретной зоной.
Операция по блокированию морских коммуникаций у берегов США получила кодовое название «Удар в литавры». Начало ей положило появление подводной лодки под командованием капитан‑лейтенанта Хардегена в непосредственной близости от Нью‑Йорка. В первые месяцы 1942 года количество судов, потопленных немецкими подлодками в этом регионе, с каждым днем неуклонно возрастало и достигло в марте ошеломляющей цифры – 537 980 брутто‑регистровых тонн.
Об успехах подлодок чуть ли не ежедневно сообщали дикторы, с придыханием зачитывавшие экстренные сообщения, информация о них занимала большую часть колонок немецких газет. Целью столь мощного политико‑идеологического нажима было заставить немцев забыть о траурных извещениях и инвалидах на городских улицах. Стратегия «блицкрига» потерпела на советско‑германском фронте полный провал. Всего с 22 июня 1941 года по 31 марта 1942 года немецкие войска потеряли 1 107 830 человек убитыми, пропавшими без вести и ранеными, что составляло 35 процентов всех сил, сосредоточенных на границе в день нападения на СССР.
Успешные действия немецких подводных лодок в первую очередь объяснялись заниженной оценкой их оперативных возможностей со стороны министерства военно‑морского флота США. Его сотрудники подобно своим коллегам из британского Адмиралтейства слишком уверовали в боевую мощь собственных ВМС. Кроме того, они полагали, что чересчур долгий маршрут следования, наряду с непрерывно бушующими над Атлантикой снежными бурями, явится почти непреодолимым препятствием для подводных лодок.
Субмарины действительно испытывали острую нехватку горючего во время длительных морских переходов. Первоначально эта проблема была решена следующим образом. Возвращающиеся на базу субмарины передавали лишнее горючее подлодкам с еще неизрасходованным боезапасом. Позднее с нескольких субмарин сняли вооружение и заполнили топливом торпедные отсеки. Моряки в шутку называли подводные танкеры «дойными коровами».
«У‑552» развернулась и, описав дугу, направилась к выходу из Сен‑Назера. Винты методично рубили холодную свинцового цвета воду, и вскоре мол и береговые строения скрылись в снежной круговерти. Был второй день Рождества 1941 года.
За час до полуночи на подлодке приняли радиограмму. Им предписывалось изменить маршрут и следовать в прибрежные воды Северной Америки.
– Чертов треугольник! – выругался капитан‑лейтенант Топп.
Он по праву считался одним из наиболее удачливых офицеров‑подводников. За месяц до своего дня рождения – в июле Топпу исполнилось двадцать семь лет – он был награжден Рыцарским крестом, так как грузоподъемность потопленных им судов достигла 108 970 регистровых тонн.
«У‑552» упорно пробиралась через громоздящиеся друг на друга валы, которые швыряли ее из стороны в сторону. Даже на рабочей глубине лодку ощутимо раскачивало. У прикомандированного к экипажу кинооператора из роты пропагандистов тряслись руки, на лбу выступила испарина. Наконец он не выдержал и обессиленно привалился к переборке, оставив вокруг себя лужу рвотных масс. Проходивший на «У‑552» «практику в боевых условиях» выпускник Учебного центра подводного плавания обер‑лейтенант Бранди злобно скрежетал зубами и проклинал «эту проклятую болтанку».
В боевом плавании субмарина не добилась сколько‑нибудь значительных результатов. Напоследок Топп на радость кинооператору вознамерился атаковать небольшой греческий грузовоз водоизмещением всего лишь три тысячи тонн в надводном положении. Все торпеды были уже израсходованы, и он решил расстрелять судно из носового орудия.
После всплытия комендоры под динамичное стрекотание кинокамеры сноровисто подбежали к пушке и через несколько минут ее жерло озарилось багровой вспышкой. Первый снаряд упал впереди парохода, взбив над форштевнем фонтан, второй пробил борт, легко ломая металл, и Топп отчетливо представил себе, как все внутри заполняется желтым дымом.
– Усилить темп стрельбы!
Звонко клацал орудийный затвор, воздух сотрясался от орудийных раскатов, снаряды один за другим рвались над судном, вздымая над ним кучу обломков. Вскоре оно окуталось черным как деготь дымом. Пенистые волны раскачивали переполненные людьми шлюпки как скорлупки. Греки взывали о помощи и отчаянно размахивали руками.
Подводники со смешанными чувствами смотрели на них. Кое‑кто в душе понимал, что они погубили невинных людей и что их когда‑нибудь ждет такая же участь.
Лодка развернулась и взяла курс на восток.
Неизбежный раскол
– Я категорически против любого раскола. Дробить силы нельзя. Подлодки в Атлантике по‑прежнему должны действовать сплоченными группами! Главное – потопить как можно больше вражеских кораблей! Все остальное не имеет никакого значения!
Гросс‑адмирал Редер на секунду закрыл глаза, затем встал и окинул Деница неприязненным взглядом. Ему крайне не нравилось поведение командующего подводным флотом. Ни один из адмиралов не решался позволить себе говорить таким тоном в присутствии главнокомандующего военно‑морскими силами. Редер нахмурился, на его одутловатом, с двойным подбородком лице появилось недовольное выражение. Он вспомнил, что уже обсуждал с Деницем 8 ноября эту проблему и что, раздраженный его настойчивостью, вынужден был напомнить: он и никто другой является в данном вопросе высшей инстанцией. Гросс‑адмирал подошел к окну и, глядя на понуро бредущих по Тирпицуфер людей и редкие автомобили, многозначительно постучал пальцами по золоченым виткам нашивок на синем рукаве мундира. Редер никогда не был боевым офицером и, делая служебную карьеру, воистину «прошел по инстанциям».
В скупо обставленном кабинете возникла долгая, томительная пауза.
Дениц не сводил глаз с затылка Редера. Он был гораздо выше его и поэтому хорошо видел четкий пробор, разделяющий посередине коротко стриженные, зачесанные назад волосы. Дениц также не испытывал к гросс‑адмиралу особых симпатий. «Если ему нужно, пусть отдаст приказ, добровольно я на этот шаг не пойду, – зло подумал он. – Атлантика для нас важнее Средиземного моря».
Редер медленно повернулся и почти вплотную приблизился к занимавшей всю стену схеме боевой обстановки.
– Я был вчера в ставке фюрера. – Для убедительности он вскинул брови и поднял вверх указательный палец. – Он ждет от нас активных действий в Средиземном море! Роммель в крайне затруднительном положении.
– А что итальянцы? Где их хваленые линкоры, крейсеры, миноносцы?
Редер только презрительно повел ладонью и не преминул напомнить вице‑адмиралу о довольно существенном, по его мнению, факторе:
– Вы же получили целую флотилию итальянских подводных лодок.
– Вот и отправьте их назад, – утратив обычную вальяжность, возбужденно заговорил Дениц. – В сентябре и ноябре я уже передал в Средиземное море двенадцать лодок. Больше я ничего сделать не могу. Ослаблять наши позиции в Атлантике нельзя. Не забудьте о субмаринах, оперирующих в Баренцевом море. Шесть подлодок водоизмещением двести пятьдесят тонн приготовлены к отправке в Черное море. На Балтике из‑за русских мин невозможно нормально обучать экипажи. Тем не менее там тоже действуют наши субмарины. А каждая лодка у берегов Америки вообще на вес золота. Особенно сейчас.
– Вы обязаны выдвинуть на боевые позиции в Средиземном море еще десять подлодок, – ровным, почти бесстрастным голосом произнес Редер. – Итальянцы в Ла‑Специи уже готовятся принять их.
Вытянутое невыразительное лицо Деница медленно залилось пунцовой краской, тонкие пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Но вице‑адмирал с заурядной внешностью мелкого предпринимателя, никак не соответствовавшей созданному геббельсовской пропагандой стереотипу «героя‑подводника», обладал железной волей и умением идти напролом. Минуту‑другую он молча смотрел на застывшего за письменным столом Редера, затем перевел взгляд на подпиравший колышущийся подбородок крахмальный воротничок и тихо сказал:
– Будет исполнено, господин гросс‑адмирал.
Дениц встал, четко, как когда‑то на строевом плацу, повернулся и покинул кабинет.
Про себя он твердо решил при первой же возможности встретиться с Гитлером и убедить его в своей правоте.
Очень скоро Деницу представился случай лично побеседовать с Гитлером, пожелавшим из первых уст услышать подробный доклад о положении в Атлантическом океане. Представители правящей элиты Третьего рейха никак не ожидали, что действия подводных лодок у берегов Северной Америки окажутся столь успешными и даже позволят отвлечь внимание немцев от провала фронтального наступления на Москву и победоносного продвижения Красной Армии в северном и южном направлениях.
Дениц составил доклад так, чтобы его аргументы звучали очень убедительно. Он сыпал цифрами, подробно перечисляя количество потопленных каждой подводной лодкой кораблей в день. Гитлер слушал, стоя возле огромного полированного письменного стола, и время от времени кивал в знак согласия. Внезапно он заметил, что вице‑адмирал тоже стоит, и жестом указал ему на кресло с высокой резной спинкой. Дениц весьма импонировал фюреру своим стремлением любой ценой добиться результата.
В заключение Дениц подчеркнул, что не раздробление подводных сил, а, напротив, их массированное использование на коммуникациях противника в Атлантике является залогом дальнейших успехов.
Гитлер по‑прежнему молчал, устремив взор в сторону стоявшего в углу огромного в человеческий рост глобуса на массивной подставке из черного дерева. Неожиданно он повернулся и, вперив в Деница глаза, казалось, состоявшие из одних зрачков, заговорил о подготовке нового наступления на Восточном фронте, которое начнется на юге и непременно увенчается успехом.
– Поймите, Дениц, я полностью согласен с вами, – смягчившимся от волнения голосом закончил он и вновь зашагал по кабинету, похлопывая ладонью по охватывавшей рукав красной повязке с черной свастикой на круглом просвете, – но в данном случае ваши лодки – это как бы стальная рука Африканского корпуса Роммеля. Я прикажу Шпееру[34] ускорить темпы строительства субмарин.
Дениц машинально кивнул, неотрывно глядя на сутуловатую спину фюрера. После возвращения в Керневел он немедленно распорядился направить в Средиземное море десять подлодок.
– Кто хочет в сортир, пусть поторопится. Через час мы погружаемся, – выкрикнул командир, склонившись над рубочным люком.
Усыпанное мириадами звезд небо покачивалось вместе с лодкой, отражаясь в темных водах Гибралтарского пролива. Вдали смутно чернели очертания горного хребта Атлас.
– Хорошо бы чем‑нибудь занавесить луну, – неожиданно для себя шепотом сказал командир и вынул изо рта погасшую сигарету. – При такой погоде гулять хорошо…
Он собирался зайти как можно дальше в прибрежные воды Испанского Марокко и, погрузившись, преодолеть расстояние от Танжера до Сеуты.
– Можем долго идти без подзарядки, – успокаивающим тоном произнес инженер‑механик.
Командир лишь недоверчиво покачал головой. Как и все остальные члены команды, он был крайне недоволен отправкой лодки в Средиземное море, где из‑за хорошей видимости и слишком узкого оперативного пространства ситуация почти полностью контролировалась английскими кораблями и самолетами.
– Нет, все‑таки с нами по‑идиотски поступили, – командир испытующе посмотрел на собеседника, словно призывая его отреагировать на дерзкие слова в адрес командования. – Ничего они там наверху толком не знают и не понимают.
– А вы вспомните «У‑331», господин каплейт, – не согласился инженер‑механик.
Подводная лодка медленно приближалась к берегу. Дождь прекратился, ветер заметно поутих, и волны уже не так сильно били о борта. Четверо рослых парней поднялись из центрального поста на мостик и осторожно спустились в уже снаряженную резиновую шлюпку. Она оттолкнулась от борта и, подхваченная попутной волной, быстро растворилась в темноте.
Высаженную на траверзе Рас‑Гибейзы группу диверсантов «У‑331» напрасно ожидали до рассвета. В дальнейшем выяснилось, что они попали в плен, так и не совершив ни одного акта саботажа или диверсии в тылу британских войск.
Последующие дни «У‑331» непрерывно крейсировала у побережья Ливии. Сигнальщикам так и не удалось обнаружить ни одного корабля противника. На вопросы командира подлодки фон Тизенгаузена они неизменно отвечали:
– Горизонт чист, господин капитан‑лейтенант.
Всякий раз при появлении самолета субмарина под хриплое кваканье ревуна стремительно уходила на глубину. Внутри стальной коробки было невыносимо жарко, и даже непрерывно гудевшие вентиляторы не привносили прохладу, а, наоборот, нагоняли горячий воздух. Нормально дышать удавалось только по ночам, когда «У‑331» несколько часов находилась над водой и моряки с удовольствием подставляли разгоряченные лица прохладному ветерку. Над Тобруком воздух сотрясался и звенел от орудийных раскатов. Над крепостью клубился черный дым, прорезаемый багровыми вспышками взрывов.
25 ноября Тизенгаузен стоял на мостике, хмуро глядя вдаль сквозь медленно рассеивающуюся предрассветную мглу. По бокам лодки лениво плескалась тусклого цвета вода.
Около 9 утра послышался тревожный возглас сигнальщика:
– Вижу самолет противника! Летит прямо на нас.
Мостик и палуба тут же опустели. Выбросив облако испарений и фонтаны воды, лодка ушла вниз. Внезапно из гидроакустической рубки прозвучал взволнованный голос:
– С севера доносится сильный шум винтов!
Зажужжала лебедка, поднимая перископ. Командир припал к окулярам, осмотрел горизонт и ничего не увидел.
– Широкая полоса прослушивания медленно сдвигается на северо‑восток, – доложил старший радист, одновременно обслуживавший шумопеленгатор.
– Продуть среднюю!
Своим распоряжением Тизенгаузен перевел лодку в позиционное положение. Выдвинув из воды ходовой мостик и верхнюю часть палубы, субмарина на полной скорости двинулась на сближение с предполагаемым противником. В 2.30 сигнальщик увидел в бинокль с двойными стеклами колышущуюся в знойном мареве темную массу. Расстояние до нее составляло 10–12 миль.
По мере сближения масса начала расслаиваться, превращаясь в силуэты выползающих из‑за горизонта военных кораблей. Они шли полукругом, словно прочесывая море гигантским бреднем. Тизенгаузен знал, что его низко сидящую в воде субмарину нельзя заметить. Выждав несколько минут, он скомандовал:
– Срочное погружение!
В центральном посту он опять впился глазами в перископ и тяжело вздохнул. Три линкора шли в кильватерном строю на такой скорости, что о подводном сближении с ними не могло быть даже речи. К тому же их сопровождали восемь эсминцев.
Вдруг – Тизенгаузен даже не поверил своим глазам и приказал как можно выше поднять перископ – конвой изменил курс и, производя противолодочный зигзаг, двинулся прямо на субмарину.
– Аппараты, пли!
Четыре полоски потянулись от форштевня к высокому борту линкора. От сильных толчков лодку резко швырнуло вверх, но рулевым‑вертикальщикам удалось удержать ее на глубине. Где‑то рядом громыхнул взрыв, и «У‑331» буквально выбросило к поверхности моря.
– Рубка торчит из воды! – завопил инженер‑механик.
Все собравшиеся в центральном отсеке завороженно уставились на стрелку глубиномера. Наконец она медленно поползла вниз и остановилась на нужном делении.
Прямое попадание торпед вызвало на линкоре взрыв снарядных камер. Внутри вспыхнуло пламя, высоко вверх взлетели бесформенные обломки, огромный корабль начал стремительно крениться на левый борт.
На подводной лодке стрелка глубиномера замерла на отметке в 80 метров. Хотя лодка по‑прежнему продолжала погружение при нулевой плавучести, экипажу казалось, будто их засасывает гигантская воронка. Они находились почти на предельной глубине, и в корпусе уже ощутимо потрескивало.
Инженер‑механик с белым как мел лицом приказал начать всплытие. Завертелись никелированные штурвалы горизонтальных рулей, запрыгала на шкале глубиномера черная стрелка, закачался под ногами пол.
«У‑331» опустилась на глубину в 260 метров, где под сильнейшим напором воды ее стальная оболочка должна была треснуть как яичная скорлупа. По непонятной причине этого не произошло.
Моторы постепенно вытягивали субмарину из бездны на нормальную глубину, и Тизенгаузен даже облегченно вздохнул, услышав грохот далекого взрыва глубинной бомбы.
Помимо линкора «Бархэм» немецким подводным лодкам удалось торпедировать в Средиземном море еще несколько крейсеров, эсминцев, кораблей охранения и транспортов. Однако исход военных действий в этом регионе зависел вовсе не от эффективности операций подводных и надводных сил, а от общего положения на Восточном фронте.
Гибель танкеров
У причалов Бостонского порта жались друг к другу бортами множество транспортов‑сухогрузов, танкеров, эсминцев и кораблей эскорта. С британского вспомогательного крейсера контр‑адмирал приказал дать сигнал: «Выбрать якоря! Сформировать конвой!»
Лес мачт заколыхался. Корабли один за другим поднимали якоря и на малом ходу медленно направлялись к разбитому на сектора рейду. Несколько дней капитаны кораблей и командиры групп – англичане, норвежцы и ходившие под панамским флагом греки – непрерывно совещались в кают‑компании флагмана, пока, наконец, контр‑адмиралу не удалось убедить их сосредоточить все 19 танкеров в середине конвоя. Перевозившие важнейшее стратегическое горючее нефтеналивные суда подвергались наибольшей опасности. Даже если корабль после торпедирования не тонул сразу, вылившееся из его трюма и растекшееся по поверхности моря горючее не оставляло экипажу ни малейшего шанса на спасение. Поэтому капитан и команда каждый раз после удачного перехода через Атлантику получали огромные денежные премии.
На кораблях эскорта громко зазвучали медные боевые горны, и караван, выстроившись походным ордером, вошел в воды Массачусетского залива со скоростью 9 узлов в час. Переоборудованный во вспомогательный крейсер сухогруз, тяжело взрывая винтами воды, вырвался далеко вперед. Конвой держал генеральный курс по широкой дуге, растянувшись на несколько миль. В одном ряду с транспортами двигались 18 кораблей сопровождения.
Эйнар Кьельсен прислонился к ограждению нижней палубы и прикрыл веки, давая отдых глазам. В небольшом красивом городе Драммен, неподалеку от Осло, у него остались жена и двое детей. Вторжение вермахта в Норвегию застало экипаж его танкера в венецианском порту Ла‑Гуэйра. За это время он уже неоднократно мог покинуть «ведро с бензином» и сойти на берег где‑нибудь в Мексике или США. Но Кьельсен твердо решил оставаться на борту танкера вплоть до полного освобождения его страны от гитлеровской оккупации.
Подобно ему большинство моряков из захваченных нацистской Германией стран также добровольно согласились участвовать в опасных переходах через Атлантику. В государствах – участниках антифашистской коалиции профсоюзы на весь период войны отказались от забастовок и призвали своих членов явиться в конторы для вербовки судовых команд.
Эйнар Кьельсен повернулся, откинул голову и с удовольствием подставил затылок легкому бодрящему ветерку. Пружинистым шагом подошел стюард‑бразилец в неизменном черном фраке и попросил норвежца надеть спасательный жилет. Кьельсен кивнул и, выполнив просьбу, медленно прошелся по палубе. Он жадно вдохнул солоноватый, пахнущий водорослями воздух и заметил, что конвой впервые начал производить противолодочный зигзаг. Над иссиня‑черной водой кружили чайки, ветер гнал небольшую волну, и палубу под ногами слегка покачивало.
Закатное солнце напоследок окрасило горизонт блеклыми красками.
