Личное послание от г-на Черчилля г-ну Сталину

Я был рад узнать от лорда Бивербрука об успехе трехсторонней конференции, состоявшейся в Москве. “Bis dat qui cito dat” (“Вдвойне дает тот, кто дает скоро” — латинское изречение. —В. К.).Мы намерены обеспечить непрерывный цикл конвоев, которые будут отправляться с промежутками в десять дней. Следующие грузы находятся уже в пути и прибудут в Архан-гельск 12 октября: 20 тяжелых танков, 193 истребителя (предоктябрьской квоты). Следующие грузы отправляются 12 октября и намечены к доставке 29-го: 140 тяжелых танков, 100 самолетов типа “Харрикейн”, 200 транспортеров для пулеметов типа “Брен”, 200 противотанковых ружей с патронами, 50 пушек калибром в 42 мм со снарядами. Следующие грузы отправляются 22-го: 200 истребителей, 120 тяжелых танков. Из этого следует, что вся октябрьская квота самолетов и 280 танков прибудут в Россию к 6 ноября. Октябрьская квота транспортеров для пулеметов типа “Брен”, противотанковых ружей и пушек калибром в 42 мм для танков прибудет в октябре. 20 танков были погружены для провоза через Персию и 15 будут немедленно отправлены из Канады через Владивосток.

Таким образом, общее число отправленных танков составит 315, то есть на 19 штук меньше нашей полной квоты. Это количество будет восполнено в ноябре. Вышеупомянутая программа не включает снабжения из Соединенных Штатов.

При организации этого регулярного цикла конвоев мы рассчитываем, что Архангельск будет принимать главную часть поставок. Я предполагаю, что эта часть работы уже производится.

Октября 1941 года.

А президент США Рузвельт так отреагировал на усилия Сталина:

“Я ознакомился с протоколами Московской конференции, и члены миссии обсудили со мною подробности. Все военное имущество и все виды вооружения мною одобрены, и я приказал по возможности ускорить доставку сырья. Приказано немедленно же приступить к поставке материалов, и эти поставки будут производиться по возможности в самых крупных количествах. Для того чтобы устранить возможные финансовые затруднения, немедленно будут приняты меры, которые позволят осуществить поставки на основе закона о передаче взаймы или в аренду вооружения. Если на это согласится правительство СССР, я предлагаю, чтобы по задолженности, образовавшейся в результате этого, не взималось никаких процентов и чтобы Советское Правительство начало покрывать ее платежами через пять лет после окончания войны с тем, чтобы они были закончены на протяжении десятилетнего периода после этого. Я надеюсь, что Ваше правительство примет специальные меры для того, чтобы продавать нам имеющиеся в его распоряжении сырьевые материалы и товары, в которых Соединенные Штаты могут испытывать срочную необходимость, на основе соглашения, по которому все поступления от этих продаж будут поступать на погашение счета Советского Правительства. Я пользуюсь этим случаем, чтобы передать Вам признательность правительства Соединенных Штатов за быстрое проведение Вами и Вашими сотрудниками Московской конференции по вопросам снабжения и заверить Вас, что мы до конца выполним все вытекающие из этой конференций обязательства. Я надеюсь, что Вы без колебаний будете непосредственно связываться со мной, если Вы этого пожелаете”.

В ответных посланиях Сталин поблагодарил Рузвельта и Черчилля.

В докладе на торжественном собрании б ноября 1941 года Сталин рассказал об успешном проведении Московской конференции с представителями Великобритании и США и выразил уверенность, что коалиция с этими странами “дело реальное”.

Так Сталин положил начало союзническому сотрудничеству, которое сыграло огромную роль в разгроме гитлеровской Германии. Направить усилия капиталистических стран, недавно еще ярых врагов Советской страны, на достижение своих военных замыслов — это наглядное доказательство стратегических усилий и достижений Сталина.

Появилась надежда на помощь США и Англии. Но осуществлять это на Западе было очень сложно: Германия захватила Норвегию и Шпицберген. Финляндия была ее союзницей. В северных морях хозяйничали немецкие подводные лодки.

Приобретали важное стратегическое значение пути подвоза через южные незамерзающие порты Ирана и железная дорога, проложенная от этих портов через всю страну, до границы Советского Союза.

Отношения СССР с Ираном были добрососедскими. Но Гитлер, вынашивая планы о продвижении своих армий в Иран и Индию, проводил необходимую подготовительную работу. В Иране действовали немецкая агентура и много различных коммерческих фирм (по сути дела та же “пятая колонна”).

Шах симпатизировал немцам. В разгар тяжелых боев на юге и на Ленинградском направлении Сталин находит время для того, чтобы предпринять меры и расчистить иранскую транспортную магистраль да и весь Иран от “пятой колонны” немцев.

Иранскому правительству 25 августа 1941 года была направлена пространная нота. В ней напоминалось о добрых отношениях с Ираном после Октябрьской революции. О совместном договоре от 26 февраля 1921 года, по которому Ирану передавалось огромное имущество, ранее принадлежавшее царской России, в том числе железные дороги, портовые сооружения, телефонные и телеграфные линии, Учетно-ссудный банк, аннулировались все платежи и долги Ирана России. Была в договоре статья 6, которая предусматривала, в случае возникновения опасности со стороны третьих стран, (далее цитата) “и если Персидское Правительство после предупреждения со стороны Российского Советского Правительства само не окажется в силе отвратить эту опасность, Российское Советское Правительство будет иметь право ввести свои войска на территорию Персии, чтобы, в интересах самообороны, принять необходимые военные меры. По устранении данной опасности Советское Правительство обязуется немедленно вывести свои войска из пределов Персии. Как известно, в течение двадцати лет действия Договора 1921 г. Советское Правительство не считало необходимым для защиты своих интересов прибегать к ст. 6 Договора 1921 г.

Однако за последнее время, и особенно с начала вероломного нападения на СССР гитлеровской Германии, враждебная СССР и Ирану деятельность фашистско-германских заговорщических групп на территории Ирана приняла угрожающий характер. Пробравшиеся на важные официальные посты более чем в 50 иранских учреждениях германские агенты всячески стараются вызвать в Иране беспорядки и смуту, нарушить мирную жизнь иранского народа, восстановить Иран против СССР, вовлечь его в войну с СССР...

Создавшееся в Иране, в силу указанных обстоятельств, положение чревато чрезвычайными опасностями. Это требует от Советского Правительства немедленного проведения в жизнь всех тех мероприятий, которые оно не только вправе, но и обязано принять в целях самозащиты, в точном соответствии со ст. 6 Договора 1921 г.

За время после нападения германии на СССР Советское Правительство трижды — 26 июня, 19 июля и 16 августа с. г. обращало внимание Иранского Правительства на опасность, которую представляет собой подрывная и шпионско-дивер-сионная деятельность в Иране германских агентов...

Иранское Правительство отказалось, к сожалению, принять меры, которые положили бы конец затеваемым германскими агентами на территории Ирана смуте и беспорядкам, тем самым поощряя этих агентов Германии в их преступной работе. Вследствие этого Советское Правительство оказалось вынужденным принять необходимые меры и немедленно же осуществить принадлежащее Советскому Союзу, в силу ст. 6-й Договора 1921 г., право — ввести временно в целях самообороны на территорию Ирана свои войска...

Как только эта опасность, угрожающая интересам Ирана и СССР, будет устранена, Советское Правительство, во исполнение своего обязательства по советско-иранскому Договору 1921 г., немедленно выведет советские войска из пределов Ирана”.

Одновременно, по согласованию со Сталиным, была вручена почти аналогичная нота Великобританского правительства.

После этого советские войска заняли северную часть Ирана, а великобританские — южную. 30 января 1942 года был подписан договор между СССР, Великобританией и Ираном, в котором отмечались суверенитет, независимость Ирана и то, что войска союзников будут выведены с иранской территории после победы союзников над Германией.

В письме Черчиллю Сталин отметил: “Дело с Ираном действительно вышло неплохо. Совместные действия британских и советских войск предрешили дело. Так будет и впредь, поскольку наши войска будут выступать совместно. Но Иран только эпизод. Судьба войны будет решаться, конечно, не в Иране”. Прозрачный намек на второй фронт. Сталин проводил свою линию!

 

Оборона Ленинграда

Сталин вызвал Жукова после завершения Ельнинской операции 9 сентября. Как всегда, вызов Сталина означал что-то срочное и, конечно же, сложное.

Когда Жуков прибыл в Кремль, в приемной его встретил Власик и проводил на квартиру Сталина, которая была здесь же, этажом выше.

Сталин ужинал с Молотовым, Маленковым, Щербаковым и некоторыми другими членами руководства. Поздоровавшись, пригласил Жукова к столу и, как будто не было никакой размолвки между ними, легко сказал:

— А неплохо у вас получилось с ельнинским выступом. — И, понимая все-таки, что Жуков помнит о том неприятном разговоре, после которого он был отправлен под Ельню, Сталин продолжил: — Вы были тогда правы. Я не совсем правильно вас понял. — Услышать такое из уст Сталина было необычайно. В этой фразе явно звучало что-то вроде извинения. И, видимо, желая побыстрее сменить не очень приятную для него тему, Сталин сказал: — Плохо идут дела у нас на Юго-Западном направлении. Буденный там не справляется. Как вы думаете, кем можно его заменить?

Жуков сначала подумал, что, может быть, Сталин имеет в виду назначить его командующим Юго-Западным направлением, но, ничего не сказав об этом, ответил:

— Я думаю, самый подходящий командующий там был бы маршал Тимошенко, он знает хорошо театр действий и все возможности проведения операций на Украине. За последнее время он получил большую практику в организации боевых действий, вдобавок он по национальности украинец, что тоже имеет значение. Я бы рекомендовал послать его.

Сталин подумал, посмотрел на сидящих за столом, но никто из них не высказал ни своего несогласия, ни одобрения. Сталин произнес:

— Пожалуй, вы правы. А кого поставим вместо Тимошенко командовать Западным фронтом?

И опять Жуков имел все основания подумать, что Сталин подразумевает его кандидатуру, но и на сей раз сделал вид, что не понимает намека, и ответил:

— Мне кажется, хорошим командующим Западным фронтом будет генерал-лейтенант Конев, который командует сейчас 19-й армией.

Сталин ничего не ответил на это предложение Жукова, тут же подошел к телефону, позвонил Шапошникову и попросил его вызвать в Москву маршала Тимошенко и подготовить приказ о назначении Конева на должность командующего Западным фронтом.

Возвратившись к столу, Сталин, как бы продолжая обычный, ни к чему не обязывающий разговор, спросил Жукова:

— Что вы думаете делать дальше? Жуков пожал плечами и ответил то, что он считал естественным в его положении:

— Поеду обратно к себе на фронт. Сталин задумался и, словно бы размышляя вслух, стал говорить:

— Очень тяжелое положение сложилось сейчас под Ленинградом, я бы даже сказал, положение катастрофическое... — Сталин явно подбирал еще какое-то слово, которым хотел подчеркнуть сложность обстановки на Ленинградском фронте, и наконец вымолвил: — Я бы даже сказал, безнадежное. С потерей Ленинграда произойдет такое осложнение, последствия которого просто трудно предвидеть. Окажется под угрозой удара с севера Москва.

Жукову стало ясно: Сталин клонит к тому, что ликвидировать ленинградскую катастрофу, наверное, лучше всего сможет он, Жуков. Понимая, что Сталин уже решил послать его на это “безнадежное дело”, Георгий Константинович сказал:

— Ну, если там так сложно, я готов поехать командующим Ленинградским фронтом.

Сталин, как бы пытаясь проникнуть в состояние Жукова, внимательно глядя на него, снова произнес те же слова:

— А если это безнадежное дело?

Жукова удивило такое повторение. Он понимал, что Сталин делает это неспроста, но почему, объяснить не мог. А причина действительно была.

Еще в конце августа под Ленинградом сложилась критическая обстановка, и Сталин послал в Ленинград комиссию ЦК ВКП(б) и ГКО в составе Н. Н. Воронова, П. Ф. Жигарева, А. Н. Косыгина, Н. Г. Кузнецова, Г. М. Маленкова, В. М. Молото-ва. Как видим, комиссия была очень представительная и обладала большими полномочиями. Она предприняла много усилий для того, чтобы мобилизовать имеющиеся войска и ресурсы и организовать стойкую оборону. Но этого оказалось недостаточно, и после отъезда комиссии положение Ленинграда не улучшилось. Противник продолжал продвигаться в сторону города, остановить его было нечем и некому. Ворошилов явно не был способен на это. Сталин понимал, что принятые им меры ни к чему радикальному не привели. Поэтому и пульсировали в его сознании эти неприятные, но точные слова: “Положение безнадежное”. Жуков оставался последней надеждой, и Сталин почти не скрывал этого.

— Разберусь на месте, посмотрю, может быть, оно еще окажется и не таким безнадежным, — ответил Жуков.

— Когда можете ехать? — считая вопрос решенным, спросил Сталин.

— Предпочитаю отправиться туда немедленно.

— Немедленно нельзя. Надо сначала организовать вам сопровождение истребителей, не забывайте — Ленинград теперь окружен со всех сторон фронтами.

Это тоже для Сталина было необычным в отношении к Жукову — теперь он проявлял о нем заботу.

Сталин подошел к телефону и приказал сообщить прогноз погоды. Ему быстро ответили. Повесив трубку, Сталин сказал Жукову:

— Дают плохую погоду, но для вас это самое лучшее, легче будет перелететь через линию фронта.

Сталин подошел к столу, взял лист бумаги и написал записку:

Ворошилову.

ГКО назначает командующим Ленинградским фронтом генерала армии Жукова. Сдайте ему фронт и возвращайтесь тем же самолетом.

Сталин”.

Сталин протянул эту записку Жукову, тот прочитал ее, сложил вдвое, положил в карман и спросил:

— Разрешите отбыть?

— Не торопитесь. Как вы расцениваете дальнейшие планы и возможности противника?

Состоялся очередной деловой разговор Верховного Главнокомандующего с одним из самых уважаемых им полководцев. В горячке боев Сталин находил время для таких неторопливых бесед с военачальниками различных званий, конструкторами, директорами заводов и даже работниками искусств (о последних будет рассказано позже). Беседы эти, несомненно, приносили огромную практическую и воспитательную пользу.

10 сентября 1941 года Жуков вместе с генерал-лейтенантом М. С. Козиным и генерал-майором И. И. Федюнинским вылетел в блокадный Ленинград.

Жуков сказал перед вылетом генералам, которых он отобрал для работы на Ленинградском фронте:

— Полетим в Ленинград через линию фронта. Немецкие войска вышли к Ладожскому озеру и полностью окружили город. На подступах к городу идут очень тяжелые бои. Сталин сказал мне: либо отстоите город, либо погибнете там вместе с армией, третьего пути у вас нет. — Жуков помолчал, посмотрел поочередно в лицо каждому из собеседников и закончил: — Кто согласен, проходите в самолет.

Все присутствующие генералы были опытные военачальники, не раз смотрели смерти в глаза, хотя бы тот же Федю-нинский, который был с Жуковым в боях на Халхин-Голе. Они не стали говорить громких фраз о своем согласии, а просто пошли к трапу самолета.

В Ленинграде прибывших генералов никто не встретил, хотя о том, что туда вылетел Жуков, не знать не могли. Взяли первую попавшуюся машину и поехали на ней в Смольный.

Не снимая шинели и фуражки, Жуков вошел в кабинет маршала Ворошилова. В это время в кабинете заседал Военный совет фронта, на котором присутствовали Ворошилов, Жданов, Кузнецов и другие члены Военного совета. Они рассматривали вопрос, как уничтожать важнейшие объекты города, потому что удерживать его уже считалось почти невозможным, когда и как подготовить к взрыву боевые корабли, чтобы их не захватил противник.

Жуков сел на свободный стул и некоторое время слушал происходивший разговор. Тема разговора еще больше его взвинтила. Он приехал в Ленинград для того, чтобы отстаивать его, а тут говорят о сдаче. Он подал записку Сталина о своем назначении Ворошилову. Маршал прочитал эту записку, как-то сник и ничего не сказал присутствующим. Пришлось Жукову самому сообщить, что он назначен командующим фронтом. Он коротко предложил закрыть совещание Военного совета и вообще не вести никаких обсуждений о сдаче города, а принять все необходимые меры для того, чтобы отстоять его, и закончил такими словами:

— Будем защищать Ленинград до последнего человека! Жуков приказал Хозину вступить в должность начальника штаба фронта, а генералу Федюнинскому немедленно направиться в 42-ю армию на самый напряженный участок фронта — на Пулковских высотах и под Урицком — и разобраться там с обстановкой на месте.

А вот как обстановку под Ленинградом оценивал противник.

В день приезда Жукова в Ленинград Гальдер записал в своем дневнике: “На фронте группы армий “Север” отмечены значительные успехи в наступлении на Ленинград. Противник начинает ослабевать...”

Запись Гальдера 13 сентября: “У Ленинграда значительные успехи. Выход наших войск к внутреннему обводу укреплений может считаться законченным”.

Главнокомандующим группой армий “Север” был фельдмаршал фон Лееб. Опытный и знающий военачальник. В 1895 году он уже служил в армии. В 1909—1911 годах занимал офицерские должности в генеральном штабе Пруссии. Участвовал в боях в первую мировую войну.

В боях против Франции Лееб командовал группой “Ц”. Он провел молниеносный удар энергично, в полном соответствии с указаниями Гитлера и планами генерального штаба. После победы над Францией, в июле 1940 года, Гитлер наградил Лееба Рыцарским крестом и присвоил ему звание фельдмаршала. При нападении на Советский Союз фон Лееб вел группу армий “Север”, овладел Прибалтикой и подступил к Ленинграду.

Вопрос о падении Ленинграда и Лееб, и Гитлер считали решенным. Гитлер даже прислал специального офицера в штаб Лееба, который был обязан немедленно доложить о вступлении войск в Ленинград.

* * *

Жуков постоянно требовал не только удерживать до последней возможности занимаемые рубежи, но и контратаковать. Для многих такая его тактика казалась труднообъяснимой — сил не хватает для того чтобы обороняться, а он бросает и бросает в бой части, которые, казалось, теряют последние силы в этих, вроде бы напрасных, контратаках.

Фон Лееб наращивал и наращивал силы на направлении Пулковских высот.

54-я армия, которой командовал маршал Г. И. Кулик, находилась за пределами ленинградского окружения. Сталин поставил Кулику задачу: пробить кольцо блокады в районе станции Мга. Шапошников, сообщив об этом Жукову, просил его организовать встречный удар.

Для того чтобы увязать взаимодействие и договориться о времени совместных боевых действий, в ночь на 15 сентября Жуков связался с Куликом. У них состоялся короткий разговор.

Из рассуждений Кулика Жуков понял, что в течение ближайшего времени его армия наступать не собирается.

Сталин несколько раз требовал от Кулика энергичных действий. Кулик, конечно же, боялся Сталина и пытался организовать необходимые боевые действия, но так и не смог организовать удар 54-й армии и пробить хотя бы узкую отдушину к окруженным войскам Жукова.

17 сентября, в тот самый день, о котором Жуков предупреждал Кулика и просил его предпринять наступательные действия (чего тот не сделал), бои под Ленинградом достигли наивысшего напряжения. Фон Лееб, пытаясь спасти свою репутацию и избежать гнева Гитлера, собрал более шести дивизий и нанес мощный удар — старым проверенным способом, на узком участке фронта, предварительно обработав этот участок массированными бомбежками авиации.

Надо представить себе истекающие кровью остатки частей, оборонявших Пулковские высоты, и вот по ним, выбивающимся из последних сил, был нанесен этот удар. Отразить его, казалось, было выше человеческих возможностей.

Наступил тот самый момент, о котором Жуков сказал генералам перед вылетом из Москвы, то самое “или — или”. И вот это “или” склонялось в сторону безвыходности. Как спасти Ленинград? Над городом висели и непрерывно бомбили его до 300 самолетов врага, артиллерия вела интенсивный обстрел жилых кварталов.

Жуков своей твердостью стремился укрепить защитников атакованных рубежей, повторяя, что эти рубежи “ни при каких обстоятельствах не могут быть оставлены”.

Вот абзац из приказа, который был отдан в самый критический день сражения:

“Военный совет Ленинградского фронта приказывает объявить всему командному, политическому и рядовому составу, обороняющему указанный рубеж, что за оставление без письменного приказа Военного совета фронта и армии указанного рубежа все командиры, политработники и бойцы подлежат немедленному расстрелу”.

Но не только удержанием каждого метра укреплял Жуков оборону. Его принцип активного противодействия и здесь сыграл решающую роль. Он нашел выход в ослаблении удара врага путем нанесения ему удара в другом месте. Этим он добился того, что Лееб оказался перед необходимостью снять силы с Пулковского направления и отбиваться там, где ударил Жуков. В короткое время — за сутки — Жуков создал ударную группировку. Легко сказать, создал — из чего? где взял силы? На участке 8-й армии ведь были все те же оборонявшиеся там дивизии. Он только уплотнил их боевые порядки, отдал на их усиление все, что мог отдать, — и 19 сентября ударил во фланг наступающему клину Лееба.

Это было совершенно неожиданно для противника. Представьте себе состояние фон Лееба, уже торжествовавшего в душе и видевшего, наверное, перед собой улицы взятого Ленинграда. И вдруг этот удар по флангу, удар буквально под дых! Лееб ведь собрал все, чем располагал, бросаясь в последнее и решительное наступление на Пулковском направлении. Отражать удар Жукова на фланге этой группировки было нечем, надо снимать силы оттуда, где наметились удача и победа. Ждать помощи из глубины нельзя. Лееб понимал — пока подойдут резервы, части Жукова вырвутся на тылы и перемелют все так, что вообще придется отходить от Ленинграда.

И Лееб дает приказ снять механизированный корпус, уже нацеленный для удара там, где виделся наибольший успех, и бросает этот корпус для спасения фланга.

Но именно в этом и состояла цель Жукова. Напор на пулковском рубеже ослаб. 8-я армия хоть и не вонзилась глубоко в расположение противника, но задачу свою выполнила.

Обе стороны в полном изнеможении остановились на достигнутых рубежах. Какой же это был удобный момент для удара 54-й армии!

Сталин это понимал и 20 сентября послал Кулику телеграмму, я бы сказал, не столько приказывающую, сколько взывающую к здравому рассудку маршала:

“В эти два дня, 21 и 22-го, надо пробить брешь во фронте противника и соединиться с ленинградцами, а потом уже будет поздно. Вы очень запоздали. Надо наверстать потерянное время. В противном случае, если вы еще будете запаздывать, немцы успеют превратить каждую деревню в крепость, и вам никогда уже не придется соединиться с ленинградцами”.

К сожалению, и это увещевательно-приказное распоряжение Верховного не подействовало. Кулик был освобожден от командования 54-й армией, она была подчинена Жукову, который назначил командующим генерала М. С. Хозина по совместительству с исполнением им должности начальника штаба фронта. Как видим, не было под рукой генералов, кто бы мог вступить в командование армией.

Гальдер 23 сентября записал в своем дневнике: “В районе Ладожского озера наши войска продвинулись незначительно и, по-видимому, понесли большие потери. Для обороны сил тут вполне достаточно, но для решительного разгрома противника их, вероятно, не хватит”. А 25 сентября он сделал такую запись: “День 24.9 был для ОКВ в высшей степени критическим днем. Тому причиной неудача наступления 16-й армии у Ладожского озера, где наши войска встретили серьезное контрнаступление противника, в ходе которого 8-я танковая дивизия была отброшена и сужен занимаемый участок на восточном берегу Невы”.

Критическим этот день для ОКВ был не только из-за контрудара, организованного Жуковым, но и из-за той истерики, которую Гитлер закатил в верховном главнокомандовании сухопутных войск. Он негодовал по поводу того, что вместо ожидаемого скорого взятия Ленинграда его войска там даже отброшены. А он уже включил их в расчет для наступления на Москву.

Отпор Сталина под Ленинградом ломал планы фюрера, ставил под угрозу срыва готовящуюся операцию “Тайфун”. Гитлер не мог этого допустить и, наверное, скрежеща зубами, все же приказал осуществить намеченную перегруппировку.

Вскоре начальник разведотдела Ленинградского фронта доложил о том, что он получил сведения о перемещениях в расположении противника. Но на этот раз противник перебрасывал части не в пределах фронта, а передвигал мотопехоту от Ленинграда на Псков. Кроме этого, были сведения и о том, что противник грузит танки на платформы и тоже перебрасывает их к Москве.

Фельдмаршал фон Лееб понимал: катастрофа постигла не только его войска, но и его лично; Гитлер, возлагавший так много надежд на захват Ленинграда, не простит ему эту неудачу. Лееб написал Гитлеру доклад о своих дальнейших действиях по овладению Ленинградом, на самом же деле это была попытка объяснить свои неудачи и как-то смягчить удар. А Гитлер сильно гневался на Лееба. На одном из совещаний он с возмущением говорил:

— Лееб не выполнил поставленную перед ним задачу, топчется вокруг Ленинграда, а теперь просит дать ему несколько дивизий для штурма города. Но это значит ослабить другие фронты, сорвать наступление на Москву. И будет ли взят Ленинград штурмом, уверенности нет. Если не штурм, то Лееб предлагает перейти к глухой обороне. Ни то, ни другое не годится, он не способен понять и осуществить мой замысел скорейшего захвата Ленинграда. Этот город надо уморить голодом, активными действиями перерезать все пути подвоза, чтобы мышь не могла туда проскочить, нещадно бомбить с воздуха, и тогда город рухнет, как переспелый плод... Что же касается Лееба, то он явно устарел и не может выполнить эту задачу.

Сталин в сражении за Ленинград твердо координировал действия войск, находившихся в окружении и за пределами города. Помогал Жукову авиацией и активными действиями на других фронтах, чтобы сковать резервы противника.

Его решение как Верховного Главнокомандующего послать в Ленинград именно Жукова не случайно, Сталин хорошо знал своих подчиненных, этот правильный выбор помог найти выход из “безвыходного положения”. Дальновидность Сталина в этом сражении сыграла важную роль. Верховный упорно и терпеливо высматривал, приближал и выращивал когорту полководцев современной войны. Недалеко было то время, когда засияют яркие имена его подлинных воспитанников — Рокоссовского, Ватутина, Конева, Черняховского, Чуйкова, Рыбалко, Катукова, Новикова, Кузнецова и многих других.

Угроза “Тайфуна”

Серьезные неудачи, постигшие наши войска на южном крыле совете ко-германского фронта, дали возможность гитлеровскому командованию, с одной стороны, усилить нажим и вплотную прорваться к Ленинграду (о чем рассказано в предыдущей главе), а с другой — начать подготовку решающей операции на главном направлении.

На совещании в “Волчьем логове” Гитлер сказал:

— Наши успехи, достигнутые смежными флангами групп армий “Юг” и “Центр”, дают возможность и создают предпосылки для проведения решающей операции против группы армий Тимошенко (Так немцы называли наш Юго-Западный фронт), которая безуспешно ведет наступательные действия перед фронтом группы армий “Центр”... В полосе группы армий “Центр” надо подготовить операцию таким образом, чтобы по возможности быстрее, не позднее конца сентября, перейти в наступление и уничтожить противника, находящегося в районе восточнее Смоленска, посредством двойного окружения, в общем направлении на Вязьму, при наличии мощных танковых сил, сосредоточенных на флангах...

Большая работа по подготовке наступления, конечной целью которого назначался захват Москвы, была проделана и в генеральном штабе сухопутных войск, проведено несколько совещаний, предприняты меры для доукомплектования частей и соединений группы армий “Центр”. 6 сентября Гитлер подписал директиву № 35 на проведение этой операции, которая получила кодовое наименование “Тайфун”.

Операцию намечалось осуществить в самое короткое время, до начала осенней распутицы и зимы, и обязательно завершить победой. Эта мысль отразилась и в названии, которое придумал сам Гитлер, — наступающие войска должны, как тайфун, смести все на своем пути к Москве.

Гитлеру так не терпелось реализовать свой замысел, что он потребовал начать наступление через 8—10 дней после того, как ему пришла в голову эта мысль. Однако Гальдер точными расчетами и логическими аргументами убедил его, что сразу начать и провести такое широкомасштабное наступление невозможно, потому что 2-я армия и 2-я танковая группа еще повернуты на юг, а группа армий “Центр” после продолжительных боев восточнее Смоленска требует пополнения и людьми и материальными средствами. С большим нежеланием, как говорится, скрепя сердце Гитлер в конце концов согласился на солидную, планомерную подготовку этого наступления.

Группе армий “Центр” пришло значительное пополнение в 151 тысячу человек, но это не довело ее до первоначального состава, так как в предыдущих боях она потеряла 219 тысяч человек. Были отданы ей последние три дивизии из резерва ОКХ, и в распоряжении верховного командования вообще больше не осталось резерва. В танковых группах, которые тоже понесли большие потери в предыдущих боях, несмотря на поступление новых танков и ремонт тех, которые можно было привести в боевое состояние, набралось всего до 60 процентов машин, пригодных для боя. Были большие потери в автомобильной технике во время боев, бомбардировок, да и просто многие тягачи и автомобили износились и пришли в негодность. Но все же и того, чем располагала группа армий “Центр”, было достаточно для очень мощного удара.

Всего для наступления в группе армий “Центр” к началу октября были приведены в готовность около двух миллионов солдат и офицеров, распределенных в три армии и три танковые группы, насчитывавшие в общей сложности 76 дивизий. Авиационное обеспечение осуществлял 2-й воздушный флот под командованием генерал-фельдмаршала Альберта Кессель-ринга. По замыслу гитлеровского командования, эти силы могли и должны были осуществить одну из самых решительных операций восточной кампании.

Главное командование вермахта и генеральный штаб большое значение при подготовке этой операции придавали ее скрытности, внезапности, что, по их мнению, во многом обеспечило бы успех. Были изданы специальные указания о секретности подготовки, все перемещения частей предписывалось проводить только в ночное время, предусматривалось немало мероприятий по дезинформации советского командования. И — как это ни странно, — но и после того как мы уже испытали огромные беды в результате оказавшегося для нас внезапным нападения 22 июня, противнику и при наступлении на Москву в какой-то мере удалось достичь внезапности. Маршал Василевский так пишет об этом в своих воспоминаниях: “Генеральный штаб, к сожалению, точно не предугадал замысла действий противника на Московском направлении”.

А действия противника здесь можно было не только предугадать, но и просто выявить соответствующими разведывательными мероприятиями. Тем более что сюда, в группу армий “Центр”, подтягивались огромные резервы: была передана 4-я танковая группа и два армейских корпуса из группы армий “Север, переместились с юга 2-я армия и 2-я танковая группа. Прибывало очень много пополнений — дивизии были доведены до 15-тысячного состава каждая, подвозились боеприпасы, техника, горючее и много других необходимых средств обеспечения.

24 сентября в Смоленске в штабе группы армий “Центр” состоялось заключительное совещание по вопросу о проведении наступления. На совещании присутствовали главнокомандующий сухопутными войсками Браухич и начальник генерального штаба Гальдер. Было решено, что вся группа армий “Центр” начнет наступление 2 октября, а 2-я армия и 2-я танковая группа Гудериана, которая будет действовать на правом фланге, перейдут в наступление раньше — 30 сентября. Генерал Гудериан вспоминает: “Эта разница во времени начала наступления была установлена по моей просьбе, ибо 2-я танковая группа не имела в районе своего предстоящего наступления ни одной дороги с твердым покрытием. Мне хотелось воспользоваться оставшимся коротким периодом хорошей погоды для того, чтобы до наступления дождливого времени по крайней мере достигнуть хорошей дороги у Орла и закрепить за собой дорогу Орел — Брянск, обеспечив тем самым себе надежный путь для снабжения. Кроме того, я полагал, что только в том случае, если я начну наступление на два дня раньше остальных армий, входящих в состав группы армий “Центр”, мне будет обеспечена сильная авиационная поддержка”.

Итак, “Тайфун” разразился 30 сентября ударом танковой группы Гудериана и 2-й немецкой армии по войскам Брянского фронта. Не встречая серьезного сопротивления, Гудериан рвался к Орлу, оказались под угрозой окружения 3-я и 13-я армии Брянского фронта. Нанеся мощный удар на правом фланге, гитлеровцы приковали все внимание нашего командования к этому направлению, а 2 октября нанесли еще более мощные удары по войскам Западного и Резервного фронтов. Все три наших фронта вступили в тяжелейшие бои.

Противнику удалось прорвать оборону наших войск, и в результате его охватывающих действий с севера и с юга в направлении Вязьмы наши 19-я, 20-я, 24-я, 32-я и почти вся 16-я армии оказались в окружении в районе западнее города Вязьмы...

Вот как реагировал Сталин на это очередное несчастье. Рассказывает Чадаев:

“— Когда я зашел в приемную Сталина, то застал Поскребышева в сильном смятении. Он держал телефонную трубку и буквально кричал:

— Ну, когда же вы разыщете его, черт вас побери? Раздался звонок от Сталина.

— Ну зайди, — мотнул головой Поскребышев. Я тихо вошел в кабинет и остановился, не проронив ни звука.

Сталин ходил поспешно по кабинету с растущим раздражением. По его походке и движению чувствовалось, что он находится в сильном волнении. Сразу было видно, что он тяжело переживает прорыв фронта и окружение значительного числа наших дивизий. Это событие просто ошеломило его.

— Ну и болван, — тихо произнес Сталин. — Надо с ума сойти, чтобы проворонить... Шляпа!

Пока я молча стоял, зашел Поскребышев и доложил:

— Командующий Конев у телефона.

Сталин подошел к столу и с яростью снял телефонную трубку.

В командующего летели острые стрелы сталинского гнева. Он давал не только порцию “проборки”, но и строгое предупреждение, требовал беспощадно биться и добиться вывода войск из окружения.

— Информируйте меня через каждые два часа, а если нужно, то и еще чаще. Время, время дорого!

Затем Сталин соединился с членом Военного совета Западного фронта Н. А. Булганиным и тоже набросился на него. Булганин стал объяснять причину этого чрезвычайного происшествия. Он (как мне потом стало известно лично от самого Булганина) докладывал Сталину, что “ЧП” произошло из-за того, что командование Резервного фронта “проморгало” взятие противником Юхнова. Командующий войсками Резервного фронта маршал С. М. Буденный узнал о захвате немцами Юхнова только на второй день, и то из переговоров с Булганиным. В то же время Булганин доложил Сталину, что имели место большие промахи и со стороны командования Западного фронта.

Выслушав терпеливо и до конца Булганина, Сталин немного смягчился и потребовал от руководства фронта: “Не теряйте ни секунды... во что бы то ни стало выведите войска из окружения”.

Вошел Молотов. Сталин, повесив трубку, сказал:

— Может быть, еще удастся спасти войска... Гитлер изображает себя в положении нетерпеливой охотничьей собаки, настигнувшей дичь и теперь ждущей, наконец, момента, когда раздастся заветный выстрел. Однако желанного результата фюрер не получит!

Молотов, нахмурив брови, так выразительно посмотрел на меня, что я сразу понял: мне нужно уходить. И я вышел из кабинета...”

Битва за Москву

5 октября в 17 часов 30 минут члену Военного совета Московского военного округа генералу К.Ф.Телегину поступило сообщение из Подольска: комендант Малоярославецкого ук-репрайона комбриг Елисеев сообщал, что танки противника и мотопехота заняли Юхнов, прорвались через Малоярославец, идут на Подольск. От Малоярославца до Москвы около ста километров, и притом — прекрасное шоссе, по которому это расстояние танки могут пройти за два часа. Телегин понимал опасность такого прорыва, доложил в оперативное управление Генерального штаба о случившемся и стал перепроверять эти сведения через командующего ВВС округа полковника Сбытова, который несколько раз высылал к Юхнову опытных летчиков. Из Генерального штаба, видимо, доложили об этом и Верховному, потому что вскоре у Телегина зазвонил телефон, и он услышал голос Берии, который резко и сухо задал вопрос:

— Откуда вы получили сведения, что немцы в Юхнове, кто вам сообщил?

Телегин доложил, откуда им получены такие сведения.

— Слушайте, что вы там принимаете на веру всякую чепуху? Вы, видимо, пользуетесь информацией паникеров и провокаторов...

Телегин стал убеждать Берию, что сведения точные, их доставили летчики, которым можно верить.

— Кто вам непосредственно докладывал эти сведения?

— Командующий ВВС округа полковник Сбытов.

— Хорошо...

Прошло немного времени, и позвонил Сталин. Звонок лично Сталина — событие экстраординарное. Телегин пишет в своих воспоминаниях, что у него было такое чувство, “будто его ошпарили кипятком”.

— Телегин? Это вы сообщили Шапошникову, что танки противника прорвались через Малоярославец?

— Да, я, товарищ Сталин.

— Откуда у вас эти сведения?

— Мне доложил из Подольска комбриг Елисеев. А я приказал ВВС немедленно— послать самолеты и перепроверить, и также еще проверку осуществляю постами ВНОС...

— Это провокация. Прикажите немедленно разыскать этого коменданта, арестовать и передать в ЧК, а вам на этом ответственном посту надо быть более серьезным и не доверять всяким сведениям, которые приносит сорока на хвосте.

— Я, товарищ Сталин, полностью этому сообщению не доверял, немедленно принял меры для проверки и просил генерала Шарохина до получения новых данных Ставке не докладывать.

— Хорошо. Но впредь такие сведения надо проверять, а потом докладывать.

В то же время, когда происходили эти телефонные разговоры, командующего ВВС Московского военного округа полковника Н. А. Сбытова вызвал к себе начальник Особого отдела Красной Армии Абакумов. Он потребовал прибыть к нему немедленно. Когда Сбытов вошел к нему в кабинет, Абакумов резко и грозно спросил:

— Откуда вы взяли, что к Юхнову идут немецкие танки?

— Это установлено авиационной разведкой и дважды перепроверено.

— Предъявите фотоснимки.

— Летали истребители, на которых нет фотоаппаратов, но на самолетах есть пробоины, полученные от вражеских зениток. Разведка велась с малой высоты, летчики отчетливо видели кресты на танках.

— Ваши летчики — трусы и паникеры, такие же, видимо, как и их командующий. Мы такими сведениями не располагаем, хотя получаем их, как и Генштаб. Предлагаю вам признать, что вы введены в заблуждение, что никаких танков противника в Юхнове нет, что летчики допустили преступную безответственность и вы немедленно с этим разберетесь и сурово их накажете.

— Этого сделать я не могу. Ошибки никакой нет, летчики боевые, проверенные, и за доставленные ими сведения я ручаюсь.

— А чем вы можете подтвердить такую уверенность, какие у вас есть документы?

— Прошу вызвать командира 6-го истребительного авиакорпуса ПВО полковника Климова. Он, вероятно, подтвердит.

Абакумов стал вызывать Климова, а до его прибытия Сбы-това задержали. Когда прибыл Климов, Сбытова снова вызвали в кабинет Абакумова.

— Чем вы можете подтвердить, что летчики не ошиблись, сообщив о занятии Юхнова танками противника? — обратился Абакумов к Климову.

— Я такими данными не располагаю, летали летчики округа.

Тогда Сбытов попросил вызвать начальника штаба корпуса полковника Комарова с журналом боевых действий, рассчитывая, что в журнале есть соответствующие записи. Комаров прибыл, но так же, как и Климов, заявил, что работу летчиков корпус не учитывает и в журнал боевых действий не заносит. После тяжелого и мрачного молчания Абакумов повернулся к Сбытову, сказал:

— Идите и доложите Военному совету округа, что вас следует освободить от должности как не соответствующего ей и судить по законам военного времени. Это наше мнение.

Сбытова спасло только то, что танки противника действительно оказались в Юхнове. Эти части от Юхнова не пошли на Москву, а повернули на Вязьму, в тыл армиям Резервного и Западного фронтов, отрезая им путь отхода к Можайскому оборонительному рубежу, а для развития наступления в сторону Москвы с этого рубежа вводились резервы противника, подход которых также был замечен нашей воздушной разведкой.

В тот же день Сталин позвонил Жукову и спросил:

— Товарищ Жуков, не можете ли вы незамедлительно вылететь в Москву? Ввиду осложнения обстановки на левом крыле Резервного фронта, в районе Юхнова, Ставка хотела бы с вами посоветоваться.

Жуков ответил:

— Прошу разрешения вылететь утром 6 октября.

— Хорошо, — согласился Сталин. — Завтра днем ждем вас в Москве.

Однако из-за некоторых важных обстоятельств, возникших на участке 54-й армии, б октября Жуков вылететь не смог, о чем доложил Верховному.

Вечером вновь позвонил Сталин.

— Как обстоят у вас дела? Что нового в действиях противника?

— Немцы ослабили натиск. По данным пленных, их войска в сентябрьских боях понесли тяжелые потери и переходят под Ленинградом к обороне. Сейчас противник ведет артиллерийский огонь по городу и бомбит его с воздуха.

Доложив обстановку, Жуков спросил Верховного, остается ли в силе его распоряжение о вылете в Москву.

— Да! — ответил Сталин. — Оставьте за себя генерала Хо-зина или Федюнинского, а сами завтра вылетайте в Ставку.

В Москве Жукова встретил начальник охраны Сталина генерал Власик. Он сообщил, что Верховный болен и работает на квартире, куда просил немедленно приехать.

Когда Жуков вошел в комнату, там был Берия. Сталин, заканчивая с ним разговор, произнес:

— Ты поищи подходы и прозондируй — возможности и условия...

Берия ушел. Георгий Константинович сначала не придал значения концу фразы, которую услышал. Лишь много позднее понял, как он сам говорил, что речь шла о возможности заключения перемирия с гитлеровцами.

...Жукова Сталин встретил сухо, в ответ на приветствие только кивнул головой. В нервном, гневном настроении он подошел к карте и, указав на район Вязьмы, сказал:

— Вот смотрите! Плоды командования Западного фронта! Здесь сложилась очень тяжелая обстановка. Я не могу добиться от Западного и Резервного фронтов исчерпывающего доклада об истинном положении дел. А не зная, где и в какой группировке наступает противник и в каком состоянии находятся наши войска, мы не можем принять никаких решений. Поезжайте сейчас же в штаб Западного фронта, тщательно разберитесь в положении дел и позвоните мне оттуда в любое время. Я буду ждать.

Кроме тяжелого положения под Москвой, Сталина заботило положение на других фронтах. Он спросил Жукова:

— Как вы считаете, могут ли немцы в ближайшее время повторить наступление на Ленинград?

— Думаю, что нет. Противник понес большие потери и перебросил танковые и моторизованные войска из-под Ленинграда куда-то на центральное направление. Он не в состоянии оставшимися силами провести новую наступательную операцию.

— А где, по вашему мнению, будут применены танковые и моторизованные части, которые перебросил Гитлер из-под Ленинграда?

— Очевидно, на Московском направлении. Но, разумеется, после пополнения и проведения ремонта материальной части.

Посмотрев на карту Западного фронта, Сталин сказал:

— Кажется, они уже действуют на этом направлении. Простившись с Верховным, Жуков отправился к начальнику Генерального штаба Шапошникову, подробно изложил ему обстановку, сложившуюся на 6 октября в районе Ленинграда.

— Только что звонил Верховный, — сказал Шапошников, — приказал подготовить для вас карту Западного направления. Карта сейчас будет. Командование Западного фронта находится там же, где был штаб Резервного фронта в августе, во время Ельнинской операции.

Борис Михайлович ознакомил Жукова в деталях с обстановкой на Московском направлении и вручил ему распоряжение Ставки:

“Командующему Резервным фронтом.

Командующему Западным фронтом.

Распоряжением Ставки Верховного Главнокомандования в район действий Резервного фронта командирован генерал армии тов. Жуков в качестве представителя Ставки.

Ставка предлагает ознакомить тов. Жукова с обстановкой. Все решения тов. Жукова в дальнейшем, связанные с использованием войск фронтов и по вопросам управления, обязательны для выполнения.

По поручению Ставки Верховного Главнокомандования начальник Генерального штаба Шапошников.

6 октября 1941 г. 19 ч. 30 м.”.

* * *

Обстановка была катастрофическая.

Огромное количество войск, которые могли бы наносить мощные удары по врагу, оказалось в окружении под Вязьмой. Это, несомненно, стало результатом ошибок, допущенных и Ставкой, и командованием фронтов, прикрывавших столицу.

Немецкой группе армий “Центр” противостояли на подступах к Москве три фронта: Западный (командующий генерал И. С. Конев), Резервный (командующий маршал С. М. Буденный) и Брянский (командующий генерал А. И. Еременко).

Войска этих трех фронтов около полутора месяцев стояли в обороне и имели достаточно времени на подготовку и развитие обороны в инженерном отношении, на отработку системы огня и увязку тактического и оперативного взаимодействия.

Скучная вещь цифры, в литературе принято избегать их, но в то же время цифры — убедительный и бесстрастный аргумент, они без эмоций, спокойно показывают, когда и сколько было сил у воюющих сторон. При сопоставлении этих цифр наглядно видно, у кого и каких сил было больше.

Если хватит терпения, вникните в цифры, показывающие, как выглядели две огромные противостоявшие армии перед началом битвы за Москву. Кому это неинтересно, переверните страницу.

Итак, у гитлеровцев три полевые армии, три танковые группы, 16 армейских корпусов, 8 моторизованных корпусов. Всего в этих объединениях было 76 дивизий, из них 50 пехотных, 14 танковых, 8 моторизованных, 3 охранные, 1 кавалерийская. И еще три отдельные бригады — две моторизованные и одна кавалерийская. Все дивизии полнокровные: пехотные — 15 200 человек, танковые — 14 400 человек, моторизованные — 12 600 человек. Всего в группе армий “Центр” было около двух миллионов человек, что превосходило наполеоновскую армию, вступившую в Россию (600 тысяч человек), в три с лишним раза. И это только на одном направлении, а фронт был от Северного до Черного моря.

Наши три фронта под Москвой имели 15 армий: Западный — 6, Резервный — 6, Брянский — 3. Всего дивизий — 83, из них танковых — 1, мотострелковых — 2, кавалерийских — 9, танковых бригад — 13. В наших дивизиях средняя численность — между 10 000 и 6 500 человек. Очень мало артиллерии и танков.

Таким образом, по количеству соединений наша сторона вроде бы имела преимущество над противником. Но когда раскрывается истинное содержание этих цифр, их наполнен-ность реальными силами, то получается, что преимущество явно было у гитлеровцев.

Надо еще учесть, что дело не всегда решают силы, большое значение имеет умение их применить, то самое военное искусство, которым владеют или не владеют военачальники, возглавляющие войска.

На первом этапе, при подготовке битвы за Москву, надо признать, военное мастерство было на стороне гитлеровцев. Они не только сумели за короткий срок восстановить боеспособность ослабевших в предыдущих боях дивизий, но еще мастерски провели перегруппировку (которую мы не заметили!) и создали на главных направлениях такие мощные ударные кулаки, что удержать их наши малочисленные на этих участках подразделения не могли. Именно подразделения — батальоны, роты, а не дивизии.

Почему так получилось? Да очень просто. Немцы стремились к концентрированному сосредоточению сил и достигли этого, а наши командиры выстраивали фронт с почти равномерным распределением количества километров на дивизию. Например, в 30-й армии на дивизию приходилось 17,5 километра фронта, в 19-й армии — 8 километров на дивизию. И вот в стык между этими армиями гитлеровцы бросили 12 дивизий! Только в стык! Значит, превосходство сил противника здесь было подавляющее. Если в 30-й армии дивизия удерживала 17 км, то на полк приходилось 8—9 км (два полка в первом эшелоне), а на батальон — до 4 км (два батальона полка в первом эшелоне). А у немцев на эти 4 километра были 1—2 дивизии! Несколько полков на роту! Кто же удержит такую силищу? Солдаты винтовками и пулеметами? На них прут сотни танков, а у нас на Западном фронте тактическая плотность на 1 километр: танков — 1,5 шт., противотанковых орудий — 1,5 шт., орудий 76-мм калибра — 4,5 шт. Вот и все Вот и попробуй удержать такую армаду врага. Не на главном направлении, там, где у немцев сил было поменьше, наши 16-я, 19-я, 20-я, 24-я и 32-я армии сдерживали напор, но гитлеровцы на это и рассчитывали: пробив на флангах (на главных направлениях) наш фронт, ударные группировки обошли и окружили эти пять армий, создав Вяземский котел!

С первых дней войны для нас оказалась неожиданной ударная мощь немецкой армии. Неожиданностью было и шести-, восьмикратное превосходство в силах на решающих направлениях. Это и есть то главное, что предопределило наши потери первого периода войны.

Даже отступив до Москвы, наши полководцы и Сталин еще не понимали этой тактики врага, а если и понимали, то не умели ей противостоять. Начало операции “Тайфун”, окружение сразу пяти армий, убедительно подтверждает это.

Линейная оборона наших войск не выдержала удара. В результате, как уже говорилось, пять наших армий Западного фронта и оперативная группа Болдина оказались в окружении. На Брянском фронте немцы окружили еще две армии: 3-ю и 13-ю. Часть сил фронтов, избежав окружения и понеся большие потери, отходила туда, куда им позволяла обстановка.

Сплошного фронта обороны на Западном направлении фактически уже не было, образовалась большая брешь, которую нечем было закрыть, так как никаких резервов в руках командования Брянского, Западного и Резервного фронтов не было. Нечем было закрыть даже основное направление на Москву. Все пути к ней, по существу, были открыты. Никогда с самого начала войны гитлеровцы не были так реально близки к захвату Москвы.

В штабе Западного фронта Жуков спросил у командующего Конева, что тот намерен предпринять в этой тяжелой обстановке.

— Я приказал командующему 16-й армией Рокоссовскому отвести армию через Вязьму, сосредоточившись в лесах восточнее Вязьмы, но части армии были отрезаны противником и остались в окружении. Сам Рокоссовский со штабом армии успели проскочить и сейчас находятся в лесу восточнее Вязьмы. Связи с Лукиным — командармом 19-й, Ершаковым — командармом 20-й у нас нет. Я не знаю, в каком они положении. С группой Болдина связь также потеряна. Нет у нас связи и с соседними фронтами. В 22-ю, 29-ю и 30-ю армии правого крыла фронта, которые меньше пострадали, послан приказ отходить на линию Ржев — Сычевка. Закрыть центральное направление на Москву фронт сил не имеет.

В 2 часа 30 минут ночи 8 октября Жуков позвонил Сталину. Доложил обстановку на Западном фронте:

— Главная опасность сейчас заключается в слабом прикрытии на Можайской линии обороны. Бронетанковые войска противника могут поэтому внезапно появиться под Москвой. Надо быстрее стягивать войска, откуда только можно, на Можайскую линию.

Сталин спросил:

— Что вы намерены делать?

— Выезжаю сейчас же к Буденному.

— А вы знаете, где штаб Резервного фронта?

— Буду искать где-то в районе Малоярославца.

— Хорошо, поезжайте к Буденному и оттуда сразу же позвоните мне.

Жуков с трудом разыскал штаб Резервного фронта, Буденный не имел связи со своими разбитыми армиями.

— В чьих руках Юхнов?

— Сейчас не знаю, — ответил Буденный. — Вчера там было до двух пехотных полков народных ополченцев 33-й армии, но без артиллерии. Думаю, что Юхнов в руках противника.

— Кто же прикрывает дорогу от Юхнова на Малоярославец?

— Когда я ехал сюда, — сказал Семен Михайлович, — кроме трех милиционеров, в Медыни никого не встретил. Местные власти из Медыни ушли.

— Разберись с обстановкой и доложи в Ставку о положении дел на фронте. Доложи Сталину о нашей встрече и скажи, что я поехал в район Юхнова, а затем в Калугу. Надо выяснить, что там происходит.

Жуков не доехал до Юхнова километров 10—12, здесь его остановили наши воины, они сообщили, что в Юхнове гитлеровцы и что в районе Калуги идут бои.

Георгий Константинович направился в сторону Калуги. Тут ему сообщили, что Верховный приказал к исходу 10 октября быть в штабе Западного фронта. А было на исходе 8 октября.

Жуков еще раз заехал в штаб Резервного фронта. Здесь ему сказали, что поступил приказ о назначении его командующим Резервным фронтом. Однако он уже имел приказ Верховного о прибытии к исходу 10 октября в штаб Западного фронта. Жуков позвонил Шапошникову и спросил: какой же приказ выполнять?

Шапошников пояснил:

— Ваша кандидатура рассматривается на должность командующего Западным фронтом. До 10 октября разберитесь с обстановкой на Резервном фронте и сделайте все возможное, чтобы противник не прорвался через Можайске-Малоярос-лавецкий рубеж, а также в районе Алексина на Серпуховском направлении.

Утром 10 октября Жуков прибыл в штаб Западного фронта, который теперь располагался в Красновидове — в нескольких километрах северо-занаднее Можайска.

В штабе работала комиссия Государственного Комитета обороны в составе Молотова, Ворошилова, Василевского, разбираясь в причинах катастрофы войск Западного фронта.

Булганин сказал, обращаясь к Жукову:

— Только что звонил Сталин и приказал, как только прибудешь в штаб, чтобы немедля ему позвонил.

К телефону подошел Сталин.

— Мы решили освободить Конева с поста командующего фронтом. Это по его вине произошли такие события на Западном фронте. Командующим фронтом решили назначить вас. Вы не будете возражать?

— Нет, товарищ Сталин, какие же могут быть возражения, когда Москва в такой смертельной опасности.

— А что будем делать с Коневым?

— Оставьте его на Западном фронте моим заместителем. Я поручу ему руководство группой войск на Калининском направлении. Это направление слишком удалено, и необходимо иметь там вспомогательное управление.

Сталин подозрительно спросил:

— Почему защищаете Конева? Он ваш дружок?

— Знаю его по службе в Белорусском округе.

— Хорошо. В ваше распоряжение поступают оставшиеся части Резервного фронта, части, находящиеся на Можайской оборонительной линии. Берите быстрее все в свои руки и действуйте.

— Принимаюсь за выполнение указаний, но прошу срочно подтягивать более крупные резервы, так как надо ожидать в ближайшее время наращивания удара гитлеровцев на Москву.

Войдя в комнату, где работала комиссия, Жуков передал ей свой разговор со Сталиным.

— А сейчас, если комиссия не возражает, прошу прекратить работу, так как нам нужно принимать срочные меры. Первое: отвести штаб фронта в Алабино. Второе: товарищу Коневу взять с собой необходимые средства управления и выехать для координации действий группы войск на Калининское направление. Третье: Военный совет фронта через час выезжает в Можайск к командующему Можайской обороной Богданову, чтобы на месте разобраться с обстановкой на Можайском направлении.

Комиссия согласилась с просьбой Жукова, прервала работу и уехала в Москву.

Не нужно быть очень проницательным человеком, чтобы понять: описанное выше очень похоже на случившееся незадолго до этого на Западном направлении, когда в результате разбирательства менее представительной комиссии во главе с Мехлисом были расстреляны командующий фронтом генерал армии Павлов, начальник штаба фронта генерал-лейтенант Климовских и другие генералы и офицеры. Здесь Жуков, по сути дела, спас Конева и других. Сталин по отношению к Коневу за катастрофу на Западном фронте был настроен однозначно отрицательно. Не сносить бы ему головы! Жуков это понял и, используя напряженность обстановки, умело и тонко вывел Конева из-под удара, попросив его к себе в заместители. (Знал бы Георгий Константинович, что много лет спустя Конев отплатит ему за это спасение, как говорится, черной неблагодарностью!)

Через два дня после того как Жуков начал командовать фронтом, позвонил Молотов. В разговоре с ним шла речь об одном из направлений, на котором немцы продолжали продвигаться. Молотов говорил в повышенном тоне. Видимо, он имел прямые сведения о продвижении немецких танков на этом участке, а Жуков к тому времени не был до конца в курсе дела.

Молотов сказал:

— Или вы остановите это угрожающее Москве наступление, или будете расстреляны.

— Не пугайте меня, я не боюсь ваших угроз. Еще нет двух суток, как я вступил в командование фронтом, я еще не полностью разобрался в обстановке, не до конца знаю, где что делается. Разбираюсь в этом, принимаю войска.

Молотов снова повысил голос:

— Как же это так, не суметь разобраться за двое суток! Жуков ответил:

— Если вы способны быстрее меня разобраться в положении, приезжайте и вступайте в командование фронтом. — И бросил трубку.

Когда вы читаете о приезде Жукова на Западный фронт, о том, как он искал штабы фронтов, не создается ли у вас впечатление о каком-то вакууме, о какой-то пустоте? Жуков ездит, преодолевая большие расстояния, и не встречает наших войск. Почему же немцы не продвигаются к Москве и не овладевают ею? Очевидно, такое впечатление возникает из-за того, что Жуков ездил по тылам, в районе штабов фронтов, где войск, собственно, и не должно быть, за исключением резервов, которых к тому времени в распоряжении командования ни Западного, ни Резервного фронтов уже не было.

Ну, а на передовой, там, где непосредственно соприкасались наступающие и отступающие части, там бои продолжались. И если мы мало знаем об этих боях и о тех мужественных людях, которые сдерживали там врага, то это из-за того, что было потеряно управление войсками — от дивизионных штабов до Верховного Главнокомандующего. Напомню слова Сталина, сказанные Жукову: он не может выяснить, что происходит на линии фронта, кто остался в окружении, кто оказывает сопротивление. Штабы фронтов тоже, как видим, не знали обстановки и положения частей. Вот в такие трудные минуты как раз и совершают свои подвиги герои, которые чаще всего остаются неизвестными.

Там, на передовой и в окружении, из последних сил выбивались роты и батальоны, остатки полков и дивизий, делая все, чтобы сдержать наступление врага. О них не писали в эти дни в газетах, не оформляли наградные документы на отличившихся, потому что всем было не до того. Надо было остановить могучий вал войск противника, который, превосходя во много раз силы обороняющихся, продвигался вперед. Потом политработники и журналисты найдут героев этих боев, но, увы, только тех, кто остался в живых, кто может рассказать о том, что делал сам или видел, как мужественно сражались другие. Ну а те, кто погиб в бою и совершил, может быть, самые главные подвиги? О них так никто и не узнает. Да и не принято в дни неудач, после отступлений, после того как оставлены города, села, говорить о геройских делах. Какое геройство, если драпали на десятки и сотни километров? Какие наградные реляции, когда столько погибло людей и потеряно техники?

Жуков в своей книге пишет: “Благодаря упорству и стойкости, которые проявили наши войска, дравшиеся в окружении в районе Вязьмы, мы выиграли драгоценное время для организации обороны на Можайской линии. Пролитая кровь и жертвы, понесенные войсками окруженной группировки, оказались не напрасными. Подвиг героически сражавшихся под Вязьмой советских воинов, внесших великий вклад в общее дело защиты Москвы, еще ждет должной оценки”.

Бои не затихали ни на минуту, они велись днем и ночью, но это если рассматривать ситуацию в тактическом отношении. Что же касается оперативного масштаба, то здесь случилась пауза. Дело в том, что, окружив столько наших армий, гитлеровцы должны были их удержать в этом кольце и уничтожить. На это им потребовалось больше двадцати восьми дивизий. А это значит, что из ударных группировок, из тех могучих таранов, которые были направлены севернее и южнее Москвы для ее охвата, эти двадцать восемь дивизий были вынуты и остались в тылу.

Как же немецкое командование пыталось выйти из тех трудностей, с которыми оно встретилось, несмотря на победное начало? Давайте опять заглянем в дневник Гальдера. Вот что он пишет б октября: “В целом можно сказать, что операция, которую ведет группа армий “Центр”, приближается к своему апогею — полному завершению окружения противника”.

Запись 7 октября: “Сегодня танковая группа Гепнера соединилась с танковой группой Готта в районе Вязьмы. Это крупный успех, достигнутый в ходе 5-дневных боев. Теперь необходимо как можно скорее высвободить танковую группу Гепнера для нанесения удара по юго-восточному участку московского оборонительного фронта, быстро перебросив к Вязьме пехотные соединения 4-й армии”.

Вот в этой записи и видна причина паузы, возникшей в наступлении противника: танковые соединения только-только сомкнулись, но полевые армии еще не подошли, поэтому наступление должно было приостановиться.

Запись 8 октября: “Окружение группировки противника в районе Вязьмы завершено и обеспечено от возможных ударов противника извне с целью деблокирования окруженных соединений”.

9 октября Гальдер, несмотря на сухость и точность его военного языка, все же с явным восторгом записывает: “Бои против окруженной группировки противника в районе Вязьмы носят прямо-таки классический характер...”

Такова была обстановка 10 октября 1941 года, когда Сталин отдал приказ, согласно которому Западный и Резервный фронты объединялись в Западный фронт.

Что мог еще сделать Сталин в такой тяжелейшей обстановке? Большинство сил оказалось в окружении. Тех частей, которые отходят перед наступающим противником, безусловно, недостаточно для того, чтобы остановить его продвижение. Резервов нет — Ставка не располагает готовыми частями, а с Дальнего Востока и из других районов прибытие войск задерживается. Если Сталин, отправляя Жукова в Ленинград, назвал сложившуюся там ситуацию безнадежной, то, наверное, к тому, что сейчас происходило под Москвой, это слово можно было применить с еще большим основанием.

Сталин и в этой критической ситуации принял очень правильное решение, назначив Жукова на Западный фронт.

Быстро и реально оценив создавшуюся обстановку и прекрасно зная тактику врага, Жуков приходит к выводу, что противник не может сейчас наступать на ширине всего фронта. У него не хватит для этого сил, много соединений он вынужден использовать для уничтожения наших окруженных армий. Следовательно, и нам нет необходимости создавать сплошной фронт обороны перед Москвой. Зная повадки врага: наступать вдоль дорог и наносить удары танковыми и механизированными клиньями, — Жуков принимает решение, в первую очередь, организовать прочную оборону на направлениях вдоль дорог, где противник будет пытаться наступать, охватывая Москву, а именно — на Волоколамском, Можайском, Калужском шоссе. Здесь надо сосредоточить все, что окажется сейчас под руками, главным образом, артиллерию и противотанковые средства. Сюда нацелить силы имеющейся авиации.

Самым опасным было Можайское направление. На подступах к Бородино, к тому самому Бородинскому полю, где в