Из выступления на расширенном заседании 7 страница

В культурной политике, как и во внутренней в целом, Сталин опирался не только на административно-командные методы. Обычно он их дополнял (или маскировал) методами терпеливого убеждения в правильности принимаемых решений, содержание которых настойчиво разъяснялось как самим вождем, так и его помощниками, подчиненными разных рангов. Сталинский тоталитаризм не надо упрощать. Но и не надо искусственно усложнять”.

К 1932 году Сталин убедился: РАПП — не та организация, которая нужна партии для проведения своей политики в области литературы и искусства. 23 апреля 1932 года постановлением ЦК ВКП(б) “О перестройке литературно-художественных организаций” РАПП был распущен.

Распустив РАПП, Сталин одним этим завоевал солидный авторитет у истинной творческой интеллигенции. Сталин проявил себя тогда незаурядным организатором и психологом. Запуганные предшествующими репрессиями и проработоч-ными кампаниями советские писатели видели в нем единственную надежду на творческое понимание и улучшение своей жизни. И тянулись к вождю. В основе этого тяготения лежали зачастую и глубокие мотивы. Немало литераторов, в том числе и из самых талантливых, искренне верили тогда в социалистическую идею. Они полагали, что РАПП являл собой грубый идеологический перегиб и вульгаризаторское извращение ленинских партийных принципов. И вот теперь наступает торжество истины и справедливости.

Сталин многие годы дружил с Горьким, это действительно была настоящая дружба, а не просто добрые служебные отношения. Сталин уважал Горького. Алексей Максимович отвечал ему тем же, хотя кое в чем не соглашался со Сталиным и открыто ему об этом говорил. Горький бывал на квартире Сталина в Кремле и на даче в Сочи. Сталин часто навещал особняк Горького у Никитских ворот. Здесь происходили встречи и с другими писателями. Сталин вел себя в их среде как равный (он в одной из анкет до революции в графе профессия написал “литератор”), человек начитанный (в ссылках на это хватало времени), широко мыслящий, он участвовал в спорах и дискуссиях литераторов, знал, кто с кем дружит, с кем враждует.

Сталин поделился с Горьким своим замыслом о создании Союза писателей, попросил его совета и помощи. Чтобы лучше узнать на этот счет мнение самих писателей, их настроения, нужды, пожелания, Сталин просил Горького приглашать побольше гостей в свой дом “на рюмку чая”.

Первая большая встреча с писателями состоялась на квартире у Горького 19 октября 1932 года. На ней присутствовали Сталин, Молотов, Ворошилов, Бухарин и Постышев. Подробности о ней почти неизвестны. Вторая прошла 26 октября. Со стороны властей — в том же составе, только Бухарина заменил Каганович. Как и первая, встреча не стенографировалась. О ней известно больше по воспоминаниям очевидцев. А подробную запись сделал Зелинский. Он впоследствии послал эту запись в Кремль с просьбой разрешить ее напечатать. Такое разрешение ему не дали, но и замечаний она не вызвала. Теперь этот материал опубликован. Я пересказываю его с сокращениями, привлекает подлинность и объективность событий, которые описаны очевидцем.

Присутствовало на встрече около 50-ти человек. Приглашение на нее было окружено атмосферой некоторой таинственности — звонили по телефону и приглашали на вечер к Горькому. С какой целью — не говорили. О том, что там может быть Сталин, и речи не шло.

Список приглашенных составлялся Авербахом и Ермило-вым — рапповцы, теперь уже бывшие, как видно, не сдавали своих позиций. Им, особенно Авербаху и Киршону, покровительствовал Горький, хотя в свое время и его травили эти “неистовые ревнители”.

Председательствовал на встрече Горький. Во вступительной речи он поругал рапповцев, но довольно сдержанно.

Выступает Авербах. Генсек откровенно показывает, что ему скучно его слушать. Горький же “болеет” за своего протеже...

Эмоционально выступает Сейфуллина. “Я, товарищи, в отчаянии от того, что вы хотите снова ввести в состав Оргкомитета трех рапповцев... Мы, наконец, вздохнули и снова получили возможность писать. Ведь у нас некоторых писателей довели до того, что они слепнут”.

В зале шум, голоса: “Неправда!” Катаев пытается прервать оратора. Видно, что отнюдь не все присутствующие настроены против рапповцев. Но Сталин явно симпатизирует Сей-фуллиной и предлагает продлить ей время для выступления. Он высказывает уверенность, что “и другие так думают”, только не все решаются это показать. Страх перед рапповцами еще велик.

В дискуссию вступает Сталин:

— “Пущать страх”, отбрасывать людей легко, а привлекать их на свою сторону трудно. За что мы ликвидировали РАПП? Именно за то, что РАПП оторвался от беспартийных, что перестал делать дело партии в литературе. Они только “страх пущали”... А “страх пущать” — это мало. Надо “доверие пу-щать”... Вот почему мы решили ликвидировать всякую групповщину в литературе.

Далее он остановился на творческих задачах, стоящих перед новым союзом, особо оговорив вопрос о пьесах. Сказал — что было выслушано с особым вниманием — и о материальной базе будущего сообщества: “Будет построен литературный институт вашего имени, Алексей Максимович, а также писательский городок с гостиницей, столовой, библиотекой...”

Особенно любопытны наблюдения Зелинского о второй части заседания.

Подобные встречи сопровождались обычно обильным угощением с горячительными напитками. Кое-кто из писателей своей нормы не знал. Генсек постепенно взял на себя роль тамады, никого не останавливал, а скорее поощрял, что отвечало обычаям грузинского застолья. Кроме того, Сталин знал — алкоголь развязывает языки. На писательской встрече он “нещадно” подливал сотрапезникам полными стаканами водку и коньяк. Сам он, по наблюдению Зелинского, выпил три четверти бутылки, но не опьянел.

Поэт В. Луговской предложил выпить за здоровье товарища Сталина. И вдруг изрядно охмелевший Г. Никифоров встал и закричал на весь зал — воистину, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке:

— Надоело! Миллион сто сорок семь тысяч раз пили за здоровье товарища Сталина! Небось, ему это даже надоело слышать...

Сталин тоже поднимается. Он протягивает через стол руку Никифорову, пожимает:

— Спасибо, Никифоров, правильно. Надоело это уже. В зале многие шумели даже во время речи Сталина. И, снова скажу, жадно тянулись к нему. В перерыве между заседаниями его осаждали вопросами, вступали в спор. С восторгом чокались. Пели вместе песни. Решали бытовые проблемы. Л. Леонов хлопотал перед вождем о дачах — негде отдыхать, работать. Генсек был этим разговором не слишком доволен, но не без иронии посоветовал занять дачу Каменева. Эта перспектива, если верить Зелинскому, радует Леонова. А почему не верить? Как только “освободилась” дача арестованного Бабеля, Союз писателей тотчас поднял вопрос, когда и кому ее занять...

Фадеев, который, возможно, чувствовал себя неловко по отношению к Шолохову, очень “ухаживал” за ним во время этой встречи, И предложил выпить “за самого скромного из писателей, за Мишу Шолохова”. Сталин поднимает за него тост.

Возникает кулуарный, вроде бы между делом, разговор о творческом методе. Кажется, что Сталин занимает здесь гораздо более либеральную позицию, чем рапповцы, в частности Киршон. Первый марксист страны говорит прямо-таки крамольные вещи: “Можно быть хорошим художником и не быть материалистом-диалектиком. Были такие художники. Шекспир, например”. “И Пушкин”, — добавляет Никифоров.

Авербах, громко: “Да, но мы хотим создать социалистическое искусство, товарищ Сталин”. Никулин: “Смотрите, смотрите, не успели его еще ввести в Оргкомитет, а он уже кричит, и кричит уже на Сталина”. Все хохочут. Но Сталин продолжает спокойно: “Мне кажется, если кто-нибудь овладеет как следует марксизмом, диалектическим материализмом, он не станет стихи писать, он будет хозяйственником или в ЦК захочет попасть. Теперь все в ЦК хотят попасть... Но вы же не должны забивать художнику голову тезисами. Художник должен правдиво показать жизнь. А если он будет правдиво показывать нашу жизнь, то в ней он не может не заметить, не показать того, что ведет ее к социализму. Это и будет социалистический реализм”. (Кстати, именно на этой встрече Сталин назвал писателей “инженерами человеческих душ”).

Споривший с вождем Авербах защищал не только какой-то теоретический постулат, а весь РАПП. “Неистовые ревнители” являлись фанатиками диалектико-материалистического метода в художественном творчестве. Что это такое конкретно, не знал никто, но рапповцы могли любого неугодного им автора отлучить от марксизма, поскольку они присваивали себе монополию на его истолкование. И вот теперь вождь фактически их дезавуирует. Удар смертельный...

Таким образом, Сталин первым ввел в литературную жизнь Союза термин “социалистический реализм”. Позднее в беседе с Горьким Сталин более подробно обосновал это понятие:

— Нам не стоит особо подчеркивать пролетарский характер советской литературы и искусства — это не будет способствовать единению творческих сил. Не надо и забегать вперед, выдвигая термин “коммунистический реализм”. Скромнее и точнее говорить пока о социалистическом реализме. Достоинством такого определения является, во-первых, краткость (всего два слова), во-вторых, понятность и, в-третьих, указание на преемственность в развитии литературы (литература критического реализма, возникшая на этом этапе буржуазно-демократического общественного движения, переходит, перерастает на этапе пролетарского социалистического движения в литературу социалистического реализма).

На расширенном заседании Политбюро, когда рассматривались дела комиссии по подготовке съезда писателей, был поднят вопрос и о социалистическом реализме. Рапповцы опять защищали свой “диалектико-материалистический” метод. Какая была свободная и горячая дискуссия, показывает количество выступлений: Киршон — 15 раз, Афиногенов — 4 раза, Сталин — более 10 раз.

В конечном счете было записано решение о том, что социалистический реализм определяет позиции партии в вопросах литературы.

Моя писательская судьба сложилась очень удачно — я был в эпицентре литературно-общественной жизни в 80—90-е годы: шесть лет работал главным редактором самого элитного журнала “Новый мир”, в нем печатались все ведущие писатели того времени: Леонов, Солженицын, Распутин, Катаев, Бондарев, Гранин, Айтматов, Мариэтта Шагинян, Вознесенский, Евтушенко, Гамзатов и многие другие. Я читал их рукописи первым. Беседовал с ними, порой высказывал пожелания свои и членов редколлегии (а это были тоже очень именитые писатели). Замечания обычно касались стилистики или сокращения (журнал иногда не мог поместить очень объемные романы).

Никогда, ни в одной беседе, не было сказано ни одного слова о социалистическом реализме. Многие мои собеседники живы, они могут это подтвердить.

На VIII съезде писателей, который проходил в июле 1986 года в Кремле, меня избрали первым секретарем Союза писателей СССР. По иронии судьбы я стал и последним Первым секретарем с 1986 по 1991 год, после чего Советский Союз развалили и Союз писателей СССР перестал существовать. Он распался (его растащили) на несколько враждующих (неизвестно из-за чего) групповых союзников, которые потеряли все общественные и материальные преимущества Большого Союза: издательства, дома творчества (более 20-ти в самых живописных уголках страны), около сотни “толстых” журналов (включая республиканские). Я уже не говорю о тиражах этих журналов. Например, “Новый мир” я передал С. Залыгину при тираже более полумиллиона, сегодня он едва набирает десять тысяч! Союз писателей СССР не получал от государства ни копейки дотаций, а сам отчислял в госбюджет до 800 миллионов рублей. (Построить школьный комплекс со спортзалом и стадионом стоило тогда до 1 миллиона рублей.)

Я сделал это отступление, движимый не только ностальгией (она есть, не отрицаю), но, главным образом, я хотел показать читателям, что в этих вопросах разбираюсь не как человек со стороны, а как профессионал.

* * *

Вернемся, однако, к соцреализму.

Прошу читателей обратить внимание на то, что сказано в постановлении: соцреализм — это “позиция партии”. В 80— 90-х годах из соцреализма “демократы” сделали жупел, который якобы обязывал писателей писать по каким-то насильственно определенным канонам. Представлялось это так: садится писатель за стол, кладет перед собой шаблоны соцреализма и начинает творить по этому лекалу. А если не соблюдает этот метод, Сталин сажает его в тюрьму или ставит к стенке.

Большую глупость и примитивность, чем преподносят СМИ о соцреализме сейчас, придумать невозможно! Что касается репрессий, то о них подробно уже сказано в предыдущих главах. Писатели не были исключением, их сажали за политические, троцкистские, заговорщические дела, за антисоветскую болтовню, а не за то, что они в своем творчестве отступали от соцреализма.

Ни один литератор не доходил до такого идиотизма, чтобы, садясь за новую рукопись, говорить себе: “Буду руководствоваться методом соцреализма”. Подобные измышления могут писать только люди, ничего не понимающие в творчестве или заведомые лжецы, готовые порочить все, что происходило в советские времена.

Писатели писали как хотели и что хотели. А вот оценку их произведений партия делала, исходя из своего принципа: соответствует книга политике партии в воспитании высоких идейных и нравственных качеств советского человека или не соответствует. И не надо придумывать и кричать о тоталитаризме, запретах. Все это пропагандистские помои. Во все времена при любом строе цари, короли, правительства оценивали, приближали, награждали тех, кто был лоялен (не обязательно даже к ним лично). Так было всегда. Даже в далекие “дописательские” времена бояре одаривали шубами с боярского плеча сказочников, шутов, живописцев, скоморохов за их искусство.

Почему “демократы” лишают такого оценочного и поощрительного права главу государства?

Сталин имел на это все основания и широко пользовался ими. Но помнил Сталин еще и рекомендации своего учителя Ленина о том, что искусство должно служить народу, а народы Советского Союза строят социализм, значит, развивая мысль Ленина, искусство должно служить делу строительства социализма. Не надо забывать: Сталин — профессиональный революционер, который осуществляет программу партии.

Новоявленные критики утверждают, что он душил, зажимал, регламентировал, — это не более чем политическая желчь людей, движимых определенной заданностью: охаивать все советское. Сталин нигде и ни в чем не был таким примитивным. Даже недоброжелательный его критик (которого я упоминал), обобщая деятельность Сталина в области искусства, пишет:

“Необходимо иметь в виду, что вопросами политики в области искусства и литературы Сталин занимался порою не меньше, чем важнейшими военными или экономическими проблемами, но занимался он этими делами не время от времени, а постоянно, систематически...

Сталин наложил неизгладимый отпечаток на всю советскую художественную культуру, и сей вывод надо признать независимо от того, нравится нам это или не нравится”.

Через все постановления ЦК ВКП(б) в литературе и искусстве проходит красной нитью одна мысль: надо создавать талантливые произведения о современности, их очень мало. В нашей стране главные герои литературного произведения — это активные строители новой жизни... Советская литература должна уметь показать наших героев, должна уметь заглянуть в наше завтра.

Советский народ хотели воспитывать в первую очередь на героических образах, обобщающих практику социалистического строительства. Это можно расценить как настойчивость Сталина и партии в их приверженности к социалистическому реализму.

Ну и что же в том плохого?

На положительных (да и отрицательных) примерах вырастили поколение честных тружеников, которые построили Великую державу и защитили ее от фашистского нашествия. Разве лучше перестроечное поколение, выросшее на уголовщине, убийствах, сексуальных извращениях, которыми день и ночь “накачивают” людей телевидение и карманные книжонки с изображениями киллеров и проституток на обложках.

До войны, я помню, когда спрашивали нас при окончании школы: кем ты хочешь быть? — мы отвечали: инженером, врачом, летчиком, агрономом. Сегодня я услышал и ушам не поверил — молоденькая школьница-выпускница, чистейшее существо с розовыми щечками, на этот вопрос ответила не задумываясь: “Валютной ночной бабочкой, они хорошо зарабатывают”.

Признаемся честно, воспитание на положительных примерах более приемлемо для детей, родителей, народа в целом, да и для руководства страны, которое обязано осуществлять свою воспитательную политику. Однако идеологи “демократического” толка переворачивают эту тенденцию на свой хулительный лад. В воспитании молодежи на положительных явлениях и примерах они усматривают желание Сталина, чтобы воспевали его и его эпоху. Одним словом, “культ” — и ничего больше. Вот как подтверждает это “уважаемый” литературовед Е. Громов: “Совершенно очевидно, что Сталину всегда хотелось, чтобы впрямую воспевалась “его” эпоха. Зная настроения патрона, Жданов неоднократно и директивно призывал творческую интеллигенцию повернуться лицом к социалистической действительности”.

Сталин, партийная официальная критика поддерживали писателей, которые писали правду, даже если в произведениях были трагические сюжеты, связанные с гибелью героев: “Разгром” Фадеева, “Чапаев” Фурманова, “Железный поток” Серафимовича, позднее — “Молодая гвардия” Фадеева, “Звезда” Казакевича.

Да, отдавалось особое почетное внимание талантливым произведениям с положительным героем. Что вызывает особую ярость критиков соцреализма? И с каких это пор нельзя пропагандировать добрые дела и поступки? Почему это осуждают, называют лакировкой?

Для ответа на эти вопросы придется выйти за чисто творческие рамки. Кто не хочет улучшения духовно-нравственных качеств советского человека? Кому это не нравится?

Вот здесь показывает свое гнусное обличье госпожа грязная политика, а точнее — политическая оппозиция, а еще точнее — троцкистско-сионистское мурло.

Кого они травят? Есенина, Маяковского, Шолохова, Булгакова и других великих русских писателей.

Кто критикует, организованно травит? Очень любопытный ответ на этот вопрос дает “доброжелатель” Сталина Громов:

“В резком, с прямыми политическими обвинениями, нередко грубыми, а то и вульгарно-хамскими выпадами, планомерном осуждении трогательно объединились “неистовые ревнители” всех мастей, лефовцы, театральные критики из мейерхольдовского круга, ведущие партийные литераторы, занимавшие ключевые позиции в печати и управленческих органах. Назовем лишь несколько имен: Авербах, Киршон, Пи-кель. Раскольников, Безыменский, Билль-Белоцерковский, Лелевич, Блюм, Шкловский, Алперс, Бачелис, М. Кольцов, Пельше, Луначарский...”

Булгаков подсчитал: за 10 лет о нем было опубликовано 3 похвальных отзыва и 298 “враждебно-ругательных”. Сталин взял под защиту этого талантливого “белогвардейского” автора. Он неоднократно смотрел его пьесу во МХАТе — “Дни Турбиных”, а позднее — “Бег”. Сталин объяснял свои симпатии так: “Булгаков здорово берет! Против шерсти берет! Это мне нравится”.

Он помог Булгакову устроиться на работу в Художественный театр. Не раз говорил с ним, подбадривал по телефону. Сам объяснял почему:

— Пьесы нам сейчас нужнее всего. Пьеса доходчивей. Наш рабочий занят. Он восемь часов на заводе. Дома у него семья, дети. Где ему сесть за толстый роман... пьесы сейчас — тот вид искусства, который нам нужнее всего. Пьесу рабочий легко просмотрит. Через пьесы легко сделать наши идеи народными, пустить их в народ. Пьесы авторы-коммунисты пишут плохие, им надо поучиться у превосходного профессионала Булгакова, автора “Дней Турбиных”.

Эмигранта графа Алексея Толстого Сталин приласкал, вернул на родину, помог перековаться в советского писателя.

Семнадцать лет прожил в эмиграции русский писатель Александр Куприн. В Париже писал не лояльные к советской власти произведения. Но в середине 20-х годов отошел от политики и весной 1937 года вернулся на родину.

* * *

Особое внимание Сталин уделял кино. Он считал, что нет равных кино по силе психологического воздействия на большие массы людей, поэтому его надо использовать как очень эффективное воспитательное средство в деле укрепления новой социалистической морали. В Кремле бывший Зимний сад был переоборудован под удобный кинозал. Здесь Сталин просматривал иногда по два-три фильма подряд. Обычно приглашались на просмотры и члены Политбюро — вечером, после окончания работы. Здесь и отдыхали, и продолжали работать, обмениваясь мнениями о фильмах, о режиссерах, актерах.

Сталину очень нравился фильм “Чапаев” режиссеров братьев Васильевых, захватывала великолепная игра артиста Бабочкина. Этот фильм покорял Сталина не только высокой художественностью, но и могучим воспитательным воздействием, к чему Сталин стремился как лидер партии, имеющей свою определенную программу.

Используя этот опыт, он попросил одного из ведущих тогда режиссеров, Довженко, создать похожий на “Чапаева” фильм о Щорсе — “украинском Чапаеве”. Сталин хотел за счет исторической параллели способствовать еще большему сближению братских народов России и Украины.

В представлении нынешних толкователей деятельности Сталина в этом смысле ничего нет проще: вызвал “диктатор” режиссера Довженко и приказал сделать фильм о Щорсе. Но на самом деле с работниками любого вида искусства Сталин был вежлив, тактичен, высоко ценил талант, заботился о творчестве. (Разумеется, не забывая и о том, что эта забота принесет свою отдачу, пользу проводимой им воспитательной политике.)

Режиссер Довженко так вспоминает пожелание Сталина, когда тот предложил подумать о Щорсе: “Ни мои слова, ни газетные статьи ни к чему не обязывают. Вы — человек свободный. Хотите делать “Щорса” — делайте, но если у вас имеются иные планы — делайте другие. Не стесняйтесь”.

Довженко искренне уважал Сталина, он согласился снимать этот фильм. Вождь читал сценарий, делал замечания. Довженко не со всеми соглашался. Кроме того, мешали завистники и оппортунисты (без них нигде не обходилось: в кино было настоящее засилье “одной” национальности, а Довженко — славянин, “хохол”), гадили ему как могли. Глава киноведомства Дукельский командирует Маневича в Киев посмотреть с пристрастием отснятые материалы по “Щорсу”.

Четыре года работал над фильмом Довженко. Сталин высоко оценил его на просмотре. Не сделал ни одного замечания, пригласил Довженко к себе на дачу, и они вдвоем долго “обмывали” этот фильм. Был он отмечен и Сталинской премией.

Партия поддерживала и других талантливых деятелей кино; кроме премий и орденов, например, в 1935 году персонально были премированы автомобилями С. Эйзенштейн, С. и Г. Васильевы, В. Пудовкин, А. Довженко, Ф. Эрмлер, Г. Козинцев, Л. Трауберг и другие.

Сталин не был сухарем, нравились ему комедийные фильмы, например “Веселые ребята” Александрова. Критики изругали фильм за “американизм”, обвинили даже в плагиате голливудского опыта. А Сталин посмотрел фильм и сказал: “Хорошо! Я будто месяц пробыл в отпуске”.

Много помогал Сталин режиссеру М. Ромму и сценаристу А. Каплеру в работе над фильмами “Ленин в Октябре”, “Ленин в 1918 году”, Ф. Эрмлеру — “Великий гражданин”. В замечаниях к последнему очень характерно определение Сталиным сути борьбы с оппозицией:

“Дело надо поставить так, чтобы борьба между троцкистами и Советским правительством выглядела не как борьба двух партий за власть, из которых одной “повезло” в этой борьбе, а другой “не повезло”, что было бы грубым искажением действительности, а как борьба двух программ, из которых первая программа соответствует интересам революции и поддерживается народом, а вторая противоречит интересам революции и отвергается народом”.

В предвоенные годы большое внимание уделялось сплочению народов стран, укреплению их дружбы, моральной прочности, боевого духа, учитывая, что предстоит защищать Родину с оружием в руках.

Была создана большая серия так называемых оборонных фильмов, несущих нагрузку патриотического воспитания: “Если завтра война”, “Петр I”, “Мы из Кронштадта”, “Александр Невский”, “Минин и Пожарский”, “Суворов”, “Арсен”.

В марте 1941 года было присвоено шесть Сталинских премий за художественную прозу, в том числе А. Толстому — за “Петра I”, Шолохову — за “Тихий Дон”, Сергееву-Ценско-му — за “Севастопольскую страду”. А за кинофильмы было дано 25 премий (!), в том числе и за указанные выше истори-ко-патриотические.

Кстати, о Сталинских премиях. Уж как ни изгаляются по этому поводу хулители “культа личности”! Надо же — свое имя присвоил! Ленина обошел! Никакой скромности!

Все это от тенденциозного желания (или задания) опорочить Сталина. Ленинская премия уже была, она учреждена Совнаркомом СССР 23 июня 1925 года, правда, первые годы она присуждалась за достижения в научной деятельности, но позднее ее диапазон был простерт на литературу и другие виды искусства.

Сталинскими премии назывались по решению Политбюро, сам Сталин пытался их назвать как-то иначе. Но премии были “его детищем”, он разработал статус, участвовал в работе комиссии, читал выдвинутые на конкурс книги (по 500 страниц в сутки), смотрел все кинофильмы, пьесы, памятники, картины, архитектурные творения. Это была титаническая работа. (Не надо забывать его главную, государственную деятельность.) Он вообще, кажется, успевал везде.

Сталинская премия учреждена постановлением Совнаркома СССР 20 декабря 1939 года, позднее, 9 сентября 1966 года, была переименована в Государственную.

Здесь мне придется сделать еще одно отступление. Дело в том, что (опять-таки судьба!) мне довелось быть последним председателем Государственного комитета по Ленинским и Государственным премиям. Обычно по традиции председателями назначались первые секретари Союза писателей СССР — Фадеев, Марков. Я был несколько лет заместителем Маркова. После него председательствовал недолго известный художник академик Угаров. Но он скоропостижно скончался. И решением Совнаркома председателем был назначен я. Руководил этим комитетом до развала СССР.

Надо сказать, Сталин не единолично, не по своему капризу раздавал премии, как это часто извращают сегодня. В Государственном комитете по премиям было 75 самых видных деятелей искусства. Кандидатов, соискателей премии выдвигали творческие, производственные коллективы, издательства. Велось широкое обсуждение в прессе. Аппарат комитета (его секции по каждому виду искусства — литературе, живописи, кино, архитектуре, драматургии) готовил справочные материалы, рецензии для членов комитета и прессы.

И наконец, собирались на сессию члены комитета. Они были очень известные, занятые люди, но на сессию съезжались все 75! Это объясняется тем, что каждый из них отстаивал, “проталкивал” коллегу по своему виду искусства. Соискателей после отбора было по 30—40 по каждому виду, а премий Совет Министров выделял по 2—3 на каждый из них.

Борьба шла многодневная, напряженная, пока, наконец, сходились на этих 2—3-х самых достойных. Я до сих пор вспоминаю с восхищением разгоряченные речи, горящие глаза, порывистые жесты самых из самых известных талантливых писателей, артистов, художников, архитекторов, с каким азартом они боролись за своих кандидатов. В то же время многие из них были люди пожилые, увенчанные сединами, но на сессиях они превращались в молодых, отчаянных бойцов. Страсти кипели поистине шекспировские.

И по сей день, иногда, гуляя по Тверской улице, я встречаю знакомых. Если приподнял шляпу, улыбнулся, сказал: “Здравствуйте, Владимир Васильевич!” — значит, этому премию дали. Если отвернулся (а про себя еще, наверное, и обругал), значит — ему отказали.

Сталин не придавал премиям большого значения, хотел ими привлечь на сторону партии работников искусства. Это были своего рода “шубы с боярского плеча”. Премиями привлекали талантливых людей к тематике, нужной партии в воспитании высоконравственных, образованных, сильных духом советских людей, особенно молодежи.

Работы, удостоенные премий, широко пропагандировались в печати, на радио, в политработе в армии (в каждой роте была Ленинская комната, в полку — библиотека). Этим усиливалось воздействие искусства, особенно кино и литературы, в достижении воспитательных целей.

И действительно, люди становились нравственно чистыми, не было нынешнего обвала преступности, каждый мог получить бесплатное образование, вплоть до высшего, в любом университете, институте. Не допускались в кино и литературе животные страсти, порнография, секс на уровне собачьих случек, ныне затопившие телеэкран и книжные полки.

В перестроечном понимании любые ограничения и запреты этого безобразия объявляются “тоталитаризмом, разгулом Цензуры, удушением свободы и прав человека”.

Непонятно, по человеческому разумению, что же плохого в том, что росло и укреплялось здоровое нравственно и физически общество?

Утверждение, что все было направлено на восхваление Сталина, на раздувание “культа личности”, — это тактический прием его извечных хулителей, основанный на лжи, передергивании фактов, обмане, охмурении людей.

Сталин был образцом скромности и порядочности как в быту, так и на службе. Работал день и ночь. Одни ботинки и китель носил годами. Жил на государственной квартире и даче, причем довольно скромных для главы великого государства. Никаких счетов в банках не имел. Жена ему писала: “Иосиф, пришли мне, если можешь, руб. 50, мне выдадут деньги только 15/IX в Промакадемии, а сейчас я сижу без копейки”. Какой большой смысл и подтверждение скромности семейной жизни в ее “если можешь”.

И так было всегда: в день смерти Сталина в его тумбочке (или на сберкнижке, не помню точно) нашли лишь очередную зарплату.

Все разговоры о “балеринах”, “актрисах” — из того же надуманного, иезуитского арсенала. Хотя по нынешним демократическим меркам это совсем даже не грех.