Часть вторая. Беспокойная дорога 7 страница

— Я не люблю кардинала, но он хотя бы француз. На кой черт ему понадобился какой‑то итальянец?

— Бофор! — с гневом вскричала королева. — Вы забываетесь, и это происходит слишком часто и совсем мне не нравится…

— Не тревожьтесь, ваше величество! Господину герцогу неизвестно, что теперь я француз и готов отдать всего себя моей новой родине. Поэтому Мазарини больше не существует. Хватило лишь одного приказа его величества короля, чтобы родился Мазарен. И я всегда к вашим услугам, господин де Бофор.

— Вполне достаточно, если вы будете служить государству, сударь. Я же в ваших услугах не нуждаюсь! — бросил Бофор с резкостью, вызвавшей новое недовольство Анны Австрийской.

— Я полагала, что вы, как и все здесь, пришли пожелать счастья ребенку, которого я жду, — сухо сказала королева, — но, кажется, вы дали себе труд приехать ради того, чтобы искать ссоры с моими друзьями.

— Я и не знал, что господин аббат принадлежит к вашим друзьям. Хотя я припоминаю, что когда он находился в Риме, то осыпал вас изумительными подарками. Но если женщина — королева Франции, то подобный человек именуется поставщиком, а не другом…

Покраснев от негодования, Анна Австрийская уже замахнулась веером, чтобы ударить наглеца, когда рядом с герцогом де Бофором откуда‑то снизу послышался раздраженный визг: малыш в белом атласном платьице и атласном чепчике (его вела за помочи гувернантка) топал ножками, пытаясь броситься вперед и ударить его сжатыми кулачками.

— Мама! Мама! — кричал он, сердито глядя голубыми глазами на незнакомого мужчину, который, как ему казалось, хотел сделать маме что‑то плохое.

Это был дофин Людовик!

Франсуа, охваченный сильнейшим волнением, с каким он не мог совладать, преклонил колено, но не столько из почтения, сколько для того, чтобы получше рассмотреть этого полуторагодовалого малыша, которого не ожидал здесь увидеть и который заставил его сердце забиться необычно учащенно.

— Ваше величество! — с бесконечной нежностью в голосе прошептал он, не в силах сказать ничего больше; Франсуа разрывался между желанием расплакаться и желанием взять на руки ребенка: малыш был такой очаровательный — круглое личико, золотистые, как у матери, локоны, что выбивались из‑под чепчика… Но малышу не понравилось бы это, он продолжал что‑то лепетать: на его детском языке это, несомненно, были слова обиды и гнева, прерываемые горестными возгласами «мама!». Теперь королева засмеялась, протягивая мальчугану руки; неожиданно послышался голос, который спросил:

— Кажется, мой сын не слишком вас жалует, дорогой племянник? Если вас это может утешить, то знайте, что и я нравлюсь ему не больше. Как только он меня видит, то начинает плакать так громко, словно перед ним дьявол, и звать мать.

Сказав это, король подхватил на руки дофина, который, изогнувшись дугой, пытаясь вырваться, заплакал еще горестнее. Поэтому король даже не попытался его поцеловать и без всякой нежности опустил сына на колени королевы. Неприветливое лицо Людовика XIII стало еще мрачнее, если это вообще было возможно.

— Что я вам говорил? — проворчал он. — Хорошенькая будет у нас семейка, если и будущий ребенок будет похож на него! Пойдемте, господин Главный! Мы уходим!

Последние слова адресовались великолепному, в костюме из серой парчи и золоченого атласа молодому человеку, который, поклонившись королеве, выступил вперед. Герцог де Бофор, который давно его не видел, подумал, что молодой Анри д'Эфиа де Сен‑Мар сделал карьеру и стал еще красивее, чем прежде. Этот молодой двадцатилетний человек держал короля в руках, хотя при этом никто не мог бы обвинить его в противоестественном пороке. Все знали его страсть к Марион Делорм, прекраснейшей из куртизанок, и даже поговаривали, будто он хочет на ней жениться. Но и общеизвестное отвращение короля к искушениям женской плотью не оставляло никаких сомнений насчет истинного характера их отношений. Людовик XIII был покорен чудом красоты так же, как Пигмалион сотворенной им Галатеей, с одной лишь разницей: Сен‑Мар охотно мучил своего повелителя, а статуя была неспособна на это…

Поэтому де Сен‑Мар, вместо того чтобы дать себя увести, заупрямился.

— Государь, позвольте мне хотя бы раскланяться с господином герцогом де Бофором! Вам известно, как высоко я ценю храбрость и воинскую доблесть, а у герцога их хоть отбавляй! Какое это редкое удовольствие видеть вас, господин герцог! Разрешите воспользоваться им, чтобы причислить себя к вашим друзьям…

— Как же так, выходит, что вы никогда не встречаетесь? — недоуменно проворчал король. — Разве вы оба не завсегдатаи Королевской площади или ее ближайших окрестностей?

— Я чаще всего посещаю притон Блондинки, ваше величество, — с улыбкой ответил герцог де Бофор. — А мадемуазель Делорм живет на другом конце площади. Никакой возможности встречаться у нас нет!

— Скоро я ее вам предоставлю! В Артуа, которое мы намерены присоединить к королевству! Двести тысяч солдат под командованием маршалов де Шатийона, де Шольна и де Ла Мейере получили приказ взять Аррас! И если они не выполнят мой приказ, то ответят своими головами!

Все присутствующие испуганно замерли. Людовик XIII еще не все сказал и повернулся к жене, которая, побледнев, прижала к груди сына.

— Я решил, мадам, любой ценой искоренить в моем королевстве испанскую заразу. Это дитя будет царствовать во Франции, не урезанной стараниями ваших родственников.

Выпад был слишком резкий. Герцог де Бофор понял смятение Анны и отважно бросился в схватку:

— Будьте уверены, ваше величество, что все, кто находится здесь, и я в том числе, будут сражаться с упорством, необходимым для того, чтобы головы наших маршалов уцелели у них на плечах. Они проливают свою кровь слишком щедро, чтобы ее остатки пришлось проливать еще и на эшафоте!

С этими словами он откланялся и ушел, чувствуя во рту какой‑то горький привкус. Этот дикий приказ, о котором объявил король, преисполнил Франсуа ненавистью и отвращением, но не к Людовику, а к его очевидному автору, тому, кто очень хотел раздавить всех вельмож королевства: к кардиналу! Может быть, пришло время подумать о том, чтобы устранить Ришелье прежде, чем будет обескровлена вся знать?

Однако после визита в Сен‑Жермен у Франсуа осталась симпатия к молодому фавориту. Бофора тронул дружеский порыв Сен‑Мара в минуты, когда самому Франсуа был нанесен двойной удар: любимая им женщина оказалась беременной от другого и улыбалась какому‑то проходимцу, а ребенок, к которому тянулось сердце де Бофора, сразу невзлюбил его. Это было хуже, чем поражение, это была катастрофа, и Франсуа подумал, что в ожидании опьянения боем ему необходимо иное опьянение. И даже несколько разных опьянений! В этот вечер в притоне у Блондинки он выиграл в карты, но вдрызг напился, а на следующий день он почти силой овладел Марией де Монбазон, встреченной им на балу у принцессы де Гемене, вероятно, последнем балу, ибо все перешептывались, что после бурной любовной жизни (одним из последних ее любовников был аббат де Гонди) принцесса, достигнув пятидесяти лет, подумывала уйти в монастырь.

На самом деле прекрасная герцогиня де Монбазон не слишком сопротивлялась Бофору. Уже несколько лет она и Франсуа словно обменивались выпадами на рапирах с предохранительными наконечниками. Это выглядело так убедительно, что им даже часто приписывали любовную интригу. Но в этот вечер нечто наконец произошло: после того как они вместе станцевали медленную и грациозную павану (считалось, будто она напоминает любовный танец павлина), Франсуа увлек партнершу в боковую комнатку, где хозяйка дома обычно занималась своей корреспонденцией, и, едва переступив порог, сжал Марию в объятиях, осыпая ее поцелуями, прежде чем без всяких церемоний бросить герцогиню на кушетку, на которой ее серебристое платье казалось прекрасным цветком.

Она не отвергала его поцелуи и даже возвращала их, но, когда он вознамерился пойти дальше, Мария де Монбазон, испепелив его пылким взглядом изумительных голубых глаз, с невозмутимым спокойствием сказала:

— Не здесь! — Тогда где? Я хочу вас! Хочу сию минуту!

— Черт возьми! Что за лестная, хотя и довольно неожиданная спешка? Неужели вы убедились…

— Что я вас люблю? Слово чести, я этого не знаю, но зато прекрасно понимаю, что, если вы не захотите принадлежать мне, я вызову на дуэль первого встречного и дам себя убить… или же прикончу его, что будет то же самое, поскольку меня отправят на эшафот.

— Это еще более лестно! Но вам придется подождать, мой прекрасный друг! Хотя бы до полуночи! Встретимся у меня.

— А ваш муж?

— Его нет. Губернатор Парижа пребывает в своем замке в Рошфор‑ан‑Ивелин. Как бы то ни было, в свои семьдесят два года Эркюль не обращает никакого внимания на мои интрижки.

Позднее в огромном особняке на улице Фоссе‑Сен‑Жермен, где еще витал призрак адмирала де Колиньи, убитого в Варфоломеевскую ночь, Франсуа провел самую страстную в своей жизни ночь — любви и утром убедился, что влюблен — по крайней мере физически — в женщину, чью невероятную красоту он с наслаждением для себя познал. Белое, чуть розоватое тело Марии, ее прекрасное лицо, обрамленное копной блестящих черных волос, были совершенны. И эта женщина, вдохновленная страстью, владела искусством любви лучше, чем куртизанка. Но Франсуа не знал, что Мария, которая давно его любила и держала теперь в своей власти, не была намерена делить его с другой женщиной. Он искал выход своей неистовой ревности, но попал в нежную западню, которая захлопнулась для него на большее время, чем думал сам Франсуа.

Покидая перед рассветом дом Монбазонов, Франсуа уносил с собой ощущение освежающей остановки в дивном оазисе после долгих дней пути по знойной пустыне. И пока Анна будет терпеть муки беременности, он заставит ее вспоминать минуты, часы счастья, несколько, может быть, наигранного, но абсолютно убедительного для женщины на пятнадцать лет его старше. Франсуа сознавал, что его любовь к Анне Австрийской не умерла, но благодаря Марии он сможет пережить ее менее мучительно…

Естественно, он постарался, чтобы эта новость облетела весь Париж и как можно быстрее дошла до Нового замка. Мадемуазель д'Отфор узнала ее незадолго до того, как покинула двор, и похоронила в глубине души, твердо решив никогда не упоминать о ней в присутствии Сильви.

Мари д'Отфор продолжала думать об этом, увозя с собой Сильви в поместье своей бабушки. Долина Луары расположена не слишком далеко от Парижа. Слухи из столицы доходили сюда быстро, но Мари была спокойна: уже несколько лет имя Франсуа связывали с именем прекрасной герцогини. Сильви знала об этом, но было очень вероятно, что она не придаст сегодняшним толкам больше внимания, нежели придавала вчерашним…

Хотя окружающий пейзаж мало чем напоминал окрестности Бель‑Иля, замок Ла‑Флот, сразу пленил Сильви, Расположенный на холме при слиянии рек Луары и Ла‑Бре, он являл собой восхитительное жилище с узорчатыми, как драгоценные украшения, окнами под высокими, украшенными орнаментом мансардами. Перед главным фасадом расстилались узоры подстриженного газона и цветочных клумб, тогда как парк с вековыми деревьями позади дома служил идеальной зеленой оправой белым камням стен и голубому шиферу крыши.

Для Мари это был дом ее детства. Он был ей дороже, чем родовой замок д'Отфоров в Перигоре, потому что здесь умерла ее мать Рене дю Белле, произведя Мари на свет спустя несколько недель после того, как ее супруг, Шарль д'Отфор, был убит в стычке при Пуатье. У этой примерной супружеской четы осталось четверо детей: Жак, родившийся в 1610 году, Жиль, родившийся в 1612 году, и две девочки, Рене и Мари, родившиеся в 1614 и в 1616 годах. Госпожа де Ла Флот, их бабушка, воспитывала внуков в этом прелестном уголке провинции Вандом, а позже в Париже, где семья, очень богатая, владела великолепным особняком.

Когда они без всяких происшествий приехали в замок Ла‑Флот, в нем была только его владелица. Из двух братьев Мари младший Жиль находился в Артуа в армии маршала де Ла Мейере, а старший жил в Перигоре. Нося титул маркиз де Монтиньяк, он все силы отдавал своей сеньории Отфор: рядом с прекрасным домом в стиле ренессанс он возводил роскошный замок, который хотел видеть достойным величия и славы собственной фамилии. Захваченный страстью к строительству в эпоху, когда Ришелье снес с лица земли множество феодальных замков, маркиз де Монтиньяк видел в этом своеобразный и изысканный способ сопротивляться тирании кардинала. Сестра Рене, ставшая после замужества герцогиней д'Эскар, рожала потомство своему супругу в противоположность старшему брату, который о женитьбе даже слышать не хотел.

— Ни жены, ни детей, а самый прекрасный в мире замок, вот его девиз! — объяснила госпожа де Ла Флот Сильви и Жаннете, показывая им их комнаты. — Это значит, что мы видим его очень редко. Он рассчитывает на младшего брата, чтобы продолжить наш род…

Сильви уже была знакома с бабушкой Мари, она не раз видела ее в Лувре и в Сен‑Жермене. Старая и мудрая дама была наделена природой совершенной красотой, которая не поблекла с годами: именно ей Аврора была обязана золотистыми волосами и изумительным цветом лица. Урожденная Екатерина ле Вейер де Ла Бар происходила из семьи окрестных землевладельцев; она по любви вышла замуж за Рене дю Белле, который сделал ее сеньорой де Ла Флот, подарив одноименный замок. Женщина умная и сердечная, она обожала дочь, обожала внуков И наверняка стала бы лучшей гувернанткой для дофина, нежели чопорная маркиза де Ланзак, единственное право которой на этот важный пост состояло в том, что она была ставленницей кардинала. Чтобы в этом убедиться, достаточно было видеть, с какой властностью, исполненной доброты, госпожа де Ла Флот управляла своим семейством.

Она приняла Сильви с ободряющей теплотой, ничуть не удивляясь тому, что принимает у себя мадемуазель де Вален, которую прежде знала под именем мадемуазель де Лиль. Разумеется, обо всем этом бабушке рассказала Мари, и, казалось, эта перемена имени доставляет удовольствие госпоже де Ла Флот.

— Всегда приятно знать, с кем имеешь дело! — весело объявила она. — Когда‑то давно я была фрейлиной королевы Марии и очень хорошо помню вашу мать, когда в 1609 году ее привез из Флоренции старший брат. В двенадцать лет она уже была прехорошенькая: настоящая маленькая мадонна. Вы на нее несколько похожи, но вы другая, и это к лучшему. У нас еще будет время поговорить обо всем…

Эти несколько слов не только согрели Сильви сердце, но и открыли перед ней неожиданную перспективу: услышав от госпожи де Ла Флот о старшем брате, привезшем ее мать — Кьяру Альбици в Париж, она поняла, что ничего не знает о своей флорентийской родне, о семье, в которой родилась ее мать. Никто — и не без оснований! — никогда с ней об этом не говорил, ибо после ее приезда в замок Ане госпожа де Вандом старалась стереть эти воспоминания. У мадемуазель де Лиль не было ничего общего с Флоренцией и ее жителями, но Сильви, снова став сама собой, решила попытаться узнать об этом. И она, ожидая, когда сможет расспросить свою хозяйку, начала задавать вопросы Корантену. Тот признался в своем неведении с ноткой грусти в голосе, не ускользнувшей от Сильви.

— Господин шевалье хорошо знает вашу семью, мадемуазель Сильви, но он не любит болтать. Он мне никогда ничего не рассказывал… А почему вы об этом спрашиваете, неужели вы хотите покинуть Францию? — спросил он с тревогой, которую даже не пытался скрыть.

— Нет‑нет! Я не собираюсь покидать Францию и увозить вас с собой. Не бойтесь!

— Я не боюсь…

— Нет, боитесь! Вы, как и я, спрашиваете себя, сколько еще времени мы будем в разлуке с моим дорогим крестным? Вам ведь его тоже не хватает…

Охваченная волнением, Сильви замолчала, потом неожиданно спросила:

— Почему бы вам не вернуться к нему, Корантен? Наверное, ему не так‑то просто обходиться без вас, и я думаю, что и вам без него.

— Конечно, но он не простит мне, если я нарушу свой долг, который состоит в том, чтобы охранять вас. Я сделал свой выбор в тот вечер, когда бросился в погоню за Лафма…

— Я буду вечно благодарна вам за это, но, по‑моему, теперь совершенно очевидно, что на смену вам пришла мадемуазель д'Отфор…

Корантен бросил внимательный взгляд на Сильви, и она поняла, что он поддается искушению. Но он все же нашел новое возражение и спросил:

— Как же я могу вернуться, если за домом моего хозяина следят?

— Следят два года? Наверное, соглядатаи уже устали. Кроме того, вы можете изменить внешность… или разыграть возвращение домой тяжелораненого. Это я умерла, — прибавила она с невольной горечью, — а не вы. Почему вас не могли серьезно ранить, когда вы пытались меня спасти? Разве это не будет объяснением вашего долгого отсутствия?

— В самом деле, почему бы вас не могли ранить? — воскликнула Мари, которая слышала их разговор. — Браво, милая моя, вы не лишены воображения! А вы, Корантен, можете безбоязненно отправляться к вашему господину. Он будет счастлив вдвойне, так как вы наконец доставите ему весточку от крестницы. И не сомневайтесь, мы здесь будем держать ухо востро.

Мари не сказала, что она, со своей стороны, придумала план, благодаря которому Сильви будет спрятана в абсолютно безопасном месте, но Корантену и не требовались новые доводы. Уже на следующее утро он покинул замок Ла‑Флот, увозя с собой пространное письмо Сильви… и сожаления бедняжки Жаннеты, которая понимала, что их свадьба — о ней говорили уже несколько лет! — в очередной раз откладывается.

С наступлением летних дней Сильви предалась радости жизни в замке, которая особенно чудесна, если живешь среди друзей. В садах буйно цвели цветы. Общество госпожи де Ла Флот было очень приятно, но Сильви, в отличие от Мари, все свое время посвящавшей разработке самых дерзких планов, болтала о всякой всячине с ее бабушкой, слушая ее удивительные воспоминания. Сильви часто составляла компанию почтенной госпоже де Ла Флот в поездках по окрестностям, овеянным славой многих поколений ее предков, среди которых были знаменитые поэты, принесшие славу Франции. Мари никогда не ездила с ними: она была занята постоянной перепиской с несколькими людьми, чьих имен она никогда не упоминала. Некоторые из этих людей вскоре почти одновременно появились в замке.

Первым в конце августа приехал старый комендант Вандомского замка Клод дю Белле, кузен и сердечный друг владелицы замка Ла‑Флот. Он, смеясь и плача одновременно, почти вывалился из кареты в объятия госпожи де Ла Флот.

— Ах, милая кузина! — воскликнул он. — Я обязан был приехать, чтобы разделить с вами мое счастье и счастье всех людей в Вандоме… Король одержал в Аррасе великую победу, и больше прочих в ней отличились наши юные сеньоры, все поют им хвалу…

Сообщая об этом, он расплакался, всхлипывая и икая, словно бегун, который, обессилев, достиг цели после долгого этапа, и ему потребовалось выпить не меньше двух бокалов вина, чтобы восстановить дыхание и внятную речь. Аррас пал 9 августа после четырехчасового сражения, в ходе которого оба сына Сезара Вандомского, Луи де Меркер и Франсуа де Бофор, по словам Клода дю Белле, «творили чудеса, неизменно находясь под пушечными залпами, убивая всех, кто вставал у них на пути, и воодушевляя войска своей отвагой». Луи де Меркера, сначала поставленного во главе волонтеров, в последнюю минуту по приказу Ришелье отозвали, поставив на его место Сен‑Мара.

Уязвленный этим, он сражался в рядах солдат, поклявшись доказать, что он гораздо храбрее, и снова отличился, получив при этом легкое ранение. Герцог де Бофор, в доспехах и с оружием переплыв реку Скарп, с такой яростью кинулся на испанские укрепления, что едва не в одиночку взял вражеский редут.

— Когда они вернулись в Амьен, король, как мне рассказывали, расцеловал их, а потом поручил им охрану большого обоза, который должен был доставить войскам припасы, пробившись через линии врага. И тут они опять отличились, приведя упомянутый обоз в место назначения и не потеряв при этом ни одного солдата! Ах, его светлость Сезар поистине может гордиться такими сыновьями. И добрый король Генрих должен благословлять их с небес!

— А вы сообщили об этом герцогу Сезару? — спросила Мари, украдкой наблюдая за Сильви.

— Вы можете не сомневаться, что я отослал ему послание тотчас, как узнал обо всем, но к вам — ведь вы так привязаны к братьям — решил приехать сам. Я предполагаю, что сейчас они готовятся получить от города Парижа тот прием, какой они заслужили. Может быть, и со стороны королевы! Что будет очень дорого для господина Франсуа, к которому она в последнее время относится так безжалостно. Правда, он находит у одной прекрасной дамы самые нежные утешения, — прибавил старый болтун, понизив голос и заговорщически улыбнувшись. — У госпожи де…

— Еще немного вина? — поспешила перебить его рассказ Мари. — В эту жару оно чудесно освежает… И не желаете ли вы пройти к себе в комнату, чтобы переодеться после утомительной дороги?

Предложение не встретило ответа; Сильви хотела знать больше. Она подала гостю бокал, который наполнила ее подруга, и спросила:

— О, прошу вас, подождите немного! Все, что рассказывает господин комендант, так интересно! Вы ведь только что говорили о какой‑то даме, сударь? И кто же столь нежно утешает господина де Бофора?

— Герцогиня де Монбазон, мадемуазель. Все говорят…

— Фи, Монбазон, — снова перебила его Мари. — Это все в прошлом!

— Я знаю, что им давно приписывают галантную связь, но на сей раз это серьезно. Меня уверяли, что эта страсть служит предметом слегка ревнивого восхищения всех дам… В сражении герцог, словно средневековый рыцарь, носил цвета своей прекрасной подруги, привязав на плечо целый букет лент…

На этот раз мадемуазель д'Отфор сдалась. Зло свершилось и сделало свое. Об этом свидетельствовали внезапно побледневшее хорошенькое личико Сильви, ее глаза, из которых готовы были брызнуть слезы. Она нашла первый подходящий предлог и отправилась к себе. Мари за ней не пошла, предпочитая дать ей спокойно выплакаться; когда гости замка разошлись готовиться к ужину, она села за письменный столик, быстро исписала бумагу крупным решительным почерком, потом присыпала лист песком и сложила, поставив на конверт свою гербовую печать; затем позвонила камеристке, чтобы та вызвала старого дворецкого, которому она протянула письмо и приказала:

— Пошлите с конным курьером! Это послание надо срочно доставить в Париж!

После этого Мари ненадолго задумалась и уверенно направилась к комнате Сильви, что соседствовала с ее комнатой. Она вошла без стука, ожидая найти Сильви, без сил лежащую на кровати и безутешно плачущую. То, что она увидела, хотя и было не столь драматично, но все‑таки раздирало душу:

Сильви сидела перед открытым окном, безвольно опустив руки на колени, и смотрела вдаль, а по ее щекам, словно бесшумные ручейки, стекали крупные слезы. Она не слышала, как вошла подруга, и не повернула головы, когда та опустилась рядом на скамью.

— Он ведь мужчина, Сильви, — прошептала Мари. — И мужчина молодой, пылкий. Это предполагает определенные потребности. Ваша ошибка в том, что в своем сердце вы сделали его богом…

— Вы прекрасно знаете, что нельзя помешать своему сердцу биться ради того, кто ему дорог. /I давно знаю, что создана для того, чтобы его любить. Вы сами…

— Верно! Он мне нравился, но, по‑моему, это не заходило слишком далеко. Кстати, я ему об этом сказала! Его такое мужское отношение к моему признанию стало для меня полезным уроком! Он и не предполагал, что я могу питать к нему слабость, но, узнав одновременно и о моей слабости, и о ее нсчезновении, сразу стал находить меня более привлекательной. Вам тоже следовало бы попробовать пустить в ход подобные женские уловки.

— Вы хотите, чтобы я полюбила другого? Это невозможно!

— Было бы лучше, если бы когда‑нибудь это случилось. Не будете же вы всю свою жизнь стоять на обочине его дороги, страдая и от его счастья, и от его горя? Что бы вы ни думали, связь с Монбазон не кажется мне слишком серьезной. Насколько я знаю Франсуа, это скорее вызов королеве, потому что она снова беременна, но не от него.

— Вы так считаете? — повернулась к ней Сильви.

— Это всего лишь предположение, и оно не дает вам даже малейшей надежды. Что вы будете говорить, что будете делать, если он женится? Совсем недавно Франсуа разыгрывал из себя жениха мадемуазель де Бурбон‑Конде, которая очень красива. Кардинал воспротивился этому браку, стремясь не допустить соединения двух групп опасных заговорщиков, но есть и другие партии, достойные герцога де Бофора. Ко всему прочему он принц крови.

Сильви отвела глаза.

— Ни к чему напоминать мне, что он всегда будет так же недоступен для меня, как башня Пуатье в замке Вандом в те времена, когда я была маленькой. Он оставлял меня у лестницы, и я дала себе слово вырасти такой большой, чтобы добраться до него, стоявшего на самом верху в сиянии света. И видите, где я оказалась: я пала ниже, чем раньше, теперь, помимо моего скромного происхождения, я еще и обесчещена…

Мари резко встала, схватила Сильви за плечи, тоже заставив ее подняться, и яростно встряхнула:

— Я не желаю больше слышать об этом! Это смешно, ибо, поймите же, обесчестить человека способно лишь зло, которое мы совершаем по собственной воле. Вы стали жертвой чудовища и гнусного заговора. Мужчина, за которого вас насильно выдали замуж, мертв, место преступления уничтожил огонь…

— Но уцелел палач! Он жив. Он под защитой кардинала и может уничтожить меня, когда пожелает…

— Нет. Его жизнь полностью зависит от жизни его господина! В тот день, когда Ришелье умрет, умрет и его слуга. Постарайтесь больше не думать об этом и смотрите с надеждой в будущее. А этот гнусный злодей принадлежит прошлому, которого мы с Божьей помощью навсегда сотрем из памяти!

Порывистым движением Мари привлекла к себе молодую женщину и сжала ее в объятиях.

— И вы снова оживете, вы вновь увидите солнце… или я больше не Аврора!

Она выпустила Сильви, поцеловала ее в щеку и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью, что всегда служило у Мари признаком большой решительности.

Отрезанная от королевского двора и его интриг, мадемуазель д'Отфор не знала, что король отправил молодого герцога де Фонсома к его сестре, герцогине Савойской, в то время уединенно жившей в Шамбери, тогда как граф д'Аркур изгонял имперские войска из Турина. Поэтому герцога де Фонсома в Париже не оказалось, когда пришел зов о помощи, адресованный ему Мари. Она не сомневалась, что герцог немедленно примчится к ним. Время шло, но, увы, герцог не подавал признаков жизни.

Наступила осень, но даже рождение второго сына Франции не могло склонить госпожу де Ла Флот отправиться в Сен‑Жермен.

— Если они прогоняют мою внучку, то прогоняют и меня, — заявила она. — Это избавит короля от необходимости строить при встрече со мной постную мину…

— Это смешно! Королева вас любит, и, говорят, король очень радуется рождению второго сына, — заметила Мари.

— Кстати, вы не находите все это забавным? Король был в очень мрачном настроении, когда родился дофин, а сейчас спятил от радости! Наверное, потому, что этот младенец такой же чернявый, как он сам, а у дофина волосы золотистые, как у матери, и…

— Не уходите от темы разговора! Я считаю, что ваш долг — ехать ко двору…

— Чтобы защищать там ваше дело? Действовать подобным образом на вас не похоже. Мари. Где же ваша гордость?

Неожиданный приступ гнева заставил Аврору покраснеть.

— Вам не следовало бы даже думать об этом. Я не из тех, кто клянчит. Я вернусь с воинскими почестями или без них… Но наша семья обязана присутствовать при великих событиях в жизни королевства.

— Она вполне пристойно будет представлена вашей сестрой д'Эскар и вашим братом Жилем. А я игнорирую двор!

Зная, что бабушка столь же упряма, как и она сама, Мари не стала настаивать, очень довольная в глубине души, что вся неистощимая бабушкина нежность отдана ей. С отъездом бабушки в Париж огромный замок совсем опустел бы, оставив ее и Сильви в одиночестве. Мари даже обрадовалась, когда пришла зима и придворные интриги — она была вынуждена признаться, что их ей очень не хватало! — снова коснулись ее при странных обстоятельствах.

В этот вечер три женщины уже собирались ужинать с намерением не засиживаться допоздна и рано лечь спать после утомительного дня: Мари несколько часов охотилась, гоняясь за кабаном, который опустошал угодья, а госпожа де Ла Флот и Сильви ездили в Ла‑Пуасоньер. Внезапно из темноты донесся стук копыт галопом скачущей лошади, который все приближался и замер у парадного входа; потом по каменным плитам вестибюля застучали сапоги, и наконец властная рука всадника настежь распахнула створчатую дверь, прежде чем о его приходе успел объявить старый дворецкий.

— Добрая моя подруга, я приехал просить у вас убежища хотя бы на две‑три ночи! — громко сказал герцог Вандомский. — Мне пришлось бежать из шенонсо раньше, чем меня настигли там приспешники Ришелье…

Изумление заставило молодых женщин встать, но владелица замка не успела подняться с кресла:! герцог уже подошел к ней и, взяв ее руки, целовал их.

— Вы бежали, мой друг? Но что случилось?

— Нелепая, дикая история… Я все расскажу вам за ужином, если вы соблаговолите меня накормить. Я умираю с голода… Ах, вот и мадемуазель д'Отфор! Простите меня, я вас не заметил.

Не сомневаясь в согласии на ужин, он собирался наконец опуститься на стул, но вдруг глаза его расширились от удивления: он узнал Сильви.