Глава XII. Έις ἐατον: о самом себе

 

 

§ 630

 

Под моими руками или, правильнее, в моей душе вырастает некое творение, некая философия, которая должна этику и метафизику соединить в одно, между тем как до сих пор их разделяли, как неправильно разделяют человека на душу и тело. Творение это растет, постепенно и медленно слагается, как дитя в утробе матери; я не знаю, что возникло раньше и что позднее, как у дитяти в утробе матери. Я замечаю один член, один сосуд, один орган за другим, т. е. я записываю свои мысли, не заботясь о том, насколько они подойдут к целому, ибо я знаю, что все возникло у меня из единой основы. Так созидается некое органическое целое, а лишь такое может жить. Те, кто полагает, что надо только каким‑нибудь образом натянуть известную нить, как основу, и затем приплетать к ней другие, одну за другой, в стройном и строгом порядке, пока в качестве высшего завершения из одной тощей нити, петелька за петелькой, не свяжется чулок, – как это делает Фихте (сравнение принадлежит Якоби), – те, кто так полагает, ошибаются.

Я, вот такой, каким я здесь сижу и каким знают меня друзья мои, я не понимаю, как возникло мое творение, – подобно матери, которая не понимает, как возникло ее дитя в ее утробе. Я смотрю на него и говорю, как мать: «благословен плод чрева моего». Душа моя берет свою пищу из мира с помощью рассудка и органов чувств; эта пища дает моему творению некое тело, и тем не менее я не знаю, как и почему оно возникло у меня, а не у других людей, которые получают, однако, ту же пищу.

Случай, повелитель нашего чувственного мира! Дай мне пожить и иметь покой еще немного лет! Ибо я люблю мое творение, как мать любит свое дитя; а когда оно созреет и родится в мир, тогда воспользуйся твоим правом на меня и возьми с лихвой за отсрочку. Если же я погибну раньше в это железное время, – о, пусть тогда эти незрелые начинания, эти мои этюды будут даны миру, как они есть и что они есть: может быть, явится когда‑нибудь родственный дух, который сумеет сложить разрозненные члены и восстановит находку.

 

§ 635

 

Моя жизнь в действительном мире – это горько‑сладкий напиток. А именно она представляет собой, как мое существование вообще, постоянное приобретение знаний, возрастание мыслей, которое касается в данном случае этого действительного мира и моего отношения к нему. Сущность моих познаний – печального и подавляющего характера; но форма познания вообще, возрастание мыслей, проникновение в истину – безусловно, отрадного свойства, и так они своеобразно примешивают все время свою сладость к этой горечи.

 

§ 637

 

Как после каждого важного открытия умалители находят, что оно имелось уже в прежних сочинениях, так следы моего учения встречаются почти во всех философских системах всех времен, – не только в Ведах, у Платона и Канта, в живой материи Бруно, Глиссона и Спинозы и в дремлющих монадах Лейбница, но и решительно во всех философских системах, древнейших и новейших, – но только всегда в самых разнообразных одеяниях и сплетениях, с абсурдом[138], который бросается в глаза, и в самых причудливых формах, в которых их можно распознать, стоит лишь их поискать. Мне это кажется совершенно подобным тому, как во всех животных находят тип человека, но странно обезображенный, незаконченный, то хилый, то чудовищный, то как грубую попытку, то как карикатуру. Высокомерность этого сравнения является лишь королларием к тому высокомерию, которое заключается вообще в том, что предлагаешь новую философскую систему: ведь этим самым объявляешь все прежние попытки неудавшимися, а свою – удавшейся; кто же думает иначе и тем не менее хочет навязать миру новую систему, тот непременно – шарлатан. В философии до сих пор дело происходило, как на аукционах, где всякий, кто говорит последним, этим самым уничтожает значение всего сказанного раньше.

Я, впрочем, сознаюсь, что я не думаю, чтобы мое учение могло когда‑нибудь возникнуть, прежде чем Упанишады, Платон и Кант могли одновременно осветить лучами дух одного человека. Но правда и то, что, как говорит Дидро, здесь стояло много колонн, и солнце озаряло все, но звучала одна только колонна Мемнона («Племянник Рамо»).

 

§ 640

 

Если бы я только мог отделаться от иллюзии: смотреть на отродье жаб и ехидн как на равных мне! Это мне очень помогло бы.

 

§ 641

 

Мой век – не сфера моей деятельности, а только почва, на которой стоит моя физическая личность; но последняя представляет собою лишь очень незначительную часть всей моей личности. Эту почву она разделяет со многими, для которых она, почва, служит сферой деятельности. Поэтому я предоставляю им заботу и борьбу за последнюю.

 

§ 646

 

Фихте и Шеллинг заключаются во мне, но не я в них, т. е. то немногое истинное, что есть в их учениях, находится в том, что сказал я.

 

§ 650

 

Вершиной моей славы было бы, если бы обо мне когда‑нибудь сказали, что я отгадал загадку, которую загадал Кант.

 

§ 655

 

Масштаб для моего духа надо определять, опираясь на тот факт, что я в объяснении совершенно специальных феноменов соревнуюсь с великими людьми: из теории цвета – с Ньютоном и Гёте, в объяснении того, почему Лаокоон не кричит, – с Винкельманом и Лессингом, Гёте, между прочим – с Гиртом, Ферновом, в объяснении смешного – с Кантом и Жан‑Полем.

 

§ 656

 

На 17‑м году моей жизни безо всякой школьной учености я был так же охвачен чувством мировой скорби, как Будда в своей юности, когда он узрел недуги, старость, страдание и смерть. Истина, которая ясно и громко говорила из мира, скоро преодолела и мне внушенные еврейские догмы, и в результате я пришел к выводу, что этот мир не мог быть делом некоего всеблагого существа, а несомненно – дело какого‑то дьявола, который воззвал к бытию твари для того, чтобы насладиться созерцанием муки; на это указывали все данные, и вера, что это так, взяла у меня верх. Во всяком случае, человеческое бытие возглашает о предназначенности к страданию: это бытие глубоко погружено в страдание, не может избыть его; самое течение и исход бытия безусловно трагичны: невозможно отрицать в этом известной преднамеренности. Но ведь страдание представляет собою δευτερος πλους[139], суррогат добродетели и святости; просветленные им, мы достигаем в конце концов отрицания воли к жизни, возвращаемся с ложного пути, приходим к спасению; именно потому та таинственная власть, которая правит нашей судьбой, в народной вере мифически олицетворяемая как провидение, позаботилась бесспорно о том, чтобы причинять нам страдания за страданиями. Вот отчего моему молодому взгляду, совершенно одностороннему, но – в пределах очевидного – правильному, мир предстал как создание дьявола. Однако сама по себе эта таинственная власть и всемогущество – наша собственная воля в той стадии, которая не осознается нами, как я это изложил подробно; а страдание, конечно, представляет собою прежде всего цель жизни, – так, как если бы оно было дело какого‑нибудь дьявола; но эта цель не последняя: она сама – средство, средство благодати, и, как таковое, оно, страдание, нами самими приспособлено к нашему истинному и высшему благу.

 

§ 657

 

Много лет назад я записал[140], что в основе деятельности каждого гения лежит врожденный искусственный прием, можно сказать, известная уловка, которая представляет собою тайную причину всех его созданий и выражение которой запечатлевается на его лице.

Моя уловка состоит в том, что я внезапно и в тот же момент обливаю живейшую интуицию или глубочайшее ощущение, когда благоприятный час порождает их, самой холодной, абстрактной рефлексией и благодаря этому сохраняю их затем в застывшем состоянии. Иначе говоря – высокая степень сознательности.

 

§ 658

 

Когда у меня нет ничего такого, что меня бы страшило, то меня страшит именно это; ибо у меня тогда появляется такое чувство, будто все‑таки есть что‑то такое, что от меня остается лишь сокрытым. Misera conditio nostra![141] (См.: Бэкон. «De Deo Pan, in sapientia veterum»[142]).

 

§ 660

 

Я иногда говорю с людьми так, как ребенок со своей куклой: дитя, правда, знает, что кукла не поймет его речей, но все‑таки создает себе путем приятного сознательного самообмана радость общения.

 

§ 667

 

Они кричат о меланхолическом и безотрадном характере моей философии; но это объясняется исключительно тем, что я вместо того, чтобы выдумывать в качестве эквивалента их грехов некий будущий ад, показал, что там, где есть грех, в мире, есть уже и нечто похожее на ад.

 

§ 679

 

Изо всех прежних философских этик совершенно невозможно было вывести аскетическую тенденцию христианства (собственно потому, что все философы были оптимисты). И вот, если христианство не заключает в себе ложного воззрения, а, как это очевидно, представляет самую лучшую этику, то это указывает на некое ложное воззрение во всех прежних философских этиках, а это ложное воззрение – оптимизм.

 

§ 700

 

Что в скором времени мое тело станут точить черви – это мысль, которую я могу вынести; но что профессора философии проделают то же самое с моей философией – вот что приводит меня в содрогание.

 

§ 701

 

Моя философия в пределах человеческого познания вообще представляет собою действительное решение мировой загадки. В этом смысле она может назваться откровением. Вдохновлена она духом истины; в четвертой книге есть даже такие параграфы, на которые можно смотреть как на внушенные Святым Духом.

 

[1] Иоганна Шопенгауэр была известна в XIX в. довольно широкому кругу читателей в Германии как автор записок путешественницы и многочисленных повестей и романов, где сюжетную линию образует трагическая утрата героиней возлюбленного и последующее замужество, в котором она терпит унижения и притеснения от богатого и черствого мужа, в результате чего эта женщина отказывается иметь детей.

 

[2] Шопенгауэр А. Собрание сочинений: В 6 т. Т.1. М., 2011. С. 8.

 

[3] Камю А. Эссе об абсурде // Сумерки богов. М., 1989. С. 22.

 

[4] Ницше Ф. Полн. собр. соч. Т. 2. М., 1909. С. 213.

 

[5] Ницше Ф. Полн. собр. соч. Т. 2. М., 1909. С. 189, 205, 212–213, 227.

 

[6] Под архитектоническим в данном случае можно подразумевать формально‑логическую связь частей и моментов здания теории как завершенного целого, которое имеет «пирамидальную» структуру, как, например, в случае аксиоматически‑дедуктивного построения геометрии Евклида (служившей образцом для философски‑рационалистических построений Нового времени). Здесь из основоположений, или аксиом, выводятся все возможные следствия, образуя непротиворечивую, иерархически упорядоченную систему суждений в рамках единой теории. В органическом же целом главенствует мировоззренческое начало. Здесь каждый элемент равноприближен к «центру» и равноудален от него, а начало (единое) постигается непосредственно‑интутивно, из наглядного опыта, и только затем получает логическое (теоретико‑познавательное, натурфилософское, эстетическое и этическое) «облачение» и обоснование.

 

[7]  Представление – наглядный образ, возникающий на основе чувственного восприятия предмета или явления, который затем может воспроизводиться и без непосредственного воздействия этого предмета на органы чувств.

 

[8] Шопенгауэровская воля в качестве мирового начала двойственна, предстает в двух ипостасях. С одной стороны, она – воля к жизни, не имеющее удовлетворения стремление, развертывающееся в бесчисленном множестве явлений, или объективаций, в бесконечности пространства, времени, цепи причин и следствий – целеустремленность без цели. С другой, как воля в себе, она едина, целостна, пребывает вне времени и пространства, не подчинена причинно‑следственной необходимости (причем философ никак не объясняет, почему единая в себе воля дробится на множество объективаций). Поэтому‑то Шопенгауэр и считает адекватной объективацией воли платоновскую идею – умопостигаемую форму, существующую отдельно от единичных вещей, которые к ней «причастны», объект достоверного знания; она (идея) – своеобразный внутренний смысловой контур, всегда остающаяся неизменной структура явления, которая делает всякую вещь самой собой на протяжении всего ее существования; если последнее (явление, вещь) погружено в поток становления, то идея «пребывает», будучи неподвластной времени, пространству, причинности (тому, что Шопенгауэр называет «принципами индивидуации»): как единое в противовес многому идея и выражает адекватно сущностное единство воли в себе…

 

[9] Гегелевская философия. – Данная характеристика взглядов Гегеля, а также инвективы в адрес Фихте и Шеллинга связаны с недоверием к спекулятивной, сверхопытной направленности их мышления, которой Шопенгауэр, считая себя наследником Канта, противопоставляет своеобразный эмпиризм своей философии: последняя стремится обнаружить идеальную (смысловую) целостность, «всеединство» как данность реального эстетического и морального опыта. – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примеч. сост.

 

[10] Перводвигатель (лат.).

 

[11] Буквально: мать‑кормилица (лат.).

 

[12] Если кто‑нибудь, странствуя целый день, прибудет к цели вечером, то этого уже достаточно (лат.) («Об истинной мудрости», с. 140).

 

[13] Человек – сон тени (лат.).

 

[14] 

Все, что землею вскормлены, не более

Как легкий призрак и пустая тень

 

Лат., Аякс, 125).

[15] 

Как наши сновидения,

Так созданы и мы, и жизни краткой дни

Объяты сном

 

Англ., Буря, IV, 1).

[16] Таким образом, мы совершенно не согласны с Бэконом, утверждающим (De augm. scient. L. 4 in fine <«О приумножении наук», кн. IV, в конце. – лат. >), что все механические и физиологические движения тел происходят лишь за последовавшей в этих телах перцепцией (восприятием), хотя и это неверное суждение вызвано к жизни предчувствием истины. Так же обстоит дело и с утверждением Кеплера (в его трактате «De planeta Martis» <«О планете Марс». – лат. >), что планеты должны обладать познанием для того, чтобы столь правильно держаться своих эллиптических орбит и так соизмерять скорость своего движения, чтобы треугольники площади их пути всегда были пропорциональны тому времени, в которое они пробегают основание. – Примеч. авт.

 

[17] Принцип индивидуации (лат.).

 

[18] Об этом специально говорится в 27‑й главе II тома.

 

[19] Субстанциональная форма (лат.).

 

[20] Акцидентальная форма (лат.).

 

[21] Единство плана, единообразие анатомического элемента (фр.).

 

[22] Самозарождение (лат.).

 

[23] Если змея не сожрет змеи, то не вырастет дракон (лат.).

 

[24] «Ведь если бы не было в вещах борьбы, все было бы единым, как говорил Эмпедокл» (Аристотель. Метафизика ) (лат.).

 

[25] Человек человеку – волк (лат.).

 

[26] Орудие, средство, машина (греч.).

 

[27] Сюда относятся 22‑я глава II тома, а также ряд мест в моем сочинении «О воле и природе». – Примеч. авт.

 

[28] Схоласты справедливо поэтому говорили: causa finalis movet non secundum suum esse reale, sed secundum esse cognitum (конечная причина действует не по своей реальной сущности, а по сущности познанной – лат.) (См.: Suarez. Disp metaph., disp. 23, sect. 7, 8). – Примеч. авт.

 

[29] Тем больше радует меня и изумляет теперь – 40 лет спустя после того, как я столь робко и нерешительно высказал эту мысль, – открытие, что ее уже высказал блаженный Августин: Arbusta formas suas varias, quibus mundi hujus visibilis structura Formosa est, sentiendas sensibus praebent; ut, pro eo quod nosse non possunt, quasi innotescere velle videantur (De civ. dei. XI, 27) («Растения предоставляют чувствам воспринимать их многообразные формы, которыми прекрасен строй этого видимого мира, так что, поскольку они не могут знать, они как будто хотят быть познанными» («О Граде Божием». XI, 27). – лат.). – Примеч. авт.

 

[30] согласно природе (лат.).

 

[31] И этот эпизод нашел себе дополнение в 36‑й главе II тома.

 

[32] Бессознательное арифметическое упражнение души, не ведающей, что она считает (лат.).

 

[33] Leibnitii epistolae, collectio Kortholti, ер. 154. – Примеч. авт.

 

[34] обертоны (лат.).

 

[35] Движение мелодий, подражающее волнениям души (Законы VII) (лат.).

 

[36] «Почему ритмы и мелодии, будучи простыми звуками, тем не менее оказываются похожими на душевные состояния?» (Проблемы… Гл. 19) (лат.).

 

[37]  Universalia post rem (лат. «общее после вещей»), universalia ante rem (лат. «общее до вещей»), universalia in re (лат. «общее в вещах») – схоластические термины.

 

[38] До знака (итал.). Обозначение, указывающее на необходимость воспроизведения части музыкального произведения, уже встречавшейся ранее.

 

[39] Музыка – бессознательное метафизическое упражнение души, не ведающей, что она философствует (лат.).

 

[40] Сюда относится 39‑я глава II тома.

 

[41] Имеется в виду картина Рафаэля «Святая Цецилия со святыми» (ок. 1514–1516).

 

[42] 

В скольких опасностях жизнь, в каких протекает потемках

Этого века ничтожнейший срок!

 

Лукреций II, 15) (лат.).

(Здесь и далее перевод Ф.А. Петровского.).

 

[43] Хлеб и цирковые зрелища (лат.). (Ювенал. Сатиры X, 81.)

 

[44] Жалобно крикнул Пелид, на высокое небо взирая (лат.).

 

[45] 

Сын я Крониона Зевса, но тем от безмерных страданий

Не был спасен (лат.).

 

 

[46] Веселье, необычайная радость (лат.).

 

[47] 

Хранить старайся духа спокойствие

Во дни напасти; в дни же счастливые

Не опьяняйся ликованием (лат.).

 

 

[48] 

То, чего у нас нет, представляется нам вожделенным,

Но, достигая его, вожделенно мы ищем другого

И неуемной всегда томимся мы жаждою жизни.