Кризис в октябре–ноябре 1939 года 8 страница

Разочарованный Лееб вернулся во Франкфурт и стал подумывать об отставке. Однако Зоденштерн сумел отговорить его от этого шага, подчеркнув, что он был бы совершенно бесполезен и ничего бы не изменил. Как бы то ни было, с того момента Лееб прекратил свою борьбу против политики Гитлера, борьбу, которую он вел сугубо индивидуально, по собственным убеждениям и устремлениям, независимо от того, в какой степени он мог рассчитывать в этой борьбе на поддержку со стороны своих коллег–военных. Что интересно и даже в определенной степени удивительно, так это то, что Леебу ничего не было известно о том, что определенные силы действуют в том же направлении и что их цели в значительной степени совпадают с его собственными. Лееб никогда не был членом оппозиции и не только не имел к ней никакого отношения, но и ничего не знал о ее существовании до тех пор, пока она не нанесла в 1944 году свой неудавшийся удар по Гитлеру. Это говорит о том, с какими сложностями и затруднениями были сопряжены усилия оппозиции по привлечению людей в свои ряды и как много было у нее пробелов и неудач в деле привлечения к своей работе тех, кто наилучшим образом для этого подходил.

Новая «Осада» Гальдера

Тот короткий душевный подъем и прилив сил, на волне которых Гальдер дал оппозиции надежду на свое возвращение к активным действиям, при условии что ему удастся заручиться поддержкой Вицлебена, в гнетущей атмосфере тех дней быстро сошел на нет. Один из его критиков позднее охарактеризовал его поведение следующим образом: «Он по–прежнему причитал, по–прежнему бушевал, с негодованием и возмущением говоря о Гитлере, однако не было никакой возможности вновь вернуть его к активным действиям».

Позднее Гальдер сказал, что тогда «вся Германия погрузилась в глубокую депрессию»; это в значительной степени отражало его собственное тогдашнее состояние. Он с все большим раздражением реагировал на все возрастающее нескончаемое давление на него со стороны своих соратников – ему становилось все более трудно общаться и полемизировать с ними; это доставляло ему почти что физическую боль. Гроскурту, проявлявшему большую активность, приходилось не только выступать в роли своего рода буфера или громоотвода, принимая на себя раздражение и недовольство Гальдера по отношению к Остеру, но также и выслушивать постоянные критические замечания в связи с тем, что представители оппозиции слишком часто упоминали имя Бека. Подобные вещи, говорил Гальдер, были крайне нежелательны с учетом «дикой ненависти» Гитлера к Беку, которая была настолько сильна, что, хотя Бек давно уже был в отставке, Гитлер время от времени в припадке ярости буквально обрушивался на те или иные разработки и предложения, к которым Бек имел отношение, когда еще был начальником штаба ОКХ.

О возросшей чувствительности Гальдера к тому, что было связано с оппозицией, говорит его первоначальная реакция на переданное ему письменное послание от Гизевиуса, когда тот вернулся из поездки на Западный фронт. По мнению Гизевиуса, взрыв в «Бюргербраукеллере» идеально укладывался в разработанную им схему действий, которая была доставлена в Цоссен Остером 6 ноября 1939 года. Гиммлера и Геринга следовало обвинить в покушении на Гитлера и арестовать. Поскольку жизни Гитлера угрожало его ближайшее окружение, армия обеспечила бы ему «надежную защиту в безопасном месте»; последняя фраза явно была позаимствована из «словаря издевательских выражений», используемых самими нацистами. Ясно, что «меры безопасности» включали бы в себя массовые аресты агентов гестапо и захват гестаповских архивов и досье, хранившихся в ее штаб–квартире на Принц–Альберт–штрассе.

Торопливо продиктовав эту схему действий и приложив к служебной записке сопроводительное письмо, Гизевиус направил документы в Цоссен; они были доставлены туда Гроскуртом 11 ноября и вручены Гальдеру. Начальник штаба ОКХ не отошел еще от раздражения в связи с неосмотрительностью Остера, поэтому любому документу, пришедшему с Тирпиц–Уфер, был уготован «неласковый» прием. Гальдер сразу же заявил, что он бы с удовольствием порвал оба документа, не читая их. На следующее утро Гроскурт случайно увидел, что оба эти документа лежат у Гальдера на столе; несколько смутившись, Гальдер сказал, что прочитал их с большим интересом и показал Браухичу, который также отозвался о них положительно.

Однако ничто не говорило о том, что руководители ОКХ сделали необходимые выводы о соответствующих практических действиях, которые логически вытекали из написанного. Наоборот, Гальдер буквально подрезал крылья вернувшемуся с Западного фронта Штюльпнагелю. В тот же день Штюльпнагель прямо и категорично заявил Гроскурту, что приказ о наступлении будет выполнен, несмотря на то что это приведет к неминуемому поражению. «Никаких больше разговоров об оппозиции», – мрачно записал Гроскурт в своем дневнике.

Затем Штюльпнагель по приказу Гальдера позвонил Остеру и пригласил его на беседу в Цоссен. Остер, которому только что запретили появляться в ОКХ, очень не хотел принимать это приглашение; потребовался еще один срочный звонок, последовавший 14 ноября, чтобы он наконец согласился. Возможно, он посчитал, что, пока в Цоссене есть хоть какие–то признаки оппозиции, ее следует пытаться поддерживать, сохраняя, таким образом, надежду на более благоприятное развитие событий в будущем.

В самом начале беседы с Остером Штюльпнагель сказал, что генералы, включая Вицлебена, не могут ничего предпринять и не хотят рисковать, поскольку войска их не поддержат; что–либо может получиться лишь в том случае, если это будет базироваться на симпатиях и настроениях рядового и офицерского состава. Помимо этого, сказал Штюльпнагель, Браухич отклонил предложение Бека возглавить переворот вместо него. Таким образом, все бумаги, связанные с разработкой планов переворота, более не нужны, и Остеру надлежит их немедленно сжечь вместе с другими компрометирующими документами и материалами. «Таким образом, генералы не будут ничего предпринимать» – таков был комментарий разочарованного и близкого к отчаянию Гроскурта.

Настроение вернувшегося в Берлин Остера Гизевиус описал как нечто среднее между желанием расхохотаться и бешеной яростью.

15 ноября Гроскурт прибыл в Берлин и принял участие в совещании со своими соратниками в абвере, которое, судя, по всему, было по–марафонски очень долгим. Вернувшись в Цоссен, Гроскурт захотел поскорее записать основные положения того, что обсуждалось на совещании, пока все это еще было свежо в памяти, и, вопреки обыкновению, сделал записи по этим весьма деликатным и не предназначенным для ушей и глаз посторонних вопросам в своем служебном дневнике, благо тот оказался под рукой. Главный вопрос совещания – последствия того, что произошло в «Бюргербраукеллере» и Венло; основные тезисы обсуждения Гроскурт изложил в 11 пунктах. Наряду с этим, на совещании обсуждался отказ Гитлера от посреднических услуг Голландии и Бельгии по достижению мира. На совещании было зачитано сообщение, подготовленное Йозефом Мюллером и направленное в Берлин, о ходе контактов в Ватикане за период с 6 по 11 ноября 1939 года; это единственное из подобных сообщений, сохранившееся до наших дней; копию этого документа Гроскурт привез с собой в Цоссен. Было также обсуждено послание, полученное Тео Кордтом от Конвелл–Эванса; все пришли к единому мнению, что оно отражало готовность Галифакса пойти на заключение мира на основе признания этнографических границ. Общий настрой присутствовавших на совещании Гроскурт выразил следующей фразой: «Буря негодования в связи с бездействием генералов». Однако оппозиционная группа в абвере была исполнена решимости использовать все без исключения имеющиеся возможности и поэтому провела тщательную инвентаризацию всех ресурсов и средств, которые у оппозиции еще оставались. Единственным «лучом света» для собравшихся стало недавно полученное сообщение от графа Йорка фон Вартенбурга о том, что офицеры танкового полка в Сагане «все как один» поддерживают цели оппозиции и пользуются поддержкой рядового состава полка.

Охваченный мрачной решимостью, Гроскурт предпринял тройное наступление: на Гальдера, Штюльпнагеля и Типпельскирха[156].

Поскольку Гроскурт отметил, что он ознакомил своих собеседников «со всеми пунктами» обсуждения на Тирпиц–Уфер, это можно считать еще одним свидетельством того, что Гальдер уже тогда был информирован как о послании Конвелл–Эванса, так и об успешном начале контактов в Ватикане. Но поскольку эта информация перемешалась со многими другими важными сообщениями, впоследствии она просто выскочила из памяти Гальдера. Сообщение Гроскурта, безусловно, привлекло внимание, и только. «Все воспринято с большим воодушевлением, – записал он в своем дневнике, – однако должные практические выводы не сделаны».

Вечером того же дня Гальдер направился в Берлин на встречу с Вайцзеккером. Она состоялась с глазу на глаз. Государственный секретарь разделял мнение своих соратников по поводу решительных действий, которые были бы предприняты, если бы Гитлер 5 ноября не изменил свое решение о наступлении. Когда все их ожидания оказались всего лишь миражом, Вайцзеккер был охвачен отчаянием. Скорее всего, он многого не ждал от разговора с Гальдером и оказался прав: их встреча не дала никаких положительных результатов. Вайцзеккер весьма выразительно охарактеризовал состояние Гальдера: «Предоставил все на волю Божью».

Типпельскирх, настроенный в тот момент весьма решительно, направился 16 ноября к Браухичу и рассказал все, что узнал о положении в Польше, добавив еще шокирующие подробности расстрелов женщин и детей. Однако он вернулся, ничего не добившись, заметив, что командующий сухопутными силами, как обычно, упрямо стоял на своем и «сдвинуть его с места» не представляется возможным. Всплеск инициативы генерал–квартирмейстера прошел, никаких иллюзий больше у него не было, и, «вернувшись на грешную землю», Типпельскирх со вздохом сказал: «Что ж, значит, нас ожидает впереди долгий путь».

«Нервное напряжение становится невыносимым», – записал Гроскурт в своем дневнике 17 ноября 1939 года. И это в Цоссене ощущали практически все. Каждый перенос срока начала наступления давал мгновенную передышку и облегчение, но при этом лишь продлевал напряжение, которое все более и более нарастало. Гальдер дошел уже до того, что предложил дать взятку гадалке Гитлера. Он заявил, что готов собрать для этих целей миллион марок.

15 ноября ему пришло на ум провести доверительную встречу с глазу на глаз между Браухичем и одним из «тузов» тяжелой промышленности Гуго Штайнцем. Это было довольно странное предложение, поскольку Штайнц не имел никаких реальных контактов с оппозицией. Эта встреча, по словам Гизевиуса, состоялась 16 ноября 1939 года и представляла собой монолог Браухича, во время которого тот дал полную волю распиравшим его чувствам и эмоциям. Предстоящее наступление, заявил он, является безумием и может привести лишь к катастрофе. Результатом этого будет не просто повторение 1918 года, а полное уничтожение созданного Бисмарком государства. Его отношения с Гитлером пришли к полному разрыву: «Ситуация такова, что в любой момент либо он может арестовать меня, либо я его… Что мне делать?.. Никто из моих генералов не хочет разговаривать со мной… Поддержат ли они меня?.. Я не знаю, что мне делать… Увидим ли мы еще друг друга живыми?» Все это производило впечатление, что у человека нервный срыв и он полностью внутренне сломлен; однако ошеломленный промышленник навряд ли мог предложить Браухичу какое–либо «лекарство». Запись беседы, сделанная Штайнцем, попала в тот же вечер на Тирпиц–Уфер и стала «настольной книгой» для руководителей оппозиции.

Этот эпизод, безусловно, еще более усилил общее презрение к Браухичу. В то же время он показал, что, вероятно, как гражданские лица, в большей степени разделявшие цели оппозиции, нежели Штайнц, так и военные, не столь разделенные с Браухичем разницей в званиях, как Гроскурт, могут «прорвать изоляцию» Браухича, установить с ним контакт и попытаться повлиять на него.

В абвере уже почти исчерпали все разумные возможности каким–то образом повлиять на двух руководителей ОКХ. Были предприняты попытки использовать для этого несколько простодушного и наивного Этшейта, который пока еще не попал в опалу у Гальдера; это произошло несколько недель спустя. Время от времени Канарис, Остер и Донаньи говорили Этшейту некоторые значимые вещи, которые, как они надеялись, могли таким образом достичь ушей его друга Гальдера.

Вспомнив, что Гальдер является уроженцем Баварии, Остер и Донаньи поспешили сделать вывод о том, что он католик. Рассуждая в этом же ключе, они далее вспомнили, что во время Первой мировой войны Гальдер был адъютантом кронпринца Саксонии Георга, который впоследствии стал иезуитом. Из этого Остер и Донаньи сделали вывод, что бывший кронпринц, возможно, является духовником и исповедником Гальдера и поэтому можно попробовать убедить его повлиять на своего бывшего адъютанта в том плане, чтобы он оказал содействие в свержении Гитлера.

Естественно, что теперь они захотели услышать мнение на этот счет со стороны Йозефа Мюллера, который считался среди членов абверовской группы Сопротивления знатоком вопросов, связанных с католической церковью и католицизмом. Обычно сдержанный и спокойный, Мюллер на этот раз вначале был даже немного раздражен подобной наивностью своих соратников–протестантов. Затем, придя в свое обычное спокойное и доброжелательное расположение духа, он объяснил им, что, во–первых, католиком является не Гальдер, а его жена, а во–вторых, как он это понимает, принятие решений подобного рода не является предметом отношений человека со своим духовником, а делается человеком непосредственно перед Богом.

Таким образом, попытка повлиять на Гальдера через его знакомых на религиозной почве также ни к чему не привела. В то же время Мюллер, разъяснив своим друзьям морально–религиозный аспект данной проблемы, сам позвонил бывшему кронпринцу и в ходе долгой беседы попросил его повлиять на своего старого друга и бывшего подчиненного в том плане, чтобы он проявлял большую активность в деятельности оппозиции.

Практически каждый день во время того напряженного и полного проблем и беспокойств периода выдвигались какие–то новые предложения, однако они отвергались, после того как их находили неподходящими. Как раз в то время, 23 ноября 1939 года, Гитлер произнес свою очередную речь перед высшим командным составом вермахта, которая привела к дальнейшим неблагоприятным последствиям для планов и надежд активной части оппозиции.