Кризис в октябре–ноябре 1939 года 1 страница

 

Оглядываясь назад, в октябрь 1939 года, те немногие участники оппозиции, которые пережили войну, часто говорили об этом периоде как о длинном, нескончаемом кошмаре. На заднем плане все время маячила угроза планируемого Гитлером наступления на Западе. Если бы он его начал, это означало бы, что последний путь к политическому отступлению был бы окончательно перекрыт. Каждый сохранившийся документ того времени, каждое свидетельство погибших, успевших передать его через нацистских тюремщиков или своих друзей, свидетельствуют о том, что практически общим в то время было мнение – столкновение на Западе должно быть предотвращено всеми имеющимися средствами и возможностями.

Уже в самом начале месяца наиболее активно настроенные участники Сопротивления развили бурную деятельность. Это касалось и политического сектора, где контакты между различными оппозиционными группами быстро превращались в фактически единый фронт, объединявший людей различных политических взглядов – от правых до умеренно левых. Молодые дипломаты, группировавшиеся вокруг Вайцзеккера, полностью разделяли мнение своего руководителя и наставника относительно необходимости свержения нацистского режима. В военных кругах особенно активно действовала группа Остера. Выдвинутым на передний план в ОКХ был представитель групп Остера– Вайцзеккера Гроскурт, который возглавлял отдел по особым поручениям. И группа Остера, и Гроскурт могли, в свою очередь, полагаться на постоянную и искреннюю поддержку со стороны заместителя Гальдера, главного квартирмейстера, генерал–лейтенанта фон Штюльпнагеля, а также полковника, позднее генерал–квартирмейстера Эдуарда Вагнера. Военных, разделявших взгляды оппозиции, можно было встретить в армейских группировках, развернутых на западном направлении, или среди их командного состава. Важное значение имело и то, что практически все участники оппозиции единодушно признавали ее военным лидером генерала Бека и выражали ему полную преданность и высочайшее уважение. Некоторые с меньшим единодушием признавались, что гражданским лидером оппозиции является Герделер.

Если не считать довольно ограниченного числа ресурсов по линии абвера в таких областях, как связь, командировки и использование иностранной валюты, у сложившегося конгломерата из различных оппозиционных групп совершенно не было сил и средств для осуществления военного переворота. Им оставалось использовать все свое влияние для оказания воздействия на двух измученных людей – Браухича и Гальдера, а также на некоторых командующих силами, развернутыми на Западе. Все обсуждения и действия, предпринимаемые в тот период, были направлены в конечном итоге на то, чтобы побудить наконец этих людей к действию. Все призывы к этому разбивались о стену аргументов, которой Браухич и Гальдер пытались отгородиться от подобных призывов. Донаньи однажды сгруппировал все их отговорки в четыре главных аргумента:

1. До тех пор, пока диктатору сопутствует успех, немецкий народ, оболваненный пропагандой, не поддержит выступление против режима; это будет означать, что попытка переворота приведет к гражданской войне, которая разразится в ходе уже идущего военного конфликта.

2. Противник использует предоставившуюся возможность для того, чтобы навязать Германии невыносимо тяжелые условия мира.

3. Независимо от того, увенчается попытка переворота успехом или нет, она даст основания к возрождению легенды об «ударе ножом в спину», согласно которой все участники переворота будут заклеймены как предатели, которые украли у Германии победу.

4. Преградой для участия рядовых военных в заговоре является присяга, которую они принесли лично Гитлеру; поэтому необходимо, чтобы приказы исходили от «законного» командования, поскольку только такие приказы солдаты смогут выполнять с уверенностью и без чувства внутреннего сомнения.

Именно на эти аргументы Донаньи и его друзья всегда натыкались, как на стену; они пытались сделать все, чтобы пробиться сквозь нее, но им, увы, слишком часто приходилось отступать с отчаянием и подавленностью. Они надеялись раскрыть всем глаза на сущность гитлеровского режима, используя материалы о его преступной деятельности, собранные Донаньи, которых уже накопилось огромное количество, и оно постоянно росло; для этих же целей оппозиция использовала документы и материалы, собранные Гроскуртом в ОКХ и Кордтом в МИДе. Предполагалось осуществить массовое воздействие на общественное мнение при помощи этих документов; специально отобранные из них должны были быть опубликованы в ходе переворота. Как уже отмечалось, Донаньи принес с собой из министерства юстиции досье о зверствах нацистов, озаглавленное «Хроника»; этот материал ему регулярно и заботливо передавал симпатизировавший оппозиции министр юстиции Гюртнер. В досье содержалось множество свидетельств преступной деятельности нацистов: как нацистской партии в целом, так и отдельных ее звеньев и структур. Самым тщательным образом были собраны материалы и доказательная база об убийствах и покушениях на убийство как внутри концлагерей, так и за их пределами; о валютных махинациях, спекуляциях и другой противоправной деятельности и преступного использования служебного положения в личных целях со стороны нацистских гауляйтеров; о призывах Геббельса к погромам; об огромном количестве самых грязных и отвратительных деяний, в которые была вовлечена молодежь из гитлерюгенда. Накапливалось все больше информации о бесчеловечном отношении к заключенным, а также о зверствах, творимых в Польше. Небе поставлял информацию о различных преступных деяниях и злоупотреблениях нацистов, собираемую им среди непосредственного окружения Гиммлера, а граф Гелльдорф получал подобную информация, используя возможности полиции Берлина, которой он руководил. Из всего этого информационного потока Остер делал выборку, которая составляла содержание постоянно выпускаемой текущей скандальной хроники, затем передаваемой Гроскурту для распространения в ОКХ, а также среди командного состава частей Западного фронта.

 

Преступления в Польше

 

Проблема оккупационной политики в Польше была весьма чувствительной для нацистского режима уже хотя бы потому, что включала в себя и вопрос о том, какую роль и ответственность за нее должны были взять на себя военные. Ведь при проведении оккупационной политики в Польше были практически пересмотрены традиционные взгляды на то, какими являются функции, а также область и масштабы ответственности военных на оккупированной территории. Проводимая политика явно контрастировала с соответствующей политикой времен Первой мировой войны, когда было общепринятым считать, что преобладающий контроль на оккупированной территории осуществляют военные, причем как в военной, так и в гражданской областях. Ответ на этот вопрос, только внешне кажущийся загадкой, был на самом деле очень прост: Гитлер просто не доверял военным, считая, что они не в состоянии проводить ту политику, которую он обоснованно считал необходимым условием провозглашенного им «расширения жизненного пространства» и «очищения» захваченной территории от «биологического мусора в виде недочеловеческих отбросов» для освобождения места для немцев. Первым шагом на этом пути было уничтожение наиболее образованных и культурных слоев польского народа – то есть его цвета, чтобы подавить у оставшихся всякое желание к сопротивлению, вызвать полную апатию и безразличие к собственной судьбе, что фактически означало бы отказ от борьбы за выживание. Еще в начале 1936 года Вайцзеккер предвидел все те ужасы, к которым приведет политика Гитлера, если ей дадут возможность осуществляться. Когда Буркхардт в беседе с ним мрачно заметил, что война в Испании зажгла костер, который далее будет только разгораться, Вайцзеккер горячо воскликнул: «Его необходимо погасить, поскольку если начнется всеобщая война, то это приведет к таким ужасным преступлениям и бедам, ущерб от которых не возместит никакая победа, и жизнь уже нельзя будет вернуть в то нормальное русло, как до этого. Необходимо пытаться выиграть время и делать все для этого… Мы должны всячески затруднять, тормозить опасное развитие событий, создавать препятствия на пути, ведущем к войне, стараться «заморозить» и «подвесить» ситуацию, – тогда, быть может, удастся переждать, пока это «созвездие кошмара» пройдет стороной».

В основе конфликта Гитлера с его генералами лежали политические причины. Поначалу военных привлекало к нему то, что он, как они считали, в большей степени руководствуется национальными интересами, чем раньше. И хотя Гитлер пытался поставить военных в положение, когда они должны были лично чувствовать себя обязанными ему, получая различные материальные блага и воинские звания, Гитлеру все же не удалось до конца покончить с теми традициями, взглядами и предрассудками, которые были характерны для военной касты. С точки зрения проявления гражданского мужества военные зачастую уступали в смелости представителям других общественных слоев; Гитлеру легче было их подкупить, запугать или просто игнорировать. Однако он не сумел добиться того, чтобы они стали приверженцами национал–социализма, а только это могло быть гарантией их готовности осуществлять те действия и меры, которые считались для военных недопустимыми с точки зрения их традиций и взглядов. Гитлер предвидел, что они будут оказывать противодействие в отношении тех крайних мер, которые он наметил, и всячески стараться саботировать. Единственный выход поэтому состоял в том, чтобы вывести из зоны ответственности военных те вопросы, которые традиционно на оккупированных территориях решали именно они. Позже Гитлер мог поздравить себя с проявленной им проницательностью; ведь он прямо обвинил ОКХ, что оно пытается заставить солдат воевать по «церковному уставу». «Если бы не мои части СС, – признавался он в 1942 году, – сколько бы дел остались несделанными».

Для военных не было неожиданностью, что в случае войны сфера их влияния на оккупированных территориях будет существенно сокращена. В ходе оккупации Австрии военные были лишены таких властных полномочий, как право на арест и суд; правда, следует отметить, что захват Австрии был подан не как оккупация, а как образец «возвращения исконно немецкой территории» военными средствами. При захвате Чехословакии в марте 1939 года властные административные полномочия на территории Богемии и Моравии (Чехии) формально принадлежали военным, но фактически ими обладали также подразделения гестапо и СД, которые, вступив на захваченную территорию практически вслед за военными, сразу приступили к выполнению своей страшной работы. С учетом этого опыта Браухич при активной поддержке Кейтеля настаивал на том, чтобы все властно–административные полномочия на захваченной территории во время польской кампании принадлежали военным. Так формально и произошло, однако полномочия военных были ограничены положениями «Закона об обороне рейха» от 4 сентября 1938 года. В соответствии с этим законом, главнокомандующий сухопутными силами осуществлял контроль за территорией лишь в районах проведения военных операций, а перечень таких районов определялся главнокомандующим вермахтом (всеми вооруженными силами) – то есть лично Гитлером. В любом случае части гестапо и СД, вошедшие на территорию вместе с армией, получали непосредственные указания от Гиммлера, хотя район боевых действий и находился под контролем и юрисдикцией Браухича. Пока шли военные действия, особых трений и проблем не возникало, хотя иногда и бывали довольно скандальные исключения. Вот один из таких случаев, о которых стало известно позже. Карательное подразделение во главе с пользовавшимся дурной славой группенфюрером фон Вёрчем осуществляло настолько беспрецедентные зверства, что военные вышвырнули его из зоны военных действий[109].

И хотя в тот момент зверства нацистов носили еще ограниченный характер, наиболее информированные и дальновидные военные хорошо поняли уже тогда, что в недалеком будущем именно массовые зверства и преступления на оккупированной территории станут серьезной проблемой для военных и поводом для их серьезной обеспокоенности. Мы, вероятно, никогда точно не узнаем, в какой степени этот вопрос был затронут в выступлении Гитлера в Бергхофе 22 августа 1939 года, когда он объявил о своих планах относительно Польши. С другой стороны, имеются весьма достоверные, хотя и краткие свидетельства на этот счет в дневниках Гальдера и Гроскурта. Присутствовавший при этом выступлении Гальдер записал в своем дневнике, в частности, такие разящие и режущие слух слова: «Уничтожение Польши – уничтожение ее воли к жизни». Цель, по словам Гальдера, была сформулирована лишь одна – полностью уничтожить противника, используя для этого все методы, включая и самые новые. Для достижения этого следует быть «суровыми и беспощадными» и «заставить себя забыть о всякой жалости в любых ее проявлениях». Гроскурт, которому Канарис предоставил возможность ознакомиться в течение двух часов с записями в своем дневнике, сделанными в связи с выступлением Гитлера (на котором Канарис, как и Гальдер, естественно, присутствовал) и которые являлись своего рода программой противодействия замыслам главаря нацистов, практически подтверждает свидетельства Гальдера. Гитлер заявил: «Война должна вестись до полного уничтожения Польши, и вести ее следует с величайшей жестокостью, не останавливаясь ни перед чем. Речь идет не о захвате территории, а о полном уничтожении жизнеспособности страны».

Несомненно, Вильгельм Канарис с самого начала хорошо представлял себе, чего следует ожидать в дальнейшем, поэтому он дал указания агентам военной разведки быть начеку и тщательно собирать и сообщать ему всю информацию о грязных и непотребных действиях нацистов, какая им станет известна, будь то события, непосредственно разворачивающиеся у них на глазах, либо сведения, полученные из других источников. В это же время Канарис тщательно следил как за текущей деятельностью СС, так и за разработкой их планов на будущее. 9 сентября он поручил Гроскурту проинформировать своего вышестоящего начальника генерала Курта фон Типпельскирха, главного квартирмейстера 4–го отдела (отвечавшего за оценку состояния противника), о том, что метал гром и молнии в отношении военного командования за то что оно не проявляет достаточной жесткости и решительности по отношению к польскому населению. Военно–полевые суды ежедневно выносили смертные приговоры по тому или иному поводу примерно двумстам полякам; однако и это посчитали недостаточным. Гейдрих требовал положить конец подобной «негодной практике» и расстреливать и вешать людей вообще без суда: «Мы пощадим простых жителей, однако вся знать, все священники и все евреи должны быть уничтожены. Когда мы возьмем Варшаву, я покажу вместе с военными, как это сделать».

На Типпельскирха сообщение Гроскурта произвело сильное впечатление; он переслал этот материал Гальдеру вместе со своими комментариями. Но для начальника штаба сухопутных сил в этом сообщении не было ничего нового. За линией фронта, на занятой территории уничтожение польского населения идет уже в таких масштабах, сказал он, что командованию сухопутными силами придется, вероятно, решительно вмешаться и положить этому конец. Гитлер и Геринг решили уничтожить и истребить польский народ. Остальное (из сказанного Гальдером?), по словам Гроскутра, нельзя не только записать, но даже и помыслить об этом.

1 сентября 1939 года Браухич выпустил воззвание к польскому народу, в котором торжественно провозглашалось: «Вооруженные силы Германии не считают мирное население Польши своим врагом. Все положения и нормы международного права будут безусловно уважаться и выполняться». В своем отношении к мирному населению германская армия в значительной степени выполняла эти обязательства, чего никак нельзя сказать о подразделениях СС, вошедших в Польшу вместе с вермахтом; также мало что свидетельствовало об «энергичном вмешательстве» со стороны военных, чуть ли не обещанном Гальдером. Канарису лишь оставалось попытаться заручиться поддержкой ОКВ в этом вопросе. 12 сентября 1939 года он позвонил Кейтелю, правда, скорее всего, просто для очистки совести, чем с серьезной надеждой оказать какое–либо реальное воздействие на главного лакея Гитлера[110].

«Я отметил, – записал Канарис в своем дневнике, – что мне известно о планируемых в Польше массовых казнях, в особенности о планах истребления знати и духовенства». Далее Канарис высказал опасение, что во всем мире ответственность за это будет возложена на вермахт, поскольку все это будет происходить у него на глазах. Кейтель в ответ лишь сказал, что Гитлер уже принял решение и Браухичу было разъяснено, что если вооруженные силы хотят быть в стороне от всего этого, то они должны смириться с тем, что вся работа будет проделана СС и гестапо, и не мешать им.

Руководство СС было фактически против того, чтобы устанавливались какие–либо сроки для окончания польской кампании. 19 сентября 1939 года Гейдрих сообщил полковнику Вагнеру о предстоящей «зачистке» евреев, интеллигенции, духовенства и знати, подчеркивая при этом, что стоящая перед СС задача должна быть доведена до сведения армии. Вагнер немедленно доложил об этом Гальдеру, который сделал следующую запись в своем дневнике: «Армия настаивает на том, чтобы зачистка была завершена до того времени, пока армия не покинула страну и власть не перешла в руки устойчивой и стабильной гражданской администрации. Начало декабря».

Из этого и других свидетельств может показаться, что, хотя Гальдер и Браухич и были в курсе тех ужасных событий, которые происходили в Польше, они старались не касаться этой темы, чтобы не поставить себя в затруднительное положение. Что касается Гальдера, то такой вывод по отношению к нему во многом был бы несправедлив. Его действия объяснялись, по крайней мере тем, что, по его мнению, еще не наступило время для переворота, поскольку речь могла идти только о свержении Гитлера, который отдавал соответствующие приказы Гейдриху. Также, давая трехмесячный срок до перехода власти в руки гражданской администрации, Гальдлер оставлял определенное время для того, чтобы постараться предпринять соответствующие меры и шаги. Что же касается того, что сделанная запись в дневнике может показаться довольно бесчувственной, с учетом того, что происходило в Польше, то следует помнить, что это был служебный дневник, который был не местом для выражения каких бы то ни было чувств, в том числе и по этому поводу. Является весьма распространенной ошибкой сравнивать сохранившиеся документы оппозиции с личным дневником Гроскурта, в котором он мог себе позволить дать выход своим чувствам и высказать все, что он думал по поводу тех или иных отвратительных деяний нацистов. Особенно это касается дневника Гальдера, который лежал в открытом виде на его рабочем столе и, соответственно, в котором он не мог делать записи, выражающие его чувства или содержащие морально–этические оценки происходящего, тем более если что–то вызывало у него откровенное отвращение и возмущение. Противоположным примером является дневник Канариса, из которого случайно сохранились лишь отдельные выдержки, которые показывались им его сотрудникам. Цель этого дневника, который когда–то был весьма объемистым, состояла в том, как Канарис часто говорил друзьям, чтобы показать, «как преступно начиналась война и каким некомпетентным и непрофессиональным было осуществляемое Гитлером руководство».

Канарис в основном записывал в дневник то, что видел или слышал, стараясь избегать каких–либо личных оценок. Поэтому, когда его дневники попали в руки тех, кто арестовал его после попытки покушения на Гитлера 20 июля 1944 года, они принесли им мало пользы. Также следует иметь в виду, что те документы, которые не были уничтожены членами оппозиции, были менее компрометирующими их в глазах режима и в значительно меньшей степени раскрывали их планы и мысли по сравнению с теми документами, которые были уничтожены. Поэтому их содержание более «будничное»; там нет слишком ярких и образных оценок и интересных мыслей, а также слишком жесткой и откровенной критики.

Безусловно, ОКХ было в курсе тех зверств и преступлений, которые обрушились на польский народ, ежедневно принося ему неисчислимые бедствия и страдания. Информация в ОКХ поступала напрямую от полковника Вагнера, в подчинении которого находилось в том числе и Управление военной администрации. Руководитель этого ведомства полковник Шмидт фон Альтенштадт, одним из сотрудников которого был граф Клаус фон Штауфенберг, уделял большое внимание сбору информации о деятельности СС в Польше. Ясно, что речь шла и об информации, которая не сообщалась в официальных сводках, направляемых СД в это ведомство.

Другой информационный поток шел по линии абвера. Канарис лично посетил ставку командования генерала Листа на юге Польши в сентябре 1939 года, где узнал о массовом истреблении евреев в этом районе. Рассказывавший ему об этом начальник войсковой разведки с возмущением и презрением говорил о тех, кто «демонстрировал свою «смелость» на беззащитных людях» вместо того, чтобы сражаться на фронте. После этого Канарис направил указание всем отделениям абвера еще более активно выполнять ранее данное им распоряжение и срочно информировать его о любых «действиях, превышающих военную необходимость», под которыми недвусмысленно подразумевались зверства и беззакония. Материалы на эту тему в виде устных сообщений, фотографий и кинохроники поступали буквально пачками. Наиболее впечатляющие из этих материалов использовались Канарисом для оказания воздействия на тех военных, которых он хотел побудить к более активным действиям по организации и осуществлению переворота.

Гальдер и Браухич со все возрастающим подозрением воспринимали информацию о зверствах в Польше, получаемую с Тирпиц–Уфер; по их мнению, этот «информационный вал» представлял собой умышленное преувеличение и сгущение красок. Для того чтобы узнать действительную обстановку на оккупированной территории, Гальдер направил в Польшу майора Коссмана. Коссман вернулся 29 октября 1939 года и подтвердил самые худшие предположения; он был настолько потрясен и обескуражен, что заявил по возвращении, что намерен сразу же уволиться из армии, как только окончится война. Таким образом, даже если Гальдер и Браухич пытались «замести сор под ковер», они не могли не знать о его наличии. Давление на ОКХ одновременно с нескольких сторон содействовало тому, что главное командование сухопутных сил предприняло попытку восстановить на Востоке контроль военных на оккупированных территориях в соответствии со всегда существовавшими традициями. 17 октября в 13.00 Вагнер позвонил Кейтелю и представил список требований относительно «сохранения военной администрации». Если суммировать, эти требования сводились к трем основным пунктам: во–первых, высшие властные полномочия должны принадлежать главнокомандующему сухопутными силами, причем они не могут быть ограничены посредством предоставления особых полномочий другим ведомствам; во–вторых, назначение гражданских должностных лиц должно производиться только главнокомандующим по представлению соответствующих министерств и руководителя гражданской администрации; в–третьих, любые принудительные перемещения населения могут осуществляться только по согласованию с главнокомандующим сухопутными силами или командующим Северо–Восточной группой войск при должном учете военных потребностей и требований военной обстановки.

Эти требования были сугубо профессиональными, и могло показаться, что вызваны они были опасениями лишиться властных полномочий и их главная цель состоит в том, чтобы эти полномочия защитить. Нет вроде бы и намека на то, что эти требования направлены на то, чтобы пресечь грабежи и массовое истребление населения, творимые СС. Однако с учетом тех споров и трений по этому вопросу, которые «за кулисами» происходили в ОКХ, вполне можно предположить и даже утверждать, что главной целью этих требований являлось поставить под контроль деятельность СС.

Сам Гитлер сразу понял, в чем дело, – под угрозой оказалась вся его политика в отношении Восточной Европы. Предложения ОКХ фактически лишали его прикрытия, и это было главное, независимо от того, какие цели преследовались ОКХ при выдвижении данных предложений. До сих пор вся ответственность за действия, осуществлявшиеся в Польше по приказу Гитлера, брала на себя СС. Это касалось и командного и рядового личного состава СС; именно так воспринимали ситуацию и военные[111].

Теперь Гитлер перенес главный огонь на ОКХ. Вагнер, вернувшийся в Цоссен 17 октября, когда день уже клонился к вечеру, и докладывавший обстановку Браухичу, был срочно вызван к телефону и получил приказ немедленно вернуться в рейхсканцелярию. Из–за густого тумана и плохого освещения он добрался до рейхсканцелярии лишь к восьми вечера, когда совещание, на которое его вызвали, уже закончилось и все расходились.

О том, что говорил на совещании Гитлер, Вагнеру подробно рассказал Кейтель. Несомненно, перед своим выступлением фюрер тщательно обсудил и хорошо все обдумал, поэтому говорил он ясно и без всяких двусмысленностей. Предложения военных должны быть решительно отвергнуты. Армия, сказал Гитлер со зловещей усмешкой, должна быть только рада, что на нее не возлагается ответственность осуществить то, что он задумал. «Жестокая расовая борьба не может определяться никакими законами. Поэтому методы, которые мы применяем в этой борьбе, «не могут быть совместимы с принципами, которыми мы руководствуемся в обычной жизни». Территория Польши должна быть превращена в «площадку для сброса поляков и евреев» из районов, непосредственно захваченных Германией. Их жизненный уровень должен быть предельно низким, достаточным лишь для того, чтобы можно было эксплуатировать их трудовые ресурсы. Не стремясь превратить Польшу в «идеальную модель» реализации своих планов, Гитлер в то же время хотел, чтобы «польское управление»[112] применялось на захваченной территории самым активным образом. Будет сделано все, сказал он, чтобы не допустить возникновения новой интеллигенции, которая смогла бы стать лидирующей группой. «Я надеюсь, – сказал в заключение Гитлер, – что в течение двадцати лет тяжелый труд, голод и эпидемии завершат свою дьявольскую работу».

Отныне у тех, кто занимал высокие командные должности в Цоссене, не могло оставаться никаких иллюзий, если раньше они и были. Гитлер четко и ясно сформулировал свою политику, и теперь все должны были ее решительно поддержать и безоговорочно ей следовать, включая тех, кто раньше колебался относительно ее поддержки. Не только предложенная военными программа, но также и воззвание Браухича от 1 сентября 1939 года были полностью отвергнуты Гитлером и фактически аннулированы. Подручным дьявола надлежало теперь слепо выполнять все его указания без каких–либо раздумий и угрызений совести[113].

Армии было сказано заниматься только своим делом; и именно подобный подход был сразу же продемонстрирован генерал–полковником Иоганном Бласковицем, как только он был назначен 23 октября 1939 года командующим восточной группой войск. В выпущенном им главном приказе («приказе дня») от 26 октября 1939 года он доводил до сведения своих войск, что «восточная армейская группировка должна выполнять исключительно военные задачи, не вмешиваясь в вопросы управления и внутренней политики». Как солдат, педантично, точно и беспрекословно выполняющий приказ, Бласковиц начал действовать в соответствии с провозглашенным Гитлером разделением полномочий; при этом он имел очень смутное представление о том, к каким последствиям это приведет. Однако он был достаточно осторожен, чтобы постараться обезопасить себя от СС, и разместил свою ставку командования в местечке Шпа, посреди леса, где раньше проходила царская охота. Огородившись блокпостами на прилегающих дорогах и полевой артиллерией, он обеспечил себе некоторые гарантии «уединения» и свободы передвижения.

Последующие недели «просветили» Бласковица, открыв ему глаза на многое, что стало для него тяжелым и неприятным откровением. На него буквально посыпались протесты и возмущение со стороны его подчиненных, причем самых разных рангов. Охваченные отвращением простые солдаты покидали расположение своих частей, чтобы доложить ему о тех ужасных сценах, свидетелями которых им пришлось быть.

Потребовалось некоторое время, чтобы Бласковиц понял, что все это делается по приказам «высших инстанций». Сначала он возлагал вину за происходящее только на СС. Многочисленные злоупотребления, совершаемые нацистами в Германии в обход гражданских властей, что стало составной частью существовавших в Третьем рейхе порядков, говорили о том, что такое вполне возможно и никак не кажется невероятным. Комендант района Кракова генерал Улекс, охваченный возмущением и негодованием, клеймил «постоянно множащиеся акты насилия со стороны полицейских сил, которые настолько демонстрируют полное отсутствие человеческих чувств и морали с их стороны, что уместно говорить о превращении людей в животных». Единственным выходом из данной ситуации, которая «позорит и чернит достоинство всей германской нации», является немедленный роспуск полицейских сил и увольнение всех их должностных лиц как на местном, так и на высшем уровне, имея в виду в данном случае Гиммлера и Гейдриха.

Лишь со временем Бласковиц узнал, что приказы о подобных действиях были отданы на еще более высоком уровне.

Бласковиц был типичным простым солдатом, обладавшим довольно ограниченным кругозором и мировоззрением и совершенно не интересовавшимся политикой. Он был одним из немногих военных такого ранга, которых оппозиция даже не пыталась привлечь в свои ряды. Но он был мужественным и честным человеком, и его чувство ответственности не позволяло ему молчать и оставаться в стороне. Руководствуясь этими побуждениями, он вначале направил в ноябре 1939 года, строго по служебным каналам, меморандум, адресованный Браухичу, а также командующим войсками западной группировки. Стараясь избегать в своем меморандуме взывания к человечности и состраданию, Бласковиц сделал акцент на том, что происходящее наносит чисто практический вред – в частности, затрудняет поддержание на должном уровне порядка и дисциплины, а также сохранение минимальной численности оккупационных сил, препятствуя их сокращению и т. п.[114]