Глава седьмая ДОМ НА МОЙКЕ

 

Даже не с советских времен, а еще со второй половины XIX века повелось, изучая движение декабристов, основной упор делать на «романтической» стороне дела — то есть заниматься в первую очередь «молодыми генералами», полковниками и прочими блестящими гвардейцами, за шампанским витийствовавшими о конституции, свободе и прочих красивых вещах.

Никакого умысла тут нет. Просто-напросто это было чертовски красиво:  блестящие офицеры в великолепных мундирах, герои двенадцатого года (хотя, согласно строгой статистике, участников войны с Наполеоном среди офицеров-декабристов был ничтожный  процент). Дуэли, пылкие романы, звон шпор и лязг сабель, белопенные фонтаны шампанского. Это по-настоящему завораживало, а потому ученые писали в первую очередь о бравых гвардейцах и о них же сочиняли талантливые стихи не самые бездарные поэты: «Генералы двадцатого года» Цветаевой, «Синие гусары» Николая Тихонова, романы Тынянова, кинофильм Мотыля.

И мало кто задумывался, что к 1825 г. в России, как и повсюду, во главе угла уже стояла скучная экономика.  Это свержение Петра III еще было типичнейшим примером «романтики осьм-надцатого столетия»: император хотел избавиться от опостылевшей жены, а ей не хотелось стать уволенной из цариц, она подняла гвардию… Зато заговор с последующим убийством Павла I уже имеет в своей основе стопроцентную  экономическую причину. Существовала группа дворян, тогдашних олигархов, которые получали приличные доходы от торговли с Англией. И когда император принял решения, которые серьезно били их по карману, обиженные и устроили переворот. На последнем перед мятежом ужине главари уже в открытую, без запинки произнося термины, говорили о вреде решений Павла для российской экономики. Под этим они, правда, понимали интересы собственной «могучей кучки», но это уже третьестепенные детали…

И уж тем более именно экономика, а не завлекательные идеи нахватавшихся в Европе революционных замашек молодых офицеров в] 825 г. руководила действиями тех, кто вывел 14 декабря войска на Сенатскую площадь. В своей последней книге о декабристах я эту тему особенно не развивал, но теперь для этого — самая пора. Поскольку углубленное знакомство с предметом убеждает: во-первых, декабристы четко делились на «гвардейских романтиков» и людей из частного бизнеса, которых мы далее в целях экономии места будем называть попросту «купцами». Во-вторых, именно с приходом в движение «купцов» от болтовни перешли к делу, в-третьих, именно «купцы» стали главной движущей силой попытки переворота, самой активной частью декабристов. Каковые тезисы я и постараюсь доказать без малейших натяжек и преувеличений, благо точной исторической информации предостаточно.

Уже во времена Екатерины русские «купцы» были народом достаточно развитым, книгочейским, знакомым с европейским опытом и всерьез задумавшимся об экономических интересах государства (достаточно упомянуть книги Посошкова и деятельность Рычкова). Более того: смею предположить, что толковый «купец» располагал гораздо более точными, подробными и полезными знаниями о зарубежных странах, чем книжный червь с профессорскими знаниями и целой полкой капитальных трудов за спиной.

В самом деле, что полезного мог знать, например, о Германии какой-нибудь профессор Российской Академии наук, всю сознательную жизнь посвятивший изучению древней латыни, франкских королей тысячелетней давности или философов Древней Эллады? Что в таком-то городе жил великий философ Кант, а в другом есть отличнейшая библиотека древних рукописей, а в третьем обитает доцент фон Пуффендорф, сочинивший блестящую книжицу о последних пяти годах правления короля Пи-пина Короткого…

Подобные знания применимы в узкой области, совершенно не связанной с повседневной жизнью, развитием промышленности и торговли, экономикой. Зато современник профессора, купец, торговец, промышленник, был обладателем массы знаний, имевших практическое  значение: где прусские таможенные тарифы, направленные на защиту своей экономики, история британской торговли в Юго-Восточной Азии, деятельность бирж, финансовая политика Франции, оптовая торговля с Персией и Индией… Я не говорю, что ученый профессор бесполезен вОвсе — боже упаси. Я просто считаю, что «купцы» обладали огромными практическими знаниями, полезными для развития отечественной экономики.

Каковую государь император Александр Павлович развалил совершенно. Несколько сухих цифр: к концу его царствования государственный долг России увеличился на сто девяносто миллионов  рублей и достиг шестиста миллионов. Плюс — долги Голландии на 46 миллионов. Плюс — внутренние долги на 146 миллионов рублей. И это при том, что государственный доход за 1823 г. составлял всего 126 миллионов. Страна, по сути, была банкротом — но об этом никто не знал, поскольку (задолго до многократно руганной советской власти!) министерство финансов безбожно фальсифицировало отчетность, умалчивая о долгах и убытках совершенно. На бумаге царила тишь, гладь да божья благодать, а в реальности…

Когда Россия присоединилась к «континентальной блокаде», устроенной Наполеоном против Англии, российская промышленность рванула вперед семимильными шагами. Когда с русского рынка исчез английский текстиль, только в Москве за четыре года число частных текстильно-прядильных фабрик увеличилось с одной до одиннадцати. Продукция частников оказалась столь качественной, что даже китайцы, с их немалыми достижениями в ткацком производстве, стали в больших количествах закупать русское сукно. Соответственно английская промышленность обвалилась  в жуткий застой, возникла нешуточная безработица, начались голодные бунты, потребовавшие вмешательства регулярной армии с кавалерийскими частями и артиллерией…

Сами англичане, кстати, вот уже лет двести защищали собственного производителя высокими пошлинами на иностранную продукцию и прямыми запретами. Попробовал бы кто ввезти на Британские острова хоть метр сукна для продажи: повернули бы назад в первом же порту. Англичане и в международной торговле обезопасили свои интересы массой «эксклюзивных» договоров, и эту систему сумел поломать только американский президент Рузвельт в 1945 г. В воспоминаниях его сына, впервые изданных еще при Сталине и переизданных совсем недавно, это излагается весьма подробно, рекомендую…

Зато Александр во время очередного то ли психоза, то ли маразма забабахал  указ 1819 г., который полностью  отменил пошлины с любых ввозимых иностранных товаров, ударивший по отечественному производителю почище Мамаева набега. Только за два последующих года число фабричных рабочих в России сократилось на семь тысяч человек — при их общей численности в сто восемьдесят тысяч. Российские фабриканты и купцы разорялись прямо-таки в массовом порядке, знаменитым российским ярмаркам был нанесен страшный ущерб. Зато англичане, узнав об этакой благодати, устроили у себя массовые народные гуляния с музыкой, морем виски и цветами — вот ихняя  экономика как раз получила возможность рвануть вперед…

Барон Штейнгель писал об итогах царствования Александра: «Государь, встреченный на престоле со всеобщим вожделением, с единодушною, искреннею, беспримерною радостью, сопровожден во гроб едва ли не всеобщим равнодушием… Правительство отличалось непостоянством, и в управлении государством не было никакого положительного плана».

Стоит ли удивляться, что там и сям стали всерьез строить планы не просто «лечения» государственного механизма, а слома  старой системы правления? А ведь российские «купцы», сведущие в иностранных делах, прекрасно знали о европейских реформах, передавших власть как раз «купцам», а монархов превративших в чисто декоративные фигуры… Так могли ли они оказаться в стороне, прослышав о шумных сборищах блестящих гвардейцев?

Четко прослеживается многозначительный факт: долгие годы деятельность «гвардейских романтиков» сводилась исключительно к пустой говорильне. Гвардейцы сочиняли пухлые конституции и планы преобразования экономики — которые на деле оказывались детским лепетом, поскольку военные господа хорошо знали только собственное ремесло, а о реальном сельском хозяйстве и промышленности представления питали самые фантастические, с реальностью ничего общего не имевшие. Долгие годы все ограничивалось болтовней, тайные союзы возникали и распадались, масса народу, наболтавшись, уходили в частную жизнь, машина грохотала вхолостую…

А потом появились «купцы» — и все предприятие рвануло  вперед с прытью необъезженного степного жеребца!

У «мотора» есть имя, фамилия и отчество — Кондратий Федорович Рылеев, дворянин, отставной офицер. Именно он придал декабристскому движению качественный вид — да, собственно говоря, именно он, без преувеличения, и поджег фитиль под той пороховой бочкой, что звалась «14-е декабря»…

Вплоть до самого последнего времени и ученые, и беллетристы о Рылееве не то чтобы лгали — просто-напросто говорили далеко не всю правду, рисуя совершенно искаженный образ. Рылеев представал этаким оторванным от жизни стихоплетом, витавшим исключительно в сферах поэзии и революции — и вовсе уж вскользь упоминалось, что он еще и «служил» в Российско-Американской компании. Именно так — «служил», и все тут. Ради подработки, поскольку был безземелен, крестьян и прочих доходов не имел. Не зная деталей, вполне можно было решить, что в Компании Рылеев занимал какую-то мелкую должностиш-ку этакого рядового писаря вроде гоголевского Башмачкина. Влиятельные знакомые, чтобы поддержать нищего непрактичного поэта, устроили ему должностишку…

Так вот, с действительностью эта усеченная картина не имеет ничего общего.

Выйдя в отставку, Рылеев начал с того, что служил «выборным от дворянства заседателем» в Петербургском уголовном суде. Иные исследователи, плохо ориентирующиеся в реалиях того времени, путают эту его должность с присяжными более позднего времени (каковых в александровские времена попросту не существовало) и советскими «народными заседателями», по сути, бесправным придатком к судьям, не игравшими никакого самостоятельного значения. На деле судебный заседатель того времени был серьезным чиновником,  и должность эта была связана с важной работой, а вовсе не сводилась, как о том порой полагают, к просиживанию штанов за приличное жалованье.

Кроме того, Рылеев вместе с писателем Бестужевым-Марлин-ским издавал журнал «Полярная звезда». Это была вовсе не забава, как о том порой пишут, а процветающее коммерческое предприятие — журнал хорошо продавался  и приносил стабильный доход.

В Северное общество декабристов Рылеев приходит только в 1823 г. — но уже в следующем становится одним из его «директоров», т. е. высших руководителей (неплохой взлет, верно?) И, что интересно, в том же 1824 г. поступает на работу в Российско-Американскую компанию. Что характерно, не на рядовую и даже не на «среднюю» должность. Смаху становится… «правителем канцелярии» Компании! То есть занимает один из ключевых постов.

Напоминаю, Российско-Американская компания была не благотворительным обществом, а серьезной корпорацией, нацеленной исключительно на получение прибыли. И возглавлявшие ее акулы тогдашнего капитализма были людьми деловыми, жесткими и абсолютно несентиментальными. Тогда  еще не возникла необходимость в пиаре и создании ими даже филантропов-благотворителей. Так что и речи не может идти о стремлении директоров Компании благородно поддержать материально небогатого поэта. На подобные  должности в крупных частных фирмах попадают исключительно люди, от которых ожидают серьезной работы. Да, верно, Рылеев попал в Компанию по протекции адмирала Мордвинова, который, говоря современным языком, был активнейшим лоббистом Компании в высших эшелонах власти (не за деньги, а «за идею»). Компания в нем была чертовски заинтересована — но если бы речь шла только о необходимости материально поддержать протеже адмирала, то, без сомнения, Рылееву и подыскали бы какую-нибудь хорошо оплачиваемую, но не связанную с реальными делами должностишку, как это делается и нынче (механизм был отработан уже тогда). Положили бы приличные деньги, дали роскошный кабинет — и забыли бы о бесполезном для крупного бизнеса поэте…

Но Рылееву именно что предложили один из ключевых  в Компании постов — следовательно, видели в нем небесполезного виршеплета, а толкового менеджера, коего имеет смысл допускать к серьезным делам.

Таковым Рылеев, кстати, и оказался. На своем посту он не бумажки подмахивал, а всерьез занимался серьезными, масштабными проектами Компании. Именно он в числе прочих был разработчиком уже упоминавшейся идеи строительства на реке Медной ряда крепостей, занимался организационными и кадровыми вопросами, одним словом, был не декоративной фигурой, а настоящим менеджером. Документов об этом сохранилось предостаточно: Рылеев составляет обзоры экономической деятельности иностранных компаний в заморских территориях, ведет переговоры с Цензурным комитетом, пытаясь сделать так, чтобы Компания получила право «визировать» любые сообщения о ней в средствах массовой информации — и так далее, и так далее…

Интересные дела? Прямо-таки в одночасье, словно по взмаху волшебной палочки, происходит любопытнейшая метаморфоза: бесследно исчезает «непрактичный, оторванный от жизни поэт», а на его месте возникает жесткий, насквозь деловой человек с опытом чиновной службы и частного бизнеса, высокопоставленный менеджер крупной корпорации… Две большие разницы, как выражаются в Одессе.

Компания им крайне довольна: Рылеев получает жалованье в 1400 рублей ассигнациями в год (по тем временам — очень даже неплохо), вдобавок Компания предоставляет ему роскошную квартиру в центре Петербурга, которую содержит за свой счет. И уже через неполный год работы Рылеева в качестве правителя канцелярии премируют енотовой шубой стоимостью ни много ни мало 900 рублей (по современным меркам — нечто вроде шикарного «Мерседеса»). Какой уж тут бедствующий интеллигент, из милости усаженный скрипеть перышком.

Именно дом на Мойке, номер 72, где размещалось Главное правление Компании и жили высокопоставленные служащие, и стал самым настоящим штабом  грядущего мятежа, где собирались руководители Северного общества. Мало того: Рылеев активнейшим образом начинает вовлекать в тайное общество множество примечательных людей, ничуть не похожих на «гвардейских романтиков». Это уже не витийствующие любители конституции и составители утопических, напрочь оторванных от реальности прожектов. Это гораздо серьезнее. «Круг Рылеева» — почти сплошь практики…

Чуть ли не перед самым восстанием к Рылееву присоединяется не раз поминавшийся барон Владимир Штейнгель — уже не восторженный юноша, а человек в солидных годах, как мы помним, служивший когда-то в Охотске, приятельствовавший с Резановым и не поступивший на службу в РАК исключительно из-за смерти командора. Кроме того, Штейнгель к тому времени — автор не только серьезных исторических книг, получивших всеобщее признание, но и один из самых видных тогдашних экономистов:  достаточно упомянуть его «Патриотическое рассуждение московского коммерсанта о внешней российской торговле».

Через Рылеева прямо-таки валом ватт  в Северное общество люди уже другого склада: не болтуны, а жесткие, порой циничные практики,  которые во время мятежа будут, как мы увидим позже, действовать самым активным образом: поручик Панов, Каховский, Якубович, Оболенский, три брата Бестужевы. Именно Рылеев организует «филиал» Северного общества в Кронштадте: тут и адъютант начальника Морского штаба капитан-лейтенант Торсон, и офицеры Гвардейского Морского экипажа. Сплошь и рядом господа моряки прямо связаны с деятельностью РАК: одни служили на ее кораблях, как Михаил Кюхельбекер, брат знаменитого Вильгельма и Завалишин, другие имеют в Компании родственников, знакомых, приятелей. Возле Рылеева, формально к декабристам не принадлежа, маячат  в тени на некотором отдалении и дослужившийся до серьезных чинов В. М. Головнин, и крупный чиновник Компании Орест Сомов, и многие, многие другие. Вроде Федора Глинки, который был не просто «адъютантом» главного воинского начальника Петербурга графа Милорадовича, но еще о чем значительно реже вспоминают, начальником тайной полиции графа, полагавшейся тому по должности…

Рылеев вовлек в организацию и Вильгельма Кюхельбекера — чья роль в событиях, право же, нуждается в пересмотре. И историки, и беллетристы вроде Тынянова буквально, простите за выражение, плешь проели, изображая этого человека юродивым, блаженненьким, растяпой, недотепой не от мира сего, этаким российским аналогом высокого блондина в черном ботинке.

Меж тем, если присмотреться не к внешнему облику, не к имевшей место внешней  чудаковатости Вильгельма, а к его Д ействиям,  то невозможно отделаться от впечатления, что перед нами совсем другой человек, ничуть не похожий на недотепу. 14 декабря Кюхельбекер от лица Рылеева выполняет роль связного с Гвардейским экипажем, Московским и Финляндским полками, мало того, пытается убить из пистолета великого князя Михаила — и срывается это не по растяпости Вильгельма, а исключительно оттого, что трое моряков из числа восставших решили, что это уж перебор, и выбили у Кюхельбекера оружие. Но и это еще не все: Вильгельм — единственный  из членов Северного общества, который скрывался после разгрома мятежа всерьез.  «Серьезные» люди в растерянности бросились по своим квартирам или пытались укрыться у друзей и знакомых (как Трубецкой, у австрийского посла), свято полагая, что уж там-то их искать не станут. А вот «недотепа» Вильгельм, переодевшись мужиком, скрылся из Петербурга, добрался аж до Варшавы, будучи в бегах чуть ли не месяц — да и попался исключительно оттого, что был чисто случайно опознан на улице верноподданным служакой, знавшим «Кюхлю» по Петербургу. Что-то не похоже все это на действия «блаженненького» хоть режьте, не похоже. Другое дело, что и он сам, и друзья с превеликим рвением выставляли его на следствии «юродивым» — тактика прекрасно известная и по уголовным, и по политическим делам…

(Кстати, в свое время Кюхельбекер служил опять-таки не в какой-нибудь заштатной конторе, а на серьезнейшем месте, в архиве Министерства иностранных дел, куда кого попало не брали. Его имя стоит рядом с пушкинским на серьезнейшей «подписке о неразглашении», которую брали в том ведомстве.)

Возле Рылеева появляется еще один серьезный  человек — Гаврила Батеньков, еще один крупный экономист, инженер-строитель, в свое время работавший у крупного государственного деятеля Сперанского в Сибирском комитете, который занимался реорганизацией гражданской администрации в Сибири, и вообще всеми проектами, относящимися к Сибири (а значит, и к Русской Америке). Между прочим, Сперанского декабристы предназначали в состав будущего правительства России после своей победы.

Что интересно, перед Штейнгелем Рылеев поставил серьезную практическую задачу: привлекать в движение не гвардейцев, а как раз представителей торговых, промышленных, финансовых кругов. И Штейнгель старался… Позже, на следствии, он по вполне понятным причинам старался об этом умолчать — но есть косвенные данные. Подозрительно близки к Рылееву стали люди вроде крупного банкира Петра Северина, одного из директоров РАК, сторонника протекционистской политики, то есть защищающей отечественного производителя. Но об этой  стороне дела как раз сохранилось крайне мало свидетельств — поскольку банкиры, предприниматели, «купцы», в отличие от гвардейских говорунов, как раз избегали (во все времена, в России ли, или за рубежом) оставлять письменные  следы. Эти  люди ни проектов, ни конституций не писали, предпочитая обсуждать все на словах…

Одним из доказательств крайней серьезности Рылеева служит еще и то, что он, опять-таки в отличие от «романтиков в эполетах», не касался совершенно будущих  планов преобразования страны после победы мятежа. Это и есть признак крайней серьезности. По-настоящему умные люди прекрасно понимают, что будущее предусмотреть невозможно — а все усилия следует направить исключительно на захват власти. Там будет видно. Остальное приложится. Главное — взять власть, взять, взять…

Наполеон Бонапарт, разгоняя прежнее правительство и становясь единоличным диктатором, действовал в полном соответствии с этим простым правилом. Прекрасно известна его фраза: «Нужно завязать бой, а там видно будет». Точно так же действовал и Ленин, вне зависимости от нашего к нему отношения — гений победы.  Ни малейшей попытки заниматься бесполезными умствованиями по поводу будущего обустройства, все усилия — на захват, захват, захват. Нужно поменять тактику и стра тегию? Разворачиваемся на сто восемьдесят градусов! Нужно для пользы дела перехватить лозунги у политических соперников? Да ради бога! Для пользы дела подружиться с чертом из пекла? Нет проблем, где там рогатый, зовите…

Цинично, конечно, но именно так и достигается победа. Я никого и ничего не оправдываю, просто напоминаю, что из многочисленных заговорщиков, решивших сломать старую систему, успеха достигали как раз те, кто не заморачивался будущим устройством общества, а все силы нацеливал на захват  власти.

Именно таким был и Рылеев. Его рассуждения по поводу будущего устройства жизни были кратки, обтекаемы и туманны: «Временное революционное правительство» — и точка. В эту универсальную формулу можно при желании потом втиснуть что угодно…

И, наконец, Завалишин, принятый в Северное общество опять-таки Рылеевым. Вот это уже совсем интересно…

Трудами тех же историков и беллетристов «романтического» направления морской офицер Дмитрий Иринархович Завалишин сплошь и рядом предстает фигурой несерьезной, прожектером, авантюристом, мистификатором. Созданный им «Орден Восстановления» изображается чем-то несерьезным, опереточной затеей, очередным заскоком восторженного фантазера…

А меж тем действительность сложнее, интереснее и серьезнее. Завалишин всерьез намеревался присоединить к российским владениям всю  Калифорнию. И шансы на успех у него были нешуточные…

В 1823 г. мичман Завалишин прибыл в Калифорнию на фрегате «Крейсер», совершавшем кругосветное путешествие под командованием М. П. Лазарева. Стоянка затянулась надолго. Завалишин, кстати, «крутил роман» с родственницей Кончиты Марией Меркадо — но эта романтическая деталь нас не должна интересовать на фоне всего остального.

Девятнадцатилетний мичман проявил незаурядный ум, наблюдательность и решимость. Калифорния в то время, как я уже упоминал, совершенно отложилась от Мексики, не способной повлиять на события. В самой Мексике творилось тогда черт-те что: только что выставили императора Августина Первого и Последнего, претенденты на верховную власть расталкивали друг друга, пытаясь вскарабкаться в Главное Кресло. Смешно, но генерал Санта-Ана за двадцать лет одиннадцать раз побывал  президентом Мексики. Именно что побывал: его свергали, он, отсидевшись, собирал группу поддержки, которую иные циники именовали бандой, снова захватывал власть, его снова сбрасывали, он снова пытался… если бы не помер от усталости, наверняка и в двенадцатый раз попробовал бы вернуться к штурвалу…

В общем, Калифорния, собственно говоря, чем-то напоминала беззащитную юную красоточку, оказавшуюся в набитом пьяными гусарами кабаке. Любой достаточно целеустремленный претендент мог без труда… ну, вы поняли.

В Калифорнии тогда за право обустроить провинцию по своему усмотрению боролись две партии: «испанцы» и «мексиканцы». Вторые, представленные главным образом офицерами и чиновниками, собирались без затей вернуть Калифорнию «под Мексику». «Испанцы» были представлены главным образом католическими священниками, которые не собирались ни к кому присоединиться, зато боролись против всевозможных «либералов», «демократов» и прочих интеллигентных трепачей, которых для простоты всех подряд именовали «масонами».

Именно с ними (даром что православный) и завязал самые тесные отношения Завалишин, а святые отцы (даром что католики) проявили к молодому моряку самый живой интерес и самое дружеское расположение: как-никак он представлял респектабельную монархию, где «либералов» гоняли, как дворняжек с консервной банкой на хвосте…

Завалишин играл наверняка: напоминал священникам об английской угрозе и республиканской опасности. Чтобы избавиться от этих двух вполне реальных зол, они готовы были брататься и с православными…

Дело пошло всерьез: Завалишин с новыми калифорнийскими друзьями разработали план смещения тогдашнего губернатора (брата Кончиты, между прочим) и замены его близким к святым отцам комендантом Санта-Барбары Нориегой. После чего следовало обратиться к России с просьбой о покровительстве… а вот далее начиналась вторая часть программы, в которую Завалишин испанских сообщников уже не посвящал. Но разработал ее подробно: Россия должна была высадить войска, взять Калифорнию под полный контроль и обустраивать ее уже по своему разумению.

Завалишина именуют «мистификатором» и «авантюристом» по одной-единственной причине: переговоры с испанцами он вел не от себя лично, а от имени того самого «могущественного и сильного» Ордена Восстановления, в котором, якобы, кроме него состояла куча вельможных российских персон… Испанцы верили.

Согласен, доля  авантюризма и мистификаторства в этом и впрямь была: девятнадцать лет — это девятнадцать лет, к тому же тогдашние обычаи как раз и приводили к тому, что всевозможные и тайные общества были крайне модны. И юные российские литераторы, и почтенные гамбургские купцы, устраивая совершенно безобидное общество по чтению поэзии или питью пива, начинали с того, что объявляли себя «тайным союзом», разрабатывали кучу ритуалов, паролей и декораций. Мода была такая, что поделаешь. Непременно должна была присутствовать театральность…

Но в том-то и дело, что Завалишин, даже не представляя никого и ничего, предлагал вполне толковые вещи, которые могли закончиться успехом!

Не всякая авантюра непременно заканчивается провалом. И не каждый авантюрист кончает дни в нищете. Примеров масса, но я приведу лишь один, колоритнейший…

Во времена американской революции в славном городе Париже обитал прусский барон, бывший штабной офицер Фридрих Вильгельм фон Штойбен, неизвестно за что отправленный в отставку. Как это частенько случалось с прусскими баронами, все его богатство заключалось лишь в пышном имени и «фонстве», и Фридрих Вильгельм перебивался в Париже с хлеба на квас.

Тут в прекрасной столице Франции объявились дипломаты молодой американской республики, искавшие в Европе любой помощи и любого содействия. Барон моментально усмотрел в этом великолепный шанс выбраться из нищеты. На последние деньги он сшил прусский генеральский мундир (хотя до генерала не дослужился, даже полковником не был), явился к американцам и, гордо приосанившись, сообщил: их бин генерал Штойбен, тайный посланник прусского короля Фридриха Великого, честь имею! Направлен его величеством, дабы оказать всю нужную помощь советом и консультацией. Бумаг, простите, при себе никаких не имею — вы ж понимаете, миссия секретная, какие тут могут быть верительные грамоты с печатями? Английские шпионы кругом!

Американцы поверили — и увезли барона с собой в Штаты, где все еще гремели бои с королевскими солдатами в красных мундирах…

Не торопитесь ухмыляться! Хотя Штойбен был генералом и самозваным, он все же, как всякий прусский офицер, военное дело знал неплохо. Начал командовать, руководить, консультировать и создавать с нуля боеспособные полки, получил уже настоящий американский генеральский чин и до сих пор числится среди героев борьбы за американскую независимость. В штате Огайо и посейчас есть город Штойбенвилл — хотя историки давным-давно выяснили, что барон был самозванцем и авантюристом. А какая разница? Самозванство нисколечко не мешало тому, что он потом всерьез  сделал для американской армии.

А потому совершенно неважно, что Завалишин был самозванцем и мистификатором. Главное, испанцы ему верили всерьез — и с Россией готовы были сотрудничать всерьез. После высадки российского десанта и занятия Калифорнии уже никого, честное слово, не интересовало бы, что Орден Восстановления существовал исключительно в воображении мичмана.

Взять  Калифорнию было бы легче легкого. Что блестяще продемонстрировал тогда же сам Завалишин. С «Крейсера», прельщенные райской землицей, сбежали несколько матросов — как некогда у Резанова. Главным образом это были музыканты — и командир Лазарев заподозрил, что тут приложили руку отцы-францисканцы, которые, как было доподлинно известно, как раз и нуждались в опытных музыкантах…

Лазарев и не подумал предпринимать каких-то дипломатических шагов, обращаться к официальным инстанциям — поскольку прекрасно знал опереточность этих самых инстанций. Он поручил Завалишину самолично и незамедлительно беглецов изловить. Своими силами. Завалишин засунул за пояс побольше пистолетов — чтобы жутче! — взял отряд вооруженных матросов с «Крейсера», и это воинство браво двинулось в поход по суверенной Калифорнии — без малейшего стеснения. А чего церемониться? Не в Европах, чай!

Пришли к францисканской миссии, вошли в ворота. Испанский караул под командованием сержанта заперся в караулке и сделал вид, что его там нет вовсе. Воинство Завалишина стало непринужденно грохотать прикладами в дверь главного здания. Вышел начальник миссии падре Фома, увидел такую картину, понурился и с грустной покорностью судьбе сказал: ну да, ну да, так я и думал, давно шепчутся, что вы, русские, хотели Калифорнию захватить… Вот и пришли, стало быть… Режьте меня, изверги! Желаю пострадать за святую католическую веру, мучеником стать! Ваша взяла, зверствуйте над бедным служителем Христовым…

Завалишин заверил, что вовсе не собирается делать падре свежеиспеченным мучеником, и Калифорнию никто не завоевывает — просто-напросто требуется чуток подмогнуть в поиске беглых… (Испанский караул в продолжение всего визита так и сидел у себя в караулке тихо, как мышь под метлой.)

Падре Фома уже прекрасно был знаком с Завалишиным — у них недавно случился богословский диспут. Православные, как известно, в существование чистилища не верят — в противоположность католикам. Вот и заспорили. Горячий падре в конце концов запер Завалишина и еще двух ю'ных мичманов (среди которых был и будущий адмирал герой Севастополя Нахимов) в комнате и заявил, что не выпустит, пока они вслух не признают существование чистилища. Мичманы признавать не стали — попросту выломали дверь, сделали падре ручкой и удалились.

В общем, кончилось все мирно: падре Фома и Завалишин попили кофею, после чего мичман увел свое войско на корабль. Беглых испанцев вскоре изловили и в полном составе представили Лазареву.

Так что взять Калифорнию было проще, чем… ну, придумайте сами какую-нибудь пристойную поговорку вместо той неприличной, что крутится у меня в голове.

То, что планы Завалишина были насквозь серьезными, ничего общего не имеющими с пустым прожектерством, показывают дальнейшие события. Подготовлявшийся мичманом заговор сорвался по простой причине: «Крейсер» снялся с якоря и уплыл в дальнейшее путешествие. Но Завалишин, вернувшись в Петербург, в ноябре 1824 г. подробно изложил в письме императору свои планы касательно Калифорнии.

Так вот, никто это письмо не выкинул в мусорную корзину. Для его рассмотрения собрался тайный неофициальный комитет под председательством не кого-нибудь, а графа Аракчеева. И состав подобрался серьезный: адмиралы Мордвинов и Шишков, министр иностранных дел Нессельроде.

Завалишин писал: «Приобретение ея (Калифорнии. -А. Б.)  гаваней и дешевизна содержания позволяли содержать таким наблюдательный флот, который бы доставил России владычество над Тихим океаном и китайской торговлей, упрочило бы владение другими колониями, ограничило бы влияние Соединенных Штатов и Англии… Утвердясь в Америке, приобретением богатейшей провинции и прекрасных гаваней иметь влияние на судьбу ея и ограничить могущество Англии и Соединенных Штатов».

Ни утопии, ни авантюры тут нет ни на копейку. Ничего похожего на «гавайский проект». Это на Гавайях пришлось бы иметь дело с суровым королем, вовсе не склонным терять независимость — и многотысячным войском воинственных туземцев, совсем недавно переставшим практиковать людоедство (по крайне мере, открыто). Калифорнию было чрезвычайно легко забрать!

Проект Завалишина был отвергнут по одной-единственной причине: государь император Александр Павлович, как обычно, был то ли в психозе, то ли в маразме. И замахал ручками, как таракан лапками: ах, ах, вы меня шокируете! Какие ужасти вы предлагаете, господа! Захваты, территориальные приобретения… Что скажет цивилизованная Европа? Она ж лично обо мне дурно подумает!

И велел все похерить…

Зато адмирал Мордвинов лично отвез двадцатилетнего Завалишина в дом на Мойке, представив и Рылееву, и прочим руководителям Компании как человека умного и толкового! Вот в Компании к планам Завалишина отнеслись крайне серьезно: юного офицера пригласили участвовать в заседаниях правления. Узнав от него о начатых, но брошенных испанцами разработках серебряных руд в Калифорнии, директора РАК этим крайне заинтересовались.

Сохранился интереснейший документ, обнаруженный позже в бумагах Завалишина: «Записка о колонии Российско-Американской компании», именуемой Росс. Историки считают, что материалы для нее давал сам Завалишин, а вот стиль  и лексика сугубо канцелярские, и это, таким образом, копия официальной бумаги РАК в высшие инстанции.

Кстати, и Гагенмейстер несколькими годами ранее предлагал расширить территории Росса путем прямого переселения туда русских земледельцев: «Купить, по крайней мере, до двадцати пяти семей крестьянских, которым за переселение в Америку дать свободу и обязать заняться земледелием около крепости Росс». Идеи Завалишина и Гагенмейстера отстаивал при дворе Мордвинов. Предлагалось, не покушаясь уж так и быть, на всю  Калифорнию, переселить туда достаточное количество крестьян, которые стали бы вольными фермерами,  с некоторыми обязанностями по отношению к Компании.

Как поступил Александр и с этим проектом, вряд ли стоит объяснять подробно. Отверг, конечно… Мало того, он воспротивился официальному переходу Завалишина (и Батенькова) на службу в Компанию все с той же мотивировкой: люди деятельные, как бы чего не вышло. Как бы Англия не обиделась…

Рылеев, кстати, опять-таки через Мордвинова передавал (уже в качестве чиновника Компании) предложения в инстанции о разработке в Калифорнии золота. К тому времени до знаменитой «золотой лихорадки» было еще далеко, но кое-какие сведения о наличии в тех краях драгоценного металла от индейцев уже просочились…

А теперь — о дне мятежа, то есть о 14 декабря. Здесь снова мы сталкиваемся с интереснейшей деталью: «гвардейские романтики», собственно говоря, ничего не делают. Выведя солдат на площадь, торчат там на морозе, в большинстве своем пьяные. Кто от нечего делать точит саблю о постамент Медного всадника, кто просто слоняется взад-вперед, кто потихоньку разбегается…

А вот «рылеевская команда» как раз действует активнейшим образом на протяжении дня! Все, кто тогда что-то делал, — ры-леевцы поголовно…

Кюхельбекер, выполнив функции связного, пытается застрелить великого князя Михаила. Каховский и Оболенский убивают генерала Милорадовича (правда, Каховский и Якубович струхнули и не выполнили данного Рылееву обещания прикончить и Николая I, но это уже детали). Поручик Панов со своими гренадерами врывается во двор Зимнего дворца, где находится все семейство Николая, как предполагают — во исполнение инструкции Рылеева намереваясь захватить царскую семью. Позже он будет от этого, понятное дело, открещиваться и уверять, будто чисто случайно там оказался, «перепутав улицы» — что для коренного петербуржца, согласитесь, странно. Сам Николай признавал впоследствии, что верные ему гвардейские саперы появились перед солдатами Панова, опередив их буквально на считанные минуты!  Николай находился далеко от Зимнего, о судьбе семейства не знал совершенно и помочь ничем не смог бы…

Другими словами, есть сильное подозрение с учетом всего вышеизложенного, что событиями 14 декабря управлял как раз Рылеев, а не «декоративный» диктатор Трубецкой. Который, кстати, так и утверждал на следствии: что «истинным распорядителем всего был Рылеев, что он управлял всеми событиями и действиями».

Можно сказать, что Трубецкой (невеликой отваги субъект) хотел всего-навсего облегчить собственную участь и свалить вину на другого. Но с учетом того, что мы сегодня знаем, в эту версию верится слабо.

Ведь «рылеевцы», добейся они полного  успеха, выполнив приказы Рылеева, как раз и привели бы к успеху! И никакого значения не имело бы, что Сенат уже присягнул Николаю — коли по планам Рылеева Николай был бы убит, а его семья взята в плен…

Именно люди Рылеева в Кронштадте как раз и должны были выполнять задуманное Северным обществом «изгнание» семьи Николая (а то и его самого, взятого в плен) за пределы России — на одном из военных кораблей. Зная практику российских дворцовых переворотов, есть подозрения, что этот корабль мог, отойдя на пару морских миль от берегов, либо сесть на камень, либо еще каким-нибудь случайным способом потонуть…

Небезынтересно также, что и в знаменитом, до сих пор не проясненном толком «деле Ростовцева» обнаружился след, ведущий прямехонько к «купцам»! Напоминаю: гвардейский офицер Яков Ростовцев незадолго до мятежа явился к Николаю и «сдал» ему заговор. Как писали много лет историки, «донес». Вот только «донос» получился какой-то странный, требующий заключения этого слова в кавычки. Ростовцев не назвал ни единой фамилии, не привел ни единого конкретного примера. Его поведение скорее всего похоже не на донос, а на простой шантаж: против вас, любезный, составился грандиозный заговор, в который вовлечено столько влиятельных сильных людей, что вам, сударь мой, лучше бы самому, пока не приключилось чего похуже, взять шинельку с вешалки и, отбросив всякие мысли о престоле, тихими шагами удалиться куда подальше…

О беседе с Николаем Ростовцев тут же сообщил коллегам по мятежу. Ему ничего не сделали. Рылеев, как-то очень уж театрально заламывая руки, кричал, что предателя следует истребить, но сам же первым отсоветовал применять к Ростовцеву какие бы то ни было репрессии, что, согласитесь, предельно странно, если речь и в самом деле идет о доносе.  Потому исследователи в последнее время все громче говорят, что это был именно шантаж, с ведома самих вожаков мятежа — чтобы, избежав возни с выводом войск и прочих дешевых театральностей, выпихнуть Николая подальше от престола по-хорошему…

Особенную пикантность ситуации придает то, что Ростовцев, оказывается, по матери племянник Н. И. Кускова, купца первой гильдии, петербургского городского головы, одного из главных акционеров Русско-Американской компании. Перед своим визитом к Николаю Ростовцев обсуждал эту идею со своим зятем, мужем сестры, А. И. Сапожниковым. Сапожников, да будет вам известно — тоже первогильдейский купец, директор Государственного Коммерческого банка, а главное, один из директоров РАК. И, наконец, Якубович показывал на следствии, что и Рылеев, и его верный оруженосец Оболенский с самого начала были в курсе предстоящей «миссии Ростовцева». Интересное кино? Полное впечатление, что никто никого не предавал, — это они самому опасному претенденту на трон ультиматум выдвигали…

Хорошо. Предположим, мятеж увенчался успехом (к чему были все шансы). Николай убит, семья захвачена… Что потом? Неужели и впрямь та совершенно непродуманная, дурацкая, способная привести лишь к хаосу «вольная республика», о которой сочинили целые трактаты иные гвардейские романтики?

А это еще бабушка надвое сказала, знаете ли… Идеалисты из Северного общества сочиняли благостные конституции — а вот жесткий реалист с юга Павел Пестель, наоборот, составлял проект весьма крутенько управляемого полицейского государства. И тут самое время добавить, что Пестель, сын бывшего сибирского губернатора, был, как теперь говорится, «в формате» проблем Сибири и Русской Америки. Мало того, именно ему приписывается авторство рукописи «Открытие торговли морем вокруг мыса Доброй Надежды между Россией, Китаем, Японией, Филиппинскими островами и Камчаткой» — снова не политика, а чистой воды экономика. Снова, куда ни плюнь, попадешь если не в «купца», то в человека, к «купцам» безусловно близкого. Многовато случайностей…

И наконец… Приведу обширную цитату из книги вполне респектабельного, традиционного историка М. С. Сафонова. Я ее уже оглашал в одной из предыдущих книг, но она и здесь как нельзя более на месте.

Об императрице Марии Федоровне, вдовствующей, но не царствующей супруге покойного Павла: «При дворе у нее была своя — немецкая партия. Основу ее составляли родной брат вдовствующей императрицы Александр Вюртембергский, главноуправляющий ведомством путей сообщения, и Е. Ф. Канкрин, также германского происхождения, министр финансов. Сторонниками Марии Федоровны были председатель Государственного совета П. В. Лопухин и замещающий его на этом посту А. Б. Куракин. Мария Федоровна возглавляла ряд благотворительных учреждений и весьма успешно занималась коммерцией. Она была связана с финансово-вельможными кругами, объединенными интересами Российско-Американской компании (и была крупным акционером Компании. — А. Б.),  которая стремилась направить русскую экспансию в Северную Америку, в Калифорнию, на Гаити, Сандвичевы (Гавайские) острова. Для осуществления своих грандиозных планов эти круги нуждались в своем монархе и желали видеть на престоле слабую женщину. Мария Федоровна была самой подходящей кандидатурой для них. В числе сторонников вдовы Павла был военный губернатор Петербурга М. А. Милорадо-вич, которому в те дни, по-видимому, уже мерещилась будущая роль Орлова, Потемкина или Платона Зубова».

Как говорится, открытым текстом. Единственное уточнение: не такой уж «слабой женщиной» была Мария Федоровна, женщина властная, решительная, волевая, в 1801 г., после убийства заговорщиками ее супруга, крайне резко настаивавшая, что править будет она, а не юный сыночек Александр — и отступившая лишь после недвусмысленных угроз заговорщиков, намекавших на новые трагические неожиданности.

Уж не потому ли люди Рылеева ликвидировали Милорадови-ча, чтобы среди победителей было поменьше посторонних,  но крупных фигур? Факт, что Милорадович в дни мятежа вел себя предельно странно: открыто оттеснял  Николая от престола, пугал штыками гвардии. Впрочем, так же «странно» вели себя и другие воинские начальники, чего-то откровенно выжидавшие…

Кстати, к тем самым «вельможно-финансовым кругам», группировавшимся вокруг вдовствующей императрицы, был близок и незадачливый «диктатор» восстания Сергей Трубецкой. Возле декабристов, опять-таки не примыкая к ним формально, маячили  молодые Вилламов и Неледзинский-Мелецкий, сыновья личных секретарей Марии Федоровны. А совсем близко, в пределах прямой видимости — и адмирал Мордвинов, тоже акционер РАК, и сторонник реформ Сперанский, и популярнейший в армии генерал Ермолов…

Перед выступлением барон Штейнгель (в вопиющем несоответствии с планами «гвардейских романтиков») сочинял в присутствии Рылеева проект манифеста о грядущем «временном правлении». Ни о какой республике и прочих глупостях речь не шла. Предполагалось, что править будет либо Мария Федоровна, либо вдова Александра I Елизавета Алексеевна (женщина безвольная, слабая, годившаяся исключительно на роль марионетки). Именно так — то ли Мария Федоровна, то ли Елизавета Алексеевна. Сам Штейнгель благоразумно уничтожил манифест перед арестом и с простодушной улыбкой объяснял: это он так, в рассеянности на бумажке что-то чертил… А свидетели в показаниях путаются, называя то одну, то другую вдовствующую императрицу. Одно несомненно: ни о какой «республике» речь не шла — Штейнгель был человеком серьезным и стоял за конституционную монархию на английский манер…

В общем, уже не первый год говорят, что заговор декабристов гораздо сложнее «канонической» версии. Что «гвардейские романтики», весьма даже возможно, были наивными прожектерами, которых цинично использовали втемную гораздо более серьезные и прагматичные люди. Что впервые сделала попытку продавить  свои интересы русская буржуазия, те самые «купцы».

Еще одно любопытное «совпадение»: планы «гвардейских романтиков» по освобождению крестьян без земли советские историки десять лет объявляли «дворянской ограниченностью». Так-то оно так, но любопытно, что подобный вариант… как нельзя лучше отвечал интересам российских предпринимателей вообще и Российско-Американской компании в частности.

Компания буквально задыхалась от «малолюдства». Дело даже не в крепостном праве, а в бюрократических особенностях тогдашнего российского бытия. Не только крепостные, но и «вольные» были буквальным образом приписаны  к своим местам постоянного проживания, где должны были платить налоги, нести рекрутскую и прочие повинности. За исключением дворянства, все «податные сословия» могли передвигаться, по империи лишь с временным паспортом.

Тем, кто трудился на Компанию в Русской Америке, их выдавали на 7 лет. После окончания этого срока, независимо от планов и желаний самого работника, он обязан был вернуться в Россию. Второй раз наняться в РАК ему, быть может, и разрешат — но для этого необходимо, вернувшись к месту «прописки», начинать бюрократическую волокиту с самого начала… За соблюдением этого правила господа чиновники следили строжайше, и никакие аргументы Компании их не убеждали…

Меж тем появление огромного количества безземельных, а следовательно, не имеющих никаких средств к существованию людей создавало огромный кадровый резерв и для всей российской промышленности, и для РАК. Из этого множества крайне легко было бы навербовать тысячи так необходимых за морем работников…

Без сомнения, владельцы Компании, люди грамотные и в европейских делах ориентирующиеся, прекрасно знали об английском опыте. Напоминаю: в Англии власть имущие несколько сотен лет боролись с крестьянской общиной — за которую крестьяне, наоборот, держались когтями и зубами. Как и русская община, английская, организованная на тех же принципах «крестьянского мора», служила гарантом того, что обедневший, заболевший, немощный ее член худо-бедно просуществует на общинное вспомоществование. Добровольно от такой страховки никто отказываться не собирался — и потому в Англии насчитывается немало восстаний, имевших целью в первую очередь сохранение общины в прежнем состоянии.

Современник Ивана Грозного Генрих VIII подобного прозвища не носил, но за дело взялся гораздо круче своего русского венценосного коллеги. В Англии как раз замаячила весьма денежная перспектива стать поставщиком сукна для всей Европы. Для этого потребовалось во множестве организовать мануфактуры и завести огромные стада овец. Но пастбищ для них катастрофически не хватало: куда ни глянь — общинные земли…

И английскую общину в буквальном смысле сломали.  Земли отобрали и устроили на них овечьи пастбища. Сотни тысяч людей, вмиг ставших нищими изгоями, поплелись в неизвестность — а на дорогах их хватали королевские приставы и без разговоров вешали «за бродяжничество». В петле оказалось восемьдесят две тысячи человек (именно столько, это не опечатка!), после чего уцелевшие поняли, что власть шутить не намерена — и, стиснув зубы, поплелись на мануфактуры вкалывать за ту скромную сумму, которую владелец левой пяткой назначит. Именно так и совершилась промышленная революция, которая вывела Англию в главные державы. Именно так, а вы что подумали? Никаких взаимовыгодных товарно-денежных отношений не было — сначала, за четыреста лет до сталинской коллективизации, крестьян согнали с земли, а потом они поневоле стали классическим пролетариатом, эксплуатируемым по полной…

Когда в 1828 г. Мария Федоровна умерла, ее сын Николай I сжег дневники, которые матушка вела полвека. Вероятнее всего, там как раз и содержались кое-какие опасные подробности декабрьского бунта, а то и не только его…

В рамках именно этой версии — по которой главными действующими лицами были не «романтики», а «купцы» — легко объясняется та ничем на первый взгляд вроде бы не мотивированная ненависть, которую декабристы испытывали к Николаю. Самое расхожее объяснение — они его не любили за «суровость», «крутой нрав». Но в том-то исторический факт, что Константин был не то что еще суровее, а вовсе уж самодур на грани патологии…

Тогда? А объяснение, сдается мне, весьма даже простое. Николай был предельно опасен как единственный  претендент на престол, который и мог продолжить  династию. Женат он был на прусской принцессе, уже имел сына, который согласно законам империи был законнейшим престолонаследником.

Все остальные, кого из них ни возведи на престол, продол-, жить  династию ни за что не смогли бы: Мария Федоровна — преклонных лет, под семьдесят. Вдова Александра моложе, сорок шесть, но и она наверняка наследника на свет уже не произведет. Константин женат на особе «нецарских кровей». Самого его еще можно было провозгласить императором, но вот его дети на престол не имели никаких прав. Младший брат Александра и Николая, великий князь Михаил — бездетный, так что всякое может произойти (он, кстати, так и умер бездетным в пятьдесят один год). В общем, в случае воцарения любого (любой) из этой четверки, если смотреть в корень, получилось бы то же самое «временное революционное правление», о котором так обтекаемо и абстрактно упоминал Рылеев…

Слишком часто в показаниях на следствии мелькали эти фамилии — Мордвинов, Сперанский, Ермолов, граф Воронцов (гвардейский генерал, видный администратор). Но каких-либо подробностей мы не узнаем уже никогда. Вовсе не потому, что в отношении их следствие не велось. Как раз наоборот…

Дело в том, что следствий по делу декабристов было два.  Одно касалось, так сказать, «общего потока» — и все его материалы оказались в полной сохранности. А вот второе, касавшееся тогдашних «персон», в число коих входили не только вышеперечисленные сановники, но и еще немало их коллег из тогдашнего истеблишмента… оказалось с самого начала выделено в особую, совершенно секретную часть. Об этом оставил убедительные свидетельства надежнейший свидетель и участник событий: делопроизводитель Следственной комиссии А. Д. Боровков. «Секретное» следствие «было проведено с такою тайною, что даже чиновники Комитета не знали; я сам собственноручно писал производство и хранил у себя отдельно, не вводя в общее дело».

Никаких подробностей Боровков благоразумно не привел — и вот это-то второе секретное дело исчезло до последней бумажки. Лично я в его нынешнем существовании не уверен совершенно — наверняка все было уничтожено тогда же Николаем, сидевшим на престоле весьма непрочно и прямо-таки вынужденным не копать особенно уж глубоко…

На версию о «купцах», игравших в событиях гораздо большую роль, чем считали историки и писатели чуть ли не две сотни лет, работают и явные странности  в распределении наказаний. В первую очередь присутствие Рылеева в числе пятерых казненных.

Если он был «восторженным непрактичным поэтом», отчего с ним расправились так сурово? При том, что глава  мятежа Трубецкой казнен не был. «Умышление на цареубийство», ставившееся Рылееву в вину? Но точно такой же пункт имеется в приговоре многим, кого отправили в Сибирь даже не пожизненно…

Отчего-то отделался сроком Оболенский, участвовавший в двух самых натуральных убийствах — Милорадовича и полковника Стюрлера. Хотя касательно него — единственный пример! — к Николаю приходила депутация от военных, требовавшая самого сурового приговора. Да и Щепин-Ростовский, рубивший верных Николаю офицеров направо и налево, получил крайне мягкий приговор. Как и Кюхельбекер, покушавшийся на жизнь члена императорской фамилии не теоретически, стихами и горлопан-ством, а как нельзя более практически.

(Между прочим, в приговоре Кюхельбекеру значится еще и загадочная «стрельба по генералу Воинову», касательно которой все историки и беллетристы хранят совершеннейшее молчание.)

Чуть ли не десяток офицеров не только «умышляли на цареубийство», но и «сами вызывались на совершение оного» — но их опять-таки в Сибирь отправили, а не на виселицу.

Наказание Рылееву — несоразмерное*.  Как и участь Батенько-ва — формулировка его приговора стандартна,  как у многих, но отчего-то его, единственного, не в каторгу отправили согласно приговору, а продержали все двадцать лет в крепости, в одиночном заключении.

Вполне возможно, мы до сих пор поняли не все  поступки Николая.

Вполне возможно, он нарочито суровым приговором кое-кому из «купцов» недвусмысленно демонстрировал решимость вполне определенной группе людей, оставшейся на свободе…

В списке положенных декабристам наказаний среди формулировок не раз мелькает загадочное «знание цели», знание сокровенной «цели». Причем, что это была за сокровенная цель такая, сплошь и рядом понять решительно невозможно. Кое-где эта цель вроде бы названа — «изменение государственного порядка», а то и попросту «бунт». Но все же понятия четко разбиты на несколько категорий: «цель» с истолкованием ее сути, «цель» без всякого истолкования и, наконец, «сокровенная цель». «Сокровенную цель» без малейшей расшифровки навесили всего на двоих: некоего полковника Митькова и… Завалишина. Поневоле задумаешься.

Когда привезли на допрос помянутого чиновника Компании Ореста Сомова, Николай выдал открытым текстом:

— Из Компании, сударь? Хороша же у вас там собралась компания…

Мордвинов, кстати, был единственным из членов судебного присутствия, который выступал против смертной казни пятерым, за смягчение участи остальных…

И, к слову пришлось, еще Екатерина II в свое время прорабатывала план с помощью венесуэльца Миранды завладеть землями на берегах испанской Калифорнии. Была против экспансии на Аляску, но вот на Калифорнию целилась…

После поражения мятежа один из директоров Компании Иван Прокофьев лично сжег огромное количество бумаг из канцелярии. Его объяснения, что там «значились имена бунтовщиков», вполне убедительными не выглядят — можно допустить на правах гипотезы, что там, кроме простого упоминания имен, было и еще что-то опасное. Какой смысл, вообще-то, жечь бумаги с «упоминаниями», если хозяева этих имен живехоньки, сидят под арестом, и властям все равно известно о их причастности к делам Компании? Что-то тут не складывается, право слово…

Все улеглось.  И в доме на Мойке появился Грибоедов — он изучал опыт Компании, потому что задумал организовать нечто схожее на Кавказе. Еще один поэт, похожий скорее на крупного менеджера. Но планы Грибоедова оборвались в Тегеране…