Это животное водится на севере, имеет в длину четыре-пять дюймов; глаза у него алые, шерсть черная, как агат, шелковистая и мягкая, как подушка. Его отличает необычная черта — страсть к индийским чернилам. Когда кто-нибудь сидит и пишет, обезьяна сидит поблизости, скрестив ноги и сложив передние лапы, и ждет, пока работа будет закончена. Затем она выпивает остаток чернил и, умиротворенная и довольная, снова усаживается, поджав ноги.
Ван Тайхай (1791)
Одноглазые существа
Слово «монокль», прежде чем стать названием оптического устройства, применялось для обозначения существ с одним-единственным глазом. Так, в сонете, написанном в начале семнадцатого века, Гонгора пишет о «Monóculo galán de Galatea» («Одноглазом, влюбленном в Галатею»), имея в виду, конечно, Полифема, о котором он раньше уже писал в своей поэме «Fabula de Polifemo»:
Un monte era de miembros eminente
Este que de Neptuno hijo fiero,
De un ojo ilustra el orbe de su frente,
Émulo casi del mayor lucero;
Cíclope a quien el pino más valiente
Bastón le obedecía tan lijero,
Y al gravo peso junco tan delgado,
Que un día era bastón у otro cailado.
Negro al cabello, imitador undoso
De las oscuras aguas del Leteo,
Al viento que le peina proceloso
Vuela sin orden, pende sin aseo;
Un torrente es su barba impetuoso
Que, adusto hijo de este Pirineo,
Su pecho inunda, о tarde о mal о en vano
Surcada aún de los dedos de su mano.
(To была гора могучих мышц, свирепый сын Нептуна, освещающий небосвод своего чела одним оком, соперником величайшего светила; Циклоп, кому высочайшая скала послушна, как легкая трость, и была для его громады тонким прутиком — то палкой при ходьбе, то посохом пастушьим.
Черные его волосы, волнистое подобье темных вод Леты, на ветру, бурно причесывающем их, развеваются и ниспадают в беспорядке; борода его — бурлящий поток, который — мрачный сын сих Пиренеев — затопляет его грудь и который, слишком поздно и небрежно и напрасно, бороздят пальцы его руки.)
Эти строки изощреннее, но слабее стихов из третьей песни «Энеиды» (их хвалит Квинтилиан), которые в свой черед изощреннее и слабее других стихов из девятой песни «Одиссеи». Упадок литературный соответствует упадку веры у поэта: Вергилий желает произвести на нас впечатление своим Полифемом, но вряд ли верит в него; а Гонгора уже верит только в словесные ухищрения.
Циклопы были не единственной породой людей с одним глазом: Плиний (VII, 2) упоминает еще аримаспов, «известных по этой примете — у них всего один глаз во лбу, и они обычно воюют из-за золотых рудников, особенно с грифами, крылатыми хищниками, и добывают из жил в этих рудниках золото (как обычно это делается), которое дикие эти твари... хранят и оберегают с такой же алчностью, с коей аримаспы грабят их и отбирают золото».
За сто лет до того первый энциклопедист Геродот Галикарнасский писал (III, 116):
«Также известно, что на севере Европы есть гораздо больше золота, чем где-либо в другом месте. Однако я не могу точно сказать, как это золото добывают; некоторые утверждают, будто его похищают у грифов одноглазые люди, называющиеся «аримаспы». Но я считаю это столь невероятным, как то, что могут существовать люди, во всем подобные другим людям, однако всего с одним глазом».
Одрадек
Некоторые говорят, что слово «одрадек» славянского происхождения, и пытаются этим объяснить его форму. Другие, напротив, полагают, что оно происхождения германского, допуская лишь влияние славянского. Неуверенность обоих объяснений наводит на мысль, что оба неверны, тем паче что ни одно из них не дает внятного толкования слова.
Разумеется, никто не стал бы заниматься этим вопросом, если бы не было существа, называемого «одрадек». На первый взгляд оно напоминает плоскую зубчатую катушку для ниток и действительно как будто обмотано нитками, вернее, обрывками ниток самых разных сортов и цветов, спутанных и кое-как скрученных. Но одрадек — это не просто катушка, ибо из середины звездочки торчит маленький деревянный колышек и к нему под прямым углом присоединена другая палочка. Благодаря этой палочке и одному из зубчиков самой катушки существо это может стоять как бы на двух ножках.
Очень хочется верить, что некогда оно имело разумную форму, оправданную какой-то целью, и теперь представляет собой лишь обломок чего-то.
Однако похоже, что это не так; по крайней мере, это предположение ничем не подтверждается; в одрадеке нигде нет какого-либо незавершенного или поломанного кусочка: вся эта штуковина выглядит как нечто довольно бессмысленное, но в своем роде вполне законченное. Во всяком случае, любое более пристальное изучение невозможно, так как одрадек чрезвычайно подвижен и в руки не дается.
Он прячется то на чердаке, то на лестнице, то в коридоре, то в прихожей. Иногда проходят месяц за месяцем, а его нигде не видать; вероятно, он на время переселяется в другие дома, но неизменно возвращается к нам. Сколько раз, бывало, выходишь из дому, а он тут как тут, лежит на ступеньке, приткнувшись к перилам, и тебя тянет поговорить с ним. Ты, конечно, не задаешь ему трудных вопросов, нет, с ним обращаешься словно бы с ребенком — он такой крошечный, что это получается невольно. «Как тебя звать?» — спрашиваешь ты. «Одрадек», — отвечает он. «А где ты живешь?» — «Где придется», — говорит он и смеется, только смех у него особый, смех без участия легких. Он беззвучен, как шелест опавших листьев. И обычно разговор на том и кончается. Даже эти ответы не всегда удается получить; часто одрадек долго-долго молчит, как пень, из которого он сделан.
Задаю себе бессмысленные вопросы. Что дальше с ним будет? Может ли он умереть? Все, что умирает, имело в жизни какую-то цель, что-то делало и потому износилось, но к одрадеку это неприменимо. Неужто я должен предположить, что он, таща за собою волоконца ниток, вечно будет скатываться по лестнице перед ногами моих детей и детей моих детей? Он никому не причиняет зла, однако мысль, что он может пережить меня, болезненна и тревожна.
Франц Кафка. «Исправительная колония»
(Этот очерк имел первоначальное название «Die Sorge des Hausvaters» — «Заботы отца семейства».)
Осел трехногий
Плиний сообщает, что Заратустра, основатель религии, которую поныне исповедуют парсы в Бомбее, сочинил два миллиона стихов; арабский историк Аль Табари утверждает, что на его полное собрание сочинений, запечатленных благочестивыми каллиграфами, пошло двенадцать тысяч коровьих шкур. Известно, что Александр Македонский повелел сжечь эти пергаменты в Персеполисе, но благодаря цепкой памяти жрецов основные тексты удалось сохранить, и с девятого века они пополняются энциклопедическим трудом «Бундахишн», в котором есть такая страница:
«О трехногом осле сказано, что он стоит посреди океана и что число его копыт — три, и число его глаз — шесть, и число его пастей — девять, и число его ушей — два, и число его рогов — один. Шерсть у него белая, пища его духовная, и весь он праведный. И два из его шести глаз находятся на обычном месте, где должны быть глаза, и два на макушке, и два на его лбу; силою взгляда своих шести глаз он побеждает и уничтожает.
Из девяти его пастей три находятся на морде, и три на лбу, и три на чреслах... Каждое копыто, ступив на землю, занимает столько места, сколько надобно для тысячи овец, и под каждой шишкой ноги может передвигаться тысяча всадников. Что ж до ушей, они способны накрыть Масандаран (провинцию на севере Персии). Рог его на вид золотой и внутри полый, и от него отходит тысяча отростков. Рогом сим он победит и рассеет все козни злодеев».
Об амбре известно, что она — помет трехногого осла. В мифологии маздеизма это благодетельное животное — один из помощников Ахура Мазды (Ормузда), Владыки Жизни, Света и Истины.
Отпрыск Левиафана
В «Золотой легенде», собрании житий святых, составленном в тринадцатом веке доминиканским монахом Иаковом Ворагинским, которое в Средние века читали и перечитывали, а ныне почти забыли, мы находим немало курьезных сведений. Книга многократно издавалась и переводилась, в том числе на английский, — перевод Уильяма Кекстона. Чосеров «Второй рассказ монахини» имеет источником и основан на «Legenda aurea». Произведение Иакова также вдохновило Лонгфелло, который заимствовал название из «Золотой легенды» для одной из книг своей трилогии «Христос».
Приведем переведенный со средневековой латыни Иакова следующий пассаж из главы о св. Марте (CY [1000]):
«Жил в то время в лесу близ Роны, между Арлем и Авиньоном, дракон, полузверь, полурыба, крупнее быка и в длину больше лошади. Зубы у него были как мечи и острые, как рога, он лежал притаясь в реке и убивал всех путников и топил ладьи. Переселился он, однако, туда из моря Галатии в Малой Азии и был порожден Левиафаном, свирепейшим из водяных змеев, и Диким Ослом, который водится на тех берегах...»
Пантера
В средневековых бестиариях слово «пантера» обозначает животное, весьма отличающееся от плотоядного млекопитающего современной зоологии. Аристотель упомянул, что запах пантеры привлекает других животных. Римский писатель Элиан, прозванный Медоязычным за великолепное владение греческим языком, который он предпочитал латинскому, утверждал, что запах этот приятен также людям (некоторые считают, что Элиан спутал пантеру с мускусной кошкой). Плиний наделяет пантеру большим кольцевидным пятном на хребте, которое уменьшается и увеличивается вместе с луной. К этим чудесным свойствам прибавилось то обстоятельство, что в переводе Библии на греческий (Септуагинте) слово «пантера» употреблялось в одном стихе (Ос 5: 14), который может рассматриваться как пророчески относящийся к Иисусу.
В англосаксонском бестиарии «Эксетерской книги» пантера — животное кроткое, любящее уединение, обладающее мелодичным голосом и благовонным дыханием (напоминающим душистый перец), живет оно в горах, в укромных местах. Единственный враг пантеры — это дракон, с ним она постоянно воюет. Досыта наевшись, она спит, и «на третий день, когда проснется, из ее пасти исходит мелодичное, сладостное, звучное пенье, и вместе с его звуками распространяется ее приятно пахнущее дыхание, более благовонное, чем аромат цветущих трав и деревьев». Толпы людей и животных собираются к ее логову с полей, из замков и из городов, привлеченные ароматом и музыкой ее голоса. Дракон — это древний враг, Дьявол; пробуждение пантеры — воскресение Господа; толпы — общины верующих; а пантера — Иисус Христос.
Чтобы эта аллегория не слишком удивила читателя, напомним, что для саксов пантера была не хищным зверем, а неким экзотически звучащим названием, не подкрепленным достаточно конкретным образом. В качестве курьеза можем прибавить, что в поэме Элиота «Геронтион» говорится о Христе-тигре.
Леонардо да Винчи записывает:
«Африканская пантера подобна льву, только лапы у нее длиннее и туловище более стройное. Шерсть у нее белая, усеянная черными, похожими на розетки пятнами. Ее красота восхищает прочих животных, которые сопровождали бы ее постоянно, когда бы не страшились ее наводящего ужас взгляда. Зная об этом своем свойстве, пантера опускает глаза; другие животные приближаются, чтобы насладиться ее красотой, и тут она хватает того, кто подойдет поближе».
Пеликан
Пеликан в обычной зоологии — это водяная птица с размахом крыльев около шести футов и очень длинным клювом, нижняя часть которого расширена и образует мешок для накапливания рыбы. Пеликан легенд не такой крупный, и соответственно клюв у него короче и острее. Согласно народной этимологии, pelicanus, «белошерстный», — перья у настоящего пеликана белые, меж тем как у легендарного желтые, а иногда и зеленые. (Подлинная этимология слова «пеликан» — греческое «рублю топором», ибо длинный клюв его уподобили клюву дятла.) Но его повадки еще более удивительны, чем внешность.
Мать ласкает птенцов своим клювом и когтями так ревностно, что умерщвляет их. Через три дня появляется отец и в отчаянии от гибели своего потомства собственным клювом раздирает себе грудь. Кровь из его ран воскрешает умерших птенцов. Так повествуют средневековые бестиарии, однако св. Иероним в комментарии к 10-му псалму («Я уподобился пеликану в пустыне; я стал как филин на развалинах») приписывает умерщвление выводка змее. О том, что пеликан раздирает себе грудь и кормит детенышей собственной кровью, говорится в распространенном варианте этой легенды.
Кровь, возвращающая мертвых к жизни, приводит на ум причастие и распятие — так, в знаменитом стихе из «Рая» (XXV, 113) Иисус Христос назван «nostro Pelicano» — «пеликан человечества». Латинский комментарий Бенвенуто де Имола толкует это так: «Его называют пеликаном, ибо он разъял себе грудь ради нашего спасения, подобно пеликану, воскрешающему умерших птенцов кровью своей груди. Пеликан — это египетская птица».
Пеликан часто встречается в церковной символике, его поныне изображают на дарохранительницах. В бестиарии Леонардо да Винчи пеликан описывается следующим образом:
«Он горячо любит своих птенцов и, найдя их в гнезде убитыми змеею, раздирает себе грудь и, омыв их своей кровью, возвращает к жизни».
Перитии
Согласно легенде, Эритрейская сивилла предсказала, что Рим будет разрушен перитиями. В 642 году во время знаменитого пожара в Александрии записи оракулов сивиллы сгорели: ученые-грамматики, занявшиеся восстановлением некоторых фрагментов из девяти свитков, видимо, так и не обнаружили пророчество о судьбе Рима.
Со временем появилась необходимость отыскать источник, способный пролить больше света на это весьма туманное предание. После многих неудач стало известно, что в шестнадцатом веке некий раввин из Феса (скорее всего, Якоб бен Хаим) опубликовал исторический трактат, в котором привел цитату из ныне утерянного сочинения некоего греческого схоласта, где содержались сведения о перитиях, очевидно заимствованные из оракулов до того, как Александрийская библиотека была сожжена Омаром. Имя ученого грека до нас не дошло, однако фрагмент сохранился:
«Перитии обитают в Атлантиде, это полуолени, полуптицы. Оленьи у них голова и ноги. Само же туловище совершенно как у птицы, с крыльями и опереньем...
Самое поразительное их свойство то, что когда они освещены солнцем, то отбрасывают тень, имеющую очертания не их фигуры, а человеческой. Отсюда некоторые заключают, что перитии — это души путников, умерших на чужбине, без покровительства их богов...
...И их заставали врасплох, когда они ели сухую землю... летают они стаями, и их видели на головокружительной высоте над Геркулесовыми столпами.
...Они (перитии) — грозные враги рода человеческого; когда им удается убить человека, его тень становится тенью их собственного тела, и они вновь обретают милость их богов.
...И те, кто в войске Сципиона направлялся по морю на завоевание Карфагена, едва не потерпели неудачу, ибо во время плавания на их суда напала стая перитий и многие римляне были убиты и покалечены... Хотя наше оружие против перитий бессильно, каждое из этих животных — ежели они животные — может убить не более одного человека.
...Повалявшись в крови своих жертв, перитии улетают прочь на своих могучих крыльях.
...В Равенне, где их недавно видели, говорят, что оперение у них ярко-голубого цвета, и это меня очень удивило, ибо, судя по всем прежним сообщениям, перья у них темно-зеленые».
Хотя приведенные отрывки достаточно подробны, очень жаль, что до наших дней не дошла никакая другая, достойная внимания информация о перитиях. Трактат раввина, сохранивший для нас это описание, хранился до Второй мировой войны в библиотеке Дрезденского университета. Прискорбно об этом говорить, но затем и этот документ исчез — то ли вследствие бомбардировки, то ли еще прежде был уничтожен при сожжении книг нацистами. Остается надеяться, что придет день, когда появится другой экземпляр этого сочинения и украсит полки какой-нибудь из наших библиотек.
Пигмеи
По представлениям древних, народ карликов — двадцати семи дюймов ростом — обитает в горах где-то за пределами Индии или Эфиопии. Плиний утверждает, что они строят свои хижины из грязи, смешанной с перьями и яичной скорлупой. Аристотель поселяет их в подземные пещеры. Для жатвы колосьев они вооружаются топорами, словно собираются рубить лес. Каждый год на них нападают стаи журавлей, гнездовья которых находятся в степях России. Пигмеи, верхом на баранах и козлах, мстят им, уничтожая яйца и гнезда своих врагов. Эти военные походы занимают у них три месяца в году из двенадцати.
Пигмеем называли также карфагенское божество, голову которого, вырезанную из дерева, карфагеняне помещали для устрашения неприятелей как носовое украшение на военных судах.
