Косматый зверь из Ла-Ферте-Бернар

 

В Средние века на берегах Гюини, в остальном тихой речки, бродил зверь, которого прозвали Косматым (La veleu). Существо это каким-то образом спаслось от потопа, хотя в ковчег его не взяли. Величиною с быка, голова змеиная, округлое туловище, поросшее длинной зеленой шерстью и иглами, укол которых был смертелен. Лапы широченные, похожие на черепашьи, змееподобный хвост, которым оно убивало и людей, и животных. Разозлившись, оно изрыгало огонь, уничтожавший колосья на полях. По ночам грабило хлевы. Когда же крестьяне пытались за ним поохотиться, оно погружалось в воды Гюини, отчего речка разливалась и затопляла долину на много миль.

Косматый зверь был лаком до невинных существ и пожирал девушек и детей. Обычно он выбирал самую целомудренную из девиц, которую прозывали Ягницей (L'agnelle). И вот однажды он похитил такую Ягницу и утащил ее, истерзанную и окровавленную, в свое логовище. Жених девушки выследил чудовище и мечом пронзил Косматому хвост, единственное его уязвимое место. Зверь мгновенно издох. Из него сделали чучело, и гибель его отпраздновали с флейтами, барабанами и веселыми плясками.

 

Кракен

 

Кракен — это скандинавский вариант Саратана и арабского дракона, или морского змея.

В 1752—1754 годах датчанин Эрик Понтоппидан, епископ Бергена, издал «Естественную историю Норвегии», труд, прославленный своим добродушием и легковерием. Там мы читаем, что спина у Кракена шириною в полторы мили, а его щупальца способны охватить самый большой корабль. Огромная эта спина выступает из моря, подобно острову. Епископ формулирует правило: «Плавающие острова — это всегда Кракены». Он пишет также, что у Кракена есть привычка затемнять морскую воду извержением некоей жидкости. Такое утверждение породило гипотезу, что Кракен — это осьминог, только увеличенный.

Среди юношеских произведений Теннисона мы находим стихотворение, посвященное этому примечательному существу.

 

КРАКЕН

 

Спокон веков в пучине океана

Громада Кракен беспробудно спит,

Он слеп и глух, по туше великана

Лишь временами бледный луч скользит.

Над ним колышутся гиганты губки,

И из глубинных, темных нор

Полипов несчислимых хор

Протягивает щупальца, как руки.

Тысячелетья Кракен там почиет,

Так было и так будет впредь,

Пока последний огнь прожжет пучину

И жаром опалит живую твердь.

Тогда он ото сна воспрянет,

Пред ангелами и людьми предстанет

И, с воем всплывши, встретит смерть.

 

 

Крокотта и Левкрокотта

 

Ктесий, врач Артаксеркса Мнемона, в четвертом веке до н. э., пользуясь персидскими источниками, составил описание Индии — труд бесценный для тех, кому любопытно узнать, как персы при Артаксерксе Мнемоне представляли себе Индию. В главе 32 он повествует о кино-ликусе, собако-волке, которого Плиний, видимо, и превратил в своего крокотту. Плиний пишет (VIII, 21), что крокотта — это животное, «рожденное от собаки и волка; этот зверь способен своими зубами разгрызать все что угодно, и проглоченное мгновенно переваривается в его желудке». И далее Плиний описывает другое индийское животное, левкрокотту: «чрезвычайно проворное животное, величиною с осла, ноги, как у оленя-самца, шея, хвост и грудь льва, голова похожа на барсучью, копыта раздвоены, рот до ушей, а вместо зубов одна сплошная кость. Говорят, что это животное умеет подражать человеческому голосу».

Позднейшие ученые словно чувствуют, что Плиниев левкрокотта — это нескладная помесь индийской антилопы и гиены. Всех этих животных Плиний помещает в ландшафт Эфиопии, куда он также пристраивает дикого быка с произвольно движущимися рогами, твердой, как кремень, шкурой и повернутой наоборот шерстью.

 

Кужата

 

В мусульманской космологии Кужата — это огромный бык, у которого четыре тысячи глаз, ушей, ноздрей, ртов и ног. Чтобы пройти от одного уха до другого или от одного глаза до другого, требуется не более не менее как пятьсот лет. Кужата стоит на спине рыбы Багамут, на спине быка лежит громадная рубиновая скала, на скале стоит ангел, на ангеле покоится наша Земля. Под рыбой простирается безбрежное море, под морем зияет воздушная бездна, под воздухом находится огонь, а под огнем змея, такая огромная, что, кабы не страх перед Аллахом, она поглотила бы весь мир.

 

Ламедвовники

 

Есть на земле — и всегда были — тридцать шесть праведников, назначение коих — оправдывать мир перед Богом. Это ламедвовники. Друг друга они не знают и очень бедны. Если человек вдруг узнает, что он ламедвовник, он тут же умирает, и его место занимает другой, хотя бы и на другом краю земли. Сами о том не ведая, ламедвовники — тайные столпы, поддерживающие наш мир. Не будь их, Бог уничтожил бы род человеческий. Они наши спасители и сами того не знают.

Это мистическое поверье евреев можно найти в произведениях Макса Брода. Отдаленные его корни, возможно, в восемнадцатой главе Книги Бытия, где есть такой стих: «Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу место сие» (18: 26).

Мусульмане видят аналогичный образ в кутбе.

 

Ламии

 

По мнению римских и греческих классиков, ламии обитают в Африке. Кверху от пояса у них формы красивой женщины, нижняя же половина — змеиная. Некоторые ученые называли их колдуньями, другие — злобными чудовищами. Они лишены способности говорить, однако умеют издавать мелодичный свист и, завлекая им путников в пустыне, пожирают их. Происхождения они божественного — они потомки одной из многих любовных связей Зевса. Роберт Бертон в той части своей «Анатомии меланхолии» (1621), где говорится о могуществе любви, пишет:

 

«Филострат в четвертой книге его «De vitae Apolionii» приводит достопамятный пример этого рода, который я не могу опустить, о некоем Мениппе Ликии, молодом человеке 25 лет, который на пути меж Кенхреями и Коринфом встретил подобное призрачное существо в облике прекрасной молодой женщины; взяв его за руку, она повела его к себе в дом в предместье Коринфа и сказала, что она родом финикиянка и что ежели он с нею будет жить, то «услышит, как она поет и играет, и будет пить такие вина, каких в жизни не пивал,и никто им не помешает; она же верно и преданно будет с ним жить и с ним умрет и обещает ему это верно и преданно». Молодой человек был философом, жил степенно и скромно и умел сдерживать свои страсти, но перед любовной страстью не устоял; он довольно долго прожил с этой женщиной, к великому своему удовольствию, и наконец женился на ней, и на свадьбу, среди прочих гостей, явился Аполлоний, который по некоторым признакам обнаружил, что эта женщина — змея, ламия, и что все ее имущество, подобно описанному Гомером золоту Тантала, — ничего настоящего, одна мнимость. Когда она увидела, что ее изобличили, то заплакала и попросила Аполлония молчать, но его это не тронуло, и в тот же миг она, серебряная посуда, дом и все, что в нем было, исчезло: «Многие тысячи людей знали об этом происшествии, ибо оно случилось в самом центре Греции».

 

Незадолго до смерти Джон Китс под впечатлением этого рассказа Бертона сочинил пространную поэму «Ламия».

 

«Laudatores temporis acti»

 

В семнадцатом веке капитан-португалец Луиш да Силвейра в своей книге «De Gentius et Mori us Asiae» (Лиссабон, 1669) упоминает довольно туманно некую восточную секту — то ли индийскую, то ли китайскую, — которую он называет, пользуясь латинским выражением, «Laudatores temporis acti». Славный наш капитан — не метафизик и не теолог, тем не менее он очень понятно определяет характер прошлого, как его понимали «хвалители». Для нас прошлое — всего лишь отрезок времени или ряд отрезков, которые некогда были настоящим, а теперь могут быть приблизительно воссозданы памятью или историей. И память, и история, разумеется, делают эти отрезки частью настоящего. Для «хвалителей» прошлое — абсолютно; оно никогда не имело настоящего и не может быть воскрешено в памяти даже предположительно. Его свойствами не могут быть ни единство, ни множественность, ибо это атрибуты настоящего. То же самое можно сказать о его обитателях — коль множественное число здесь дозволено, — о их цвете, размерах, весе, форме и так далее. О существах этого Никогда-Не-Бывшего-Некогда нельзя ничего ни утверждать, ни отрицать.

Силвейра отмечает крайне безнадежный уклон этой секты; у прошлого, как такового, не может быть и тени подозрения, что ему будут поклоняться, оно также не способно принести своим поклонникам ни помощи, ни утешения. Если бы капитан указал нам национальную принадлежность или еще какую-либо примету этой любопытной общины, было бы легче вести дальнейшие исследования. Нам известно, что у них не было ни храмов, ни священных книг. Существуют ли «хвалители» и ныне, или же они — вместе с их смутным верованием — принадлежат прошлому?

 

Лемуры

 

Древние полагали, что души людей после смерти блуждают по земле, смущая покой ее обитателей. Добрых духов называли Lares familiares, злые носили название Larvae, или Lemures. Они устраивали людей добродетельных и неустанно терзали порочных и нечестивых; у римлян был обычай справлять в месяце мае в их честь празднества, называвшиеся «лемурии» или «лемуралии». Впервые эти празднества были учреждены Ромулом, дабы умиротворить дух его брата Рема, по имени которого они были названы «ремурии» и в искаженном варианте — «лемурии». Торжества длились трое суток, в течение которых храмы богов были закрыты и свадьбы запрещены. Существовал обычай бросать на могилы усопших черные бобы или сжигать их, так как считалось, что лемуры не выносят этого дыма. Произносились также магические слова и били по котлам и барабанам, веря, что духи удалятся и больше не вернутся тревожить своих родственников на земле.

 

Лернейская гидра

 

Тифон (безобразный сын Тартара и Земли) и Ехидна, которая была наполовину прекрасная женщина, наполовину змея, породили лернейскую гидру. Ламприер рассказывает нам, что у нее, согласно Диодору, было сто голов; согласно Симониду, пятьдесят; и, согласно наиболее признанному мнению Аполлодора, Гигина и К°, девять. Но самым ужасным в этой твари было то, что стоило отрубить одну голову, как на ее месте вырастали две другие. Говорили, что головы были человечьи и что средняя из них была бессмертной. Дыхание гидры отравляло воду и сжигало посевы. Даже когда она спала, ядовитый воздух вокруг нее был смертелен для людей. Юнона поощряла ее старания умалить славу Геркулеса.

Это чудовище, казалось, было обречено на вечное существование. Его логово находилось среди болот, близ озера Лерны. Туда явились Геркулес и Иолай — Геркулес отсек головы, а Иолай приложил к кровоточащим ранам раскаленное железо, ибо только огонь мог помешать вырасти новым головам. Последнюю голову, которая была бессмертна, Геркулес похоронил под огромным утесом, там она и пребывает до наших дней, то пышет ненавистью, то спит.

Совершая дальнейшие подвиги с другими зверями, Геркулес наносил им смертельные раны стрелами, смоченными желчью гидры.

Когда Геркулес сражался с многоголовым чудовищем, его укусил за пятку рак, друг гидры. Юнона поместила рака на небо, где он стал зодиакальным созвездием Рака.

 

Лилит

 

«Ибо до Евы была Лилит», — гласит древнееврейский текст. Легенда о ней вдохновила английского поэта Данте Габриэля Россетти (1828—1882), и он написал поэму «Райская обитель». Лилит была змея, она была первой женой Адама и подарила ему

 

Существ, что извивались в рощах и в воде,

Сверкающих сынов, блестящих дочерей.

 

Еву Бог создал потом; чтобы отомстить женщине, жене Адама, Лилит уговорила ее отведать запретный плод и зачать Каина, брата и убийцу Авеля. Такова первоначальная форма мифа, которой следовал и которую развил Россетти. В течение Средних веков под влиянием слова «лайил», что на древнееврейском означает «ночь», легенда приняла другой оборот. Лилит стала уже не змеей, а духом ночи. Иногда она — ангел, ведающий рождением людей, иногда демон, который осаждает спящих в одиночку или бредущих по дороге одиноких путников. В народном воображении она предстает в виде высокой молчаливой женщины с длинными черными распущенными волосами.

 

Лис китайский

 

Лис китайский мало отличается от других лисиц с точки зрения обычной зоологии, но не зоологии фантастической. Здесь статистика определяет продолжительность его жизни от восьмисот до тысячи лет. Зверь этот считается дурным предзнаменованием, и каждая часть его тела обладает особыми свойствами. Достаточно ему ударить хвостом по земле, чтобы вспыхнул огонь, он способен провидеть будущее и может принимать любой облик, предпочитая облик стариков, молодых женщин и ученых. Он хитер, осторожен и недоверчив, главная его утеха — морочить и мучить людей. Души людей после смерти иногда переселяются в тело лиса. Обитает он поблизости от могил.

Существуют тысячи рассказов и легенд, связанных с лисом, здесь мы приведем рассказ поэта девятого века Ню Цзяо, не лишенный юмористического оттенка.

 

Ван увидел двух лисиц, стоящих на задних лапах, прислонясь к стволу дерева. У одной в передней лапе был лист бумаги, и обе они смеялись, словно участвуя в какой-то шутке. Ван попытался их прогнать, но они не уходили, и в конце концов он выстрелил в ту, которая держала бумагу. Лисица была ранена в глаз, и Ван отобрал у нее лист бумаги. В гостинице Ван стал рассказывать эту историю другим постояльцам. Пока он говорил, в комнату вошел господин с повязкой на одном глазу. Он с интересом выслушал рассказ Вана и спросил, не может ли тот показать ему бумагу. Ван уже готов был ее достать, как вдруг хозяин гостиницы заметил, что у новоприбывшего есть хвост. «Это лис!» — закричал он, и в тот же миг пришелец обернулся лисом и убежал. Некоторое время спустя лисы попытались отобрать свою бумагу, которая была испещрена непонятными письменами, но каждый раз терпели неудачу. Наконец Ван решил возвратиться домой. По дороге он встретил целое семейство, направлявшееся в столицу. Они заявили, будто это он, Ван, велел им туда отправиться, и мать семейства показала ему письмо, в котором он требовал, чтобы они продали все свое имущество и поселились с ним в городе. Приглядевшись к письму, Ван увидел, что листок бумаги чист. И хотя у повстречавшихся ему людей уже не было крова, он сказал: «Возвращаемся».

Однажды в семью вернулся младший брат, которого все считали мертвым. Он стал расспрашивать о бедствиях, перенесенных родными, и Ван рассказал ему, как было дело. «Ах, — сказал брат, когда Ван дошел до истории с лисами, — вот тут-то и скрыт корень зла». Ван показал ему бумагу, о которой говорил. Выхватив лист из рук Вана, брат сунул его в карман и сказал: «Наконец я получил то, что мне нужно!» Затем, превратившись в лиса, скрылся.

 

 

Лунный заяц

 

Англичанам чудится в лунных пятнах человеческая фигура; два или три упоминания о «человеке на Луне» есть в «Сне в летнюю ночь»; Шекспир упоминает о его пучке терний, или зарослях терновника; в заключительных стихах песни XX «Ада» Данте уже говорил о Каине и об этих терниях. Комментатор Томмазо Казини приводит тосканскую легенду о том, что Бог изгнал Каина на Луну и в наказание повелел ему таскать до скончания веков вязанку терновника. Другие видят на Луне Святое семейство; Леопольдо Лугонес в своем «Календаре души» писал:

 

Y está todo: la Virgen con el niño; al flanco,

San José (algunas tienen la buena fortuna

De ver su vara); у el buen burrito bianco

Trota que trota la campos de la luna.

 

(И все там есть: с младенцем Дева, рядом Иосиф,

Супруг святой (иные хвалятся удачей,

Что посох его видят); тут же белый ослик

По лунным пажитям, резвяся, скачет.)

 

Китайцы же говорят о лунном зайце. В одной из своих прошлых жизней Будда страдал от голода; чтобы его накормить, заяц бросился в огонь. В благодарность Будда отправил его душу на Луну. Там, под сенью акаций, заяц толчет в волшебной ступке снадобья, чтобы составить эликсир бессмертия. В некоторых областях народ называет этого зайца «доктором», или «чудесным зайцем», или «агатовым зайцем».

Об обычном зайце есть поверье, что он живет тысячу лет и что в старости он становится белым.

Шекспир, между прочим, упоминает в «Буре» (II, 2) лунного теленка. Это существо — согласно комментаторам — безобразное чудовище, зачатое на Земле под влиянием Луны.

 

Мандрагора

 

Подобно баромецу, растение, называемое мандрагора, граничит с животным царством, ибо, когда его вырывают с корнем, оно кричит; крик этот может свести с ума тех, кто его слышит. В «Ромео и Джульетте» (IV, 3) мы читаем:

 

Кругом ужасный смрад, глухие стоны,

Похожие на стоны мандрагоры,

Когда ее с корнями вырывают, —

Тот звук ввергает смертного в безумье...

 

Пифагор называет его антропоморфным; римский агроном Луций Колумелла — получеловеком, а Альберт Великий писал, что мандрагоры, наподобие людей, бывают различного пола. До него Плиний утверждал, что белая мандрагора — это самец, а черная — самка. И еще, что сборщики мандрагоры очерчивают вокруг нее мечом три крута и должны смотреть на запах; запах ее листьев так силен, что от него люди лишаются дара речи. Кто вырвет ее с корнем, тому грозят ужасные бедствия. В последней книге «Истории иудейской войны» Иосиф Флавий советует применять для этого нарочно обученную собаку; выдернув растение, собака подыхает, зато его листья служат для изготовления наркотиков, слабительных и колдовских снадобий.

Человекоподобная форма мандрагоры породила поверье, будто она растет у подножия виселиц. Сэр Томас Браун («Pseudodoxia Epidemica», 1646) говорит о питающем ее жире повешенных; некогда популярный немецкий писатель Ханс Хайнц Эверс написал роман («Alraune», 1913) на сюжет о том, что семя повешенного было впрыснуто проститутке, отчего родилась красивая ведьма. Мандрагора по-немецки «Alraune»; раньше говорили «Alruna», слово это происходит от слова «руна», которое означало «шепот», или «гул». То есть (по мнению Скита) оно означало «некую тайну... письменность, ибо написанные буквы считались тайной, известной немногим». Проще говоря, идея зримого знака, заменяющего звук, озадачивала древних скандинавов, отсюда представление о тайне.

В Книге Бытия (30: 14—17) есть любопытное упоминание о плодотворной силе мандрагоры:

 

«14. Рувим пошел во время жатвы пшеницы, и нашел мандрагоровы яблоки в поле, и принес их Лии, матери своей. И Рахиль сказала Лии: дай мне мандрагоров сына твоего.

15. Но она сказала ей: неужели мало тебе завладеть мужем моим, что ты домогаешься и мандрагоров сына моего? Рахиль сказала: так пусть он ляжет с тобою эту ночь, за мандрагоры сына твоего.

16. Иаков пришел с поля вечером, и Лия вышла ему навстречу и сказала ему: войди ко мне, ибо я купила тебя за мандрагоры сына моего. И лег он с нею в ту ночь.

17. И услышал Бог Лию, и она зачала и родила Иакову пятого сына».

 

В девятнадцатом веке еврейско-немецкий комментатор Талмуда написал следующий абзац:

 

«От корня в земле отходит нечто вроде веревки, и веревкою этой прикреплено за пуп — как тыква или арбуз — животное, именуемое «яду'а», но «яду'а» во всем схож с человеком: такие же лицо, туловище, руки и ноги. Оно искореняет и уничтожает все, куда достигает та веревка. Надобно веревку эту рассечь стрелою, и тогда животное подыхает».

 

Врач Диоскурид (второй век до н. э.) отождествляет мандрагору с киркеей, или растением кирке, о которой в песни десятой «Одиссеи» читаем:

 

Корень был черный, подобен был цвет молоку белизною;

Моли его называют бессмертные; людям опасно

С корнем его вырывать из земли, но богам все возможно.

 

 

Мантихор

 

Плиний (VIII, 21) сообщает нам, что, согласно Ктесию, врачу-греку Артаксеркса Мнемона, в краю эфиопов «живет зверь, которого он именует мантихора; у нее три ряда зубов, они, смыкаясь, заходят один за другой, подобно зубьям гребня; лицо и уши у нее человеческие, глаза кроваво-красные, туловище, как у льва, и хвост, заканчивающийся жалом, как хвост скорпиона; голос ее напоминает пенье флейты и трубы, звучащих одновременно; она весьма проворна и пожирает мясо всех прочих тварей».

Флобер развил это описание (называя чудовище «мантихор») — на последних страницах «Искушений святого Антония» мы читаем:

 

«Мантихор — гигантский красный лев с человечьим лицом и тремя рядами зубов.

— Переливчатый блеск моей пурпурной шкуры сливается с сияющим маревом великих песков. Я выдыхаю ужас пустынь. Я изрыгаю чуму. Я пожираю армии, когда они дерзают углубиться в пустыню. Когти мои изогнуты как винты, а зубья подобны зубьям пилы; непрестанно движущийся хвост утыкан дротиками — я мечу их налево и направо, вперед и назад. Вот! Вот!

Мантихор прыщет во все стороны иглами из своего хвоста, как стрелами. Капли крови сыплются градом на листву деревьев».

 

 

Мать черепах

 

За двадцать два века до христианской эры справедливый император Юй Великий прошел, измерив своими шагами, Девять Гор, Девять Рек и Девять Болот и разделил землю на Девять Областей, пригодных для добродетели и земледелия. Таким образом, он покорил Воды, грозившие затопить Небо и Землю, и оставил следующий отчет о своих Общественных Работах:

 

«Я воспользовался четырьмя средствами передвижения (повозками, лодками, санями и башмаками на шипах) и проследовал по холмам и лесам, одновременно, вместе с Йи, показывая толпам народа, как добывать мясо для еды. Я проложил русла для рек через девять областей и направил их в море. Я углубил канавы и каналы и подвел их к рекам и одновременно, вместе с Чи, сеял зерна и показывал толпам народа, как добывать трудом своим иную пищу вдобавок к мясной».

 

Историки повествуют, что идею раздела земли, который он совершил, открыла императору волшебная, или священная, черепаха, вышедшая из реки. Кое-кто утверждает, что эта амфибия, мать всех черепах, была создана из воды и огня; другие называют менее обычную материю — свет звезд, образующих созвездие Стрельца. На панцире черепахи был начертан космический трактат под названием «Хон Фан» («Всеобщее Правило») или рисунок Девяти Отделов этого трактата, изображенных белыми и черными точками.

В представлении китайцев небо имеет вид полушария, а земля — четырехугольника; посему в черепахе с ее панцирем, куполообразным сверху и плоским внизу, они видят образ, или модель, вселенной. Более того, черепахи причастны к космическому долголетию; вполне естественно, что их включают в число животных духовного типа (вместе с единорогом, драконом, фениксом и тигром) и что предсказатели читают на рисунке их панциря будущее.

Тан-Ки (черепаха-дух) — таково имя той, которая открыла императору «Хон Фан».

 

Минотавр

 

Идея построить дом так, чтобы люди не могли найти из него выхода, возможно, еще более странна, чем человек с бычьей головой, однако оба вымысла удачно сочетаются, и образ лабиринта гармонирует с образом Минотавра. Вполне естественно, что в центре чудовищного дома должно обитать чудовище.

Минотавр — полубык, получеловек — родился как плод неистовой страсти царицы Крита Пасифаи к белому быку, который по велению Нептуна вышел из моря. Дедал, создатель хитроумного устройства, позволившего царице утолить свое противоестественное желание, соорудил лабиринт, дабы в нем заточить и скрыть ее сына-чудовище. Минотавр питался человечиной, и, чтобы его кормить, царь Крита наложил на город Афины ежегодную дань — семь юношей и семь девиц. Когда Тесею выпал жребий стать жертвой ненасытного Минотавра, он решил избавить родину от подобной повинности. Дочь критского царя Миноса дала ему нить, чтобы он мог найти обратный путь в сплетении ходов лабиринта; герой убил Минотавра и сумел благополучно выйти.

В одном своем стихе, где речь идет об изобретательности, Овидий говорит о «Semiovemque virum, semivirumque ovem» («человеке-полубыке, быке-получеловеке»). Данте, знавший язык древних греков, но не видевший их монет и скульптурных памятников, вообразил Минотавра с головой человека и туловищем быка («Ад», XII, 1—30).

Культ быка и обоюдоострого топора (он назывался «лабрис», откуда, возможно, произошло слово «лабиринт») был характерен для доэллинских религий с их священными боями быков. Судя по настенным изображениям, человеческие фигуры с бычьими головами были обычны в критской демонологии. Вероятно, греческая легенда о Минотавре — это поздняя жестокая версия мифов значительно более древних, тень снов, еще более устрашающих.

 

Морской конь

 

В отличие от большинства вымышленных существ морской конь — не комбинированное существо; это просто дикий конь, обитающий в море и выходящий на сушу только в безлунные ночи, когда бриз доносит до него запах кобыл. На некоем неназванном острове — возможно, Борнео — пастухи выгоняют лучших царских кобыл на берег, а сами прячутся в пещерах. Тут Синдбад увидел жеребца, выходящего из моря, смотрел, как он покрыл кобылицу, и услышал его ржанье.

Окончательная версия «Книги тысячи и одной ночи», по мнению Бертона, создана в тринадцатом веке; в этом же веке жил космограф Захария Аль Казвини, который в своем трактате «Чудеса Творения» написал следующее: «Морской конь подобен коню суши, но грива и хвост у него длиннее, окраска более яркая, копыта раздвоены, как у дикого быка, а ростом он меньше обычного коня и чуть побольше осла». Он отмечает, что скрещение морской и обычной пород дает весьма красивое потомство, и выделяет темного пони «с белыми пятнами вроде серебряных пластинок».

В восемнадцатом веке путешественник-китаец Ван Тайхай пишет: «Морской конь обычно выходит на берег в поисках кобылы, иногда его удается поймать. Шерсть у него черная, блестящая, хвост длинный, волочится по земле. На суше он двигается как обычные кони, очень послушен и способен за один день пройти сотни миль. Однако не следует купать его в реке — как только он видит воду, в нем возрождается прежняя его природа, и он уплывает прочь».

Этнологи увидели источники этого исламского вымысла в греко-римском поверье о ветре, оплодотворяющем кобыл. В третьей книге «Георгик» Вергилий изложил это поверье в стихах. Объяснение Плиния (VIII, 42) более конкретно:

 

«Известно, что в Португалии, на берегах реки Тахо и близ Лиссабона, когда подует западный ветер, кобылы, поворачивая круп ему навстречу, задирают хвост и так зачинают от этого плодоносного ветра вместо естественного семени; таким образом они беременеют и носят сколько положено и рожают жеребят, быстрых, как ветер, только живут эти кони не более трех лет».

 

Историк Юстин предполагает, что возникновением своим эта легенда обязана гиперболе «сыны ветра», как называли быстрых скакунов.

 

Муравьиный лев

 

Муравьиный лев — невообразимое чудище, описанное Флобером следующим образом: «Спереди лев, сзади муравей с половыми органами навыворот». История этого чудища также весьма странна. В Библии (Иов 4: 11) мы читаем: «Могучий лев погибает без добычи». По-еврейски «лев» назван «лайиш»; слово это, необычное для обозначения льва, видимо, привело к столь же необычному переводу. В переводе Семидесяти толковников, вспомнив какого-то арабского льва, которого Элиан и Страбон называли «myrmex», сочинили слово «мирмеколион» — «муравьиный лев». «Мирмекс» по-гречески «муравей». Из странного выражения: «Муравьиный лев погибает без добычи» — возник фантастический образ, который средневековые бестиарии с успехом дополнили:

 

«Физиолог» гласит: у него морда (или передняя часть) льва и задняя часть — муравья. Его отец питается мясом, но мать ест зерно. И когда они рождают муравьиного льва, это существо двуприродное: он не может есть мясо, ибо это противно природе его матери, не может есть и зерно, ибо это противно природе его отца. Посему он погибает из-за отсутствия пищи».

 

 

Наги

 

Наги принадлежат индийской мифологии. Это змеи, которые, однако, часто принимают человеческий облик.

В одной из книг «Махабхараты» в Арджуну влюбляется Улупи, дочь царя нагов, и он вынужден учтиво, но твердо напомнить ей о своем обете целомудрия; девица же говорит ему, что его долг — помогать несчастливым. Герой уделяет ей одну ночь. Будда, сидя под смоковницей, предавался медитации, как вдруг начался сильный дождь с ветром; тут сердобольный наг обвился вокруг него семь раз и простер над ним семь своих голов вроде зонтика. Будда обратил его в истинную веру.

В «Руководстве по индийскому буддизму» Керн определяет нагов как змей, похожих на облака. Живут они глубоко под землею в подземных дворцах. Члены секты Большого Колеса рассказывают, что Будда проповедовал один закон для людей и другой — для богов, и этот последний, тайный закон хранился на небесах и в чертогах змей, которые несколько столетий спустя открыли его монаху Нагарджуне.

Вот легенда, записанная в Индии в начале пятого века паломником-китайцем:

 

«Царь Ашока пришел к озеру, близ которого стояла высокая пагода. Он пожелал разрушить ее, чтобы возвести другую, более высокую. Некий брахман повел его внутрь башни, и, когда царь вошел, брахман сказал:

— Человеческий мой облик — это мнимость. На самом деле я наг, дракон. За грехи мои я обречен жить в этом ужасном теле, но я соблюдаю закон, заповеданный Буддой, и надеюсь заслужить искупление. Можешь разрушить это святилище, если полагаешь, что способен воздвигнуть лучшее».

 

Наг показал царю ритуальные сосуды. Взглянув на них, царь ужаснулся, ибо они были совсем не похожи на те, которые изготавливают люди, и отказался от своего намерения.

 

Наснас

 

Среди чудищ «Искушений» есть наснасы (у Флобера «нисны»), у которых «всего один глаз, одна щека, одна рука, одна нога, половина туловища, половина сердца». Комментатор Жан-Клод Марголен приписывает его Флоберу, однако Лейн в первом томе «Тысячи и одной ночи» (1839) говорит, что наснаса считают плодом союза Шикка, демонического существа, разделенного продольно, и человека. Наснас, согласно Лейну (он пишет «неснас»), похож на «половину человека — у него половина головы, половина туловища, одна рука, одна нога, на которой он весьма проворно скачет...» Он обитает в лесах и в пустынных местностях Йемена и Хадрамаута и наделен даром речи. У одной их породы лицо находится на груди, как у блеммий, а хвост, как у овцы. Мясо их нежно и потому весьма ценится. У другой породы наснасов крылья летучей мыши, обитают они на острове Раидж (возможно, Борнео) на побережье Южного моря. «Но лишь Господь, — прибавляет ученый-скептик, — всеведущ».

 

Небесный олень

 

О внешнем виде небесного оленя мы ровным счетом ничего не знаем (возможно, потому, что никому никогда не удалось его разглядеть), но известно, что эти злосчастные животные живут под землею, в рудниках, и более всего желают выбраться на свет. Они умеют говорить и умоляют рудокопов помочь им подняться на поверхность. Вначале небесный олень пытается подкупить рабочих, обещая показать жилы золота и серебра; когда же эта попытка терпит неудачу, животное бросается на людей, и рудокопам приходится его усмирять и замуровывать в рудничной штольне. Идут слухи, что, когда оленей числом больше, чем людей, они забивают людей до смерти.

Согласно легенде, когда небесному оленю удается выбраться на воздух, он превращается в зловонную жидкость, причиняющую моровое поветрие.

Этот вымысел возник в Китае и записан Дж. Уиллоби-Мидом в его книге «Китайские вампиры и домовые».

 

Небесный петух

 

Как полагают китайцы, небесный петух — это птица с золотыми перьями, которая поет три раза в день. Первый раз, когда солнце совершает свое утреннее купание в водах океана; второй — когда солнце стоит в зените; третий — когда оно опускается на западе. От первой песни сотрясаются небеса и пробуждаются ото сна люди. Петух этот — предок Ян, мужского начала Вселенной. У него три лапы, и гнездится он на дереве фью-сань, которое растет в краю зари, и высотою оно в тысячи футов. Голос небесного петуха невероятно громок, осанка величава. Он несет яйца, из которых вылупляются цыплята с красными гребешками; каждое утро они отвечают на его песню. Все петухи на земле — потомки небесного петуха, которого также называют «птица рассвета».

 

Нимфы

 

Парацельс ограничивает их владения стихией воды, древние, однако, полагали, что весь мир населен нимфами. Они давали нимфам различные наименования соответственно их обиталищам. Дриады, или гамадриады, жили в деревьях, были невидимы и умирали вместе с деревьями. Другие же нимфы считались бессмертными или же, как мельком упоминает Плутарх, жили 9720 лет. Среди них были нереиды и океаниды — они владели морями.

Нимфы озер и источников назывались наяды, нимфы пещер — ореады. Были также нимфы лощин, именовавшиеся напеями, и нимфы рощ — альсеиды. Точное количество нимф неизвестно; Гесиод называет число три тысячи. Это были строгие красивые молодые женщины; их название, возможно, означает всего лишь «девица на выданье». Тот, кто их увидел, мог ослепнуть, а если видел их нагими, умирал. Так утверждает один стих Проперция.

Древние приносили им в жертву мед, оливковое масло и молоко. Нимфы были второстепенными божествами, но храмы в их честь не воздвигались.

 

Норны

 

В средневековой мифологии скандинавов норны то же, что парки. Снорри Стурлусон, который в начале тринадцатого века упорядочил хаотическую скандинавскую мифологию, сообщает нам, что главных норн было три и что их имена Урт (прошлое), Вертанди (настоящее) и Скулд (будущее). Эти три небесные норны управляют судьбой мира, меж тем как при рождении каждого человека присутствуют три его индивидуальные норны, определяющие его жребий. Можно предполагать, что связанные со временем имена норн — это тонкий нюанс или дополнение богословского характера; древние германские племена были не способны к подобному абстрактному мышлению. Снорри описывает нам трех дев, сидящих у источника под Деревом Мира Иггдрасилем. Они неутомимо прядут нить нашей судьбы.

Время (составляющее их сущность), казалось, совсем о них забыло, но вот в 1606 году Уильям Шекспир написал трагедию «Макбет», где они появляются в первой сцене. Это три ведьмы, предсказывающие, что уготовила судьба Банко и Макбету. Шекспир называет их «вещими сестрами» (I, 3):

 

Сестры, мчимся чередой

Над землей и под водой.

Пусть замкнет волшебный круг...

 

У англосаксов была Уайрд — безмолвная богиня, определявшая судьбу богов и людей.