I. Встреча автора с ангелом 4 страница

В узком проходе лавочки, торгующей почтовыми открытками, происходит давка. Окрестности оглашаются криками полузадушенных женщин, воплями полузадавленных детей и проклятиями мужчин. Немцы, в общем, народ мирный, тихий и законопослушный, но одна мысль о почтовых открытках превращает их в диких зверей. Если случится так, что немка пропустила поезд, потому что была погружена в выбор открыток, то она, заметив это обстоятельство, сначала разражается слезами, а потом бросается колотить своим зонтиком всех, стоящих близ нее. Ловкие и сильные из мужчин хватают лучшие открытки, а более сдержанным, вялым или вежливым достаются только однообразные виды почтовых учреждений да железнодорожных станций.

Явившись усталыми и растерзанными в гостиницу и поместившись в общей зале, они бесцеремонно сбрасывают со стола всю посуду, требуют чернил и перьев и с лихорадочным усердием принимаются готовить свои открытки к отправке на родину. Наскоро потом закусив, они снова садятся в коляску и уезжают далее, осведомляясь у возницы о названии того места, где пробыли несколько часов, но ничего не видели и не узнали.

Страсть немцев к открыткам доходит прямо до мании. В одном из немецких иллюстрированных журналов я видел изображение двух молодых людей, очевидно из мелких приказчиков или конторщиков, обсуждающих вопрос об использовании свободных летних дней.

– Ну, куда ты собираешься нынешним летом? – спрашивает один у другого…

– Никуда, – мрачно отвечает другой.

– Финансы не позволяют? – сочувственно продолжает первый.

– Увы, да! – уныло сознается второй. – Набрал на одни открытки, а на само путешествие не хватает.

Люди тащили с собой в путешествие целые тетради с именами и адресами лиц, которым собирались посылать с дороги открытки. На живописных лесных полянах, возле серебристых озер и рек, на горных тропинках, среди ущелий, обрывов и пропастей, – словом, повсюду, – встречались, видимо, преждевременно состарившиеся туристы, озабоченно бормотавшие себе под нос: «Боже мой! Никак не могу припомнить, послал ли я тете Анне карточку с последней стоянки? Уж не отправил ли я две кузине Лизе? Вот беда‑то!»

Немало было хлопот и с воспроизведением видов на карточках. Неважные на вид городки и местечки, подобно обделенным природою старым девам, требовали от фотографов сделать их красивыми.

«Я не требую, чтобы вы мне польстили, – говорил вид какого‑нибудь городка или местечка. – Я только прошу не искажать меня до неузнаваемости, как делают многие фотографы. Пожалуйста, не испортите меня и старайтесь, чтобы я выглядел приятным».

И фотограф старается изо всех сил. Все недочеты городка тщательно им стушевываются и придаются такие достоинства, каких никогда и не видывал этот городок.

«Не будь этих пошлых современных домов, Большая улица имела бы живописный средневековый вид», – говорит фотограф.

И он придает Большой улице такой вид, какой она должна была бы иметь, чтобы быть живописной…

Взглянув на такое произведение фотографа, любители вычурного зодчества прошлых веков спешат в предполагаемый оригинал, то есть тот городок, название которого обозначено на открытке, видят обман и разочаровываются.

Я сам однажды испытал такое разочарование. Приобретя почтовую открытку с живописным видом рынка одного французского городка, я пришел к заключению, что хотя и объездил всю Францию, но этого городка не видал. Соблазненный живописным видом, изображенным на открытке, я нарочно отправился вновь во Францию, прямо в этот городок, и попал на его рынок как раз в те часы, когда рыночная жизнь должна была быть в самом разгаре. Достигнув рыночной площади и окинув ее взглядом, я спросил местного полисмена, где находится рынок. Полисмен ответил, что я стою перед ним. Я возразил, что той обыденщиной, которую вижу, вовсе не интересуюсь, и прошу указать мне, где у них тут рынок более живописный. Полисмен сказал, что у них в городе только этот рынок и имеется. Тогда я достал открытку.

– Где же тут все эти девушки? – спрашивал я, указывая на открытку.

– Какие девушки? – недоумевал он.

– Да вот эти, которые изображены тут, на карточке? – пояснял я, суя ему прямо в нос открытку. – Видите, сколько их и какие все миленькие.

Действительно, на открытке вся площадь была покрыта миловидными крестьянскими девушками в красивых национальных костюмах, продававшими цветы, плоды, овощи и всякого рода ягоды; все это было свежее, только что сорванное и еще сверкавшее утренней росою.

Полисмен отвечал, что он сроду не видывал в этом городке таких девушек и с таким товаром. Клянясь всеми святыми, он уверял, что во всем городке и днем с огнем не найдешь ни одного такого миловидного личика, какие были изображены целыми сотнями на открытке.

Посередине рынка, вокруг фонарного столба, было сгруппировано с полдюжины ветхих старушек. Две из них продавали рыбу малопривлекательного вида, а остальные четыре торговали какими‑то карикатурами на овощи. Цветов и ягод и в помине не было.

Весело одетая и весело улыбающаяся густая толпа покупателей, изображенная на открытке, в действительности сводилась к двум блузникам, озабоченно толковавшим о чем‑то между собою, оборванцу, очевидно, высматривавшему, как бы стащить огурец у зазевавшейся торговки, и жалкой голодной собачонке, с тупою покорностью ожидавшей грустных последствий своего вечно пустого желудка. Больше на площади не было ни одной живой души.

На открытке красовался в центре рынка прекрасный готический собор почтенной древности. Я спросил полисмена: где же, по крайней мере, этот собор? Полисмен ответил, что собор, хотя и не такой красивый, действительно был когда‑то на этой площади, но давно уже превращен в пивоварню, и что сохранилась еще часть одной из его стен. Эту развалину хозяин пивоварни, может быть, и согласится мне показать. Насчет же фонтана, окруженного голубями, которыми на открытке была снабжена площадь, полисмен объяснил, что городская управа действительно хотела было завести такой фонтан, но, за неимением средств, передумала, хотя был уже сделан и рисунок.

Я уехал со следующим же поездом, и с тех пор больше не стремлюсь к оригиналам видов, снятых на почтовых карточках. Наверное и другие любители живописных видов тоже были вводимы в заблуждение этими карточками, так что последние с течением времени стали терять свою цену в качестве путеводителей.

В настоящее время почтовые открытки посвящены почти исключительно «вечной женственности». Благодаря любезности моих корреспондентов я сам обладаю целой коллекцией открыток, половина которых изображает женщин, или, вернее сказать, одну и ту же женщину в различных шляпах и с различными выражениями лица.

Удивляюсь, как только этим художникам не надоест изображать на открытках исключительно одних женщин!

Я знаю, что и самим женщинам эта красавица с открыток намозолила глаза. Мне кажется, художники, работающие для открыток, напрасно так игнорируют мужской элемент; это должно раздосадовать женщину. Отчего бы, в самом деле, не рисовать молодых людей в различного рода шляпах и костюмах и с различными выражениями лиц? Женщина не любит увешивать свои стены портретами других женщин; ей гораздо приятнее, когда на этих стенах висят портреты красивых мужчин.

Кроме того, художники совсем неверно изображают женщину и этим наносят ей не только досаду, но даже и очень существенный вред.

Взглянув на красотку с открыток, каждая здравомыслящая женщина скажет:

«Да разве мы бываем или можем быть такими? Ни таких цветущих лиц, ни таких огромных глаз, ни таких розовых бутончиков на месте рта у нас нет; ни у одной настоящей, живой женщины не увидишь и таких крохотных ручек и ножек. А как костюмы нарисованы! Разве юбки когда‑нибудь сидят на нас так, точно приклеенные? А талии! Разве можно существовать с такими осиными талиями?»

Действительно, природа, создающая женщину, не достигает идеала художников. Молодой человек знакомится с женской красотой по открыткам, по раскрашенным альманахам, раздаваемым к Рождеству местными колониальными торговцами, по объявлениям о мыле и т. п., а потом на реальных девиц и смотреть не хочет, как бы они ни были милы и дельны. Таким образом и возникает для девушки горькая необходимость, вместо замужества, браться за стенографию или за работу на пишущей машине. И это все благодаря фантазии художников.

Мистер Анстей поведал нам, как один молодой парикмахер влюбился в свою восковую модель. Он стал мечтать о том, что вот‑вот к нему явится несуществующий живой оригинал этой модели: девушка с таким же прелестным личиком и с такой же приветливой улыбкой. Ни одна из знакомых ему девушек не выдерживала даже поверхностного сравнения с его восковой красавицей. Если я не ошибаюсь, этот парикмахер так и умер холостяком, постоянно мечтая о куклоподобной красавице, которой не нашел в действительности.

Хорошо, что художники никогда не рисуют нас такими совершенствами, как женщин. Что бы тогда было, если бы на всех открытках, во всех иллюстрированных журналах и объявлениях рисовались одни молодые красавцы? Ведь это, пожалуй, кончилось бы тем, что все мы, реальные мужчины, были бы обречены до самой смерти готовить сами себе кушанье и выполнять всю домашнюю работу.

Новеллисты и драматурги и так уж порядочно навредили нам. Создаваемые ими молодые люди объясняются в любви с таким красноречием и с такою силою изображения, словно они подготовлялись к этому целыми годами. Что же должна подумать юная читательница повестей и посетительница театров, когда ей начнет объясняться в любви реальный молодой человек? Он не называет ее ни ангелом, ни богиней, не сравнивает ни с какой классической героиней; разве только в возбуждении бессознательно намекнет, что она его «сивая уточка», «белая маргариточка», «трудолюбивая пчелка» или что‑нибудь в этом роде. Но ведь это совсем не то, что произносится героями повести или драмы. Эти герои во время любовных объяснений для своих живописных сравнений обыкновенно исчерпывают всю ботанику, астрологию и зоологию, не говоря уже об истории и мифологии. Что же касается «героини», то у нее, в конце концов, должно возникнуть такое представление о себе, что она является в некотором роде южнокенсингтонским музеем. Но этого не принимает во внимание обыкновенная девушка, слушающая любовный лепет обыкновенного молодого человека. В результате – разочарование и разбитая жизнь.

Бедная Анджелина непременно должна быть недовольна реальным Эдвином. Мне кажется, что искусство и выдумка еще более отягчают нам жизнь. Вид с вершины горы не так привлекателен, каким он представляется на почтовых открытках. Краски даже театрального представления бледнеют перед колоритностью пестрого объявления. Полли Поркинс не хуже других живых девиц, но разве она может пойти в сравнение с обольстительной красавицей, глядящей на вас со страниц альманаха! Бедный милый Джон очень недурен и любит нас, судя по его смущенному, застенчивому лепету, но как же можем мы ответить ему взаимностью, когда у нас перед глазами витает образ демонически прекрасного, ловкого, пылкого, красноречивого и увлекательного театрального героя.

Своими грезами артист заставляет реальную жизнь казаться еще более бесцветной и тусклой, чем она есть.