Две истории о странностях восприятия

 

1.

 

-- В какой-то момент что-то в голове переклинило и люди стали выглядеть как-то так, как в кривых зеркалах, что ли. Или как будто их в фотошопе обработали и превратили в каких-то персонажей из фильмов ужасов. Зомби, там, или сенобиты. Сначала было жуть страшно.
-- А потом прошло? Всё назад вернулось?
-- Нет, не прошло. Просто привык. Мозг начал воспринимать это как норму. Ну, что они и должны так выглядеть. Когда привыкаешь, то перестаёшь обращать внимание -- ну, зомби и зомби. Смотришь на то, как они себя ведут -- что говорят, что делают. Ну, как если бы они китайцы были, или эскимосы. Ты ж не боишься китайцев?
-- Вообще боюсь, но не в этом дело. Я вот, например, тоже выгляжу как зомби?
-- Ну да.
-- И как?
-- Да нормально. Просто у тебя половины рта нет. И зубы видно. На втором моляре пломба. Еле держится. Новую надо.
Вот тут собеседнику стало не по себе.

 

2.

 

-- С ним под конец было совершенно невозможно общаться. Он всё время жаловался на то, что его разговоры прослушиваются, что за ним следят, что какой-то человек с родимым пятном на подбородке постоянно попадается ему на глаза и, видимо, неспроста, ну, словом, классика.

-- И что, не было никакой возможности его переубедить?

-- Никакой возможности. Сколько раз мы ему говорили, что не может человек с таким приметным лицом работать на такой должности, не взяли бы его, или пятно бы свести заставили. Это он уж сам себе придумал.

-- А остальное что, не придумал?

-- Ну да, следили, прослушивали. А чего он хотел – за такими, как он, присматривать надо.

-- Так почему же вы его сумасшедшим называете? Из-за этого родимого пятна, что ли?

-- Да бог с ним, с пятном. Просто это нор-маль-но. Нормально, понимаете? За всеми следят, всех прослушивают. Никто не драматизирует. А этот оказался с приветом.

 

Сторожевая будка

 

Сабельников сидел один в пустой сторожевой будке и выл -- не вслух, а про себя, хотя никого кругом, перед кем за это могло быть стыдно, не было, вообще никого не было в радиусе пяти километров. Если бы появился какой-нибудь грабитель, Сабельников был бы ему рад как родному, но и грабителя тоже не было. С тоски Сабельников придумал было Бога, но и Бог у него получился такой, какой получился: что-то вроде гигантского медведя, который залёг где-то в небесной берлоге и посапывает себе, одному Сабельникову, даже если б выл вслух во весь дух, его не разбудить, вой его -- что писк комариный, вот если б все люди в один час собрались как один и принялись выть -- тогда б он, пожалуй, проснулся, только ничего хорошего из этой затеи не вышло бы: только б он пошевелил ухом и пробудился, как тут же ничего бы и не стало. Поэтому Сабельников эти мысли о божественном отверг и просто пялился на трещину в стене, похожую на паука, и думал: вот бы она зашевелилась и побежала. В 5.30 по местному времени трещина зашевелилась, но побежать никуда не побежала, а раздумчиво перебирала махонькими лапками, точно не могла решить -- куда ей теперь? На север? На юг? Быть живым существом ей было внове и сведений о мире у неё было маловато, чтобы так вот сразу определиться с направлением. Сабельников глядел на неё во все глаза, боясь сморгнуть. Приближался рассвет.

 

 

Путеводитель

 

Это был странный путеводитель: ничем, вроде бы, не отличаясь от среднестатистического образца жанра, он в каждом абзаце ненавязчиво доводил до читателя одну простую мысль: вот туда ходить не стоит, и вот туда, и туда тоже, а в заключительном пассаже почти прямым текстом говорилось: зря вы вообще сюда приехали, давайте, покупайте обратный билет и езжайте назад. За исключением этой особенности, путеводитель был вполне пригоден к практическому употреблению, так что приезжие непринуждённо передвигались по городу и к финальному пассажу действительно оказывались на вокзале и покупали обратный билет. Правда, не все.

 

 

Жалобы Никифорова

-- Люди злые, -- жаловался Никифоров, -- это не их вина, это такой состав воздуха. Невозможно, чтобы человек не обозлился. Или так: если при таком составе воздуха человек не обозлился, так значит он совсем говно человек. Или идиот клинический. Я вот не идиот. Но и не совсем говно человек, всё-таки. Поэтому я тоже злой. Как увижу хорошего человека, сразу хочется ему по морде съездить. Просто чтобы проверить -- кто он, говно или всё-таки идиот клинический? В последнем случае бывает неудобно. А в первом -- так ему и надо. Я иногда, бывает, какое-нибудь доброе дело возьму и совершу, когда много выпью, так мне потом за него стыдно. А бывает, что много выпью и какое-нибудь злое дело совершу -- и мне потом за него страшно. Так получается, что ни сделай, всё равно в итоге будет или стыдно, или страшно. Так что я стараюсь сохранять трезвость и совершать только этически нейтральные поступки. Например, покупаю зонт. Это этически нейтральный поступок. Но с какого-то момента количество зонтов становится критическим и его уже более нельзя рассматривать как этически нейтральную величину.

 

 

Сомнения

 

Иной раз человек вдруг задумывается.
Задумывается-задумывается, да и схватится за голову:
Что я сделал? Зачем я сделал это со своей жизнью? Зачем я всех предал?
И тут же в голове его возникает успокаивающий голос. Он говорит:
-- Не волнуйся. Ты просто программа. Ты поступаешь тем или иным образом потому, что в тебе так заложено.
Человек протестует:
-- Нет, я не программа!
Голос отвечает:
-- Да, это верно. Я не твоя программа. Срок годности твоей программы истёк уже (делает паузу, достаточную, чтобы взглянуть на несуществующие часы) -- уже десять минут назад. Теперь ты свободен.
Человек:
-- И что? Что теперь мне делать с моей жизнью?
Майор:
-- А вот сейчас узнаешь.

 

 

Поучения Куницына

Есть один народ, -- начал Куницын издалека, -- у которого есть такой обычай: если кто-то сбился с пути, совершил нечто противозаконное, то его не осуждают. А собираются и начинают жалеть. Вспоминать все хорошие дела, которые он совершил в своей жизни. Напоминать ему, какой он на самом деле хороший человек и сокрушаться о том, что такой хороший человек сделал такую глупость. Не иначе как по ошибке. А потом, -- тут Куницын грозно обвёл взглядом всех присутствовавших, -- берут и забивают его камнями. Так и так. Осудить не осудим, а убить -- убъём. Вообще очень милые люди, -- Куницын немного снизил градус, -- преступления у них редко кто совершает, незлобливые они, кроткие. Нам бы у них поучиться.

 

История о повешении

 

В воскресенье жители села собрались, чтобы насладиться необычным развлечением: казнью через повешение. Девушка обвинила одного жителя в изнасиловании. Житель был плохонький и его было не жалко. Но доказательств никаких девица предъявить не могла и обвиняемый всё отрицал. Говорил, что будто бы девица его сама домогалась, а он, так сказать, пошёл навстречу её пожеланиям. Так как свидетелей не было, то жители решили, что невозможно выяснить, кто из них врёт, а раз так, то надо повесить их обоих -- в назидание молодёжи, чтоб так не делали. Это сделало зрелище более захватывающим, потому что девицу как раз многим было жалко. Даже если врёт, всё равно жалко. А если не врёт? Толпа волновалась. Сперва к ней вывели предполагаемого насильника. Толпа недовольно зарокотала. Староста сказал: "у тебя есть право на последнее слово". Насильник отвечал: "во-первых, я ни в чём не виноват. Меня оговорили!". Толпа заворчала громче: "не виноват он, как же", "видали мы таких", "ишь, и перед смертью врёт и не краснеет". Потом вывели девицу, предоставили слово и ей. Девица сказала: "я жертва, а вы меня казните! Где ваш стыд!". Толпа зарокотала: "да знаем мы, какая ты жертва", "сами вертят задом, а потом добрых людей из-за них вешают", "ишь, и перед смертью врёт и не краснеет". Потом пригласили священника. Священник прочитал молитву, а от себя добавил, что Иисус всех любит и всех простит, и что казнимые уже сегодня предстанут одесную Его, если только покаются в сердце своём. Казнимые ответили, как один, что Иисуса в сердце принимают, а каяться ни в чём не будут, потому что ничего не делали. Казнят, значит есть за что, возразил священник, божественное милосердие превыше закона человеческого, но для того, чтобы удостоиться этого милосердия, надобно сперва преставиться, потому что человеку закон нужен, а если закона не будет, то все друг друга поубивают, перекрестил несчастных и сделал знак палачу, выписанному по такому случаю из города. Палач аккуратно повесил обоих, после чего обратился к священнику с просьбой об исповеди: он, мол, после каждой казни должен непременно исповедаться, чтобы очистить свою душу от греха человекоубийства. Священник согласился, хоть и заломил что-то очень дорого. В это время старик, с интересом следивший за представлением со своей тележки, на которой довольно шустро передвигался, возьми да и скажи: "нет свидетелей, нет свидетелей! А я был в той роще, ветошкой прикинулся, они меня и не заметили. А я всё видел и слышал!". Тут все накинулись на него: "что ж ты молчал! Говори теперь, кто из них врёт?". "Не скажу", отвечал старик, "имею право хранить молчание. К тому же, какая теперь разница, вы всё равно их уже повесили!". Толпа, начавшая было рассасываться, снова зарокотала, многие предлагали старика этого, скрывшего столь важную информацию, повесить тоже, но палач сказал, что уже облегчил свою душу исповедью и казнить в этот день никого не будет, но, вообще говоря, прежде чем казнить, старика следует пытать, чтобы он всё-таки сказал, кто лгал, а кто правду говорил, но здесь он пас, он занимается только повешениями, он, так сказать, помогает человеку перейти в лучший мир с максимальным удобством, а пытать людей он не может, это мерзко. Словом, старика пока посадили в кутузку, а он знай себе похихикивал: у старика давно был рак, и он знал, что до казни, буде такая назначена, он всё равно не доживёт, да и ни в какой роще, по правде говоря, он в тот день не был, а сказал это просто так, чтобы всех взбесить.

 

Смерть актёра

-- Слышал, актёр Гришин умер, -- сообщил Тапочкин.
-- Для меня он и так давно умер, -- зевнул Кирюша, -- так что и хуй бы с ним.
-- Всё-таки вы, так называемые борцы за справедливость, очень жестокие и чёрствые люди, -- вздохнул Тапочкин. -- Вот представь себе, что вы победили. И какой мир вы построите вместо того, который вам так не нравится? В нём будет меньше жестокости и насилия?
-- Ты не волнуйся, -- зевнул Кирюша, -- во-первых, мы не победим. Всё само по себе развалится. А во-вторых, чёрствый хлеб -- это всё ещё еда, а тухлая рыба -- это уже отрава для человеческого организма. Уж лучше очерстветь, чем протухнуть, -- свернулся в клубок и закатился под диван, чтобы Тапочкин ему не докучал своими нравоучениями.

 

 

Размышления Куницына

 

"Люди так стараются во что бы ни стало сохранить лицо, -- размышлял Куницын, -- хотя от их лица всех уже давно тошнит. А они над ним так и трясутся, лишь бы не уронить". Со вздохом снял с себя лицо и с размаху ударил им в грязь. Потом огляделся, не видит ли кто, ещё раз вздохнув, поднял лицо, обтёр рукавом и надел обратно. Под лицом у Куницына было нечто такое, с чем в метро лучше не заходить. А то спросят паспорт -- и доказывай потом, что он твой.

 

 

Царь и каменная ящерица

 

Одного царя мучила тоска, так что он чах на глазах, и он призвал лекарей со всех концов своего царства, чтобы избавиться от этой напасти. И явился один странствующий лекарь, которого разыскивали в семидесяти семи царствах, чтобы повесить, и предложил царю табакерку с изображением жука на крышке, в которой содержался какой-то тёмный порошок. Лекарь сказал: когда тоска станет невыносимой, возьми щепоть этого порошка и вдохни. Царь послушал совета и, когда тоска сделалась совсем невыносимой, взял щепоть тёмного порошка и вдохнул. И тотчас почувствовал, как что-то давит на его грудь. Взглянул -- на груди сидит преогромная каменная ящерица, вращает в разные стороны глазами, вдетыми в кожаные конусы, и понемногу грызёт его грудину. Вскрикнул тут царь, начал махать руками, пытался согнать каменную ящерицу, а она всё вращала и вращала своими гляделками и грызла и грызла грудину. В конце концов, царь, утомлённый неравным боем с ящерицей, выбился из сил, упал без чувств и заснул мертвецким сном. А ящерица ушла. Проснулся царь, смотрит -- ящерицы нет. Рад радёшенек, целый день он и не вспоминал о своей тоске, а занялся наконец государственными делами, в частности, распорядился найти странствующего лекаря и повесить его, но лекаря уже и след простыл. Недолго, однако, продолжалась его радость и вскоре старая тоска опять подступила к нему. Когда она снова сделалась невыносимой, он снова открыл табакерку с изображением жука, и снова вдохнул чёрного порошка, и снова явилась каменная ящерица и принялась грызть его грудину, и всё повторилось как в первый раз. Так, разрываясь между тоской и каменной ящерицей, царь худо-бедно процарствовал ещё ни много, ни мало, а три года, и успел даже произвести в своём царстве кое-какие полезные реформы, как вдруг порошок закончился. Тут царь велел искать по всем царствам, своему и окрестным, того лекаря, но на этот раз для того, чтобы за любую цену добыть у него ещё чёрного порошка. Разослал гонцов и принялся ждать, потому что старая тоска уже совсем близко подкралась к нему, и не было каменной ящерицы, чтобы сладить с ней. Наконец явился один гонец, запыхавшийся и трепещущий от страха, что принёс дурные вести, и когда его спросили, что ему удалось выяснить о лекаре и чёрном порошке, то ответил, обливаясь слезами: "лекаря ещё в прошлом году изловили в соседнем царстве и повесили". "Плохо, -- вздохнул царь, -- надобно прежде чем вешать кого-нибудь, сперва разобраться, что к чему". И вскоре старая тоска так помутила его ум, что он сделался совершенно безразличным к делам своего царства, а всё только в безумии своём рыскал в поисках каменной ящерицы, взывая к небесам. В конце концов ближайшие подданные, не будучи в силах дальше выносить страдания государя и тот хаос, в который он, утратив разум, поверг свои владения, отравили его мышьяком.

 

 

Случай во время экскурсии

 

"Рассказывали, что когда Y. рисовал оригинал, он сам толком не знал, чего хочет, движимый неким внеразумным импульсом, так что оригинал выходил несовершенным, нескладным в пропорциях и неряшливым в деталях. Тогда, чуть успокоившись, он приходил в себя и рисовал с оригинала копию, в которой уже точно знал, чего хочет и как это должно быть исполнено. Правда, ему было это делать крайне скучно. Эту совершенную копию он отдавал заказчику, а оригинал оставлял себе. Заказчик, как правило, оставался доволен и часто копии отправлялись на выставки. И таким вот образом получалось, что копии видела широкая публика, а оригинал лишь те, кого Y. принимал у себя в мастерской, а он мало кого жаловал. И таким образом у критиков сложилось противоположное мнение о таланте Y. Те, что видели работы в мастерской, находили у Y. большой талант, а те, что видели только выставленные работы, никакого таланта у Y. не находили. Это при жизни, а после смерти и вовсе началась какая-то галиматья: оказалось, что все более-менее известные картины Y., как считалось, находящиеся во владении заказчика, обнаружены у него в мастерской, и существует, получается, параллельно, так что непонятно, какие из них всё же считать основными, а какие копиями. И какие, в конце концов, выставлять. И кем теперь считать Y. -- художником, получившим некоторую известность, но бездарным, или талантом, но непризнанным. Словом, из-за своего нелепого перфекционизма Y. раздвоился и так раздвоенным и остался. Зато вошёл в историю искусства как любопытный казус. Или поговаривали, что оригиналы Y. писал пьяным, а копии -- трезвым. А ещё -- что оригиналы писал он сам, а копии -- нанятый для этого человек. Или наоборот, что Y. скупал эти оригиналы по дешёвке у какого-то психически нездорового нищего гения, копировал и продавал под своим именем. Ну вот это уже чушь собачья, которую и повторять не стоит. А вот лучше скажите, вам никогда не казалось, что этот наш мир тоже существует в двух ипостасях? И что живём мы, в основном, в копии, а иногда нас вдруг раз -- и выбрасывает в оригинал? А потом обратно? Мне вот постоянно..." -- тут вдруг экскурсовод как будто подвис, как гусеница на своей шелковине. Группа студентов художественного училища смотрела на него с недоумением. Они уже минут пятнадцать подозревали, что экскурсовод не в себе и сейчас, похоже, получили тому подтверждение. Тут одна девочка, у которой недостало ума понять, что происходит, задала вопрос: "а вот то, на что мы сейчас смотрим, это копия, или оригинал?". Экскурсовод тут же вышел из своего абсанса и быстро ответил: "это? Разве вы не видите?". Девочка ещё раз посмотрела и сразу поняла, но промолчала, потому что вдруг её выбросило в этот параллельный мир и там у неё ума хватило.