Слухи как массовое социальное явление

.

Слухи, или «ходячие вести», как сказал бы В. И. Даль, являются относительно новым предметом профессионального анализа социологов и психологов.

Задумываясь, о чем бывают слухи, обнаруживаешь, что обо всем. Тематически они охватывают весь значимый мир человека и общества: они вездесущи.

Конечно, у слухов есть своя иерархия, свой «круг», свой индекс сенсационности.

Так что же такое обыкновенный слух — rumor vulgaris? Прежде всего, это теневой мир, своего рода черный рынок информации: ценность слуха в том, что он неофициален, сообщается своим, а значит — о чужих. Иначе говоря, слухи — это вести обо всем интересном чужом (или как бы чужом, в модусе отстранения от него) для своих. Тем самым делается первый шаг к стратификации общества в обыденном сознании: мир привычно и устойчиво поделен на своих и чужих.

Для массового сознания чужие это те, кто выше в плане социальном (власть, начальство и т. п.) или культурном («звезды», чужаки и др.). И стало быть, мир слухов — это образы иерархии, отраженные в уравнительном сознании. Впрочем, как мы уже сказали, возможно и переворачивание иерархии — негативная идентификация, самоопределение от противного: тогда предметом слуха становится низший, вернее, демонстративно низвергаемый (козел отпущения и т. п.: врачи о больных, больные о врачах, ученые лаборатории Павлова о собаках, а собаки об ученых - шутка). Структура сознания при этом отражает нравы процедуры низвержения — вознесения.

С условным разделением мира на своих и чужих связано и удвоение — наличие второго дна в очевидности. Вот, дескать, каково оно на первый взгляд, а вот что на самом деле — подразумевается во всех историях о явном и скрытом (отсюда — узел мотивов подмены, разыгрывания, переодевания). Рискнем предположить, что такое различение говорит об одном: стоит вдруг увидеть, каково нечто чуждое «на самом деле», и оно становится своим. Чаще всего этой операции сопутствует ценностное снижение: мол, знаем мы их, все одинаковы, поскреби — и обнаружится! Социальные и культурные барьеры труднопреодолимы, но все же проницаемы. Чуждое и далекое можно освоить и приблизить — от дружелюбного «понять» до неисправимо рабского, хоть и презрительного, «замазать, запачкать, унизить других, приписать им ярлыки, негатив».

Возникновение слухов только и мыслимо при таких разделениях на близкое и дальнее, видимое и подлинное,— когда реальность не равна самой себе, хотя бы в нашем субъективном ее восприятии. Иначе говоря, и сами массовые слухи, и питающая их среда, ментальность — симптомы и продукты разлома стабильного общества, его перехода к иному состоянию. В глубокой истории это, например, осевой прорыв из архаического общественного устройства (упомянем роль богини молвы и сплетни Оссы — латинской Fama — в античной мифологии и словесности от Гомера до Аристофана и Вергилия). Из истории нового времени стоит вспомнить период XVII— XVIII столетий в Европе, когда в корне поменялись механизмы регуляции поведения и в судьбу стал вмешиваться случай, начала осознаваться роковая сила молвы, сплетни, клеветы — навязчивый мотив европейской литературы от «Отелло» до «Севильского цирюльника».

Для России это вторая половина XVIII — первая половина XIX в., когда случай становится основой репутации (еще одно понятие, тесно связанное с толками), в том числе дурной или разрушенной: вспомним классическую драму блестящей репутации, погубленной специально распространенным слухом («Горе от ума» А. С. Грибоедова или, в пародийном варианте, «Мертвые души» Н. В. Гоголя; о роли слухов в мире Ф. М. Достоевского уж не говорим).

Наконец, это послереволюционная Россия, когда эхом социального взрыва по стране пошли волны слухов и сопровождающих их анекдотов, а позднее их дьявольски «черные тени» — доносы и направленные утечки информации, включая ложные. В дезинформированном обществе, в условиях общественной стагнации и культурного безвременья любая информация фигурирует лишь в форме слуха — от подсудных известий о ленинском «завещании» до глухих толков о катынских жертвах и историй о том, как брали Берию или свергали Хрущева.

Важно, что единицами слуха (слухообразующими элементами, модулями) являются экстраординарные события и герои. Личность героя (она часто отмечает и окрашивает собой и значимость события) определяется его статусом — явным или скрытым и особыми способностями (опять-таки скрытыми или явными). Существенно само противопоставление явного и скрытого, игра слуха (и его инициатора, автора, рассказчика) на этой двузначности.

Отсюда — важнейшая для слуха и его функционирования тема тайны и посвященности в нее, приобщения к ней (например, слухи о «тайном обществе»). Собственно, слух с очевидностью концентрирует все основания традиционной власти (власти в обществе, отсылаемом к традиции) — чудо, тайну, авторитет. Являясь источником слуха- интересной, ценной информации субъект попадает в центр внимания. Здесь реализуется его потребность в персонализации, потребность быть кем-то значимым, но при этом не прилагать усилий, не расходуя ресурс.

Одна из разновидностей героя слуха (это может быть и образ его рассказчика) — жертва. Таким образом, складывается сюжет слуха: повествование об особом событии вокруг особого героя, развивающееся как нарушение нормы (или предвосхищение этого), вмешательство героя и восстановление нормы. Может быть и «черный» вариант, своего рода микроантиутопия — преступление без наказания, мазохистское самобичевание и т. п.

Важно, кроме того, что между миром чужих и своих есть посредник — это посвященный (а потому — посвящающий других).   Таков рассказчик слуха^,  ,  который нередко дублирует свою персону (и укрепляет свой авторитет и надежность, значимость слуха) еще одной фигурой — свидетеля (родственника, знакомого, «одного парня» и т. п.).

Интересно то, что коллективное, слабо дифференцированное сознание, контролирующее реальность, не критически воспринимает интересную, интригующую и др. информацию не являющуюся реальной.

В описанных выше своих качествах слух, во-первых, достаточно обобщен (он ведь должен выйти за пределы частного случая), чем противопоставлен, например, сплетне или ее официализированным вариантам — доносу, дезинформации.

Во-вторых, слух сохраняет привязку ко времени и среде своего возникновения, чем противостоит байке или поверью.

  В-третьих, слух связан со свежей новостью (в качестве своеобразных городских «новостей» слух изучал Р. Парк [3]), более того — часто лишь с предстоящим и этим противоположен легенде, анекдоту и т. п.

 В-четвертых, слух заведомо неофициален, противостоит официальной собственно информации. За него не надо принимать на себя ответственность. – «За что купил, за то и продаю».

Вместе с тем в своем генезисе, в условиях функционирования, во внутренней структуре и формах потребления и передачи слух сохраняет связь со всеми перечисленными типами социальных сообщений

Кроме всего прочего, слух интересен как праформа общественного мнения. О молве и слухах как мнении общества заговорил, впрочем, уже Тит Ливий, сблизив оба употреблявшихся для этих устных феноменов латинских слова — fama и rumor.

Разумеется, в истоке слух — феномен групповой, даже кружковый и в этом смысле локальный. Отсюда — активность слухов в таких группах, как кружки и салоны, например, литературные, где они выступают фактором межгрупповой борьбы. Но в качестве обобщенного до анонимности слуха суждение или известие должно, покинув пределы своих, быть авторизовано другими группами, обрести символическое измерение.

. Здесь, в условиях монополии на определение реальности, слухи выступают в роли информации. Но переоценивать эти возможности не нужно. Слухи были и будут атрибутом социальной жизни, поскольку ни одно общество (кроме утопического) не согласовано до абсолютного единства, любое общество всегда обладает особыми измерениями здравого смысла, неофициальной культуры и т. п. И все же очевидно, что сфера действия слухов тоже ограничена и отнюдь — вопреки заверениям или упованиям — не всеобща. Работать и выполнять свои функции они могут лишь в контексте целого и наряду с другими (официальными!) социальными институтами.

В конце концов ментальность слухов — это упрощенный образ настоящего и будущего, отброшенный в плоскость прошлого. Периоды исторического застоя, которому обычно соответствует и особенно жесткая изоляция от внешнего мира, не только благоприятствуют расцвету слухов — от заговаривающих будущее до дразнящей чернухи, но и сами паразитируют на этой слуховой культуре. Официальная власть в такие времена, с одной стороны, сама провоцирует направленные толки (поклеп и т. д.), с другой же — с особой жестокостью карает за отклонение от централизованно-регулируемых информационных потоков. Достаточно напомнить формулировки печально знаменитой статьи 190. Закон Э. Дюркгейма — жестокость нормы ответственна за отклонения от нее — увы, исполняется. И задержка движения к гражданскому обществу (российский вариант «развития в форме торможения») каждый раз стимулирует волнения популистской массы.

 

С = И х Д; С – интенсивность передачи слухов;

                            И – интерес к информации; Д – дефицит информации.   

 

                     1

Д = ------------------------;    N оф с. – количество официальных

        N оф с. х G                             сообщений;

 

                                                         G – достоверность источника информации