…Над заснувшей землёй раскинулась тихая звездная ночь. Это была та ночь, в которой обыкновенный, низменный глаз не видит ничего поэтичного. Темнота, луны нет. Жутко склонились старые вётлы над тёмными, как бы застывшими водами. Жутко выглядит, как могучий исполин, старый, густой лес. Страшно! Тишина. Это там, наверху, Божественный Художник1 давно развёртывал свою дивную картину. Бесконечной вереницей, как драгоценные перлы, тянулись разноцветные звёздочки. Из-за горизонта вырастали целые созвездия, и на всём небе то тут, то там ярко переливались звёздные корифеи. Величественно и плавно повёртывался небесный свод. Этот сильный мир охватывал со всех сторон. Это – не та ночь, когда томный свет луны располагает к нежной любви, любовным клятвам и неге. Это могущественная Божья ночь, – сильная. Здесь нет места тоске и неге. Сильно бьётся сердце; замирает дух и выше и сильнее стремится проникнуть этот мир, хочет захватить и унести тебя, как пылинку, куда-то далеко, далеко – куда не может проникнуть даже мысль. Оковы земных страстей, земной привязанности ослабевают всё более и более. В душе раздаётся немой голос: не горюй, глядя на то отдалённое кладбище, где под зелёным покровом лежат дорогие твои; взгляни сюда! Широко льётся здесь кипучая жизнь, сильно-могучая. Оставь ту пошлую, грязную, низменную жизнь; приди на этот вечный пир, слейся с этими мыслями и унесись дальше, дальше – к престолу Творца, и почерпни себе там энергии. Дальше, дальше! Ты – дух; нет тебе места в пространстве отдельного – ни на Земле, ни на Сириусе, ни в Плеядах. Тебе нужен простор; везде тебе тесно. Тесно тебе, как узнику в темнице. Широко распростирайся по всему дивному пространству; по всем мирам! Шире!! Непонятная мощь овладевает всем духом. Глубоко, широко дышит грудь; и дух, проникнутый родственной его природе гармонией, как на могучих крыльях, срывается с земли. Оставайся, слабое тело! – болезненное! Ты только обуза!
Выше, скорее несись, божественная природа духа. Разлейся повсюду, всё проникай, со всем сроднись; поместись в пылинке и охвати вселенную; поднимись, наконец, над всей природой и, свободный высокий дух, приди к твоему Творцу и смолкни в блаженстве…
И снова несутся чудовищные созвездия и вертится колоссальный свод, в бесконечном шествии светлеет на востоке. Сильнее мигают звёзды и исчезают, давая дорогу лучезарному наместнику Творца в нашем мирке. На востоке показалась заря, и заалели и вспыхнули золотом облака, освещённые лучами приближающегося Гелиоса.
…Религиозность подчиняется диалектическому закону: сначала единство – чувство непосредственное; затем впаденье в противоположности – преобладание частностей, так наз<ываемая> наука; наконец, единство – религия, чувство, определяющее себя, возвышающееся в жизнь и проникающее в существо…
…Христианская любовь не есть цель, а средство. Человек везде видит ясно, что получилось бы, если бы он достиг предела. Христос – идеал христианской этики – был на самом деле. Только Космос, цель бытия неизвестны. Признавая науку, мы верим, что она объяснит; если даже не признаём, нам ничего не остаётся делать, как только этим заниматься. Тайна только здесь; остальное нам понятно. Что если мы достигнем христианского идеала и будем обниматься? «И боровы в хлевах обнимаются». Если бы мы достигли идеала в указанном направлении, мы постигли бы, для чего существуем и как. Тогда не может быть подобного разговора. Если бы можно было узнать жизнь из убийства, надо бы без сомнения убить. Одним словом, цель бытия – единственная тайна, и нужно к ней лишь стремиться, всё остальное – частные цели; сюда входит и христианство. Отчего мы не вешаемся сейчас же?
1. Последнее замечание никуда не годится. Да и ясно, что этого никто не сделает, кроме дураков, психически расстроенных, крайне ограниченных и слабовольных людей. Не годится оно потому, что мы не знаем их, мы должны, прежде чем кончить с собой, употребить все меры к нахождению правильного пути.
Вспомним, что Будда не покончил с собой, разочаровавшись в жизни. Припомним слова Шопенгауэра о самоубийцах2. Нужно выйти из обыденной жизни, из пыли и посмотреть с другой точки зрения; выйти из обычной колеи, в которую мы очень вплелись, что не можем себе представить состояния вне общества современных, всех похожих друг на друга, как капли воды, людей. Пожертвуй сначала всем для этого. Познай сам себя, войди в природу, встань на все позиции, – и если тогда нет просвета, стреляйся или вешайся. Пока этого не сделал, ты не имеешь права уничтожать свою жизнь, по крайней мере, на том основании, что нет света. Кто не ищет, тот не может роптать, что он не нашёл… Могут сказать, что люди искали везде и не поведали тайны. Тайны передать нельзя, если даже постичь её. Сравним состояние Будды перед обращением и после обращения. Его вдохновенные слова дышат глубоким сознанием истинности пути; он озарён, он чувствует истину, а что мы черпаем из его слов? Вообще это – красивая поэзия, а не истина. Почему это? В основах жизни паразитом быть нельзя… Чего сам не почувствовал, тому не научишься. Можно бросить жизненный луч, но зерно должно быть у каждого своё, или, по Евангелию, – добрая почва. Смысл проповедника – в сеянии, почва у каждого своей выделки. Вот почему нельзя ссылаться на то, что другие искали; другие это и находили, а не мы. Итак, о таких роковых вопросах говорить светскому человеку так легко – дико. Только тот, кто нашёл идеал, освобождается от обязанности искать его.
2. Наука не разрешает искомого вопроса. Разве она ничего не даёт? Этого не говорю. Всем известна задача: дан корабль, сколько пути проходит, сколько дров сжигает, какие машины и т. д. Много можно интересных вопросов решить, но когда спрашивают узнать по этим данным фамилию или рост капитана, то каждый засмеётся. То же в науке: много вопросов она решает, но вопрос о цели бытия – совсем иного порядка. Она может исследовать течение светил, исследовать процесс жизни физиологически и т. д. Но цели бытия она не постигнет. Наконец, цель бытия, конечно, уж не в том, чтобы отыскивать цель бытия. Наметить путь мы, конечно, должны, но считаясь с силами. Говорить, что наука постигнет тайны жизни, значит – приписывать науке то, чего мы не можем приписывать, значит – не понимать науки. Наконец, кто нас убедит в непогрешимости разума? Почему мы должны верить ему, а не сердцу? Может быть, он ошибается, и лишь сердце дает правду, то есть абсолютное.
3. Идеал любви вовсе не так прост и бессодержателен, как это высказывается. Человек вовсе не видит ясно, что было бы, если бы он достиг предела любви. Христос был на земле; но Христос или непостижимое Чудо – Бог, или простой человек. В первом случае Он и вселенную и цель бытия знает, Он – чудо; во втором Он не идеал и – на бесконечность от него. Так, в охоте за новостями мы можем продать старую дорогую истину и святыню за плохонький фокус. Мы часто проходим мимо самой святой вещи, потому что часто видим её и привыкли к ней, но это недостойно мудрого человека. Идеал любви кажется ничтожным с виду и ничего нового не дающим, но это обман поверхностного взгляда, не видящего глубины. Любовь скорее может привести к цели, ибо она ищет не определения её только, но её самой и глубокого счастия. Развитие её бесконечно, и состояние при дальнейшем её развитии нам неизвестно, таким образом, любовь вполне может обнять абсолютное.
4. Идеал разума во всяком случае превосходства пред идеалом сердца не имеет. Эти идеалы суть аксиомы человека. Без них мы имеем дело с животными. Надо только понять их как следует, так как они могут быть скрыты. Какой же предпочтительней? Этот вопрос возможен, если они противоречат друг другу.
Верующий человек вводит авторитет Бога, который заставляет идеал сердца3 признать основным.
Люди, серьёзно задававшиеся этим вопросом, отрекшиеся от всех удовольствий жизни в поисках истины (Будда, Конфуций, Паскаль4 и др.), пришли к тому же результату, что абсолютное надо скорее искать, можно быстрее найти в области сердца, а не разума.
Наука при своём развитии отходит от какого-либо противоречия. Она учит, что любовь управляет вселенной (в эволюции), что, если она и была сначала лишь в зерне, – с прогрессом она развивается, и царство любви – конечный идеал. Это не значит, что наука открыла любовь; она оказалась противоречить этому идеалу. Поэтому можно сказать, что это утверждение даёт не наука, а весь человек. Всё существо приходит к соглашению; идеалы соединяются, и намечается общими силами направление пути к Истине и Абсолютному. Здесь видим, что идеалы разума и сердца – различных порядков. Первый – средство, которое необходимо, чтобы привести к гармонии всё существо человека, чтобы разум, который восстаёт вначале и считает себя единственным, не только отказался от этого, но служил бы идеалу сердца. Без этого наука не имеет оправдания; это – одно любопытство. Только тот, кто, по Бэкону5, видит, что наука есть храм, созданный к славе Бога, есть истинный ученый человек, а не животное. Понятно, что лести быть не должно, разум имеет законы и не должен подделываться, а идти по своему пути. Тогда жатва в душе человека обильна. Наука заставляет ясно, убедительно, с работой – что всегда глубже – признать царство религии и любви.
Когда все сведено к единству, вместо противников – все союзники; цель ясна, тумана нет, и человек приносит внутренний плод, который хотя и не всегда видим, как одни лишь открытия науки исключительно, но зато ценнее бесконечного. Это – человек, а не учёный. Он может зреть для дальнейшей эволюции.
Нужно стараться так действовать потому, чтобы человек имел оправдание, когда останется хоть частичка его «я». Если подчинимся только разуму, то можем погрешить против Высшего.
Псалом первый
Дайте струны мне, и я воспою Несравненного, Тайну Великую, которому имя – Жизнь.
Он отверг небытие и с высоты Своей бросил зерно и сказал: «Да будет», и воплотил Дух Свой, который есть Любовь.
Я смотрю на светлое солнце, к которому тянется всё живущее, на мох зелёный, весело сверкающий росинками на солнце, смотрю на облако, несущееся далеко на кристальном бирюзовом небе, на дерева высокие, стройные, – и вижу Его Одного.
Я хотел спросить, зачем светит солнце, несётся облако, зачем лес густой бросает тень свою и под своё крыло зовёт всё живущее; но я увидел здесь Тебя, Несравненного, Тайну Великую и умолкнул.
Срубят лес, упадёт облако, зайдёт солнце. Но Ты, Великий, останешься как теперь, ибо имя Твоё – Вечность и Бесконечность!
Вот я вижу: идёт Беспощадное Время – воин великий, окованный с ног до головы, блестящий своим шлемом, и всё разрушает.
Но пусть меняется лес, море и суша – кто уничтожит это, когда Ты – жизнь?
Вот я вышел на горы и увидел вырубленный лес. И стояли пни обезображенные, как черепа на поле битвы, и сказал я с грустью: вот было красивое и стало безобразным, было великое и стало ничтожным. Кто снова даст жизнь мёртвому?
И обернулся я в сторону и увидел: вот на вырубленном месте поднимаются молодые деревья и свежая зелень ласкает глаз.
Вот поднялись гордые чашечки цветов и залили весь воздух благоуханием, и ударило солнце лучами своими, и распустились пёстрые цветы. И прилетели пчёлы, и пили мед, и жуки закопошились в траве.
И упал я в благоговении, и сказал: «Кто Ты, Великий и Дивный, чтобы славословить Тебя? Кто Ты, Кем держатся солнце и малые жуки, без Которого ель не принесёт иглы своей?
Кто Ты, чтобы мне принести Тебе сердце свое? Кто Ты, чтобы мне отдать всю волю Свою?
Вот лес густой стоит, и солнце светит в нём, и листва ласкает глаз своей зеленью.
Шум стоит кругом; вот пролетела пчела, жук чёрный прополз, и белка пробежала и смотрит с ветки.
Вот мошки несутся на солнце, и золотая муха, блестя, сидит на яркой зелени.
Вот птица поёт в вышине, и вершины могучих дерев качаются плавно.
Вот прокричала птица, а муравьи несут сучок в свою нору… Я слышал шум этот и старался разобраться в нём и понять то, что это – Жизнь.
Я понял, что это пчела жужжит, отыскивая мёд; муравей несёт иглу от ели и птица поёт потому, что Ты так хотел.
Я понял, что всё это – нескончаемый гимн Тебе – победителю небытия. Я услышал, что Ты сам везде здесь.
Кто бы выточил крылья этому жуку; кто научил бы трудиться этого муравья; кто выткал бы этот бархатный мох и заставил деревья тянуться вверх, блестя своей одеждой?
Кто мог бы создавать солнца и не забыть это мелкое существо, которое лежит на пределе моего зрения? Кто, кроме Тебя?
Я смотрел на деревья и думал, что они стоят неподвижно.
Я смотрел на гору и думал, что всегда она будет стоять так; смотрел на солнце и думал, что оно вечно.
Но теперь я понял, что всё течёт и всё говорит, как тонкая восковая свеча, и Ты один неизменен.
Где тот, кто хотел снять покрывало Тайны с лица Твоего? Разве не пронеслись они все, как облако несётся по кристальному небу?
И понял я, что это всё – облако, которое несется по воле Твоей, и Ты только вечен.
Срубят лес, красоту дивную, и убьют птиц и зверей, но зазеленеет новый, и новые птицы запоют в нём, и новые звери закопошатся в нём.
Вот умер старец, но рядом с безобразным черепом этим тихо светится Жизнь младенца.
Умрёт солнце, но засияет новое; оживет Красота, и Истина, и Благо, ибо Ты – жизнь бесконечная.
И снова окинул взором я лес великий и увидел, что на нём крупно написано: Жизнь. И поклонился я до земли и припал в благоговении.
Псалом второй
И ударил я по струнам своим, и слышна была грусть.
Тысячи стрел вошли в сердце моё, и не нашёл я врача, который бы исцелил его.
Как горлинка подстреленная, тосковало сердце моё.
Кто принесет бальзам на рану мою?
Вот пчела пролетела с цветка своего, и трещала кобылка, довольная пищей своей, и птица пела песню свою.
И увидели они все меня, и сочли врагом своим, и оставили меня.
Люди посмеялись надо мной, хотя я им не сделал зла.
Как сосна среди поля, остался я, и, как облако, пронеслись родные сердцу моему.
Пред кем изолью я сердце моё? Кому передам чашу, которую я растворил?
Люди сказали мне: «Дикий человек ты, смешной! И мы не понимаем тебя».
И оставил я кровлю их и воззвал к Вышнему и сказал Ему: «Вот их много, и они смеются надо мной, а я – один и со мной сердце моё. Где же я найду Праведное?»
И увидел я две тучи: чёрную и бурую, что шли навстречу одна другой, – и сделалось темно.
Солнца уже не видел глаз мой, и услышал я гром и увидел молнии.
Вот цветы подняли лепестки свои и просили влаги дождя.
Где мне найти пристанище? Но облако сошло ко мне, и я увидел мост.
И сказал мне Дух: «Встань и смотри!» И я встал и посмотрел вниз.
И вот я увидел шар большой, окутанный кровавыми пара́ми и покрытый пылью; с большой быстротой нёсся он, и прочёл я на нём: гордость, алчность и пошлость.
И сказал я себе: пусть ещё четырежды столько стрел войдут в сердце моё, не отдам я его и сохраню, как дар моему Великому.
Где тот, кто не оставит меня?
Сильный не оставит меня.
По песчинке буду собирать богатство моё и вместе с жизнью своей отдам его Сильному.
Вот увидел я прекрасную женщину и пошёл я к ней, – и посмеялась она и сказала: вот я прекрасна, и ты должен служить мне и оставить всё своё.
Вот увидел я сильного и подошёл к нему, и сказал он: я сильнее тебя, и ты должен служить мне.
Вот увидел я мудрого и сказал он: я много знаю, и ты должен служить мне.
И опечалился я и сказал: вот они всё имеют и счастливы, а у меня что есть, кроме сердца моего?
Но вот подул ветер и сразил всех их, а сердце моё расцвело. Красивое стало безобразным, и сильное – слабым, и мудрое – безумным.
И сказал я: никому не отдам сердца моего! Великому сохраню его. Он влил бальзам в сердце моё; Он утешил меня в скорби моей; Он поднял меня из пропасти тёмной!
Зачем скорбеть! Ударю по струнам и воспою Безначального.
Как ель поднимается из семени своего, как цветок распускается из бутона своего, так пусть сердце моё развернётся пред Тобой.
Солью его с розами, цветами, с птицами, с насекомыми, с Природой всей: все вместе воспоём Тебя; пусть голос мой затеряется в общем гимне, лишь бы я был полон Тобой.
Как зерно под землёй тянется кверху, ищет солнца своего, так я томлюсь по Тебе – Солнце моём.
Не забуду Тебя, как цветок не забывает солнца своего, – и Ты не оставишь меня в скорби моей.
И упал я в траву, и поднялось сердце моё, и слился я с хором всего живущего, и прославил я Великого.
Псалом третий
Солнце льёт лучи свои, и лес шумит вершинами дерев своих.
Стрекоза, блестя изумрудным телом своим, прилетела ко мне, и кузнечик трещит в яркой зелени.
Мох седой, белый кругом меня.
Облака несутся быстро надо мной, но ярко светит солнце…
Тоску слышу я в сердце моём; тонкой паутиной окутана наша земля.
Взглянули люди на мир и не узнали Невидимого. Они взалкали и стали есть глину; захотели пить и напились мути.
Прошли они мимо яств готовых и мимо источника чистого.
И сказали они мне: приди к нам, и мы накормим тебя пищей и напоим питьём нашим, – и удивился я им.
Облака несутся быстро, но ярко светит солнце…
И сказал я: Вековечный – пища уму моему. От века Единый – питьё сердцу моему!
Они сказали мне: нет Его, мир весь – холодные объятия, мир весь – ненужная, тяжёлая машина, и ты – сирота.
Огорчился я и спросил: что же вы дадите мне?
И они показали мне; и сказал я: не могу я питаться гнильём этим и не могу пить грязь.
И посмотрел я на небо и увидел:
Облака неслись быстро, но ярко светило солнце…
Туманом окуталась земля, и не узнали люди ни себя, ни мира.
И пришёл я к Природе и, как в зеркале, увидел всё.
Много видел я кругом, но имя ему – Один.
И сказал я: страдает сердце моё; тысячи бед окружили меня.
Люди хотели отнять у меня ещё то, что осталось в сердце моём. Вот тысячи орудий направили на то, чтобы отнять у меня дорогое моё.
И обратился я к моему Утешителю, и сказал: утешь меня, облегчи страдания мои; ответь на сомнения мои. Я изнемогаю от бедствий, и люди скоро отнимут у меня всё.
Где же я найду опору? Они много сильнее меня, и мне не сладить с ними.
Они вечно будут мучить меня, и не уйду я от страданий.
И поднял я глаза к небу; нет ответа.
И увидел я:
Быстро неслись облака, но ярко светило солнце.
…Вне веры нет твёрдой точки. Я искал твердости без веры и нигде не нашёл: всё – флюгера! Они говорят о нравственности, которая должна охватить всё, но сил не хватает поднять соломинку. «Слагают бремена тяжкая»… Вера есть закон и энергия к выполнению его. Мы осуждаем в других то, что в себе считаем похвальным.
…Ум мой заходит за разум. Отчего у меня всегда бывает такая меланхолия? Мне страшно тяжело. Нигде-то я не могу найти себе подходящего места… Берегите пташку… а не то – прощай. Что же взамен? Вот дом, построенный весь из гнилья и деревяшек. Что с ним делать? Чинить – невозможно. Единственное: разрушить его и построить новый. Этот дом не строится, он не состоит из отдельных частей; он или весь, или ничего. Выкинь весь балласт, и шар поднимется выше. Мучения выкидывают балласт. Человек есть сплошное противоречие; это – весы, которые почти невозможно привести в равновесие. Я ничего сейчас не испытываю – ни счастья, ни несчастья. Я чувствую только, что весы колеблются. Есть люди, которые погубят душу свою, но не спасут её через это, а ещё больше погубят. Всё молчит, и только запоздалый золотой серп луны поднимается над рекой… Я видел то место, где ждали счастья. Его не существует, быть не может… При колебании душевного равновесия и страшно, и сладко, и ужасно, как в глухую ночь, в зловещей тьме, на громадной реке и быстром, как ветер, челне… Вот лодка остановилась, еле движется по застывшей как бы воде и зловеще покачивается. А впереди густой, чёрный, как привидение, лес; дикий хохот филина, а там через листву виден белый крест какой-то могилы. Выкопать бы этот крест, вытащить мертвеца и расспросить его: да что же это всё значит?. Но реки уже нет. Я в какой-то мрачной пещере, где ничего не видно и лишь ощупываются какие-то дикие утесы и чувствуется присутствие каких-то гадов6. Тяжелы минуты человека, когда он представляет собой арену какой-то жестокой, тяжёлой борьбы. В океане вселенной живёт бесконечное множество детей; им розданы игрушки – и они все довольны. В одну телегу впрячь не можно…7 Горе, страдания и несчастия – вот пища человеку. Я сказал: сегодня мне предстоит сделать дело, но я утешаю себя, что будет время, когда дело будет уже сделано. Мой друг сказал мне: мне предстоит нынче умереть, и будет время, когда меня не будет. Вот наступит завтрашний день; дело моё сделано, а его уже нет. Прошло ничтожное время, а что оно для него значит? Минута времени та же – в игре за картами и в момент смерти… Представьте себе, что в момент между 3 и 4 часами вы должны умереть. В 4 часа обдумайте разницу между теперешним вашим положением и тем, которое могло бы быть. Не каркай, ворон! Песня твоя всем известна!. Прошедшего нет, только – настоящее; ничего не было; если было, то теперь во всей вселенной нет. Куда же это ушло? Этого нет, значит, это не реально, а значит, это – обман. Нехороший человек. Куда летите вы, звуки счастья и сочувствия? Вам нет здесь места! Вас звали, и вас не было; теперь все высушено внутри, и вы – злейшие враги.
…Я видел стихию и ужасался. В буре, в вихре, в смерче пронёсся Кто-то. Я увидел себя сирым и ничтожным. Небо помрачилось; тучи черные висели и облепляли всё небо, и вихрь нёсся, грозя гибелью. Молнии рассекали небо, и гром наполнял воздух весь. Дрожь проникла всё существо мое. Я возлюбил эту Силу и почувствовал её своим Творцом. Я возлюбил Духа, живущего здесь, и хотел разбиться в прах, чтобы раствориться в нём. Присутствие Его – жизнь, и чувствование Его присутствия есть счастье.
…Откуда-то несётся новая песнь и всплывают новые чувства. Если бы кто видел все эти умоляющие о помощи руки, эти скользящие над пропастью ноги; если бы кто слышал – эти вопли отчаяния, если бы видел всю эту кровь – тот утонул бы, захлебнулся бы в ней, тот не мог бы жить. Только весёлый шум, пьяные попойки, свет и страсти и заглушают этот бесконечный стон, – стон, заложенный в самые основания земли. Жизнь, эта шаблонная жизнь, рвёт лучшие цветы; для чего же им было восходить? Не насмешка ли это, не пародия ли только на жизнь?8 Зачем это несчастное существо, доброе, чистое, как кристалл, белое, как снег, глубокое, как пропасть, идёт по этой грязной дороге, падает глубже и глубже? Зачем не слышны были стоны и крики отчаяния и никто не бросился на помощь? Зачем не разделить эту скорбь между людьми поровну? Зачем кресты не одинаковы? Потеряна жизнь – всё без исключения! Ибо что можно дать взамен всей жизни?. Тихо всплывает луна и бесстрастным светом заливает землю. Всё спокойно?! Всё тихо?! Всё хорошо?! Кровь, кровь!! В глазах рябит! Пахнет кровью! Все убийцы! Раздавить бы всех одним ударом. Для всех этих несчастных это было бы счастье, а этим убитым зверям не должно быть места для жизни. Проклятие вам, бесстыжие животные, – я не могу назвать вас людьми. Да, вот этот ужас, эти стоны отчаяния, эти загубленные жизни, это издевательство над чистотой и святым – это делает мир таким крестом, который может нести только Бог.
Учёных настоящих нет почти; они все почти подкуплены за мишуру.
…Что делается с моим бедным рассудком? Я вижу путешественника, собирающегося уплыть в дальний, безвестный океан. Как устал мой мозг! Завеса бытия шелохнулась, но образы не дают мне покоя. Ум мой совершил круг. Он рвался, как безумец, во все стороны, но крепкие тенёта скрутили его и не выпустят его. Кругом меня тьма, которой никогда не видал глаз человеческий, и в ней восстают окровавленные призраки. Я понял замирание и смерть. И как это близко и родственно. Я понял, что смерть – мой близкий родственник, несравненно ближе отца и матери. Смерть – это для меня другой я. Я жажду смерти, ибо завеса колышется, а ум мой теряется и мутнеет. Спасения мне нет. Среди разных жилок мозга я увидел моё милое прошлое. Я увидел розовые надежды, увидел счастье и любовь, а главное – жизнь. Милые картины! Зачем ушли вы, которые согревали сердце моё, где мне было тихо в моём небытии. Поля, солнце, любовь, тепло!. Ах, как мне теперь хорошо! Где же друзья мои? Кто протянет мне руку не для того, чтобы бросить в меня камень? Как холодно, сыро в этом бесцветном замирании!. А впереди потеря рассудка и холодная могила – вот мои розовые мечты. Веселись же, глупец! Нет, я не знаю, кто ты, но ты – враг мой. Нам никогда не понять друг друга… Но бедный мой разум! Жестоко умеешь мстить ты, Природа! Скорее бы проходило это облако, а там – что за ним, солнце или непроглядная мгла – мне всё равно. Силы мои не надломлены, их просто уже нет. А разве есть у меня друг, который бы подарил мне их? Мой бедный ум! Мне страшно за тебя. Пропасть близко. Бедный ум!
…Приблизься, светоч, чтобы пролить свет на мои мысли. Когда устанет мозг твой и расстроятся мысли твои, когда настроение твоё таково, что весь мир, кажется, только и занят тем, чтобы вести борьбу с тобой, а ты существуешь только для того, чтобы служить мишенью, – пей, пей, не задумываясь! Туманная дымка заволокнёт твою бессознательную работу мозга, и угаснет твое отчаяние. Посмотри, разве мир так не хорош!.
…Приветствую тебя, разверзнутая пасть могилы! Ты, которой Природа исправила свою ошибку, когда создала меня, – ты, в которую званы и счастливцы, не знающие страдания; ты только отрада моя и пристанище больному сердцу. Безобразие твоё пугает их, значит, мало устал тот, кто смотрит, какова постель. Мир… разве он восстаёт на меня? Нет, он просто вне меня, поэтому я ему не нужен. Так как могила – моя цель и утешение, то я буду счастлив хоть тем, что ни минуты не трачу на глупость и каждую секунду ближе к моей милой цели.
Склонились ветви старые, залитые луной, —
Склонились и задумались о жизни молодой.
Им снилась жизнь кипучая, их пылкие стремления:
Подняться в высь лазурную – разрушить все сомнения.
Им снилось солнце ясное, счастливая весна —
Как мир кругом прекрасен был, как жизнь была полна.
И солнце вновь поднимется, придёт опять весна,
Но жизнь уж не воротится, угаснет навсегда.
…Люди – это дворяне во вселенной. Но значит ли это, что они выше всех? Это, как само собой понятно, ещё вопрос.
…Я заиграю песнь новую, ещё неслыханную. Затрепещет сердце моё, просветлеет ум мой, и меч воли будет в руке моей. Мне снилась лестница с неба и упершаяся в самые основания земли. Ступеней много; и всматриваясь в них, я узнал в них страдания жизни… Я люблю вас, стоны, выходящие из глубины нравственной души, как огонь, разрушающий нечистоты. Мне нужна сила, и вы собираете всё моё существо в одну точку… Светлое солнце, и лес чудный, зеленый расточал благоухания. Спокойно отдыхал глаз, а сердце рвалось вверх! Вон вершины гор золотятся. Туда! Конец! Уж смерть! Ты здесь? И нет пощады. Отмените же этот закон. Да, она пришла, пока ты любовался; но она – конь твой, который прилетел, чтобы отнести тебя в те края. Смело – туда!
…Беспощадное время несется, как дикий конь. Бремя тяжкое лежит на груди моей, и я несу его и не знаю отдыха. Мир весь благоухал, звал в объятия свои; дерева отплетали сень и манили в зелёную чащу, и спокойное озеро призывало взор мой любоваться им. И я хотел идти. Но бремя моё давило меня, а ум мой метался, чуя погибель… Не вас люблю я, красоты природы, – вы прекрасны, но не от вас избавление моё. Я жду путника дальнего, жду его всю жизнь – и возрадуется сердце моё, когда завидит его. Имя его – Смерть.
…Страшно, но приятно ходить по краю пропасти. Внизу зияет бездна. Я представляю себе это. Но я не могу идти по самому краю, у меня нет сил. И здесь страшно. Но как приятно, жутко-приятно сердцу. А ведь оно будет твоё; ты упадёшь, будь покоен, – и, конечно, разобьёшься: это будет цена твоего жуткого счастья.
…Высшее счастье для человека есть свобода. Никто чтобы не вмешивался.
Привычка – сестра небытия. Она имеет хорошую сторону – уменьшение интенсивности горя; но имеет и обратную сторону – уменьшение интенсивности всякой глубины. Мы привыкаем даже к той мысли, что мы существуем, что кругом нас огромный непонятный мир. Если бы мы не привыкли, то нашему ужасу не было бы предела. Но эта привычка делает нас глупыми, бесцветными. И вот вызвана поэзия – морфий, будящий наше сознание. Наука даёт ей пищу.
Псалом четвертый
…Если бы я мог поставить марку на этой минуте. Но, как вода из рук, течёт время. Тоска – из глубины сердца; печаль охватила всего меня; но меч – в руки!
Хорошо спит усталый. Могила ждёт усталого, и покоя твоего не нарушат. А теперь собирай силы.
Слеза покатилась из глаз моих, и задрожал весь мир в глазах моих.
Я закрыл глаза и услышал гром, и раскрыл их: и молния – как вихрь огненный пронёсся по мировой канве.
Я стоял в пространстве – и кругом меня была мгла, и дождь лил сплошной массой.
Ты – вихрь Вездесущий. Бесконечный. Безначальный и Вечный. В одной руке Твоей было беспредельное, огромное до ужаса пространство; в другой – беспредельный клубок тонкой нити – время.
И вилась нить эта, но конца ей нет.
Страшен был Он, но имя Его – спасение от Любви.
Одежда Его покрывала весь мир; и упал я в восторге, почувствовав край одежды Его. Но я забылся и очнулся при ярком свете – люди ходили за мной, больным.
Скоро восстал я, и привели меня в чертоги пышные, и веселились все, и считали меня своим близким. «Пей, ешь с нами, – говорили они, – и будь счастлив!» Я пристальней всматривался в лица их, и как нож вошёл в сердце моё. И почувствовал я себя духовным сиротой. Зачем вы вынесли меня из этого ливня? Зачем я не вижу края одежды Его? И сказал я: не хочу я вас! – и ливень хлынул со всех сторон, и почувствовал я Вихрь Силы, и ожил дух мой, и счастие Духа заполнило меня.
Псалом пятый
Покров Твой, Дух Сущий, развернулся над нами.
Светила кроткие пели тебе величавую песнь. И не познали люди святого Твоего, и отошли: кто сразу, кто только с виду поддерживая песнь святых Твоих.
И сказали они: устроим себе красоту земную и будем любоваться ею.
И не отнял Ты у них красоты Духа Твоего – не раскаются ли – для немногих сынов Твоих.
Сердце их стало, как сталь, и уши их отяжелели. И лилась песнь Божия – и нечем было воспринять её им, некуда поместить.
И, как гады, росли люди те.
Одинок ли тот, кто хочет жить в храме этом? Нет, здесь Он, имя которого Всё. И с кем Он, тот сам – все, ибо всё ему близко и входит в сердце его.
Не несётся Он и не стоит – но сущий.
Не живёт Он и не мертвый – но живой.
Нет чувств у Него, ибо Он – никакой; но имя Его – Любовь.
Растворите же сердце ваше, у кого оно не сталь и не камень.
Возжгите его, как свечу духовную, и примите в тайники его это Противоречие.
Войди же, Святый, в обитель и очисти её присутствием Твоим; ибо Тебя, дивный Образ, не знают скопцы зрения и не услышат Тебя, Звук Чистый, скопцы слуха.
И скопцы сердца ищут помирить Противоречие в Тебе, а дотоле не знают Тебя.
И не искали Тебя, и не знали следов Твоих в раскрытом небе, где Волопас поднялся в зенит.
…Жизнь – минута. Помни это во всех обстоятельствах.
…Иногда плотское заявляет себя, зная, что духовное сочтет уже низостью состязаться, то есть зная, что приговор уже решен.
Человек есть образ и подобие Бога («и вдунул в него душу бессмертную»9). Человек есть тварь, но носит отпечаток Божества. Отсюда создается три пути для отношений его с внешним миром: истина, добро и красота.
Человек как тварь ищет своего начала; это – путь истины. Человек как Божественное начало ищет своего источника; это – путь добра. Человек как Божественный отпечаток озаряет мир творение родственного себе Духа; это – путь красоты.
Только в добре человек видит и Божество, и должность своих отношений к нему. Человек, идущий путём истины, будет всегда считать себя тварью; но вопрос – дойдёт ли он до Творца? И многие не доходят.
Человек, идущий путём красоты, способен идти дальше – он не может отречься от Божества, но он может свой отпечаток Божества, свое я, поставить на Его место. Это и есть источник сути зла.
Зло не есть только преслушание воли Божией – это есть обожествление себя. Поэзия, служащая важнейшим воплощением красоты, является почвой, на которой зло может найти полнейшее выражение.
Чтобы понять сущность Отца Зла – дьявола, мы рассмотрим ту поэзию, которая приняла название демонизма10.
Сначала являются поэты-пессимисты (Байрон), но пессимизм этот – поддельный; это желание развенчать созданный Божеством мир, а своими пышными идеями и фразами при этом дать как бы вместо него иной мир. Поэт желает творить, как Бог, – и в своих пессимистических нападках он в сердце доволен (и виде, яко добро11), доволен своим твореньем.
Он желает быть подражателем Бога в Его могуществе и для этого, наконец, сам ставит себя на Его место. Это есть суть Зла. Первородители согрешили не тогда, когда съели яблоко вопреки воле Бога, – Зло зародилось, ещё когда они прельстились желанием быть как боги.
Но наука никогда не перестанет заявлять, что человек – тварь, а религия – что он только капля от Божества, хотя из того же источника. И эти пути мешают демонизму.
Наконец он решается раз навсегда отделаться от этих пут и объявляет науку и религию вздором. Нет здравого смысла; нет сердца; есть – я. Это «я» должно постоянно питать свою уверенность в том, что оно – Божество; и он творит, творит, без конца. Туманные идеи, ещё более пышные выражения их удовлетворяют; но никогда не насыщают демониста. Эта сильная деятельность, необходимая по самой природе зла, является той приманкой, на которую люди попадаются в руки отца зла. Когда человек не развит в добре и бездействует, вся жизнь делается для него скучной. Тогда является злой дух и шепчет: неужели тебе не надоела эта «преснота» (очень характерное выражение). Это – от пут сердца и разума. Нечего тебе зреть! Ты – Божество и будешь как бог. Ты всё можешь и так видишь без разума, не нужно тебе и законов сердца. Вглядись в себя – в бурном порыве, без всякой работы ты всё постигнешь; ты сам будешь творить; обрати разум и сердце лишь в игрушки для себя; будь софистом, чтобы творить, – хоть ложь, но творить; и ты увидишь, что ты – божество. Яд влит. Человек забывает, что «преснота» обусловливается тем, что он не служит как следует Божеству; что очи его уже не видят Его глубокой Всеобъемлемости – и он сам ставит себя богом. Творчество уносит его. Отравленный, носится он и не находит отдыха, упиваясь своей силой. Таков и сам Сатана.
Видения моей головы смущали меня.
Даниил
Он кончал расчёты с жизнью и был в беспамятстве. Тяжёлый воздух стоял в комнате. Одиноким он бродил всю жизнь, одиноким и кончал ее.
Он открыл глаза. Вдруг тяжёлая мысль наполнила его: он – труп. Нет, – отчаянно прохрипел он, отчаянно хватаясь за обломки жизни, изгибаясь всем телом; и он поднялся на локти. Глаза его горели безумным огнем. Он смотрел дико на свое тело. – Труп, труп!! – стучало у него в голове. Ещё минута – и океан мировой растворит тебя, и ты исчезнешь в объятиях времени. – Он бессильно упал в подушки. – Что-то есть! – с быстротой молнии пронеслось в нём, и он почти обезумел от этой мысли. – Есть что-то! – и он живо представил себе существо, бытие. – Почему же нет ничего. Тайна, тайна, подобно которой ничего нет нигде, нигде – вековечная, выше всех теорий, выше всего, единственная жестокая тайна, ты здесь! – И он дико расхохотался, ударив по подушке. – Ещё минута, и я раскрою эту единственную интересную страницу. Да ведь как это близко – думал он. – Нет, какие безумцы люди! Они не видят вот здесь, – сейчас стрелка подойдет – что что-то есть, что они попали куда-то, что кругом большое, огромное, страшное. Нет, вы счастливы, иначе вы обезумели бы. – Его взор упал на крест, висевший в углу, и он жадно впился в него горящим взором. Уста его что-то шептали, и он скоро успокоился… Он открыл глаза. Огромный, чёрный орёл – нет, не орёл, а что-то очень большое висело над ним и махало крыльями. А вот он, – это не имеет ни формы, ни очертаний – он знает только, что это перо, пух; почему – он сам не даёт себе отчета. Оно ничтожно – он знает это, – и в то же время оно напоминает всё, надвигается на него, огромное. Из груди его вырывается хрип. Он метался, а это большое как-то монотонно, серьёзно и быстро надвигалось, – от одной огромности которого можно сойти с ума, – надвигалось и собиралось задушить в себе. Вдруг он увидел в углу свет около креста: он брызнул как-то сразу и рассеивал мрак. Он собрал ум – и вера горячая, страстная заполнила его; он хотел этого света, как голодный; а свет всё лился и лился. Крест вырастал, привлекая к себе измученную душу.
…В это время в комнате читали отходную.
1904
Л. Н. Толстой. О смерти:
Мысли разных писателей (Собрал Л. Н. Толстой)
I
Жизнь с забвением смерти и жизнь с сознанием ежечасного приближения к смерти – два совершенно различные состояния.
1. Легче перенести смерть, не думая о ней, чем мысль о смерти, даже не угрожающую нам.
Паскаль
2. Когда ты твердо убежден и помнишь, что с часу на час тебе предстоит сбросить свою внешнюю оболочку, тебе легче соблюдать справедливость и поступать по правде, легче покоряться судьбе своей. Тогда ты встретишь невозмутимо всякие людские толки, пересуды, покушения, ты даже не станешь думать о них. Весь поглощенный лишь двумя задачами, ты поступишь справедливо в каждом предстоящем сегодня и безропотно снесешь сегодняшнее бремя свое. Так человек может достичь внутреннего мира, ибо все желания его сольются в одно – пребывать во власти Бога.
Марк Аврелий
3. Думайте чаще о смерти и живите так, как бы вы должны были скоро умереть.
Как бы ты ни сомневался в том, как поступить, представь себе, что ты умрешь к вечеру, и сомнение тотчас же разрешается; тотчас же ясно, что́ дело долга и что́ личные желания.
4. Ты завидуешь, негодуешь, сердишься, хочешь отомстить человеку. Подумай о том, что нынче, завтра человек этот умрет, – и от твоих дурных чувств к нему не останется следа.
5. Ничто так не верно, как то, что мысль о близости смерти распределяет все наши поступки по степени их истинной важности для нашей жизни. Приговоренный к немедленной казни не станет заботиться об увеличении, сохранении своего состояния, ни об установлении о себе доброй славы, ни о торжестве своего народа перед другими, ни об открытии новой планеты и т. п., но за минуту перед казнью постарается утешить огорченного, поднимет упавшего старика, перевяжет рану, починит игрушку ребенку и т. п.
6. Я люблю свой сад, люблю читать книжку, люблю ласкать детей. Умирая, я лишаюсь этого, и потому мне не хочется умирать, и я боюсь смерти.
Может случиться, что вся моя жизнь составлена из таких временных мирских желаний и их удовлетворения. Если так, то мне нельзя бояться того, что прекращает эти желания. Но если эти желания и их удовлетворение изменилось во мне и заменилось другим желанием – исполнять волю Бога, отдаться Ему в том виде, в котором я теперь и во всех возможных видах, в которых буду, – то чем больше изменились мои желания, тем меньше не только страшна мне смерть, но тем меньше существует для меня смерть. А если заменятся мои желания совсем, то и нет ничего, кроме жизни, нет смерти.
Заменять мирское, временное, вечным, это – путь жизни, и по нему-то надо идти. А как? – Это в своей душе знает каждый из нас.
Вспоминать о смерти – значит жить без мысли о ней. О смерти нужно не вспоминать, а спокойно, радостно жить с сознанием ее постоянного приближения.
II
Страх смерти противоестественен. Страх смерти есть сознание греха.
1. Смерти меньше всего боятся люди, чья жизнь имеет наибольшую цену.
Кант
2. Кто боязливо заботится о том, чтобы не потерять жизнь, никогда не будет радоваться ей.
Кант
3. Кто прожил один день, прожил целый век: то же солнце, та же земля, тот же мир, те же впечатления. Ничто так не похоже на сегодня, как завтра. Любопытно было бы умереть, то есть перестать быть телом, а стать только духом. Но человек, нетерпеливый ко всему новому, не любопытен только относительно этого одного. С рождения непокойному и постоянно скучающему, ему не надоедает только жить, он согласился бы постоянно жить. Болезнь, страдание, труп отталкивают его от познания другого мира. Нужна вся сила религии, чтобы заставить его задуматься.
Ла-Брюйер
4. Тот не живет, кто страшится смерти.
Зейме
5. Смерть есть момент освобождения от односторонности индивидуальности, которую надо представлять себе не самой сердцевиной нашего существа, а скорее некоторым искажением его: в этот момент, который можно считать restitutio in integrum (полным восстановлением прежнего состояния), снова наступает истинная, первоначальная свобода. От этого-то, по-видимому, и зависит выражение мира и успокоения на лице у большинства покойников. Покойна и легка, обыкновенно, смерть каждого доброго человека; но умереть – вот привилегия отрекшегося от себя, того, кто отказывается от воли к жизни, отрицает ее. Ибо лишь он хочет умереть действительно, а не по видимости и, следовательно, не нуждается и не требует дальнейшего существования своей личности.
Шопенгауэр
6. То чувство, которое выражается в людях страхом смерти, есть только сознание внутреннего противоречия жизни; точно так же как страх привидений есть только сознание болезненного душевного состояния.
7. Страх смерти происходит от того, что люди принимают за жизнь одну маленькую, их же ложным представлением ограниченную часть ее.
8. Если бы люди с ложным представлением жизни могли рассуждать спокойно и мыслили бы правильно на основании того представления, которое они имеют о жизни, они бы должны были прийти к заключению о том, что та перемена в нашем плотском существовании, которую мы называем смертью, не переставая происходит и в нас, и во всех существах и потому не может представлять ничего ни неприятного, ни страшного.
Были мировые мудрецы, которые жизнь считали наказанием; но считать смерть наказанием, конечно, не пришло бы в голову ни одному человеку в здравом уме, если бы не откровение.
Лессинг
Смерть более неизбежна, чем наступление ночи, зимы. Почему же, приготавливаясь к ночи, к зиме, мы не готовимся к смерти? Приготовление же к смерти одно – добрая жизнь. Чем лучше жизнь, тем смерть получает меньше значения и возбуждает меньше страха. Для святого нет смерти.
Смерть одинаково благодетельна, – есть ли она переход личности в другую форму или уничтожение ее и слияние с бесконечным началом всего.
1. Жизнь, несомненно, можно считать сновидением, а смерть – пробуждением. Но тогда личность, индивидуальность принадлежит сновидящему, а не пробудившемуся сознанию: потому-то смерть и представляется каждому уничтожением.
Шопенгауэр
2. Смерть есть разрушение тех органов, посредством которых я воспринимаю мир, каким он представляется в этой жизни; это разрушение того стекла, через которое я смотрел. О том, будет ли оно заменено другим, или то, что смотрело через окно, сольется со Всем, – мы не можем знать.
3. Как хозяин смоковницы знает время ее созревания, так и Бог знает, когда отозвать праведного от мира сего.
4. Известный предел жизни должен существовать, и так же, как времена года, все должно начинаться, продолжаться и проходить. Мудрые люди охотно подчиняются этому порядку; сказки же о великанах, воюющих с богами, выражают именно безумие тех людей, которые возмущаются против природы и ее законов.
Цицерон
5. Я думаю, что всякий здравый ум держится убеждением, что если лучше, чтобы продолжалась сознательная личная жизнь, она будет продолжаться; если же не лучше, то она прекратится. Если бы мы видели все, мы бы видели, что так лучше.
Все, что я видел от Бога, заставляет меня верить во все то, что я не видел.
Эмерсон
6. Смерть так легко и просто избавляет от всех затруднений и бедствий неверующего в бессмертие и так радостна для верующего в бессмертие, ожидающего новой жизни, что все должны были бы стремиться к ней, если бы она не была сопряжена со страданиями. Страдание затем и послано людям, чтобы удерживать их от смерти.
Теперь же к смерти нельзя прийти иначе, как через страдания.
7. Никто не знает, что такое смерть, и не есть ли она величайшее для человека добро. И, однако, все ее страшатся, как бы в сознании, что она величайшее зло.
Платон
8. Одинаково недостойно человека разумного и желать смерти, и страшиться ее.
Арабская поговорка
9. Если бы Бог предоставил людям выбор: умереть или жить постоянно, то едва ли ввиду бесконечной нищеты, зависимости, тоски, болезней или даже пользования богатством, властью, удовольствиями, здоровьем, но под страхом ежеминутного лишения всего человек мог бы на что-нибудь решиться.
Природа решает дело и избавляет от труда выбирать.
Ла-Брюйер
Старайся держать свою жизнь постоянно на той середине, при которой ты бы не боялся и не желал бы ее.
<…>
IV
Самое вредное для жизни заблуждение в том, что люди забывают то, что телесная жизнь идет и с каждым часом приближает их к смерти. Чем моложе люди, тем сильнее это заблуждение.
1. Дней лет наших – семьдесят лет, а при большей крепости – восемьдесят лет, и самая лучшая пора их – труд и болезнь; ибо проходят быстро, и мы летим.
Пс. 89, 10
2. Когда мы во всей силе здоровья и ума, мы думаем о людях и о самых ничтожных заботах, а не о Боге: точно как будто приличия и обычай требуют того, чтобы мы думали о Боге только в таком состоянии, когда у нас остается разум лишь настолько, чтобы признаться, что мы уже не владеем им.
Ла-Брюйер
3. Представьте себе толпу людей в цепях. Все они приговорены к смерти, и каждый день одни из них умерщвляются на глазах у других. Остающиеся, видя этих умирающих и ожидающих своей очереди, видят свою собственную участь. Такова человеческая жизнь.
Паскаль
4. Мы видим, как человек, занимающий важное место, падает и скоропостижно умирает; как другой заметно, понемногу, тает, каждый день ослабевая, и, наконец, потухает. Такие поразительные события остаются незамеченными, никого не затрагивая. Люди не обращают на них больше внимания, чем на цветок, который вянет, или на падающий лист. Они завидуют оставшимся местам или осведомляются, заняты ли они и с кем.
Ла-Брюйер
5. «Здесь я буду обитать во время дождей, там я поселюсь летом» – так мечтает безумец и не помышляет о смерти, а она внезапно приходит и уносит человека озабоченного, корыстного, рассеянного, как наводнение смывает спящую деревню.
Ни сын, ни отец, ни родные и близкие – никто не поможет нам, когда поразит нас смерть; благой и мудрый, ясно сознавши смысл этого, быстро расчистит путь, ведущий к успокоению.
Буддийская мудрость
6. Человек приходит в мир со сжатыми ладонями и как бы говорит: весь мир мой, а уходит из него с открытыми ладонями и как бы говорит: смотрите, ничего не беру с собой.
Талмуд
7. И сказал им притчу: у одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих. И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и все добро мое, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?
Лк. XII, 16–20
8. «Мне принадлежат эти сыновья, мне принадлежат эти богатства» – вот мысли безумца. Как могут сыновья и богатства принадлежать ему, когда он сам не принадлежит себе?.
Буддийская мудрость
9. Мы беззаботно стремимся в пропасть, держа перед собою заслон, чтобы не видать ее.
Паскаль
10. Живи так, как будто ты сейчас должен проститься с жизнью, как будто время, оставленное тебе, есть неожиданный подарок.
Марк Аврелий
11. Если этот крошечный кусочек жизни – твое всё, так, смотри же, сделай из него всё, что возможно.
Саид-бен-Хамед
12. Последний акт – всегда кровавый, как бы ни была прекрасна комедия во всем остальном. Посыпят земли на голову – конец и навсегда.
Паскаль
Помни, что ты не живешь в мире, а проходишь через него.
V
Смертью мы называем и самое уничтожение жизни, и минуты или часы умирания. Первое – вне нашей власти, второе же, умирание, есть последнее и огромной важности дело жизни.
1. Когда бываешь полон энергии, то живешь и должен жить для этого мира; когда же болеешь, то умираешь, то есть начинаешь жить для того, послесмертного мира. Так что и в том и в другом состоянии есть работа. Оба процесса нормальны, и в обоих есть свойственная состоянию работа.
2. Смерть может быть согласием и потому нравственным поступком. Животное издыхает, человек должен вручить свою душу ее Создателю.
Амиель
3. Величайшее слово Христа – это Его молитва перед смертью о тех, которые не знают, что творят.
4. Слова и поступки умирающего имеют великую власть над людьми, и потому как ни важно хорошо жить, едва ли не важнее всего хорошо умереть. Дурная, непокорная смерть ослабляет влияние хорошей жизни; хорошая, покорная, твердая смерть искупляет дурную жизнь.
Когда из одной смены декорации переносятся в другую, видно, что то, что мы считали действительностью, есть только представление, так как мы переходим от одного представления к другому. Так и в момент смерти видна или хоть чувствуется самая настоящая реальность. Этим важна и дорога минута смерти.
6. Умирающий с трудом понимает все живое, но при этом чувствуется, что он не понимает живого не потому, что он лишен сил понимания, а потому, что он понимает что-то другое, такое, чего не понимают и не могут понимать живые и что поглощает его всего.
7. В момент смерти человека свеча, при которой он читал исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхивает более ярким, чем когда-нибудь, светом, освещает ему все то, что прежде было во мраке, трещит, меркнет и навсегда потухает.
8. То, что умирает, отчасти причастно уже вечности. Кажется, что умирающий говорит с нами из-за гроба. То, что он говорит нам, кажется нам изречением оракула, повелением. Мы представляем его себе почти пророком. Очевидно, что для того, который чувствует уходящую жизнь и открывающийся гроб, наступило время значительных речей. Сущность его природы должна проявиться. То божественное, которое находится в нем, не может уже скрываться.
Амиель
Готовься к смерти не в том смысле, как обыкновенно понимают приготовление, полагая эту готовность в исполнении обрядов или в заботе о мирских делах, а готовься к тому, чтобы наилучшим образом умереть, то есть воспользоваться теми торжественными минутами смерти, во время которых человек уже находится как бы в ином мире и слова и поступки его получают особенную власть над остающимися.
VI
Сознание приближения смерти учит человека выбирать из предстоящих дел такие, которые всегда закончены.
1. В человеке особенно сильно чувство сохранения своей жизни. Это справедливо. Но большая доля этого чувства воспитана людьми. Человек по природе своей заботится о сохранении своей жизни только в той мере, в которой он имеет для этого средства. Как только он чувствует себя лишенным этих средств, он успокаивается и перестает бесполезно мучиться. Средство покорности дано нам самой природой. Дикие так же, как и животные, не отбиваются от смерти и переносят ее без жалоб. Когда же средство утеряно, устанавливается другое, происходящее от разума, но немногие могут пользоваться им.
Руссо
2. Как скоро тебе придется умереть! А все еще ты не можешь освободиться от притворства и страстей, не можешь отстать от предрассудка считать, что мирское внешнее может вредить человеку, не можешь сделаться кротким со всяким.
Марк Аврелий
3. Свободный человек думает больше о жизни, чем о смерти.
Спиноза
4. Свободен человек только тогда, когда живет духовной жизнью. Для духа нет смерти, а потому живущий духовной жизнью человек свободен от смерти.
5. Если хочешь привыкнуть без страха помышлять о смерти, то попробуй всмотреться и живо войти в положение тех людей, которые изо всех сил привержены были к жизни. Им представлялось, что смерть постигла их преждевременно. Между тем самые долголетние, похоронившие многих, наконец все-таки умерли. Как краток этот промежуток времени, как много вмещается в нем горя, зла и как хрупок сосуд жизни!
Стоит ли говорить об этом мгновении! Подумай – за тобой вечность, впереди тоже вечность. Между этими двумя безднами, какую может для тебя составить разницу – проживешь ли ты 3 дня или 3 века.
Марк Аврелий
6. Какое бы ты ни делал дело, будь готов всегда бросить его. Так и примеривайся – можешь ли отлепиться.
Ожидание смерти учит этому.
Загромождение мешает свободе, а загромождение происходит от откладывания. Уметь быть готовым – значит уметь кончать. Ничто не сделано, что не окончено. Дела, которые мы оставляем за собой, впоследствии опять восстанут перед нами и затруднят наш путь. Пусть каждый наш день управится с тем, что его касается, очистит свои дела, пусть бережет последующий день, и тогда мы всегда будем готовы. Уметь быть готовым – в сущности, значит уметь умереть.
Амиель
8. Часто говорят: «Мне уже ни к чему, мне уже умирать пора». Все, что ни к чему, потому что помирать пора, ни к чему было и когда-либо делать. А есть дело, которое всегда нужно, и чем ближе к смерти, тем нужнее, – дело души: растить, воспитывать душу.
9. При каждом разрешении вопроса: поступить так или этак? – спросите себя, как бы вы поступили, если бы вы знали, что вы умрете к вечеру, и притом никто никогда не узнает о том, как вы поступили.
Смерть учит людей умению кончать свои дела. Из всех же дел есть только один ряд дел, которые всегда вполне закончены, – это дела любви.
VII
Если человек есть только телесное существо, то смерть есть конец всего. Если же человек есть существо духовное и тело есть только оболочка духовного существа, то смерть – только изменение.
1. Наше тело ограничивает то божественное, духовное начало, которое мы называем душою. И это-то ограничение, – как сосуд дает форму жидкости или газу, заключенному в нем, дает форму этому божественному началу. Когда разбивается сосуд, то заключенное в нем перестает иметь ту форму, которую имело, и разливается. Соединяется ли оно с другими веществами? получает ли новую форму? – мы этого ничего не знаем, но знаем наверное то, что оно теряет ту форму, которую оно имело в своем ограничении, потому что то, что ограничивало, разрушилось, но не можем знать ничего о том, что совершится с тем, что было ограничено. Душа после смерти становится чем-то другим, – таким, о чем мы судить не можем.
2. Эмерсона, утверждавшего свое бессмертие, спросили: «Ну а как же, когда мир кончится?» Он отвечал: «Для того чтобы не умереть, я не нуждаюсь в мире».
3. Если смерть есть полное уничтожение, – я не спорю, это возможно, – в таком случае, ее нечего бояться. Я есть, ее нет; она есть, меня уже нет. Но если, поражая нас, она оставляет в нас жизнь, то будьте уверены, что там, за гробом, мы окажемся совершенно такими же, какими мы были на земле. Это очень озадачит нас. Эта мысль такова, что вперед портит нам наше представление о рае и аде.
Она лишает нас надежды, потому что главное, чего мы желаем, это то, чтобы быть совсем другими, чем мы теперь. Но этого-то и не будет.
Анатоль Франс
4. Смерть есть только один шаг в нашем непрерывном развитии. Таким же шагом было и наше рождение; с той лишь разницей, что рождение есть смерть для одной формы бытия, а смерть есть рождение в другую форму бытия.
Смерть – это счастье для умирающего человека. Умирая, перестаешь быть смертным. Я не могу смотреть на эту перемену с ужасом, подобно некоторым людям. По-моему, смерть есть перемена к лучшему. Разве мы не безумны, когда говорим о приготовлении к смерти? Наше дело – жить. Тот, кто умеет жить, сумеет и умереть. Разве не так?. Я хочу жить, душа наша никогда не говорила нам, что мы умрем. Чувства умирают, а чувства-то и создали смерть. Так стоит ли беспокоиться о ней разумным людям?
Теодор Паркер
5. Последний день несет нам не уничтожение, а только перемену.
Цицерон
6. Жизнь есть освобождение души (духовной, самобытно живущей сущности) от тех условий телесной личности, в которые она поставлена.
Для человека, живущего духовной жизнью, нет смерти.
VIII
Если жизнь – благо, то благо и смерть, – составляющие необходимое условие жизни.
1. Смерть
Смерть дщерью тьмы не назову я
И, раболепною мечтой
Гробовый остов ей даруя,
Не ополчу ее косой.
О дочь верховного Эфира!
О светозарная краса!
В руке твоей олива мира,
А не губящая коса.
Когда возникнул мир цветущий
Из равновесья диких сил,
В твое храненье Всемогущий
Его устройство поручил.
И ты летаешь над твореньем,
Согласье прям его лия.
И в нем прохладным дуновеньем
Смиряя буйство бытия,
Ты укрощаешь восстающий
В безумной силе ураган,
Ты на брега свои бегущий
Вспять повращаешь океан.
Даешь пределы ты растенью,
Чтоб не покрыл гигантский лес
Земли губительною тенью,
Злак не восстал бы до небес.
А человек! Святая дева!
Перед тобой с его ланит
Мгновенно сходят пятна гнева,
Жар любострастия бежит.
Дружится праведной тобою
Людей недружная судьба:
Ломаешь тою же рукою
Ты властелина и раба.
Недоуменье, принужденье —
Условье смутных наших дней,
Ты всех загадок разрешенье,
Ты разрешенье всех цепей.
Баратынский
2. Где умершие? Там же, где нерожденные.
Сенека
3. Если смерть страшна, то причина этого не в ней, а в вас. Чем лучше человек, тем меньше он боится смерти.
Для совершенно святого нет смерти.
5. Плотская смерть уничтожает то, что держит тело вместе, – сознание временной жизни. Но ведь это случается с нами беспрестанно и каждый день, когда мы засыпаем. Вопрос в том, уничтожает ли плотская смерть то, что соединяет все последовательные сознания в одно, то есть мое особенное отношение к миру? Для того же, чтобы утверждать это, надо прежде доказать, что это-то особенное отношение к миру, соединяющее в одно все последовательные сознания, родилось с моим плотским существованием, а потому и умрет с ним. А этого-то и нет.
Рассуждая на основании своего сознания, я вижу, что соединявшее все мои сознания в одно – известная восприимчивость к одному и холодность к другому, вследствие чего одно остается, другое исчезает во мне, – степень моей любви к добру и ненависти к злу, – что это мое особенное отношение к миру, составляющее именно меня, особенного меня, не есть произведение какой-либо внешней причины, а есть основная причина всех остальных явлений моей жизни.
Рассуждая на основании наблюдения, мне представляется, что причины особенности моего я находятся в особенностях моих родителей и условий, влиявших на меня и на них; но, рассуждая по этому пути дальше, я не могу не видеть, что если особенное мое я лежит в особенности моих родителей и условий, влиявших на них, то она лежит и в особенности всех моих предков и в условиях их существования – до бесконечности, то есть вне времени и вне пространства, – так что мое особенное я произошло вне пространства и вне времени, то есть то самое, что я и сознаю.
5. Прежде чем достигнуть старости, я старался хорошо жить; в старости я стараюсь хорошо умереть; чтобы хорошо умереть, нужно умереть охотно.
Сенека
6. Люди, не понимающие жизни, не могут не бояться смерти.
Ты боишься смерти, но подумай о том, что бы было, если бы ты был обречен в твоей все одной и той же личности на вечную жизнь?
IX
Человек, как животное, противится смерти, но благодаря разуму он всегда может заменить это противление не только покорностью, но и согласием.
1. Причина, почему представление о смерти не оказывает того действия, какое оно могло бы оказать, заключается в том, что мы по своей природе, в качестве деятельных существ, по-настоящему совсем не должны думать о ней.
Кант
2. Жизнь не чувствует никакого родства со смертью. Поэтому-то, вероятно, всегда и возрождается в нас машинальная, инстинктивная надежда, затемняющая разум и заставляющая сомневаться в верности нашего знания о неизбежности смерти. Жизнь стремится упорствовать в бытии. Она повторяет, как попугай в басне, даже в минут у, когда его душат: «Это, это ничего!»
Амиель
3. Смертные страдания более всего вызывают в человеке противление смерти, но эти же самые страдания заставляют человека желать смерти.
4. В последние, предсмертные минуты духовное начало оставляет тело и, оставляя его, соединяется ли с безвременным, всепространственным началом всего или переходит в другую опять ограниченную форму, мы не знаем; знаем только то, что тело оставляется тем, что живило его, и становится только предметом наблюдения.
5. Смерть есть перемена или исчезновение предмета сознания. Само же сознание так же мало может быть уничтожено смертью, как перемена зрелища может уничтожить зрителя.
6. Ты пришел в эту жизнь, сам не зная как, но знаешь, что пришел тем особенным я, которое ты есть; потом шел, шел, дошел до половины и вдруг не то обрадовался, не то испугался и уперся и не хочешь двинуться с места, идти дальше, потому что не видишь того, что там. Но ведь ты не видал тоже и того места, из которого ты пришел, а ведь пришел же ты. Ты вошел во входные ворота и не хочешь выходить в вых
