Право — это открытая возможность делать что-либо, будучи гарантированным от наносящего ущерб воздаяния за содеянное.
В Русском миропонимании понятия «право» и «праведность» взаимосвязанные, а соответствующие слова — однокоренные. Вследствие этого право выражает объективную праведность, предопределённую Богом, и как следствие право — выше принятого государственностью закона, который может выражать в жизни общества и неправедность. Утверждение о том, что «Право» и «Закон» синонимы проистекает из злонравия и представляет собой навязывание обществу смешения понятий с целью подмены права.
Соответственно, если вести освещение вопросов в системе мышления, в которой вопреки этому «Право» и «Закон» — синонимы, то в жизни общества необходимо разделять две категории прав:
· права объективные, дарованные Свыше человеку и человечеству, и первое из них объемлющее все прочие, — право всякого человека быть наместником Божиим на Земле по совести в согласии со смыслом Откровений [63];
· «права» субъективные, учреждаемые в общественной жизни самими её участниками по их нравственно обусловленному произволу, который может выражать как праведность, так и несправедливость.
Вследствие этого в обществе возможны и реально имеют место конфликты между правами объективными, в следовании которым находит свое выражение Божий Промысел, и «правами» субъективными в случаях, когда творцы законов, их толкователи и исполнители пытаются своею отсебятиной воспрепятствовать осуществлению Промысла. В такого рода ситуациях Право выше закона, о чём издревле гласит Русская пословица: «Богу не грешен — царю не виновен» — такой подход качественно отличается от канонически новозаветной нравственной раздвоенности «богу — богово, Кесарю — кесарево» [64].
Кроме того, все писаные законы, свойственные обществу во всякое историческое время, - если смотреть на них с точки зрения теории управления, — представляют собой три класса информационных модулей:
· алгоритмы [65] нормального управления по какой-то определённой концепции жизни общества и жизни и деятельности в нём физических и юридических лиц;
· алгоритмы защиты управления по этой концепции от попыток осуществить в том же обществе управление по другим — несовместным с первой — концепциям;
· алгоритмы снятия издержек, внутренне свойственных концепции, на которую работают алгоритмы нормального управления, порождающие в обществе напряженность и конфликты.
Но проблематика различения концепций и проявления каждой из них в форме различных фрагментов одного и того же общего всему государству законодательства и преступности в отношении действующего законодательства — вне понимания большинства парламентариев, социологов и обывателей, в силу чего законодательство большинства стран представляет собой дефективную алгоритмику. Дефективность алгоритмики законодательства носит двоякий характер:
· в концептуально не определившейся России нет ясности, какие законы и их статьи выражают собой нормальное управление по избранной концепции, а что в законодательстве представляет собой защиту от попыток осуществления в российском обществе концепций управления, несовместных с господствующей. Именно поэтому нынешнее законодательство России крайне противоречиво, не определённо по смыслу или же просто вздорно [66];
· в концептуально определившихся странах Запада развита часть законодательства, выражающая нормальную алгоритмику управления по библейской доктрине (см. Приложение) и часть законодательства, направленная на подавление издержек, внутренне свойственных господствующей на Западе библейской концепции существования общества в финансовой удавке еврейского корпоративного надгосударственного ростовщичества.
Соответственно необходимости преодолевать и компенсировать собственные издержки — законотворчество о хозяйственной и финансовой деятельности в странах Запада подобно строительству лабиринта в стиле «вавилонской башни», в котором одни частные предприниматели имеют право охотиться при помощи адвокатов и судей под надзором прокуратуры на доходы других частных предпринимателей, на доходы всех наемных работников и государственности, не задумываясь о последствиях культивируемого в их среде рвачества и о том, кто, когда и как будет расхлебывать эти последствия. Поэтому бoльшая часть юридической практики Запада — бессовестное сутяжничество на тему «урвать себе» на законных основаниях либо «не позволить урвать от себя», и, паразитируя на этом сутяжничестве, кормится алчная стая юристов и «правоведов».
Развитие второй части законодательства — защиты управления по господствующей концепции от несовместных с нею альтернатив — имело место и в России, и на Западе в период после 1917 г. до конца 1950-х гг., т.е. до того времени, когда в СССР были оклеветаны И.В.Сталин и его эпоха, после чего под руководством нового поколения троцкистов, бездушных бюрократов и рвачей-карьеристов СССР впал в застой, а идеалы социализма в кругах интеллигенции Запада были дискредитированы, перестали пользоваться достаточно широкой поддержкой в обществе и перестали угрожать самому существованию капитализма евро-американского типа.
В СССР эта часть законодательства во времена И.В.Сталина была представлена пресловутой статьей 58, предусматривавшей наказания за разнородную контрреволюционную и антисоветскую деятельность. На Западе в США «охота на ведьм» в эпоху «маккартизма» [67] и «запреты на профессии» для приверженцев «левых» убеждений в ФРГ в 1970-е — начале 1980-х гг. тоже лежат в русле политики защиты нормального управления по господствующей концепции от ей альтернативных.
В условиях множества концепций, претендующих на безраздельную власть над обществом, возникновение этой части законодательства неизбежно, а при её возникновении в толпо-“элитарном” обществе неизбежно и злоупотребление этой частью законодательства, поскольку в массовом сутяжничестве обывателей некоторая часть сутяг начинает прикрывать своё рвачество и разнородное человеконенавистничество идеалами и лозунгами той или иной концепции.
Если же говорить об эпохе подавления управления обществом по библейской концепции и организации самоуправления общества в русле Богодержавия, то юристы-профессионалы и особенно законодатели, не задумывающиеся о концептуальной обусловленности законодательства, — наиболее вредные типы. Они более вредны, нежели подстраивающиеся под действующее законодательство более или менее законопослушные частные предприниматели (включая и ныне ростовщичествующих банкиров и биржевых спекулянтов), поскольку частный предприниматель (как класс) подстроится под всякое законодательство, с его точки зрения лишь выражающее «правила игры». Если сменить «правила игры», общие для всех, то большинство частных предпринимателей, не интересующихся ничем, кроме своего бизнеса и не задумывающихся о глобальных проблемах социологии, под них подстроится особенно, если не посягать на их жизнь и не угрожать конфискацией (“национализацией”) их имущества и предприятий. И если предприниматель в наши дни имеет хоть какое-то традиционное — неписаное — право не задумываться о концептуальной обусловленности законодательства, то юристы-профессионалы в наши дни такого права уже лишились.
* *
*
Сделав это отступление, вернёмся к высказанному Г.Фордом:
«Я ничего не имею против всеобщей тенденции к осмеянию новых идей. Лучше относиться скептически ко всем новым идеям и требовать доказательств их правильности, чем гоняться за всякой новой идеей в состоянии непрерывного круговорота мыслей. Скептицизм, совпадающий с осторожностью, есть компас цивилизации. Нет такой идеи, которая была бы хороша только потому, что она стара, или плоха потому, что она новая; но, если старая идея оправдала себя, то это веское свидетельство в ее пользу. Сами по себе идеи ценны, но всякая идея в конце концов только идея. Задача в том, чтобы реализовать её практически.
Мне прежде всего хочется доказать, что применяемые нами идеи могут быть проведены всюду, что они касаются не только области автомобилей или тракторов, но как бы входят в состав некоего общего кодекса. Я твердо убежден, что этот кодекс вполне естественный, и мне хотелось бы доказать это с такой непреложностью, которая привела бы в результате к признанию наших идей не в качестве новых, а в качестве естественного кодекса» (Введение. “Моя руководящая идея”).
Этот абзац при всей его краткости очень ёмок по своему содержанию, если за терминами «кодекс», а тем более «естественный кодекс» видеть нечто отличное от уголовно-процессуального кодекса, «джентльменских кодексов» уголовного мира и прочих мастеров тайных дел, «кодекса чести» различных корпораций индивидуалистов, «морального кодекса» строителя коммунизма или капитализма и т.п. писаной и неписаной юрисдикции толпо-“элитарного” общества.
По существу в последнем цитированном абзаце Г.Форд заявляет о том, что в своей деятельности он следует своду объективных прав человека искренне по совести, насколько их ему удалось выявить, осознать и понять. И соответственно в своей книге он описывает своё видение нормальной алгоритмики управления производством и распределением в обществе по концепции, альтернативной господствующей в западной региональной цивилизации библейской концепции скупки всего и вся на основе мафиозно организованного корпоративного надгосударственного ростовщичества. Но Г.Форд делает это не в юридически строгой форме проекта свода законов «О хозяйственной и финансовой деятельности, трудовых отношениях и социальном обеспечении» или социологического трактата, структурированного в соответствии с обширным перечнем больших и мелких вопросов, а в форме обычного рассказа, в котором разные вопросы экономики, психологии, культурологии, социологии переплетены друг с другом подобно тому, как они переплетены в реальной жизни. И повествование Г.Форда способен — при желании — понять каждый, кому интересна эта проблематика и кто осознал её значимость для обеспечения благополучия как своего собственного, так и других людей (однако за исключением из числа благоденствующих агрессивных паразитов — паразиты благоденствовать не должны).
При этом Г.Форд заявляет о своём твёрдом убеждении, что:
Выявленные и осуществленные им возможности управления производством и распределением продукции и пути разрешения общественных проблем, связанных с производством и распределением, будут признаны обществом в качестве нормы.
Вследствие этого всё то, что впервые было успешно реализовано как система в деятельности «Форд моторс», станет естественным для всех порядком личного и коллективного предпринимательства и личного и коллективного участия в предприятиях, руководимых другими людьми, придерживающимися тех же норм.
Значимо также и то, что эти нравственно-этические и организационные нормы управления делом доказали свою жизнеспособность на уровне микроэкономики в условиях библейско-талмудической макроэкономики, построенной на принципах мафиозно организованного господства ростовщичества и биржевых спекуляций, поддерживаемых всею мощью государства и его юридической машины [68].
Теперь покажем взгляды Г.Форда на производство и потребление, представляющие собой скелетную основу жизни технической цивилизации. Г.Форд пишет:
«Основные функции — земледелие, промышленность и транспорт [69]. Без них невозможна общественная жизнь «технической цивилизации, хотя жизнь биологической цивилизации, основанной на иных нравственно-этических принципах и верованиях возможна». Они скрепляют мир. Обработка земли, изготовление и распределение предметов потребления столь же примитивны, как и человеческие потребности, и все же более животрепещущи, чем что-либо. В них квинтэссенция физической жизни. Если погибнут они, то прекратится и общественная жизнь «технической цивилизации» (Введение. “Моя руководящая идея”).
Этот абзац однозначно даёт понять, что Г.Форд в своих общественно-экономических воззрениях начинает с заявления о системной целостности многоотраслевой производственно-потребительской системы, функционирование которой определяет экономическое благополучие или отсутствие такового в обществе в целом или в каких-то его группах; и соответственно — определяет и внеэкономические аспекты благополучия, обусловленные экономически.
Далее Г.Форд продолжает:
«Работы сколько угодно. Дела — это ни что иное как работа. Наоборот, спекуляция с готовыми продуктами «а так же и спекуляция деньгами — ростовщичество» не имеет ничего общего с делами — она означает не больше и не меньше, как более пристойный вид воровства, не поддающийся искоренению путем законодательства (выделено жирным нами при цитировании: в большинстве стран это — узаконенный способ воровства). Вообще, путем законодательства можно мало чего добиться: оно никогда не бывает конструктивным [70]. Оно неспособно выйти за пределы полицейской власти, и поэтому ждать от наших правительственных инстанций в Вашингтоне или в главных городах штатов того, что они сделать не в силах, значит попусту тратить время. До тех пор, пока мы ждём от законодательства, что оно уврачует бедность и устранит из мира привилегии, нам суждено созерцать, как растёт бедность и умножаются привилегии. Мы слишком долго полагались на Вашингтон, и у нас слишком много законодателей — хотя всё же им не столь привольно у нас, как в других странах, — но они приписывают законам силу, им не присущую.
Если внушить стране, например нашей, что Вашингтон является небесами, где поверх облаков восседают на тронах всемогущество и всеведение, то страна начинает подпадать зависимости, не обещающей ничего хорошего в будущем. Помощь придет не из Вашингтона, а от нас самих [71]; более того, мы сами, может быть, в состоянии помочь Вашингтону, как некоему центру, где сосредоточиваются плоды наших трудов для дальнейшего их распределения, на общую пользу. Мы можем помочь правительству, а не правительство нам.
(…)
Нравственный принцип — это право человека на свой труд «и продукты труда». Это право находит различные формы выражения. Человек, заработавший свой хлеб, заработал и право на него. Если другой человек крадет у него этот хлеб, он крадет у него больше чем хлеб, — крадет священное ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ (выделено нами при цитировании) право.
Если мы не в состоянии производить — мы не в состоянии и обладать. Капиталисты, ставшие таковыми благодаря торговле деньгами, являются временным, неизбежным злом. Они могут даже оказаться не злом [72], если их деньги вновь вливаются в производство. Но если их деньги обращаются на то, чтобы затруднять распределение, воздвигать барьеры между потребителем и производителем — тогда они в самом деле вредители, чье существование прекратится, как только деньги окажутся лучше приспособленными к трудовым отношениям. А это произойдет тогда, когда все придут к сознанию, что только работа, одна работа выводит на верную дорогу к здоровью, богатству и счастью (выделено нами при цитировании)» (Введение. “Моя руководящая идея”).
И естественно, как можно понять из приведённого фрагмента, — право человека на труд влечёт за собой и его право на произведённую в результате его труда продукцию. Однако, поскольку во многоотраслевой производственно-потребительской системе работа носит коллективный характер, то право индивида на производимую продукцию оказывается долевым; а в силу дискретного характера многих видов продукции и дискретно-порционного характера потребления многих даже не дискретных видов продукции [73], а также коллективного характера потребления многих видов продукции [74], право на производимую продукцию в подавляющем большинстве случаев не может быть реализовано в натуральном виде.
Это обстоятельство и приводит к вопросу:
Как деньги (которые сами по себе ничто), а точнее, как обращение денег в обществе лучше приспособить к трудовым и потребительским взаимоотношениям людей в системной целостности многоотраслевого производства и распределения продукции, поскольку именно работа этой системной целостности определяет и предопределяет очень многое в благоденствии общества и каждого человека в нём?
Вопрос, поставленный Г.Фордом, состоит именно в этом, хотя сам Г.Форд ставит его несколько в иной редакции, поскольку разные взаимно связанные аспекты этого вопроса затронуты им в разных фрагментах его текста.
И анализируя с высказанных им системных позиций исторически сложившуюся в США и на Западе в целом систему саморегуляции производства и распределения в связи с указанным нами многогранным вопросом Г.Форд прямо пишет:
«Я хочу только выяснить, даёт ли существующая система максимум пользы большинству народа» (гл. 12. “Деньги — хозяин или слуга?”).
А это — явное и недвусмысленное выражение большевизма, действующего в интересах большинства тружеников, желающих, чтобы никто не паразитировал на их труде и жизни.
