Твердь земная, волны и небеса 5 страница

Когда олигархия 300 000 рабовладельцев (как мы видим, численность «олигархов» Маркс с великолепной небрежностью преувеличил в сотни раз. - А. Б.) дерзнула впервые в мировой истории написать слово «рабство» на знамени вооруженного мятежа, когда в тех самых местах, где была провозглашена первая декларации прав человека и был дан первый толчок европейской революции XVIII века, когда в тех самых местах контрреволюция с неизменной последовательностью похвалялась тем, что упразднила «идеи, господствовавшие в те времена, когда создавалась первая конституция», заявляя, что «рабство - благодетельный институт, единственное, в сущности, решение великой проблемы отношения капитала к труду», и цинично провозглашала собственность на человека «краеугольным камнем нового здания», - тогда рабочий класс Европы понял сразу - еще раньше, чем фанатичное заступничество высших классов за дело джентри[4]- конфедератов послужило для него зловещим предостережением, - что мятеж рабовладельцев прозвучит набатом для всеобщего крестового похода собственности против труда и что судьбы трудящихся, их надежды на будущее и даже их прошлые завоевания поставлены на карту в этой грандиозной войне по ту сторону Атлантического океана. Поэтому рабочий класс повсюду терпеливо переносил лишения, в которые вверг его хлопковый кризис, горячо выступал против интервенции в пользу рабовладения, которой настойчиво добивались власть имущие, - и в большинстве стран Европы внес свою дань крови за правое дело.

Пока рабочие - подлинная политическая сила Севера - позволяли рабству осквернять их собственную республику, пока перед негром, которого покупали и продавали, не спрашивая его согласия, они кичились высокой привилегией белого рабочего самому продавать себя и выбирать себе хозяина, - они не были в состоянии ни добиться истинной свободы труда, ни оказать помощь своим европейским братьям в их борьбе за освобождение; но это препятствие на пути к прогрессу теперь снесено кровавой волной гражданской войны.

Рабочие Европы твердо верят, что, подобно тому, как американская война за независимость положила начало эре господства буржуазии, так американская война против рабства положит начало эре господства рабочего класса. Предвестие грядущей эпохи они усматривают в том, что на Авраама Линкольна, честного сына рабочего класса, пал жребий провести свою страну сквозь беспримерные бои за освобождение порабощенной расы и преобразование общественного строя» (101).

В письме этом, конечно, немало блажи - во-первых, никто не уполномочивал бородатого пророка выступать от имени всего рабочего класса всей Европы. Эту почетную привилегию он сам себе присвоил. Во-вторых, рабочий класс в массе своей вовсе не «переносил терпеливо лишения», связанные с прекращением поставок хлопка в Европу. Массы, увы, никаким таким «классовым сознанием» не обладали, им попросту хотелось кушать. А потому английские ткачи, оставшись безработными, собирали многотысячные митинги, на которых без малейших подталкиваний со стороны южной агентуры и прочих «реакционеров» требовали послать в Америку английские войска и разнести Север - чтобы и дальше хлопок поступал беспрепятственно. Своя рубашка, знаете ли, к телу ближе. Когда жена и дети просят есть, как-то не тянет слушать наставления марксистов о том, что сознательный пролетарий должен во имя классовой солидарности с пролетарием североамериканским малость поголодать…

С другой же стороны… Большой ошибкой было бы, поддавшись нынешней волне примитивной антикоммунистической пропаганды, представлять дело так, будто Маркс и его сторонники были кучкой авантюристов и отщепенцев. Ну не были они «кучкой», что поделать! В те времена левое, социалистическое движение размах приобрело нешуточный. Исторической объективности ради нужно отметить, что английские социалисты (к чему и Маркс был причастен) тоже собирали митинги в десятки тысяч человек, на которых вносились резолюции в поддержку Севера. Приведенное письмо - вовсе не единоличное творчество Маркса. Оно было написано Марксом от имени Центрального совета Международного товарищества рабочих и подписано, кроме Маркса, секретарями отделений Совета из пятидесяти шести стран (156). Согласитесь, к такому следует относиться внимательно: пусть даже в каждой стране выступавших под красным флагом марксистов было немного, все же это политическая сила, с которой уже в те времена следовало считаться…

Особенно такому трезвому и расчетливому политику, как Авраам Линкольн. Нет сомнений, что послание он прочитал очень внимательно. И нет также никаких сомнений в том, что последний абзац послания его удручил до крайности. Каково было Линкольну читать, что он, оказывается, избран провидением для «преобразования общественного строя», дабы в США наступила «эра господства рабочего класса»… В жизни Линкольн не собирался делать ничего подобного! Реформатором он был чертовски умеренным и ломал, резал по живому исключительно в тех случаях, когда этого требовали текущие надобности. У него и в мыслях не было покушаться на основы. Не зря он еще в декабре 1861 г. в послании Конгрессу писал: «Вырабатывая политику, необходимую для подавления мятежа, я заботился и всемерно стремлюсь к тому, чтобы неизбежный в связи с этим конфликт не перерос в неистовую и безжалостную революционную борьбу» (61). И в дальнейшем он прочно стоял на этих позициях.

Но горькая-то ирония в том, что Линкольн оказался заложником собственного имиджа, того бренда, который ему создали для президентских выборов ушлые республиканцы: наш парень, работяга! Из простого народа! Лесоруб! Законченный пролетарий! Как писала простая душа Бичер-Стоу, «Авраам Линкольн в полном смысле слова работник. У него все свойства и способности рабочего класса, и положение его во главе могущественной нации говорит тем, кто живет трудом, что их время настает».

Как частенько случается, нашлось немало идеалистов и романтиков, которые всерьез восприняли всю эту предвыборную трескотню - и, подобно Марксу, искренне полагали в наивности своей, что «работяга» и в самом деле со дня на день выйдет на балкон, оглушительным свистом в два пальца созовет сознательных пролетариев и объявит что-нибудь вроде «преобразования общественного строя», дабы воцарилась «эра господства рабочего класса»…

И потому Линкольн оказался в положении несколько дурацком - не объяснять же отдельно взятым романтикам, что есть дистанция огромного размера меж предвыборной агитацией и реальной жизнью…

Но отнестись к лондонскому посланию следовало внимательно - как-никак пятьдесят шесть стран, а война продолжается, и нельзя отбрасывать организованную поддержку, от кого бы она ни исходила… А потому американский посол в Лондоне Адамс письмо принял со всей деликатностью и долго тряс руку тем, кто его принес.

Ну, а дальше началась тонкая дипломатия. Вскоре Адамс в самых учтивых выражениях сообщил герру Марксу: письмо передано президенту, и, «поскольку чувства, выраженные в письме, носят частный характер, они приняты им с искренней и сильной надеждой, что он не окажется недостойным доверия, которым недавно он был облечен своими согражданами и многочисленными друзьями человечества и прогресса во всем мире».

А еще через несколько недель «друзья человечества и прогресса» получили ответ, безусловно их разочаровавший. Ответное письмо, подписанное не президентом, а государственным секретарем, было вежливейшим. И являло собою прекрасный образец дипломатического изящества: «Правительство Соединенных Штатов ясно сознает, что его политика не является, да и не может быть, реакционной; но в то же время оно придерживается курса, принятого с самого начала, на полное воздержание от пропагандизма и противозаконной интервенции. Оно стремится быть одинаково справедливым в отношениях со всеми государствами и народами. Оно уверено, что это стремление даст благоприятные результаты и найдет поддержку в своей стране, а также уважение и доброжелательность во всем мире» (156).

За всеми этими словесными хитросплетениями человек неглупый без труда просекал главную мысль: за поддержку, ребята, спасибочки, но вот глупостями вроде «коренных преобразований» у нас никто заниматься не будет, посему просьба губы особенно не раскатывать. Вероятнее всего, марксисты главную мысль прекрасно поняли, потому что их переписка с Линкольном на этом и увяла…

Однако через полсотни годочков на одной шестой части суши объявилось правительство, которое сделало учение Маркса прямо-таки религией. Я о большевиках, понятно. Антисемитские, русофобские и прочие «неправильные» высказывания основоположника упрятали подальше, а то, что осталось, было объявлено святой истиной в последней инстанции. В том числе и отношение Маркса к Гражданской войне в США.

А в августе восемнадцатого года товарищ Ленин в письме к американским рабочим вдогонку Марксу высказался недвусмысленно: «В 1870 г. Америка в некоторых отношениях, если взять только „разрушение“ (зря В. И. это слово заключил в кавычки, ох, зря! - А. Б.) некоторых отраслей промышленности и народного хозяйства, стояла позади  (разрядка ленинская. - А. Б.) 1860 г. Но каким бы педантом, каким идиотом был бы человек, который на таком  (разрядка ленинская. - А. Б.) основании стал бы отрицать величайшее, всемирно-историческое, прогрессивное и революционное значение гражданской войны 1861-1865 годов в Америке!» (90).

Всё! Отныне советская пропаганда, вооруженная ценнейшими указаниями двух основоположников, покойного и живехонького, талдычила свое: гражданская война со стороны северян революционна, прогрессивна, имеет всемирно-историческое значение!!! Поскольку сам Маркс… Поскольку сам Ленин…

Именно в этом и кроется незатейливый секрет того, почему даже в самые морозные времена «холодной войны» советская пропаганда ни разу не пыталась, кляня все американское, обгадить Гражданскую: установки, данные вождями и основоположниками, не позволяли. Всё разнеси, но на Гражданскую не покушайся, это святое, коли Маркс и Ленин…

Но всё это произойдет гораздо позже. А мы с вами вернемся в Америку тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года, где в двух портах давненько уж стоят на якоре боевые корабли под российскими Андреевскими флагами…

Вот о них и пойдет разговор.

 

Беглые фрегаты

 

Действительно, достаточно хорошо известно, что в 1863-1864 гг. две русских эскадры около девяти месяцев базировались в Сан-Франциско и Нью-Йорке, прикрывая эти города от возможного нападения английского и французского флотов. Однако о мотивах России до сих пор можно прочесть немало благоглупостей. В советские времена упор делался на «дружескую помощь» России заокеанской республике: мол, уж так любили в России американцев, так близко к сердцу принимали хлопоты США, так горячо поддерживали Север в его благородной борьбе, что исключительно из братской дружбы послали к дальним берегам военную флотилию, чтобы европейские реакционеры не обидели закадычных друзей… Вот типичнейший пример, далеко не единственный (26): «Глава русского правительства А. М. Горчаков серьезно беспокоился о судьбе Северных Штатов, которые фактически оказались „между молотом и наковальней“… Русские эскадры под командой контр-адмиралов Лесовского и Попова были посланы за океан».

Частенько, к месту и не к месту, советская пропаганда пользовалась этой историей, чтобы попрекнуть США: мол, наши прадеды вас когда-то от неминучей гибели спасли, а вы, неблагодарные, добра не цените! Американцы (ничуть не левых убеждений) тоже поддерживали устоявшуюся версию. Джеймс Блейн, конгрессмен с сорокалетним стажем: «В то время, среди великих держав мира, только одна проявляла активную дружбу к нам», Историк Дж. Стимпсорн: «Считалось общепризнанным, что русские находятся в США затем, чтобы англичане и французы держали руки прочь от США в то время, как Штаты сражаются за свое существование».

Но порой и в советских источниках проскакивали туманные, но весьма любопытные фразочки типа: «При посылке эскадр русское правительство руководствовалось и соображениями возможной войны между Россией и западноевропейскими державами, назревавшей в результате резкого обострения политических противоречий в Европе».

Вот это уже гораздо интереснее: выходит, что кроме беззаветной и бескорыстной дружбы были и какие-то другие соображения… Какие? И что кроется за обтекаемой формулировкой «резкого обострения противоречий» - каких, кстати?

Ну что же, позвольте доложить подробно…

Тогдашний министр иностранных дел России Горчаков отчего-то решил, что России позарез необходимо сохранение США как единого государства. Он неоднократно писал российскому посланнику в Штатах барону Стеклю: «Американская нация явила доказательство политической честности, которая дает ей несомненное право на уважение и признательность всех правительств, заинтересованных в том, чтобы соблюден был мир на море, а начала права восторжествовали бы над силой в международных отношениях, для спокойствия вселенной, прогресса цивилизации и блага человечества».

Напоминаю, это писалось после того, как в 1855 г. действия США в Японии недвусмысленно показали, что речь идет о спланированной на долгий срок операции, направленной на блокирование России где-нибудь у устья Амура… О закрытии для России выхода в Тихий океан.

Горчаков не унимался: «Обе наши страны, поставленные на оконечностях обоих полушарий, обе в цветущем периоде своего развития, кажутся призванными к естественной общности взаимных интересов и сочувствий».

Все эти красивости уместны в романтической повести, но совершенно не годятся для грубой прозы международных отношений, где каждая страна заботится исключительно о собственной выгоде, наплевав на «спокойствие вселенной», «благо человечества» и «взаимные сочувствия». Однако Горчаков, по детальным воспоминаниям прекрасно его знавших, был как раз из тех самовлюбленных политиков, которые гонятся лишь за эффектной фразой, красиво написанной бумажкой…

Впрочем, я подробно писал об этом злом гении российской дипломатии в одной из предшествующих книг и повторяться не буду. Перейдем сразу к тем самым «резким противоречиям». К подтверждению того нехитрого факта, что Россия, посылая в Америку военную флотилию, не филантропией занималась, а решала сиюминутные собственные проблемы. Точнее, ей только казалось, что она их решала…

Но не будем забегать вперед. Начнем с начала, то есть с вспыхнувшего в 1863 г. восстания в Польше.

Эта заварушка при ближайшем рассмотрении имела мало общего с предшествующим мятежом 1830-1831 гг. Тогда, что греха таить, против русской короны поднялась практически вся часть Польши, отошедшая России при разделе Речи Посполитой. Употреблять определения «всенародное единение», «единый порыв» вовсе не будет преувеличением.

Теперь все обстояло совершенно иначе. Ни всенародным единением, ни единым порывом и не пахло. Начнем с целей. Аристократические главари мятежа не придумали ничего лучше, кроме как призвать к воссозданию свободной и независимой Польши не в ее этнических границах, а в пределах… середины семнадцатого века, «от моря до моря». Вельможные господа всерьез провозгласили, что в состав Польши должны войти вся Украина (с Киевом), вся Белоруссия, Смоленск, Литва, часть нынешних Эстонии и Латвии (находившаяся когда-то под польским владычеством), а также Северное Причерноморье. Выдвигать такие требования в 1863-м году от Рождества Христова было чересчур уж экстравагантно, учитывая несопоставимые весовые категории российской императорской армии и мятежных ватаг. Чтобы предъявлять такие требования достаточно крупному государству, его непременно нужно сначала разбить, и тяжелейшим образом…

Самое интересное, что наглость этих заявлений возмутила даже многолетних противников царской России - Бакунина с Герценом. Бакунин на короткое время забыл собственные призывы развалить до основанья все до единого государства, осудил поляков за их непомерные требования и предложил вполне здравую мысль: России следует отпустить Польшу, но и Польше в этом случае следует строить свою державу исключительно на основе земель, населенных этническими поляками (правда, он тут же сбился на обычную свою проповедь о «федеративном союзе вольных общин»).

Герцен поначалу тоже возмущался, печатно заявляя, что «Киев такой же русский город, как и Москва», - но потом и его потянуло на привычные революционные лозунги…

Итак, восстание… Исторический опыт учит: революция в любой стране может победить только тогда, когда ее поддержит основная масса населения - крестьянство. Этого-то как раз в Польше и не случилось. Основную массу восставших составляли безземельная и малоземельная шляхта, городские ремесленники, мелкие лавочники, маргиналы. Сохранилось любопытное военно-судебное дело: некий шляхтич Ельский «чистосердечно сознавая, что, будучи без куска хлеба и доведен до крайности, решился пробраться за Гродно с намерением поступить в шайку мятежников, которые платят жалованье, и на дорогу получил 10 рублей серебром» (50).

Секретная сводка, направленная императору Александру II, сообщала: «Можно с уверенностью сказать, что главный контингент участников восстания составляет масса безземельной и неимущей шляхты, не имеющей ничего общего с крупным дворянством; мастеровых, торговцев, чиновников, врачей, сельских и городских ксендзов, однодворцев и мещан».

Упомянутые «сельские и городские ксендзы» опять-таки в массе своей происходили из простонародья: крестьянские дети, сироты, получившие образование за счет филантропов. Верхушка польского католического духовенства недвусмысленно держалась в стороне от восстания. Как и большинство крупных помещиков, они были людьми в меру циничными и считали, что не особенно и важно, какая вывеска красуется на прибыльном предприятии: «Государь Император» или «Ясновельможный Пан Круль». А еще они всерьез боялись, что революционная волна невзначай сметет и их немалые привилегии…

Главари повстанцев, представители древнейших фамилий, тоже не горели желанием обустраивать царство Божие на земле. Великая Польша от моря до моря им представлялась не фермерской республикой на американский лад, а уютным местечком, где благородные паны будут по-прежнему владеть всем от горизонта до горизонта, а «быдло», независимо от национальности, станет исправно гнуть спину на землях магнатов. Одним из первых же декретов «правительство» повстанцев поторопилось сообщить, что за помещиками остаются их права на леса и пастбища. И панская землица, само собой, остается неприкосновенной.

Легко догадаться, что крестьяне (в том числе и этнические поляки) этакие новости встретили крайне неодобрительно. Крестьянская психология испокон веков в этом вопросе незатейлива: все на свете, любые мятежи и заварушки, любые реформы и преобразования рассматриваются в первую очередь с точки зрения землицы: добавят или отберут? Можно будет пощипать помещиков, или земли по-прежнему окажутся недоступными, а за пользование пастбищами будут драть три шкуры? Часть крестьянства все же выступила на стороне восставших - но не настолько большая, чтобы можно было говорить о «едином порыве» и «всенародном мятеже». К тому же восставшие быстро раскололись на две партии: «красных» и «белых». «Красные» как раз и стояли за то, чтобы безвозмездно раздать крестьянам в случае победы всю помещичью землю, леса и пастбища, покосы и луга. «Белые», как и следовало ожидать, взвились: они еще готовы были пошуметь о свободе, но категорически не хотели расставаться ради нее с угодьями и поместьями…

И наконец, против плана «Великой Польши от моря до моря» тут же проголосовали вилами крестьяне тех мест, где поляки пребывали исключительно в качестве панов: украинцы, белорусы, литовцы. Началась неразбериха в стане восставших, плавно перетекавшая в хаос, - и в Польшу двинулись русские полки.

Ах да! Восставшие на сей раз пытались привлечь на свою сторону и польских евреев. В прошлый раз, когда те, поддавшись общему настроению, простодушно пожелали тоже бороться за свободу, военный министр повстанцев заявил: «Мы не позволим, чтобы еврейская кровь смешивалась с благородной кровью поляков. Что скажет Европа, узнав, что в деле завоевания нашей свободы мы не могли обойтись без еврейских рук?» (256).

Теперь прошлые ошибки учли - но толку все равно было мало. К повстанцам примкнули в основном еврейские бедняки да та самая восторженная молодежь, что очертя голову бросается во все мировые заварушки, стоит только прозвучать парочке романтических лозунгов. Люди степенные, солидные, зажиточные не особенно и спешили бунтовать…

Едва русские войска принялись подавлять мятеж, революционеры всех мастей, включая и Бакунина с Герценом, кинулись в чернильные сражения. Герцен написал воззвание к русским военным, призывая их «не стать палачами», - но в то же время (определенно разрываясь меж собственной революционностью и неприязнью к зарвавшимся полякам) призывал мятежников сложить оружие и добиваться своих требований мирным путем.

Другие оказались гораздо радикальнее. Подпольная организация «Земля и воля» выпустила свое обращение к русским войскам, сделав им довольно оригинальное предложение: «Вместо того чтобы позорить себя преступным избиением поляков, обратите свой меч на общего врага нашего, выйдите из Польши, возвративши ей похищенную свободу, и идите к нам, в свое отечество, освобождать его от виновника всех народных бедствий - императорского правительства».

В войсках это послание брезгливо проигнорировали - но оно имело большой успех у нарождавшейся русской интеллигенции, кинувшейся строчить и свои корявые статеечки. За одну из таких статей притянули к ответу и небезызвестного Писарева, арестовав его на квартире, снимаемой у штабс-капитана лейб-гвардии Павловского полка Попова. Попов тоже был большой вольнодумец и находился под секретным надзором полиции - но исключительно по причине его педерастических связей с неким «бывшим учителем Благосветловым»…

 

«Расстрел англичанами сипаев после подавления восстания в Индии».Картина Верещагина. Куплена на выставке англичанами, после чегобесследно исчезла

 

Ну, а в далекой Франции призывал все громы и молнии на голову «проклятого царизма» Виктор Гюго, как водится, считавший всех и всяческих бунтовщиков благороднейшими на земле людьми.

Но все это была лишь частная болтовня несдержанных на язык и скорбных на голову чудаков. Вскоре за «несчастных поляков» вступились целые государства.

Начала, естественно, Англия - оплот гуманизма и демократии на земле. Пять лет назад английская армия кровавейшим образом подавила восстание в Индии - пленных привязывали к дулам пушек и выстрелами разносили на куски, население целых деревень бросали связанными в поле и пускали по ним слонов. Это, вероятно, зверством не считалось - но вот страдания поляков англичан отчего-то огорчили донельзя. И Англия (совместно с примкнувшими к ней Австрией и Францией) принялась бомбардировать Петербург грозными нотами, требуя немедленно предоставить Польше независимость согласно ее требованиям (то есть в тех самых шизофренических границах, о которых я говорил).

Из Петербурга вежливо, но твердо отвечали, что не потерпят вмешательства в свои внутренние дела. Три жалостливых державы настаивали, и в конце концов их ноты превратились в самые настоящие ультиматумы: или Польша получит свободу, или - война!

Войны в Петербурге боялись панически. И государю императору, и Горчакову, и прочим сановникам уже мерещилось, как объединенные англо-французско-австрийские полчища вторгнутся в российские пределы, как окажется тогда блокированным в Кронштадте весь Балтийский флот - и, конечно же, сгинет бесславно, как погиб не так уж давно флот Черноморский…

Тем более что первый звоночек уже прозвучал: некий капитан французского военно-морского флота с многозначительной фамилией Маньяк сколотил экипаж из поляков, купил одномачтовый колесный пароходишко, вооружил его и отплыл в Черное море, чтобы силами своей храброй команды победить русский царизм.

Правда, Маньяка с маньячатами быстренько остановили у Босфора турки, не питавшие ни малейших симпатий к польским мятежникам - поскольку у тех первым пунктом программы стояло «воссоздание Великой Польши», ну, а вторым скромненько значилось «покорение Турции».

И все равно в Петербурге, как тогда выражались, впали в величайшую ажитацию, а проще говоря, струхнули.

Мерещились эскадры грозных броненосцев, идущие следом за лоханкой Маньяка, - и много чего еще.

 

Адмирал Крабе

 

Тут-то на сцене появился управляющий Морским министерством адмирал Краббе, один из немногих, кто не потерял присутствия духа. Он, не повышая голоса и водя указкой по картам, предложил отличный выход: чтобы русский флот не погиб, запертый на Балтике, его следует вывести в океан. Если война и в самом деле вспыхнет, русские крейсера, оставаясь неуловимыми, смогут очень быстро нарушить морскую торговлю Англии, перехватывая британские гражданские суда. Причем противник помешать ничем не сможет: искать в океанских просторах быстроходный крейсер - все равно что искать иголку в стоге сена. Есть, кстати, два великолепных порта, где эскадры могут базироваться: Нью-Йорк - на атлантическом побережье Америки, и Сан-Франциско - на тихоокеанском…

План Краббе был принят молниеносно. Вот тогда-то русская флотилия и двинулась к американским берегам. Эскадра Лесовского пошла в Нью-Йорк, эскадра Попова - в Сан-Франциско, где первым делом случилось забавное недоразумение: в тех местах как раз объявилась «Алабама» капитана Семмса, и янки перепугались до ужаса. Один из кораблей эскадры Попова, клипер «Абрек», настолько походил на «Алабаму», что был за нее и принят. Стоявший у входа в гавань пароход открыл по «Абреку» пальбу, а береговые форты приготовились последовать его примеру. Командир «Абрека» кавторанг Пилкин вмиг сообразил, что кричать и объяснять бесполезно, - сгоряча не расслышат и расстреляют в упор. Он действовал быстро и решительно: пренебрегая редким огнем малокалиберных пушек пароходика, подвел клипер к нему вплотную, борт к борту, сыграл боевую тревогу и вызвал на палубу абордажную команду, намекая недвусмысленно: ежели вы чего, так и я вам… Янки, малость охолонувши, рассмотрели русские мундиры, ничуть не похожие на конфедератские, и очень извинялись…

Вот таковы истинные причины появления русской флотилии у американских берегов. Самое забавное, что даже сегодня находятся эксцентрики, по примеру советских пропагандистов отрицающие настоящие мотивы русских. Автор вышедшего всего-то три года назад учебника по истории США для вузов (!) (69) клеймит позором «отдельных американских историков-критиканов», которые смеют утверждать, будто российский флот был направлен из Балтики для того, чтобы нападать на коммерческие суда Англии и грабить их». В обоснование своего мнения г-н Иванян выдвигает железный, как ему представляется, аргумент: «Утверждения о том, что российский флот выводился из Балтики в открытое море с целью перехвата и грабежа английских кораблей, документально не подтверждается. Ни о каких встречах с английскими торговыми судами на пути в Нью-Йорк и тем более нападениях на них в исторических документах тех лет не упоминается».

Ну еще бы! На пути в Америку русские корабли никаких английских не перехватывали - потому что собирались это делать исключительно в случае войны. Ну, а что до того, будто эта история «документально не подтверждается»… Рекомендую г-ну Иваняну второй том «Военной энциклопедии», изданной в 1911 г. в Санкт-Петербурге под редакцией доброй дюжины знатоков военного дела, среди коих имеются полковники, офицеры Генерального штаба и даже один профессор. Страницы 384-388, статья «Американская экспедиция русского флота в 1863-1864 гг.». Там черным по белому как раз и излагается та самая версия, против которой протестует Иванян. И, кстати, в архивах бывшего Морского министерства сохранились как «Записка» адмирала Краббе, в которой он впервые выдвинул идею американской экспедиции, так и «Инструкция», составленная им же по приказу императора для командиров эскадр. Адрес известный - Центральный государственный архив военно-морского флота. Так-то…

Но самое любопытное (и безусловно печальное) - то, что все грозные ультиматумы Англии-Франции-Австрии были всего лишь грандиозным блефом, на который и купились высшие российские чины во главе с государем императором…

Причем они во второй раз наступили на те же грабли. В первый раз это случилось в 1855 г., после того как русские войска оставили разрушенный Севастополь.

Пребывавшая в Крыму англо-французско-турецко-итальянская[5]армия была решительно не способна к маломальски серьезному наступлению за пределы Крыма. У них свирепствовала холера, а солдаты воевать далее не особенно и хотели. Между самими союзниками началась грызня. Английский командующий умер от холеры, а нового (чтобы был толковым) подобрать никак не могли. Французского командующего император Наполеон III только что выгнал в отставку как раз за то, что тот настаивал на продолжении военных действий. Турок и сардинцев можно было не принимать в расчет. Все вялые атаки английских кораблей на Тихом океане и на Балтике были отбиты без особого напряжения сил. Господа союзники думали об одном: как бы тихонько убраться из Крыма, сохранив лицо…

Но при этом они строили грозные физиономии и заверяли, что воевать готовы до скончания века. В Петербурге поверили, ужаснулись и подписали невыгоднейший для России мирный договор. Хотя обстановка требовала другого: цинично улыбаясь, подбочениться и заявить с непроницаемым видом:

- Воюйте дальше, господа, воюйте, милости просим!