Проклятое золото: от мифологии к эпосу

 

 

Философ Эвгемер и его отношение к мифам. — Боги как первопредки и родоначальники. — Героическое время. — Боги и герои. — Предание о нибелунгах. — Мотив проклятого золота. — Поимка карлика Андвари. — Проклятие Андвари. — Вельсунги. — Фафнир и Регин. — Сигурд. — Сигурд и дракон. — Сигрдрива-Брюнхильд. — Брюнхильд и Сигурд. — Гьюкунги. — Брюнхильд и Гудрун. — Убийство Сигурда. — Месть Гудрун. — «Кольцо Нибелунга» Р. Вагнера. — Мотив проклятого золота у Дж. Толкина. — От эпоса к саге. — Закат мифологии.

 

Греческий философ Эвгемер из Массены, живший в IV в. до нашей эры, учил, что божества — вовсе не божества, а лучшие люди первобытного времени, впоследствии обожествленные потомками. Это рационалистическое учение, точнее, рационалистический метод истолкования мифов, по имени философа получивший название эвгемеризации, оказался настолько живучим, что к нему прибегали и философы века восемнадцатого, и отдельные мифологи XIX столетия; мало того, попытки эвгемеристического истолкования мифов встречаются и по сей день.

Вряд ли Снорри Стурлусону, исландцу-книжнику XIII в., было знакомо само имя Эвгемера, не говоря уже об учении последнего. Тем не менее, в обоих своих сочинениях — в «Младшей Эдде» и в «Круге Земном» — Снорри использовал именно эвгемеровский метод рационализации мифа. Вернее всего видеть в этом подходе констатацию смены эпох в сознании скандинавов: эпоха мифологическая уступила место эпохе героического эпоса.

Снорри трактует богов скандинавского пантеона как первопредков и родоначальников. Согласно прологу к «Младшей Эдде», асами звалось некое племя, обитавшее в Азии; их правителю Одину (Водену) «было пророчество, и оно открыло ему, что его имя превознесут в северной части света и будут чтить превыше имен всех конунгов. Поэтому он вознамерился отправиться в путь, оставив Страну Турков. Он взял с собою множество людей, молодых и старых, мужчин и женщин, и много драгоценных вещей. И по какой бы стране ни лежал их путь, всюду их всячески прославляли и принимали скорее за богов, чем за людей».

«Сага об Инглингах», открывающая свод королевских саг под общим названием «Круг Земной», также локализует местожительство асов в Азии и добавляет: «Так как Один был провидцем и колдуном, он знал, что его потомство будет населять северную окраину мира. Он посадил своих братьев Be и Вили правителями в Асгарде, а сам отправился в путь и с ним все дии и много другого народа. Он отправился сначала на запад, в Гардарики, а затем на юг, в Страну Саксов. У него было много сыновей. Он завладел землями по всей Стране Саксов и поставил там своих сыновей правителями. Затем он отправился на север, к морю…»

Эта интерпретация Снорри совершенно очевидно подводит черту под мифологической эпохой: боги уступают место людям, начинается героическое время, и в средневековой литературе утверждается эпос. Появляется новый герой сочинений — не бог, побеждающий космических врагов своей божественной силой, которая, как у того же Оди- на, носит магический характер, а человек, уповающий исключительно на собственную доблесть и крепость своего меча и напрочь лишенный сверхъестественных черт (впрочем, даже если эти черты в известной степени и присутствуют в характере нового героя, они, как писал классик английского литературоведения С. Боура, «только дополняют его человеческие дарования»[57]). Боги утрачивают свою исключительность, которая, в общем-то, и делала их богами, они становятся как все, как другие люди, разве что или мудрее, или сильнее, или резвее и т. п. прочих.

Тот же С. Боура подчеркивал особый «героический гуманизм» скандинавской мифопоэтической традиции позднего периода: «Во многих произведениях героической поэзии боги уже не играют вообще никакой роли, ни на сцене, ни за кулисами. Так, они почти полностью игнорируются во многих героических песнях «Старшей Эдды». Выглядит все так, словно исландские поэты полагали, что любое вмешательство богов принижает величие людских деяний и уменьшает героическую славу. Если богов и изображали, то в песнях, специально им посвященных, где люди не участвуют. Это предельный случай проявления героического гуманизма, та особая сосредоточенность героической поэзии на человеке, которая не столь уж часто встречается, но которую тем не менее можно считать логическим продолжением героического мировоззрения».

В скандинавской традиции героический эпос занимает «промежуточное» положение между мифом и сагой, то есть прозаическим литературным повествованием. Эта «промежуточность» наглядно проявляется в динамике эпических сюжетов, в их развитии: сюжеты восходят к мифологическому времени, даже из него, можно сказать, произрастают, однако постепенно «самоустраняются» от мифологии и сближаются с королевскими и родовыми сагами, первым образцом которых, вероятно, является упоминавшаяся выше «Сага об Инглингах». Герои наследуют богам, но с каждым поворотом эпического сюжета в их поведении, в самом складе их мышления остается все меньше божественного; постепенно и мышление героев, и их поступки приобретают характер «человеческого, слишком человеческого» (Ф. Ницше).

 

* * *

 

Основу скандинавского героического эпоса составляет история рода Вельсунгов, изложенная в героических песнях «Старшей Эдды», в «Младшей Эдде», в «Саге о Вельсунгах»; отсылки к ней имеются в англосаксонском «Беовульфе», а германский эпос «Песнь о нибелунгах» перетолковывает историю потомков Вельси (то есть Одина) в куртуазно-рыцаской манере.

После постановки оперной тетралогии великого немецкого композитора Р. Вагнера «Кольцо Нибелунга», более скандинавской, нежели германской по духу, «вернувшей» европейской культуре en masse историю рода Вельсунгов, этот сюжет стали также называть «преданием о проклятом золоте». Именно золото, в скандинавской версии предания, стало причиной гибели славного воинского рода.

Мотив проклятого золота имеет мифологическое происхождение. В «Младшей Эдде» рассказывается о том, как трое богов — Один, Локи и Хенир — однажды отправились в путь, «чтобы осмотреть весь мир». У некоего водопада они увидели выдру, которую Локи убил, метко бросив камень. Позже боги пришли на двор к Хрейдмару — «могущественному человеку, сведущему в колдовстве». Локи стал похваляться тем, что убил выдру. Хрейдмар разгневался, ибо боги убили его сына Отра, который в обличье выдры ловил у водопада рыбу. Чтобы откупиться, боги предложили Хрейдмару столько золота, сколько назначит он сам. Хрейдмар сказал, что боги должны засыпать золотом всю шкуру выдры.

Дабы найти золото, Один отправил Локи в страну черных альвов (то есть цвергов; выше упоминалось, что в ряде текстов эту страну называли Свартальвхейм, дословно «земля черных альвов»). Локи поймал карлика Андвари и наложил на того выкуп: все золото, которое Андвари хранил в своем логове. Карлик безропотно отдал свои сокровища, но попытался припрятать золотое колечко: это было особенное кольцо, приумножавшее богатство. Однако Локи заметил уловку Андвари и потребовал отдать кольцо. Карлик умолял бога о пощаде, но тщетно; и тогда он сказал, «что то кольцо будет стоить жизни всякому, кто им завладеет». Локи посмеялся над проклятием Андвари, забрал золото и удалился.

 

Фридрих фон Штассен. Хрейдмар, Локи и Один (1914 г.). Вверху — явление норны с известием о смерти Отра его братьям — Фафниру и Регину.

 

Боги вручили Хрейдмару условленный выкуп, но вот кольцо Один оставил себе, потому что оно сразу ему необыкновенно понравилось. Однако кольцо все же пришлось отдать, ибо его как раз и не хватало для того, чтобы шкура выдры целиком скрылась под грудой золота. А когда боги уходили, «Локи молвил, что сказанное Андвари сбудется и кольцо и золото погубят тех, кто будет ими владеть».

После ухода богов братья убитого Отра, Фафнир и Регин, потребовали у отца свою долю сокровищ. Хрейдмар отказался, и тогда сыновья убили отца, после чего поссорились между собой. Регин бежал, спасаясь от брата, а Фафнир принял образ дракона и залег на груде сокровищ.

На этом месте с преданием о проклятом золоте «сливается» родовая сага о Вельсунгах — роде, основателем которого был некий Сиги, или Скади, «слывший сыном Одина», мотив мифологический объединяется с героико-эпическим. Объединяет эти две линии Сигурд — главный герой скандинавского эпоса.

Регин, сбежавший от своего брата Фафнира, наткнулся в лесу на юношу, которого звали Сигурдом и который показался Регину достойным исполнителем снедавшего его замысла — убить Фафнира. В эддической песни «Речи Регина» он говорит так:

 

Вот пришел

Сигмунда сын,

юноша смелый,

в наше жилище;

он храбрее,

чем старые люди,

битвы я жду

от жадного волка.

 

Я воспитаю

конунга-воина;

Ингви потомок

у нас появился;

будет он князем

самым могучим,

лежат по всем

странам нити судьбы[58].

 

Регин воспитал юношу и выковал ему чудесный меч Грам, который был таким острым, что «Сигурд окунал его в Рейн и пускал по течению хлопья шерсти, и меч резал хлопья, как воду. Этим мечом Сигурд рассек наковальню Регина». Когда же Сигурд подрос и окреп, Регин стал подстрекать его убить Фафнира. Со временем его старания увенчались успехом, и «Сигурд и Регин отправились на Гнитахейд [гора, логово дракона. — Ред. ] и нашли там след Фафнира, который он оставил, когда полз к водопою. Сигурд вырыл большую яму возле следа и засел в ней. И когда Фафнир пополз от сокровища, он изрыгал яд, и яд падал на голову Сигурда. И когда Фафнир проползал над ямой, Сигурд вонзил ему в сердце меч. Фафнир затрясся и стал бить головой и хвостом».

Смертельно раненый дракон изрек пророчество, которое вновь возвращает сюжет к мотиву проклятого золота:

 

Фафнир сказал:

«Слышишь ты

всюду слово вражды,

но прав я, поверь:

золото звонкое,

клад огнекрасный,

погубит тебя!»

 

Сигурд сказал:

«Богатством владеть

всем суждено

до какого-то дня,

ибо для всех

время настанет

в могилу сойти».

 

Фафнир сказал:

«Норн приговор

у мыса узнаешь

и жребий глупца;

в бурю ты станешь

грести осторожно,

и все ж ты потонешь»[59].

 

В поединке Сигурда с драконом, кстати сказать, еще слышны мифологические отголоски: многие исследователи толковали этот поединок как сражение культурного героя с хтоническим чудовищем, олицетворяющим хаос. А немецкий мифолог О. Хефлер рассматривал этот поединок как мифологизацию исторического события — битвы германцев против римлян в Тевтобургском лесу (9 год н. э.).

 

Сигурд убивает дракона Фафнира. Деталь деревянной резьбы XIII в. на воротах церкви Хюлестад (Норвегия).

 

Регин, обрадованный победой Сигурда, вырезал у Фафнира сердце и стал пить кровь из раны, а Сигурд принялся поджаривать сердце дракона и случайно обмакнул палец в драконью кровь. Когда он облизал палец, то неожиданно обрел способность понимать язык зверей и птиц — и так узнал, что Регин замышляет предательство. Синицы, сидевшие на ветвях дерева, под которым расположился юноша, щебетали между собой:

 

Вот конунг Сигурд,

обрызганный кровью,

Фафнира сердце

хочет поджарить;

мудрым сочла бы

дарящего кольца,

если б он съел

сердце блестящее.

 

Вот Регин лежит,

он злое задумал,

обманет он князя,

а тот ему верит;

в гневе слагает

злые слова,

за брата отмстит

злобу кующий.

 

Тула седого

пусть обезглавит, —

в Хель ему место!

Сокровищем всем,

что Фафнир стерег,

один владел бы…

 

Не будет мудрым

ясень сраженья,

каким я войска

считала вершину,

если позволит

уйти человеку,

брат которого

был им убит[60].

 

От тех же синиц Сигурд узнал о некой прекрасной деве, которая лежит на горе, окруженная языками пламени и погруженная в колдовской сон. Эта дева, как щебетали птицы, вполне могла бы стать его женой, если он сумеет ее разбудить.

 

Сигурд убивает своего наставника Регина. Деталь деревянной резьбы XIII в. Из церкви Старкирба (Норвегия).

 

Вняв совету птиц, Сигурд убил Регина, завладел драконьим сокровищем (проклятым золотом Андвари) и отправился на поиски загадочной горы с окутанной пламенем вершиной.

Этой девой с огненной горы оказалась валькирия Брюнхильд, она же Сигрдрива «Саги о Вельсунгах», наказанная беспробудным сном за ослушание: она нарушила повеление Одина и пыталась избавить от смерти воина, которого верховный ас обрек на смерть. Р. Вагнер, включивший это предание в свою тетралогию, вложил в уста Одина, усыпляющего Брюнхильд, такие слова:

 

Твой грех —

твоя казнь:

ты сама казнила себя!

Моею волей ты создана —

и отвергла волю мою;

ты вдохновляла веленья мои —

и мои веленья презрела;

мой дух был твоим —

и восстал он против меня;

твой щит был моим —

и поднялся он на меня;

ты, знавшая выбор мой, —

вопреки мне жребий решила;

ты, сзывавшая мне бойцов, —

созвала их против меня же!..

 

Не вступишь

ты больше в Валгаллу:

на битву к бойцам

ты не пойдешь,

не будешь героев

вводить в мой зал!

На пиру богов отрадном

не ты мне подашь

наполненный рог…

Тот все возьмет,

кто возьмет тебя!

Сюда, на утес,

изгнана ты;

беспомощный сон

свяжет тебя:

тот путник деву возьмет,

кто найдет и разбудит ее[61].

 

Регин переделывает рукоять меча Сигурда. Резьба по дереву (XII в.). Из церкви Старкирба (Норвегия).

 

Верхом на коне Грани Сигурд сумел проникнуть на гору и преодолеть огненный заслон. Он разбудил деву, мечом разрубив на ней зачарованную кольчугу, получил от нее в награду за спасение «мудрость», то есть познал различные руны и выслушал житейские советы, а в завершение обменялся с Брюнхильд брачными обетами.

 

С этого момента из эпоса безвозвратно, как действующие лица, исчезают боги; дальнейший сюжет строится исключительно вокруг людей и их деяний. Более того, в него вводится «историческая тема» — местом действия становится не условное «пространство Севера», а относительно четко локализованная земля бургундов, которой правил род Гьюкунгов.

 

Дж. Пенроуз. Фрейя, примеряющая Брисингамен (ок. 1890 г.).

 

При дворе Гьюкунгов Сигурда ожидала встреча с Гудрун, дочерью конунга Гьюки и сестры Гуннара, Хегни и Готторма (в «Песни о нибелунгах» они носят имена Гунтера, Хагена и Гернота). Мать Гудрун, Гримхильд (германская Кримхильда), опоила Сигурда любовным зельем, и он забыл клятвы верности, которыми обменялся с Брюнхильд, и женился на Гудрун. Между тем Брюнхильд, узнавшая о женитьбе Сигурда, также решила выйти замуж, но поставила условие: ее мужем станет тот, кто одолеет огненный вал, окружающий ее чертог. Совершить этот подвиг по силам лишь Сигурду, и юноша согласился помочь своему шурину Гуннару, влюбленному в деву: они поменялись обличиями, Сигурд прорвался сквозь огненный вал и провел три ночи на ложе Брюнхильд, положив между собой и девой обнаженный меч (в средневековой рыцарской терминологии такой меч назывался «мечом целомудрия»). После свадьбы Брюнхильд с Гуннаром Гудрун и Брюнхильд стали выяснять, чей муж доблестнее[62], - и тут раскрылся обман: Гудрун в запале поведала Брюнхильд о договоренности между Гуннаром и Сигурдом и о том, что именно последний выдержал испытание огненным валом. Разгневанная Брюнхильд потребовала от мужа отомстить Сигурду. Гуннар и Хегни подговорили своего младшего брата Готторма убить Сигурда; как сказано в «Саге о Вельсунгах», «Сигурд и не подозревал об их заговоре, да и не мог он противостать судьбам и своей участи, и не считал он, что заслужил такую измену. Гот- торм вошел к Сигурду рано утром, когда тот покоился на ложе; но когда тот взглянул на него, не посмел Готторм поразить его и выбежал вон, но вернулся вторично. Взгляд Сигурда был так грозен, что редко кто смел глядеть ему в глаза. И в третий раз вошел он, и на этот раз Сигурд спал. Готторм занес меч и поразил Сигурда, так что острие вошло в перину под ним. Сигурд пробудился от раны, а Готторм бросился к дверям. Тогда схватил Сигурд меч тот Грам и метнул ему вслед, и попал меч в спину и разрубил Готторма надвое посредине; вон вылетела нижняя половина, а голова и руки упали обратно в горницу».

 

По другим версиям предания, Готторм убил Сигурда в лесу — или на тинге.

Узнав о смерти Сигурда, которого она все это время продолжала любить, Брюнхильд закололась мечом; перед смертью она велела сжечь себя на одном погребальном костре с Сигурдом.

Так исполнилось проклятие Андвари, перешедшее на Сигурда через драконий клад Фафнира. После смерти Сигурда это сокровище перешло к Гуннару, и вместе с ним Гуннар «унаследовал» и проклятие.

 

Сигурд жарит сердце дракона Фафнира и сосет палец, смоченный в драконьей крови. Регин спит у костра. Деталь деревянной резьбы XIII в. Из церкви Старкирба (Норвегия).

 

Гудрун долго оплакивала убитого мужа. Ее плач в эдди- ческой «Первой песни о Гудрун» — один из лучших образцов погребального плача в мировой литературе:

 

Так было — смерти

желала Гудрун,

над Сигурдом мертвым

горестно сидя;

не голосила,

руки ломая,

не причитала,

как жены другие.

 

Мудрые ярлы

к ней подходили,

скорбь ее

пытались рассеять.

Не было слез

горючих у Гудрун, —

горе великое

грудь разрывало.

 

Сигурд рядом

с сынами Гьюки

как стебель лука,

из трав встающий,

как в ожерелье

камень сверкающий,

самый ценный

среди каменьев!

 

Чтили меня

воины конунга больше,

чем дев Одина смелых.

Как ивы листва,

стала я жалкой, —

смерть повелителя

сделала это!

 

Ни на скамье

его нет,

ни на ложе, —

в этом повинны

Гьюки сыны!

Гьюки сыны

повинны в несчастье,

горькие слезы

льет их сестра!

 

Как ваши клятвы

ложными были,

пусть ваши

земли так опустеют!

Гуннар, не впрок

пойдет тебе золото;

эти запястья —

гибель твоя,

ты ведь Сигурду

клятвы давал[63]!

 

Брюнхильд и Гуннар. Иллюстрация XIX в. к «Старшей Эдде».

 

Оплакав Сигурда и выпив напитка забвения, Гудрун повторно вышла замуж — за гуннского конунга Атли, по одной из версий предания, брата Брюнхильд. Атли, возжаждав золота Андвари, заманил к себе Гуннара и Хегни и завладел золотом, убив обоих Гьюкунгов: у Хегни вырезал сердце, а Гуннара велел бросить в ров со змеями[64]. Гудрун жестоко отомстила мужу за смерть братьев: она умертвила своих сыновей от брака с Атли и дала ему съесть их сердца, после чего убила и самого Атли и сожгла его палаты.

 

 

Эддическая «Третья песнь о Гудрун» гласит:

 

Атли беспечный

пьян был от пива,

меча не схватил,

не противился Гудрун,

иными бывали их

прежние встречи,

когда он при всех

обнимал ее нежно!

 

Постель она

с лезвия кровью

насытила рукой,

в Хель ведущей,

выгнала псов,

дверь заперла,

подняла домочадцев,

дом запалила

в отплату за братьев.

 

Всех предала огню,

кто вернулся

из Мюркхейма вспять

после Гуннара смерти;

рушились балки,

дымилось капище,

Будлунгов двор,

щитоносные девы

падали мертвые

в жаркое пламя[65].

 

 

* * *

 

Скандинавская эпическая история рода Вельсунгов-Гьюкунгов завершается бросанием сокровищ Андвари в воды Рейна и смертью Атли и Гудрун в пламени пожара. В XIX столетии эту историю творчески переработал Рихард Вагнер. В его творчестве мотив проклятого золота стал доминирующим: золото — главная тема Вагнера-поэта, Вагнера-композитора, Вагнера-мыслителя. Золото есть символ, если не синоним власти, и мир, по Вагнеру, обречен на гибель, если он не сумеет избавиться от этой власти. Вагнеровский пессимизм — родственный пессимизму А. Шопенгауэра и, вне сомнения, несколько преувеличенный потомками — оказал значительное влияние на европейскую мысль. К примеру, А.Ф. Лосев вспоминал: «Насколько я себе представляю, именно Вагнер, формулировал для меня то мое глубочайшее настроение, которое сводилось к чувству надвигающейся мировой катастрофы, к страстному ожиданию конца культуры и чего-то действительно вроде мирового пожара».

 

К. Экерсберг. Смерть Бальдра (ок. 1840 г.).

 

Оперная тетралогия «Кольцо Нибелунга» целиком построена на мотиве проклятого золота. Первая часть тетралогии, «Золото Рейна», начинается с того, что властитель нибелунгов Альберих добивается любви русалок Рейна, хранительниц золотого клада. Русалки отвергают его, и тогда уязвленный их насмешками Альберих похищает золото, о котором одна из русалок говорит так:

 

Весь мир властно

наследует смелый,

Золото Рейна

в перстень сковав:

в том перстне — безмерная мощь[66]!

 

Но сковать этот перстень дано не всякому. Это сумеет сделать лишь

 

тот, кто отвергнет

власть любви,

кто сладких ласк

лишит себя, —

лишь тот волшебною силой

из золота перстень скует!

 

Похитив золото, Альберих проклинает любовь и тем самым обретает возможность выковать перстень, дающий власть над миром. Вагнер строго следует мифологической традиции: этот перстень приумножает богатство Альбериха. Вот что говорит Миме, брат и жалкий раб властителя Нибелунгов:

 

Коварством злым

добыл Альберих

подводный клад

и сковал кольцо;

и теперь перед

ним трепещем

мы в страхе:

мой брат силой

перстня всех нас

обратил в рабов.

Прежде беспечно

мы своим женам

в блестках ковали

тонкий убор, —

много нарядных вещиц, —

и рады были труду.

А ныне в ущельях,

по воле злодея,

мы служим все

ему одному.

Ненасытный брат

кольцом узнает,

где скрыт

подземный огонь золотой:

и вот мы копаем,

ищем и роем,

добычу плавим

и сплавы куем;

свой покой забыв,

владык копим мы клад.

 

Боги Вотан (Один) и Логе (Локи) спускаются во владения Альбериха, чтобы забрать у него похищенное золото, — богам нужно расплатиться с великанами Фафнером и Фазольтом, которые воздвигли им небесный чертог. Причем обоим известно, что Альберих выковал себе перстень, и Вотан намеревается забрать у него кольцо:

 

Владеть этим перстнем

я считаю полезным.

 

Боги находят Альбериха и пытаются выманить у него золото. А тот в ответ произносит горделивые слова:

 

В облаках живете вы,

не зная забот, —

смеясь, любя…

Но мой кулак,

кулак золотой, вас поймает!

Как от любви

отрекся я,

так и вы все

с нею проститесь!

Вот золота блеск, —

его вы будете жаждать!..

 

Однако спесь Альбериха оказала ему злую услугу: хитроумный Логе сумел обезвредить Нибелунга. Боги связали Альбериха и вынесли его из подземелья, а затем потребовали у него золото. Альберих соглашается отдать клад, но прибавляет себе под нос:

 

Лишь бы перстень

остался моим,

тогда мне и клада не жаль:

ведь опять накопиться

и вырасти вновь

не замедлит он силой кольца…

 

Но Вотан замечает кольцо и требует отдать и его. Альбе- рих умоляет не забирать перстня, но боги не внемлют мольбам Нибелунга. И тогда Альберих проклинает кольцо:

 

Ты проклятьем был рожден, —

будь проклят, перстень мой!

Ты давал мне — власть без границ,

неси отныне

смерть — взявшим тебя!

Лихой бедой

радость сменяй;

не на счастье сверкай

золотым огнем!

Тот, чьим ты стал,

пусть чахнет в тревоге,

других же вечно

пусть зависть грызет.

Всех щедротой

своей мани,

но всем приноси

только тяжкий вред!

Без наживы владельца оставь,

но убийц введи в дом его!

На смерть обреченный,

будет несчастный дрожать

и день за днем

в страхе томиться всю жизнь, —

властитель твой — и твой жалкий раб:

до тех пор, пока

ты опять ко мне не вернешься! —

Так в страшной моей беде

кольцо мое я кляну!

 

Фридрих фон Штассен. Великаны Фафнер и Фазольт (1914 г.). Вверху — боги ищут сокровище рейнских дев.

 

Проклятие Альбериха начинает исполняться почти сразу. Вручая великанам золото, Вотан хочет припрятать кольцо, а когда Фафнер требует отдать перстень, бог заявляет, что не сделает этого ни в коем случае. И лишь мрачное пророчество богини земли Эрды, предрекающей закат и гибель богов, заставляет Вотана расстаться с кольцом. Между тем Фафнер ссорится с Фазольтом и убивает своего соратника, чтобы тот не завладел перстнем.

Вагнер вводит в свой текст мотив, который отсутствует в скандинавском мифе, хотя и является вполне скандинавским по духу, — мотив всемогущества судьбы. Судьба определяет не только жизнь людей, но и поступки богов, и даже боги не в силах изменить предначертанного ею. Проклятие Альбериха сбудется независимо от того, кто окажется владельцем кольца — человек или бог.

Правда, Вотан пытается обмануть судьбу и устраивает так, что на свет рождается герой, не ведающий страха, — витязь Зигфрид. Именно Зигфрид может добыть кольцо, вернуть его рейнским девам и тем самым спасти себя и богов; как говорит Альберих:

На бесстрашном слабеет проклятье мое: он добычи не знает чар, кольца мощь бесполезна глупцу.

 

Сигурд сражается с Фафниром. Деталь деревянной резьбы XIII в. Из церкви Старкирба (Норвегия).

 

Но обстоятельства сильнее бога: Зигфрид убивает дракона Фафнера, завладевает чудесным перстнем, однако вскоре гибнет и сам, а перстень по воле судьбы возвращается к русалкам Рейна. А боги — боги погибают в пламени пожара, охватившего небесный дворец Вальхаллу…

В сказании о кольце Нибелунга, как его излагает Рихард Вагнер, есть одна любопытная деталь, которая напрочь отсутствует в суровом скандинавском мифе: сковать кольцо власти может лишь тот, кто откажется от любви. Такое под силу лишь уродливому, отвергнутому и осмеянному Альбериху. Иными словами, власть и любовь — понятия несовместимые; разумеется, тут сказывается влияние Галантного века, темное средневековье не знало подобного противопоставления.

 

* * *

 

В XX столетии предание о проклятом золоте трансформировалось в «современный миф» — именно так, поскольку эпопея Дж. Р. Р. Толкина «Властелин Колец» по силе общественного воздействия вполне претендует на звание свода современной мифологии. В своем произведении Толкин использует мифологему Кольца Всевластья, в которое «превратилось» скандинавское мифологическое кольцо, приумножающее богатство. Впрочем, принцип «богатство — это власть» известен с древнейших времен; скандинавы мифологических времен понимали его буквально и потому для них богатство и власть были понятиями тождественными. Толкин лишь «модернизировал» средневековое скандинавское представление в соответствии с нынешними реалиями.

Толкин опускает мотив проклятого золота. У него нет ни слова о сокровищах нибелунгов, которые кто-либо похищает. Все гораздо прозаичнее — и вместе с тем страшнее. Главный антагонист Добра, Саурон, верный прислужник злого бога Моргота, вначале был одним из майяров — в «божественной» иерархии Толкина майяры выступают отдаленным подобием христианских архангелов. Если проводить аналогию и дальше, то, пожалуй, именно в образе Саурона, а не Моргота гораздо больше от библейского Люцифера. Обманом завоевав доверие эльфов, Саурон вместе с ними стал ковать кольца власти (именно кольца — всего их насчитывалось двадцать). Втайне от эльфов он выковал Первое Кольцо, могущественнее всех остальных. Как гласит стих, предваряющий трилогию:

 

Эльфам — Три Кольца — во владенья светлые.

Гномам — Семь Колец — в копи горные.

Девять — Людям-Мертвецам, ибо люди — смертные.

И Одно — Владыке Тьмы, в земли черные —

В Мордор, где таятся силы тьмы несметные.

В том одном Кольце — сила всех колец,

Приведет в конце всех в один конец —

В Мордор, где таятся силы тьмы несметные[67].

 

Саурон приложил руку к ковке Семи и Девяти колец, потому эти кольца и их владельцы беспрекословно подчинялись могуществу Первого кольца. Что же касается трех эльфийских колец, их выковали без участия Саурона, поэтому сила Трех осталась незамутненной.

Вряд ли имеет смысл пересказывать легенду о Кольце Всевластья, о том, как оно было потеряно и найдено вновь и как его уничтожили, — эта легенда хорошо известна всем, знакомым с творчеством профессора Толкина (а незнакомых с этими произведениями ныне можно встретить редко). Напомним лишь, что магической силе Кольца Всевластья противостоять не может никто — ни человек, ни хоббит, ни эльф, ни даже маг.

Читавшим «Властелина Колец» наверняка памятен диалог Фродо и Гэндальфа в первой книге «Хранителей»:

 

— Да как же я! Ты, Гэндальф, ты и сильный, и мудрый. Возьми у меня Кольцо, оно — тебе.

— Нет! — вскрикнул Гэндальф, отпрянув. — Будь у меня такое страшное могущество, я стал бы всевластным рабом Кольца… Ужасен Черный Властелин — а ведь я могу стать еще ужаснее. Кольцо знает путь к моему сердцу, знает, что меня мучает жалость ко всем слабым и беззащитным, а с его помощью — о, как бы надежно я их защитил, чтобы превратить потом в своих рабов. Не навязывай мне его! Я не сумею стать просто хранителем, слишком оно мне нужно.

 

Кольцо Всевластья развращает любое живое существо и подчиняет его своей воле; зов Кольца настолько силен, что ему невозможно противиться; сила Кольца столь велика, что для владельца, кем бы тот ни был, очень сложно расстаться с ним хотя бы на мгновение; благодаря ему все представляется в искаженном, уродливом виде:

 

Фродо неохотно вытащил Кольцо. Но едва Бильбо протянул к нему руку, Фродо испуганно и злобно отшатнулся. С неприязненным изумлением он внезапно заметил, что его друг Бильбо куда-то исчез: перед ним сидел сморщенный карлик, глаза у карлика алчно блестели, а костлявые руки жадно дрожали. Ему захотелось ударить самозванца.

Мелодичная музыка вдруг взвизгнула и заглохла — у Фродо в ушах тяжело стучала кровь. Бильбо глянул на его лицо и судорожно прикрыл глаза рукой.

 

Кроме того, Кольцо служит как бы мостом между двумя мирами — реальным и призрачным. Раненный моргульским клинком Фродо постепенно переходит из одного мира в другой.

 

— Объясни мне, почему они такие опасные, эти Черные Всадники, — попросил Фродо. — И что они хотели сделать со мной?

— Они хотели пронзить твое сердце моргульским клинком, — ответил Гэндальф. — Обломок клинка остается в ране и потом неотвратимо двигается к сердцу. Если бы Всадники своего добились, ты сделался бы таким же призрачным, как они, но слабее — и попал бы под их владычество. Ты стал бы призраком Королевства Тьмы, и Черный Властелин тебя вечно мучил бы за попытку присвоить его Кольцо… хотя вряд ли найдется мука страшнее, чем видеть Кольцо у него на пальце и вспоминать, что когда-то им владел ты.

 

И символично, что уничтожить Кольцо — пускай и против собственной воли — помогает тот, кто сильнее всех (разумеется, после Саурона) стремился им завладеть — Голлум. Вспомним эту сцену: Фродо стоит на краю Роковой расселины, над ревущим пламенем, в которое он должен бросить Кольцо, — и понимает, что не сможет этого сделать. И тут на него набрасывается Голлум… Короткая схватка, Голлум откусывает Фродо палец с Кольцом, теряет равновесие — и падает в расселину вместе со своей «прелестью». Когда бы не Голлум, Фродо не сумел бы истребить Кольцо.

Известно, что Толкин не любил Вагнера и весьма неодобрительно относился к вагнеровским толкованиям германо-скандинавской мифологии. По сообщению биографа писателя Х. Карпентера, «Толкина всегда беспокоило сравнение "Властелина Колец" с творчеством Вагнера, и однажды он сказал: "Общего у этих колец только то, что оба они круглые"».

Между тем у обоих колец можно найти больше общего, чем признавал Толкин: оба кольца символизируют власть, возбуждают стремление к власти у тех, к кому попадают, и т. д. Кроме того, у обоих колец «общие предки» из германо-скандинавской мифологии. Однако могущество кольца у Вагнера берется извне; в отличие от Кольца Всевластья, оно не обладает собственной силой или силой своего создателя. Вдобавок имеется еще одно существенное различие. Вагнеровское кольцо всего лишь возбуждает в своем владельце стремление к наживе и — опосредованно — к власти. У Толкина же Кольцо Всевластья действует значительно более тонко, играя на желаниях и тайных мечтах своих «хранителей».

 

* * *

 

С исчезновением в водах Рейна проклятого золота карлика Андвари завершилась мифологическая история Скандинавии: боги сгинули в пламени мирового пожара, пали герои, чей род восходил к богам и чьи деяния были в известной степени сродни божественным. На смену этим героям пришли исторические (или квазиисторические — как угодно) персонажи: Атли, то бишь гуннский вождь Аттила, Тидрек, он же германский военачальник Дитрих Бернский, Йормунрекк, он же готский предводитель Эрманарих, и другие. А следом, вытесняя эпическую традицию, по всей Скандинавии распространилась новая литература — литература саг. Саги королевские, саги родовые, пряди об исландцах, или бытовые саги; единственным напоминанием о славных делах прошлого остались так называемые «саги о древних временах». Но и они постепенно утрачивали самобытность — отчасти под влиянием христианства, все крепче утверждавшегося на скандинавских землях, отчасти под влиянием латинской книжной культуры, которая принесла в Скандинавию прежде неизвестные сюжеты «общеевропейского свойства»; отсюда — такие сочинения, как «Всемирная сага», «Сага о римлянах», «Сага об иудеях», «Сага о троянцах», «Сага об Александре», «Сага о Карле Великом и его витязях».

«Младшая Эдда» и «Круг Земной» Снорри Стурлусо- на подвели итог скандинавской мифопоэтической традиции. Миф завершился — был искоренен огнем и мечом, как в Норвегии, где новую веру усердно насаждали на рубеже X–XI веков конунги Олав сын Трюггви и Олав Святой, или «по уговору», как в Исландии, где в 1000 году альтинг (всеобщее собрание) принял решение о повсеместном принятии христианства.

То, что прежде считалось незыблемой истиной и сугубой реальностью, постепенно отступило в область народных суеверий и фольклорных текстов. Рвением христианских священников некогда могучие боги «превратились» в демонов (так, Одина «низвели» до предводителя демонической Дикой Охоты), герои эпоса «перекочевали» в баллады, грозные противники богов йотуны стали туповатыми троллями из сказок, а искусные цверги «видоизменились» в скуповатых гномов.

Впрочем, не все так печально. Чем дальше в прошлое отступают мифические времена, тем весомее становится первоначальный миф, заботливо сохраненный средневековыми книжниками и «воскрешенный» романтиками, возрождавшими народную культуру. Утратив внешнюю динамику и «преобразившись» в фольклор, миф вполне сохранил динамику внутреннюю, которую, будем надеяться, нам и удалось очертить на этих страницах.

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПОД СЕНЬЮ МИФА

 

От редакции

 

Девятнадцатое столетие заслуженно считается «золотым веком» фольклористики. Романтическое движение с его преклонением перед «народной душой», воплощенной в мифологии и фольклоре (сам термин «фольклор» был «изобретен» в 1848 г.), — с одной стороны; и сравнительное языкознание, выявившее единую индоевропейскую основу европейских языков и санскрита («пра-язык») и предложившее новый метод научного исследования — с другой стороны, в немалой степени способствовали возникновению устойчивого интереса к народному творчеству. Этому столетию мы обязаны фундаментальными трудами, которые и по сей день остаются непревзойденными по своей полноте, масштабности филологических изысканий и сопоставлений и широте охвата материала.

К вершинам фольклористики XIX столетия принадлежат прежде всего работа немецкого ученого Якоба Гримма «Германская мифология» («Deutsche Mythologie», 1835), труды английских ученых Т. Кейтли «Волшебная мифология» («Fairy Mythology», 1828) и Эдуарда Тайлора «Первобытная культура» («Primitive Culture», 1871), грандиозное по размаху исследование русского филолога Александра Николаевича Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» (1866–1869).

Имя Бенджамина Торпа, английского филолога, изучавшего англосаксонскую литературу, право и историю, известно значительно меньше, нежели имена его собратьев по перу. Между тем книга Торпа «Северная мифология» («Northern Mythology», 1851) принадлежит к числу основополагающих трудов по фольклористике вообще и по фольклору скандинавских стран, Германии и Нидерландов в частности.

Едва ли не первым среди европейских ученых Торп объединил в одной книге «мифологическое» и собственно фольклорное исследования, опираясь в известной мере на опыт Я. Гримма, который в своей «Германской мифологии» неоднократно использовал народные предания в качестве «иллюстраций» к мифологическим текстам. Кроме того, Торп ввел скандинавскую традицию (которой Гримм пренебрег как не относящейся к традиции германской, а другие исследователи затрагивали лишь фрагментарно) в общеевропейский фольклорный контекст: его работа изобилует сопоставлениями скандинавских мифов и преданий с мифами германских племен, с героическими и волшебными преданиями англосаксов, французов, континентальных германцев и даже славян. По замечанию Жаклин Симпсон, автора предисловия к современному изданию «Северной мифологии», Торп сделал для Скандинавии то же самое, что его предшественник Гримм — для Германии.

 

В настоящем издании использованы собранные и откомментированные Б. Торпом предания скандинавских народов. Перевод выполнен Г. Соловьевой (Норвегия, Дания) и О. Пискаревой (Швеция) под редакцией и с комментариями Д. Афиногенова.

 

Глава 1