Подход Н. Миллера и Д. Долларда

В конце 30-х годов была сформулирована ставшая впоследствии широко известной в психологической науке гипотеза фрустрации — агрессии. Ее авторами являются Н. Миллер, Д. Доллард, М. Дуб, Д. Маурер и Р. Сиэрс.

Интересно отметить, что, по мнению Л. Берковитца, данная гипотеза «должна рассматриваться среди первых примеров пре­имуществ, полученных от бракосочетания теории научения и пси­хоанализа» [Lindgren, 1969, р. 610]. Доллард и его коллеги в своей работе признают себя обязанными Фрейду, полагая, что впервые основная идея связи фрустрации и агрессии представлена в его ранних работах. Авторы следующим образом сформулировали ги­потезу: наличие агрессивного поведения всегда предполагает существование фрустрации и, наоборот, существование фрустрации всегда ведет к некоторой форме агрессии. Основные используемые в теории четыре понятия определяются следующим образом. Фру­страция — это любое условие, блокирующее достижение желае­мой цели. Агрессия определяется «как поведение, цель которого — разрушить либо сместить фрустрирующий блок» [McDavid, Harary, p. 59]. Понятие «сдерживание» относится к тенденции сдерживать действия «вследствие ожидаемых негативных последствий вовле­чения в них» [Steiner, Fishbein, 1966, p. 10], что, кстати, может явиться источником дополнительной фрустрации. «Кроме того, если другие условия препятствуют уничтожению или смещению фруст­рации, это подстрекательство к агрессии может быть реализовано на других объектах» [McDavid, Harary, p. 59]. Для обозначения дан­ного феномена используется понятие «смещенная агрессия», т.е. агрессия, направленная не против непосредственного источника фрустрации, а на какой-либо другой, как правило, «безобидный» объект. Эта черта агрессивного поведения обстоятельно анализи­руется в модели конфликта Миллера. «Смещение», или перенос (опять же термин из психоаналитической теории), в данном кон­тексте может быть понят, по Миллеру, как случай генерализации стимулов. Многие виды социального поведения, например этни­ческие и расовые предрассудки, интерпретируются в зарубежной социальной психологии с позиций данного подхода.

Рассматриваемая теория со времени своего возникновения пре­терпела определенные изменения, в частности в результате широ­кой практики экспериментальных исследований. Уже в 40-е годы авторы модифицировали формулировку своей гипотезы. Агрессия теперь рассматривалась как естественное, но не неизбежное по­следствие фрустрации. Допускалось, что путем научения могут быть приобретены и неагрессивные ответы на фрустрацию. Однако аг­рессия считалась все-таки доминантной реакцией на фрустрацию, и неагрессивный ответ мог произойти только в том случае, если агрессивные реакции сталкивались ранее с невознаграждением или наказанием, и, таким образом, агрессивное поведение элимини­ровалось. Важно подчеркнуть, что в этой модификации первона­чальной гипотезы фрустрация по-прежнему рассматривалась как неизбежный предшествующий фактор агрессии, т.е. если имел место агрессивный акт, «допускалось, что фрустрация всегда представ­лена как провоцирующее условие» [Bandura, 1973, р. 32].

Достаточно широкая критика данной гипотезы со стороны за­рубежных авторов шла по ряду направлений. Прежде всего она касалась характера реакций на фрустрацию. Антропологи, например, указали, что в некоторых культурах агрессия не является типич­ной реакцией на фрустрацию. К. Левин, 3. Дембо и другие предста­вители групповой динамики показали в эксперименте возможность иных, чем агрессия, реакций на фрустрацию. А. Маслоу, С. Розенцвейг, А. Бандура и другие отмечают, что фрустрация — не един­ственный фактор, приводящий к выражению агрессивности. На­пример, оскорбление и угроза более вероятно вызовут агрессию, чем блокирование поведения. Исследования обнаружили и более сложный, чем предполагалось ранее, характер отношения между наказанием и агрессивным поведением. «В зависимости от его при­роды и взаимодействия с другими детерминантами,—пишет, на­пример, Бандура,— наказание может усиливать, уменьшать агрес­сивное поведение или вовсе не оказывать на него ощутимого дей­ствия» [Bandura, 1973, р. 34].

Авторы единодушно обращают внимание также на большую неоднозначность в понимании обеих сторон отношения фрустра­ция — агрессия. В последнее время внесен ряд дополнений и в вопрос о характере последствий участия в агрессии, т.е. в гипотезу катарсиса. Согласно подходу С. Фешбека, участие в агрессии мо­жет иметь три разделимых эффекта, работающих в различных на­правлениях: оно может уменьшать агрессивное побуждение (драйв), может вновь усиливать агрессивные реакции и может изменять силу сдерживаний. Фешбек, как Миллер и Доллард, исходит из пред­положения, что фрустрирующее событие вызывает побуждение (драйв), которое и является непосредственной причиной агрес­сивного поведения. Однако в характеристике свойств агрессивного побуждения его подход отличен от традиционного. Иначе описы­вается и основная цель агрессии: вызывание боли у других служит восстановлению самооценки агрессора и его чувства власти.

'Таким образом, со временем не подтвердилось положение о неразрывной, необходимой связи агрессии и фрустрации, т.е. пред­ставление о том, что агрессия всегда оказывается результатом дей­ствия фрустраторов (барьеров на пути к цели), а фрустрация неиз­бежно ведет к агрессии. Тем не менее в настоящее время неверно было бы констатировать отбрасывание рассматриваемой теории. Скорее, более правильно говорить о ее надстраивании, о различ­ных дополнениях к ней. Одно из направлений пересмотра и услож­нения теории связано с исследованиями А. Бандуры, работы кото­рого будут рассмотрены ниже. В настоящее время наряду с данной теорией агрессии в качестве основных выступают инстинктивистский и когнитивный подходы [Бэрон, Ричардсон, 1998].

Другим важным сюжетом теоретических построений Миллера и Долларда является проблема подражания, или имитации. Про­блема подражания принадлежит к кругу первых проблем в зарож­давшейся социальной психологии на рубеже XIX-XX вв. Изна­чальный повышенный интерес психологов к данной проблеме не случаен: подражание является важнейшим механизмом взаимодей­ствия, причастным к рождению целого ряда феноменов, характе­ризующих, в частности, социализацию, конформность. Однако заслуга «отцов — основателей» зарубежной социальной психоло­гии состояла скорее в вычленении феномена подражания, нежели в объяснении его природы. Вряд ли могло удовлетворить определе­ние подражания как инстинктивного явления (МакДуголл) или как вида гипнотизма (Тард).

Миллер и Доллард в работе «Социальное научение и подража­ние» [МШег, Dollard, 1941] отказываются от старой традиции опре­делять подражание как инстинкт, от подхода к нему как к унитарно­му процессу. Они рассматривают подражание как объект инструмен­тального научения и объясняют его соответствующими законами. Проблема первых умозрительно-спекулятивных социально-психоло­гических теорий переносится ими на экспериментальный уровень.

Здесь необходимо сделать отступление, отметив, что Миллер и Доллард первыми в бихевиористской ориентации попытались пе­рейти к теории социального научения. Их основные допущения, сложившиеся под влиянием позиции Халла, модифицированной ими, включают постулирование четырех фундаментальных факто­ров всякого научения: драйва, сигнала, реакции, вознаграждения. Сигналы и побуждения рассматриваются в словаре Миллера и Дол­ларда как два аспекта одного явления — стимула. Любой стимул мо­жет приобрести характер побуждения, если он становится достаточ­но сильным, чтобы вынудить организм действовать. Любой стимул может стать сигналом благодаря своему отличию от других стимулов. Сигналы определяют, когда, где произойдет реакция и какой она будет. В словаре Миллера и Долларда определение сигнала в какой-то мере синонимично определению дискриминативного стимула.

В своей схеме социального научения авторы вводят среди про­чих вторичных побуждений побуждение подражать, имитировать. По их мнению, одним из наиболее важных классов сигналов в ситуации социального научения является поведение других. На­блюдая открытые поведенческие реакции модели на определенные сигналы, одни из которых ведут к вознаграждению, а дру­гие — нет, наблюдатель приобретает, согласно Миллеру и Долларду, определенную иерархию ценностей сигналов.

Для того чтобы какая-то реакция на определенный сигнал могла быть вознаграждена и выучена, она должна прежде всего произой­ти. Авторы исходят из предположения, что индивиды владеют не­ким изначальным «внутренним» репертуаром реакций. Научение происходит, когда определенная реакция вознаграждается в при­сутствии дифференцирующего сигнала. Таким образом, объектом научения оказывается не реакция, уже составляющая часть пове­денческого репертуара индивида, а связь между специфическим сигналом и определенной реакцией. У авторов получается, что новое поведение — это новые комбинации «старых» реакций. Подобная позиция является весьма уязвимой в вопросе о природе новых ре­акций. Отметим, что Миллер и Доллард рассматривают реакции и открытые, и скрытые, причем вторые предшествуют первым, как это вообще характерно для представителей медиаторного подхода.

Придавая большое значение механизму научения путем проб и ошибок, Миллер и Доллард обращают внимание на возможность с помощью подражания ограничить пробы и ошибки, прибли­зиться к правильному пути через наблюдение поведения другого.

Главная функция вознаграждения, или подкрепления, соглас­но Миллеру и Долларду, — редукция силы драйва. Именно поэто­му природа побуждения определяет природу вознаграждения. Со­ответственно первичные побуждения уменьшаются в силе первич­ными подкреплениями; вторичные, или приобретаемые, — вторичными. Одобрительный кивок, например, — это вторичное подкрепление, которое уменьшает приобретенную потребность в социальном одобрении.

Итак, в целом парадигма всех ситуаций научения, включая подражание, представляет, по Миллеру и Долларду, следующую цепочку: сигнал → внутренняя реакция → драйв → внешняя реак ­ция → вознаграждение. Миллер и Доллард раскрывают неод­нозначность термина «подражание». По их мнению, он использу­ется в трех случаях. Во-первых, для обозначения «тождественно­го» поведения. Такое поведение часто лишь внешне выглядит подражанием, а в действительности может представлять одинако­вые реакции на одинаковые стимулы у двух индивидов, причем каждый из них безотносительно к другому научился такому реаги­рованию, т.е. «тождественное» поведение может быть результатом подражания, а может и не быть таковым. Этот случай не рассматривается авторами обстоятельно. Второй случай — «парнозависимое» поведение. Оно часто имеет место в диадическом взаимодей­ствии, в котором поведение одной стороны, являющейся, как правило, старше или искуснее другой, служит дискриминативным сигналом для другой — для наблюдателя (т.е. наблюдатель воз­награждается за ту же реакцию, что и модель). Наконец, третий случай — копирующее поведение, которое предполагает специ­фическое руководство со стороны модели поведением наблюдате­ля. «Модель говорит и показывает наблюдателю, какие реакции и сигналы релевантны задаче, и через непрерывную коррекцию тре­нирует его представлять ту же реакцию, что и модель» [Miller, Dollard, 1941, p. 137]. По сути, авторы используют одинаковые понятия для объяснения приобретения двух последних форм ими­тации. Однако обычно именно вторая парадигма идентифицирует­ся с необихевиористской интерпретацией подражания.

Основной тезис Миллера и Долларда следующий: подражающее поведение имеет место, если индивид вознаграждается, когда он подра­жает, и не вознаграждается, когда не подражает. Авторами вполне определенно подчеркивается роль подкрепления как необходимого предшествующего условия приобретения имитирующего поведения.

В этом моменте данный подход весьма созвучен предложенной Скиннером интерпретации подражания в принципах оперантного подхода. У Скиннера поведение модели также видится наблюдате­лем как дискриминативный стимул для подкрепления. Поведение же модели наделяется этой дискриминативно-стимульной функ­цией через дифференцированное подкрепление ее различных ре­акций на сигналы. Наблюдатель соответственно вознаграждается за каждое приближение к реакции модели. Однако весь эмпири­ческий материал Скиннера, в отличие от Миллера и Долларда, получен исключительно в экспериментах с животными. Его выво­ды о поведении человека построены преимущественно на анало­гии, которая, как известно, не является методом доказательства[7].

Миллер и Доллард в подтверждение своих положений приво­дят данные серий экспериментов, проведенных параллельно на крысах альбиносах и маленьких детях. Одна группа голодных крыс вознаграждалась, если следовала в том же направлении, что и «ли­дер»; другая группа вознаграждалась за следование в противопо­ложном «лидеру» направлении. В этих условиях первая группа на­училась подражать «лидеру», а вторая — не подражать ему. Сами «лидеры» поворачивали влево или вправо, поскольку в конце ле­вого или правого поворота в лабиринте помещалась белая карточ­ка, а заранее они были натренированы находить пищу около нее. Эксперименты показали, что происходила генерализация науче­ния подражанию или неподражанию. В частности, животные, ко­торые научились подражать «лидерам» — белым крысам, подража­ли и черным крысам без какой-либо дополнительной тренировки; животные, которые научились подражать, будучи «мотивирован­ными» голодом, подражали и когда их «мотивировали» жаждой. Получая вознаграждение за копирование «лидера» в выполнении одной задачи, они обнаруживали тенденцию копировать его пове­дение в других ситуациях. Параллельные эксперименты с детьми, как пишут Миллер и Доллард, дали аналогичные результаты.

Параметры, вычлененные Миллером и Доллардом для всякой ситуации научения, в случае парнозависимого поведения приложимы, по их мнению, для описания и поведения модели, и пове­дения наблюдателя. Это можно увидеть из следующего примера.

Два брата играют в ожидании возвращения домой отца. Обыч­но отец приходит с конфетой для каждого. Старший, играя, слы­шит звук шагов у входа. Для него это служит сигналом возвраще­ния отца. Реагируя на сигнал, он бежит к входу. Для младшего ребенка звуки шагов отца еще не служат отличительным сигналом и поэтому не «воодушевляют» его бежать. И часто он продолжал играть, когда старший убегал навстречу отцу. Но в данном случае младший брат побежал за старшим, и каждый получил от отца по конфете. В следующих подобных случаях младший будет чаще бе­жать, просто увидев бегущего брата. Продолжая получать подкреп­ление конфетой, поведение младшего стабилизируется: он будет бежать, глядя на брата, во всех случаях, даже если место и время будут варьировать. Таким образом, он научается подражать стар­шему брату, но шаги отца еще не приобрели для него характера сигнала. Схематично Миллер и Доллард представляют это следую­щим образам:

Итак, с точки зрения Миллера и Долларда, научение имита­ции аналогично научению бегать. По их мнению, в модели парно-зависимого поведения могут быть интерпретированы с некоторы­ми модификациями другие процессы социального влияния, на­пример конформность, изменение аттитюдов.

Если Миллер и Доллард первыми в необихевиористской ори­ентации предприняли попытку «приближения к теории социаль­ного научения», то сейчас таких попыток существует несколько. Важно подчеркнуть, что многие из них — это различные вариации парадигмы парнозависимого поведения Миллера и Долларда. Ос­новные направления вариаций следующие:

1. Элиминируется требование о том, чтобы наблюдатель реа­гировал открыто. Это случай «нереагирующего, но вознаг­раждаемого наблюдателя». Интерес исследователей сосре­доточен здесь на оценке влияний на поведение наблюдате­ля таких компонентов поведения модели, как реакция — вознаграждение.

2. Элиминируется и требование о том, чтобы наблюдатель от­крыто реагировал, и требование о его вознаграждении. Это случай «нереагирующего, невознаграждаемого наблюдате­ля». Данное направление исследований представлено в ра­ботах Бандуры, Уолтерса, Росса, Розенбаума.

3. Элиминируется, как во втором случае, реакция наблюда­теля и его вознаграждение, а также эксплицитное вознаг­раждение поведения модели. Исследовательское внимание фокусируется на реакции модели как сигнале для наблюда­теля. Такой подход характерен для А. Бандуры.

Знакомство с подходом Миллера и Долларда позволяет отме­тить заслугу этих авторов в постановке на экспериментальной ос­нове проблем агрессии и подражания как важного механизма со­циально-психологического взаимодействия. В рамках необихевиористской ориентации они впервые обратились к исследованиям, испытуемыми в которых выступили люди. Строгая процедура прак­тиковавшегося ими лабораторного эксперимента, с одной сторо­ны, гарантирует строгость полученных данных, но, с другой сто­роны, делает уместной постановку всех тех проблем, которые под­няты в современной социальной психологии вокруг лабораторного эксперимента.

Однако отмеченные моменты касаются частных сторон данно­го подхода. Основным же в оценке является анализ исходных мето­дологических принципов. В отношении принципов данного подхо­да можно сказать, что они продемонстрировали свою узость в ин­терпретации изучаемых явлений. Доказательством существования такого рода несостоятельности являются, в частности, и те поис­ки, которые отмечают современные линии развития данного под­хода. Для них характерно все большее «смягчение» фундаментальных принципов бихевиоризма, в частности отказ от сведения психи­ческой реальности лишь к наблюдаемому поведению, привлече­ние к анализу в той или иной форме когнитивных переменных. Такого рода эволюция бихевиоризма особенно ярко просматрива­ется в работах Бандуры.

Подход А. Бандуры

Бандура называет свой подход социобихевиоральным и проти­вопоставляет его предшествующим приложениям теории науче­ния к вопросам просоциального и девиантного, т.е. отклоняюще­гося от следования социальным нормам поведения. По его мне­нию, эти приложения (он имеет в виду теории социального научения Миллера и Долларда, Скиннера, Роттера) страдают тем, что осно­вываются «на ограниченном ряде принципов, установленных и под­держанных в основном исследованиями научения у животных в си­туациях с одной персоной» [Bandura, Walters, 1965, p. 11]. Он полага­ет, что «для адекватного рассмотрения социальных явлений необходимо расширить и модифицировать эти принципы, ввести новые принципы, установленные и подтвержденные исследова­ниями приобретения и модификации человеческого поведения в диадической и групповой ситуациях» [Bandura, Walters, 1965, p. 1].

Таким образом, с самого начала Бандура выступил противни­ком столь характерных для бихевиоризма произвольных экстрапо­ляции данных из мира животных на социальный мир.

Кроме того, неудовлетворенность исследователя предшеству­ющими подходами касается их неспособности решить проблему возникновения действительно новых форм поведения. По его мне­нию, инструментальное обусловливание и подкрепление должны рассматриваться скорее как выбор реакции среди уже имеющихся в поведенческом репертуаре индивида, нежели как ее приобрете­ние. Это характерно, как мы видели, для позиций Миллера и Дол­ларда: способность личности к реакции существует прежде, чем она научилась ей через подражание. У Скиннера процедура приоб­ретения новых образцов поведения включает позитивное подкреп­ление тех элементов опять же наличных реакций, которые имеют сходство с окончательной формой желаемого поведения; компо­ненты реакции, имеющие мало подобия с этим поведением или не имеющие такового вовсе, остаются неподкрепляемыми. С этой точки зрения новые реакции никогда не возникают вдруг, они всегда являются исходом относительно длительного процесса оперантного обусловливания. Согласно теории социального научения Роттера, вероятность того, что данное поведение будет иметь мес­то в конкретной ситуации, определяется двумя переменными — субъективным ожиданием, что соответствующее поведение будет подкреплено, и ценностью подкрепления для субъекта. Подход Роттера «предполагает существование иерархии реакций, которые имеют тенденцию происходить в различных ситуациях с варьиру­ющими степенями вероятности; таким образом, он совершенно неадекватен для объяснения возникновения реакции, которая еще не выучена и, следовательно, имеет нулевую вероятностную цен­ность» [Bandura, Walters, 1965, p. 2].

По-иному Бандура трактует и роль подкрепления в научении. Он рассматривает подкрепление, скорее, как фактор, способству­ющий научению, а не вызывающий его. С его точки зрения, во-первых, наблюдатель может научаться новым реакциям, просто наблюдая поведение модели; во-вторых, необязательно ставить реакцию модели и реакцию наблюдателя в условия подкрепления. Многочисленные исследования, в том числе полевые, Бандуры и его коллег показали, что подкрепляющие последствия могут слу­жить активизации поведения, приобретенного в условиях неподкрепляемого наблюдения. Подчеркивая, что подкрепление не иг­рает доминантной роли в приобретении новых реакций, Бандура отводит ему центральную роль в усилении и поддержании (сохра­нении) различных поведенческих тенденций.Образцы поведения могут приобретаться, по мнению Банду­ры, через прямой личный опыт, а также через наблюдение пове­дения других и его последствий для них, т.е. через влияние приме­ра. Бандура вычленяет следующие возможные направления влия­ния модели на наблюдателя[8]:

1) посредством наблюдения поведения модели могут приоб­ретаться новые реакции;

2) через наблюдение последствий поведения модели (его воз­награждения или наказания) может усиливаться или ос­лабляться сдерживание поведения, которому наблюдатель ранее научен, т.е. существующее у наблюдателя поведение модифицируется благодаря наблюдению модели;

3) наблюдение поведения другого (модели) может облегчить реализацию реакций, ранее приобретенных наблюдателем.

Вопрос о научении через наблюдение Бандура считает весьма важным, в частности в связи с тем, что «теория должна объяснить не только, как приобретаются образцы реакций, но и как регули­руется и поддерживается их выражение» [Bandura,1973, p. 44]. С его точки зрения, «выражение ранее выученных реакций может соци­ально регулироваться через действия влиятельных моделей» [Bandura,1973, p. 43]. Таким образом, функция научения посред­ством наблюдения (наблюдающего научения) в схеме Бандуры оказывается достаточно широкой.

Большое внимание Бандура уделяет парадигме научения в от­сутствие открытой реакции у наблюдателя. В этом случае, по его мнению, реакция модели ведет к «внутренним» воображаемым реакциям наблюдателя, которые могут восстанавливаться, когда наблюдатель помещается в «поведенческое поле». Эти воображае­мые реакции наблюдателя, символически обозначенные, служат внутренними сигналами, опосредующими внешнюю реакцию на­блюдателя. Они становятся дискриминативными стимулами для открытого поведения.

Сам Бандура называет свою теорию социального научения медиаторно-стимульной ассоциативной теорией. Она исходит из того, что «человеческое функционирование основывается на трех регуляторных системах»: предшествующих стимулах, влияниях обрат­ной связи, поступающей от реакции, когнитивных процессах. Со­отношение, постулируемое между этими тремя переменными, та­ково, что первые две являются основными. «Когнитивные события, однако, не функционируют как автономные причины поведения. Их природа, их наличие находятся под контролем стимула и под­крепления» [Bandura, 1973, р. 53]. Таким образом, обращение к когнитивным детерминантам поведения оказывается у Бандуры видимым отступлением от кредо бихевиоризма, поскольку эта не­традиционная для данного подхода переменная всецело ставится в зависимость, под контроль традиционных переменных — сти­мула и подкрепления.

Характеризуя стимулы в качестве первого контролирующего фактора поведения, Бандура особое внимание уделяет таким сиг­налам, как поведение других. «Среди многочисленных сигналов, влияющих на поведение людей в любой данный момент, нет более эффективных, чем действия других... Действия других приобрета­ют свойства направлять реакцию через селективное подкрепление во многом так же, как это делают физические и символические сигналы в несоциальных формах. Когда поведение других проду­цирует вознаграждаемые исходы, сигналы модели становятся мощ­ными детерминантами аналогичного поведения у наблюдателя» [Bandura, 1973, р. 46].

Вторая контролирующая система включает влияния обратной связи главным образом в форме подкрепляющих последствий по­ведения. «Поведение экстенсивно контролируется его последстви­ями. Реакции, которые порождают невознаграждаемые или нака­зуемые последствия, имеют тенденцию быть отброшенными, а те, которые приводят к вознаграждаемым исходам, остаются и усили­ваются» [Bandura, 1973, р. 47]. Бандура полагает, что человеческое поведение невозможно полностью понять без исследования регуляторного влияния подкрепления. С его точки зрения, неверно отождествлять подкрепление с «осязаемыми вознаграждениями и наказаниями». В качестве подкреплений в межличностных отноше­ниях выступают внимание, отвержение, словесное одобрение или выговор и т.д. Именно благодаря приобретению подкрепляющих функций они регулируют межличностные взаимодействия.

Много внимания в своем анализе Бандура уделяет такому виду подкрепления, как наблюдаемое подкрепление. Поведение людейнаходится под влиянием не только прямо испытываемых послед­ствий, но и многократно наблюдаемых действий других: вознаг­раждаемых, игнорируемых или наказуемых. Наблюдаемое подкреп­ление влияет на поведение во многом таким же образом, как и подкрепление собственных исходов: наблюдаемые вознаграждения в целом усиливают, а наблюдаемые наказания уменьшают в на­блюдателях следование поведению модели. Кроме того, по мне­нию Бандуры, «наблюдаемые последствия дают также референт­ные стандарты, которые определяют, приобретут ли отдельные исходы позитивную или негативную ценность... Таким образом, через процессы социального сравнения наблюдение исходов реак­ции у других людей может решительно изменить эффективность прямых подкреплений» [Bandura, 1973, р. 47]. В качестве важного источника подкрепления Бандура рассматривает не только вне­шний исход, но и реакцию самооценки. Сравнительные исследо­вания показывают, что люди могут управлять своим поведением посредством самоподкрепления так же или лучше, чем посред­ством последствий, возникающих из внешних источников.

Третья система регуляции и контроля поведения в теории на­учения Бандуры — когнитивная. Она исходит из того, что дей­ствия не всегда предсказуемы из внешних источников влияния — предшествующих стимулов и последствий реакции. Для этого ва­рианта теории научения характерен не отказ от признания когни­тивных переменных и их влияния на поведение, а, скорее, «сдвиг фокуса от внутренних детерминант к детальному анализу внешних влияний» [Bandura, 1973, р. 41].

Когнитивную регуляцию поведения Бандура считает особенно важной в ситуации научения через наблюдение. Здесь «личность наблюдает образчик поведения или читает о нем, но не демонст­рирует его открыто, пока не возникнут соответствующие обстоя­тельства» [Bandura, 1973, р. 52].

В данном случае моделируемые, т.е. заимствуемые у модели, действия приобретаются поначалу в символической форме. Эти «внутренние модели внешнего мира», по определению Бандуры, конструируются из наблюдаемых примеров и информации, полу­чаемой от обратной связи в ситуациях проб и ошибок, и служат для руководства более поздним открытым действием. В символи­ческой же форме проверяются и возможные альтернативные ходы действия, а затем отбрасываются или сохраняются «на основе под­считанных последствий». Наилучшее символическое решение претворяется в реальность. Таково вкратце, по мнению Бандуры, место когнитивной регуляции поведения: она подчинена контро­лю стимула и подкрепления — основных переменных в его схеме.

Бандура попытался реализовать сформулированные им прин­ципы научения, в частности, в исследовании агрессивного пове­дения. Этой проблеме посвящена специальная работа, которая так и называется: «Агрессия: анализ с позиции теории социального научения» [Bandura, 1973]. Бандура считает, что теория фрустра­ции—агрессии недостаточна для объяснения агрессивного поведе­ния. По его мнению, широкое принятие представления о фрустра­ции—агрессии, возможно, в большей степени следует отнести на счет его простоты, чем на счет его предсказательной силы. Не­смотря на приверженность принципам научения, «теоретики драй­ва» не сформулировали адекватной исходной позиции для анализа агрессии с точки зрения социального научения. Бандура видит сход­ство данного подхода с психоаналитическим, проявляющееся в их пессимистической тональности: и в том, и в другом случае чело­век рассматривается как обремененный источником агрессивной энергии, которая требует периодического выхода.

Бандура предлагает другой подход, содержащий «более опти­мистический взгляд на способность человека уменьшить уровень человеческой деструктивности» [Bandura, 1973, р. 59]. Он вычленя­ет проблему приобретения (через научение) «поведения с дест­руктивным потенциалом», с одной стороны, и с другой — про­блему факторов, «определяющих, будет ли личность реализовывать то, чему она научена». Схематически он противопоставляет свой подход другим подходам следующим образом:

С точки зрения Бандуры, фрустрация — это только один и необязательно наиболее важный фактор, влияющий на агрессив­ное поведение. «Фрустрация наиболее вероятно должна провоци­ровать агрессию в людях, которые научены отвечать на отврати­тельное обхождение (aversive treatment) агрессивными установка­ми и действиями...» — замечает Бандура [Bandura, 1973, р. 58]. По его мнению, «агрессия вообще лучше объяснима на основе воз­награждающих ее последствий, чем на основе фрустрирующих ус­ловий и наказаний, которые она навлекает» [Bandura, 1973, р. 39].

Бандурой и его коллегами проведен целый ряд исследований, лабораторных и полевых, посвященных, в частности, детской и юношеской агрессивности. Например, широко известны экспери­менты с демонстрацией детям фильмов, в которых были пред­ставлены разные образцы поведения взрослого (агрессивные и неагрессивные), имевшие различные последствия (вознагражде­ние или наказание). После просмотра фильма, демонстрировав­шего определенную манеру обращения взрослого с игрушками, дети оставались одни играть с игрушками, похожими на увиден­ные ими в фильме. Дети, которые видели в фильме агрессивные модели, обнаруживали значительно более агрессивное поведение в данной ситуации, чем дети, не смотревшие этот фильм. Часто их поведение оказывалось просто копией поведения взрослого (моде­ли). Причем дети, наблюдавшие вознаграждаемую агрессивную модель, проявляли большее подражание в агрессии, чем наблю­давшие модель, наказываемую за агрессию. Интерпретируя резуль­таты, Бандура указывает, что, хотя реакция может приобретаться простым наблюдением поведения модели, готовность реализовать эту реакцию во многом определяется тем, вознаграждалась или наказывалась модель за соответствующее поведение.

Рассмотренный подход позволяет заключить, что позиция Бан­дуры иллюстрирует, пожалуй, наибольшую степень «размягчения», «либерализации» принципов бихевиоризма, с которой мы в на­стоящее время сталкиваемся в социальной психологии. И тем не менее при всех модификациях этим автором традиционной пара­дигмы научения мы имеем дело именно лишь с ее модификация­ми, а не с отступлением от нее. Можно согласиться с оценкой Кимбла, данной им в историческом обзоре основных теорий на­учения со времени 1945 г. Он отмечает, что эти теории переживают период либерализации понятий, но по существу своего содержа­ния этот процесс может быть охарактеризован как эволюцион­ный, а не революционный [McGuigan, Lumsden, 1973].

И действительно, подкрепление остается по-прежнему основ­ной детерминантой, регулятором поведения. Личность может при­обретать новые формы реакций через наблюдение поведения мо­дели и без подкрепления, однако готовность реализовать эти но­вые реакции в конечном счете определяется личным прошлым опытом подкреплений либо опытом подкреплений наблюдаемой модели. Ограниченности и издержки, которые характерны для би­хевиоризма вообще, лишь усугубляются при обращении к соци­ально-психологической проблематике. Само освоение собственно социально-психологической проблематики в рамках необихевио­ристской ориентации остается достаточно скромным. Например, групповые процессы, по существу, выпадают из поля зрения сто­ронников данной ориентации[9]. На наш взгляд, по-видимому, это не случайная особенность: исходные принципы необихевиоризма отнюдь не способствуют освоению сложных пластов групповой динамики. Основной изучаемой областью оказываются различные формы диадического взаимодействия. В рассмотренных нами под­ходах это, в частности, подражание. Большое место уделено под­ражанию как фактору усвоения агрессивного поведения. Этот план анализа, несомненно, значим, хотя проведенные исследования пока не дают однозначных результатов.

Обращают на себя внимание отдельные интересные методи­ческие находки авторов в постановке экспериментов. Однако во многих случаях эти эксперименты оказываются «экспериментами в вакууме», т.е., по существу, выведенными из социального кон­текста. Особенно это проявляется в эксплицитном или имплицит­ном игнорировании роли социальных норм в регуляции челове­ческого поведения. На это обстоятельство справедливо указывают, например, представители символического интеракционизма. «Все теории агрессии в рамках теории научения включают принципы относительно сдерживания или контроля такого поведения. Одна­ко редко признается роль социальных норм в регуляции челове­ческого поведения. Действительно, некоторые из наиболее исполь­зуемых в социальной психологии исследовательских парадигм для изучения агрессии могут не иметь экологической валидности...» [Kane, Josef, Tedeshi, 1976, p. 663]. Таким образом, затруднено ре­шение вопроса о переносе полученных в подобном эксперименте данных на реальную ситуацию, что, несомненно, снижает значи­мость добытых результатов.