Лекция 6. Поздний антикварианизм. 2 страница

Религию просветители не отвергали, но четко разделяли сферу разума и сферу религии. Библейская критика шагнула далеко – было показано, что сама Библия была произведением людей, причем не одного автора. Жан Астрюк подметил, что в Пятикнижии Моисея некоторые рассказы повторяются в двух вариантах, при чем в одних бог именуется Яхве, а в других – Элогим (а это даже не "бог", а "боги": -им – окончание множественного числа). Астрюк сделал резонный вывод, что в Пятикнижии сведены воедино два варианта текста. Автора одного стали называть "яхвистом", автора второго – "элогистом". Откровение господа, водившее пером единого автора Пятикнижия, ядра Библии, оказалось под сомнением.

Если в век Век Разума природу стали изучать, не исходя из теологии, то теперь было вырвано из-под господства теологии изучение человека, и оно было приравнено к изучению природы. Эти новые веяния не могли не сказаться на изучении древностей. Свободнее стало и отношение к языческим культам, которые, кстати, выявляли из-под спуда национальные истоки европейских государств. В богатейшей коллекции Чарлза Таунли (рис. 12), начавшего собирать ее после визита в Неаполь в 1768 г., были представлены статуи греческих богов и рельефные "трофеи, скомпонованные из инструментов, применявшихся в оргиях". После смерти Таунли коллекция перешла в Британский музей.

5. Антикварии века Просвещения в Англии. Стъюкли. В Англии это нашло выражение у Уильяма Стъюкли (William Stukely, 1687 – 1765) (Рис. 13) (Piggott 1985; Schnapp 1993a; 1996: 212 – 218; Parry 1999d). Происходя из английского захолустья и родившись в семье среднего достатка (отец был юристом), Стъюкли поступил в Кембриджский университет, а затем в Лондон, где получил медицинское образование. В Кембридже и затем, работая в лондонской больнице, он познакомился с выдающимися учеными – был в приятельских отношениях с Ньютоном, Хэлли (Галлеем) и другими. В этом кругу вкус к древностям сочетался с интересом к медицине, ботанике, астрономии и математике. С 1710 по 1725 г. он отправлялся на археологические изыскания ежегодно, начав серию археологических разведок и раскопок, которые стали основой его научных занятий. В 1717 г. Стъюкли вернулся в родной Линкольншир, в Бостон, вести там медицинскую практику. Там он стал секретарем восстановленного после более чем столетнего перерыва Общества антиквариев, а в 1718 г. – членом Королевского общества. Его другом и покровителем был Томас Герберт граф Пембрук, имение которого находилось близ Стоунхенджа. Вместе они не раз посещали это место, измеряли памятник и обсуждали его происхождение. От одного друга Стъюкли получил копию рукописи давно умершего Обри "Памятники Британии", и она произвела на Стъюкли огромное впечатление.

Он исходил и изъездил верхом на коне многие районы Англии, издав серию путеводителей по археологическим памятникам Британии. Будучи отличным рисовальщиком, он снабжал свои описания (рис. 14) профессиональными зарисовками (рис. 15). Памятники он изображал включенными в ландшафт местности, которую представлял как бы с высоты птичьего полета (как рисовальщики Кэмдена). Его описание Стоунхенджа и расположенного неподалеку Эйвбери (рис. 16) стало первым полным описанием, и он развил наблюдение Обри в Эйвбери, заметив, что от Стоунхенджа тоже отходила длиннющая аллея земляных валов к реке (он назвал ее "Сursus" – тракт, полагая, что она служила для бегов). Подобно Кэмдену, он выявлял давние земляные конструкции (рвы, дороги, снесенные курганы) по проходящим через поле геометрически правильным полосам и кругам с другой густотой растительности (травы, злаков) на местах заплывших ровиков и утоптанных дорог.

Вот как он описал курган близ Стоунхенджа:

"Насыпь кургана состояла из хорошей земли, сплошь, за исключением мелового покрытия толщиною в два фута, покрывающего ее полностью, под дерном. Отсюда выходит, что метод сооружения этих курганов был выкопать дерн вокруг на большом пространстве, пока курган не будет вознесен на задуманную высоту. Потом мелом, выкопанным из окружающего ровика, они посыпали его весь" (цит. по: Piggott 1985: 93).

То есть его интересовали стратиграфия кургана и реконструкция его возведения. Он заинтересовался также ориентировкой Стоунхенджа, предположив ее значение для астрономически нацеленных ритуалов. 

При нем древнейшие памятники всё еще приписывались римлянам и их варварским соседям. Стъюкли следом за Обри сообразил, что многие памятники Британии имеют до-римское происхождение. Он это вывел из того, что проведенная римлянами дорога круто огибала самый крупный курган Британии Силбери Хилл (значит, он уже стоял, когда ее проводили), а в других местах дорога прорезала курганы. Он выдвинул предположение о длительном заселении Британии до прихода римлян. Население это он счел кельтами, а почти все археологические памятники объявил культовыми и связал с деятельностью кельтских жрецов – друидов. Друидов он считал финикийскими колонистами. В религии друидов он видел первоначальный монотеизм, сохранивший в чистоте первичную религию патриархов (потому и древнюю мудрость), а свои писания он воинственно нацеливал на деистов, которые в духе Века Просвещения считали, что религию надо согласовать с разумом и выступали против чудес, откровения и всякой мистики. Друидомания делала его легкой жертвой изготовителей фальшивых рукописей.

Таким образом, Стъюкли с одной стороны воспринимал язычество как родное и влекущее, в чем сказывалась эпоха Просвещения, а с другой – оставался в тенетах прежней эпохи, мыслил в рамках короткой библейской хронологии и не принимал согласования религии с разумом. В 1728 г. он стал викарием церкви Всех Святых в Стэмфорде (это решило его финансовые проблемы) и сменил полевую археологию на писание книг "Стоунхендж" (1740) и "Эйвбери" (1743). С этих пор все силы и всё время он отдал на восстановление мира друидов и на истолкование всех археологических памятников как друидских храмов, святынь и могил. Его мистический настрой не противоречил его дружбе с величайшими натуралистами: и Ньютон ведь, столь трезвый в физике, увлекался алхимией, а в своих гуманитарных занятиях уйму времени уделял теологическим штудиям да мистическим выкладкам в библейской хронологии.

Наблюдательный Ален Шнапп метко ухватил сходство двух крупнейших антиквариев – шведа Рудбека и англичанина Стъюкли: оба врачи, оба завзятые полевые работники, оба перенесли на археологические памятники навык анатомирования, и оба подчинили свою деятельность фантастическому и романтическому видению прошлого: один – идентификации шведов с мифическим народом Атлантиды, другой – возвеличению таинственных друидов в истории Англии и всей Европы. Видимо, сказывалось приближение романтизма.

Пэрри называет Стъюкли "пионером полевой археологии" и пишет о нем: "Уильям Стъюкли может рассматриваться как последний из великих английских антиквариев и первый из заслуживающих доверия археологов" (Parry 1999d: 39, 49). Однако во многом Стъюкли повторял Обри, а для археолога ему многого не хватало – того, что мелькало у других антиквариев: типологии, методов интерпретации.

Стъюкли был первым секретарем образовавшейся заново организации британских антиквариев, только теперь оно называлась не "коллегией", а Обществом антиквариев Лондона. Оно возникло в 1707 г., получило свое новое название в 1718 и статут от короля в 1754. С 1754 оно стало выпускать журнал "Археология". Десятью годами позже возникло Общество антиквариев Шотландии. А в 1732 г. сформировалось Общество Дилетантов, чтобы способствовать продолжению путешествий в Италию и другие страны Средиземноморья.

В 1759 г. был открыт Британский музей. Сначала в нем не было преобладания древностей. В музее изначально было учреждено три отделения: печатных книг, рукописей и естественных и искусственных достопримечательностей, в числе которых была одна египетская мумия. В 1772 г. музей закупил коллекцию греческих ваз сэра Гамильтона, а в 1802 король Георг III пожаловал музею уйму древностей, отнятых у армии Наполеона в Египте, в том числе знаменитый Росетский камень – билингву (подробнее об этом еще будет речь). С этого времени музей, не теряя функций библиотеки, стал главным хранилищем древностей Британии, ее археологическим центром.

 

6. Антикварии века Просвещения в Скандинавии. В Скандинавии промышленный переворот, наступивший несколько позже, чем в Англии, привел к спросу на сельскохозяйственное сырье и резкому повышению цен на землю. Крестьяне начали осваивать нетронутые земли, и это привело к распашке курганов и разрушению каменных погребальных сооружений.

В Швеции старые законы о нахождении "кладов" были модифицированы так, чтобы стимулировать оповещение властей о находках. Две трети найденного требовалось сдать короне, а одну треть находчик имел право оставить себе. Если же находка была сделана на частной земле, то половина принадлежала собственнику земли, а половину получал находчик. Любые древние монеты, золото и серебро, произведения искусства отходили королю, а предъявить властям находчик обязан был всё, что нашел, но при этом казна должна была компенсировать деньгами полную стоимость сданных вещей плюс одну восьмую этой стоимости в награду. 

В Дании также найденные металлические изделия принадлежали королю, но возмещение находчику не было предусмотрено законом, хотя на практике оно и делалось. В 1752 г. и в Дании это было введено в закон. При этом в "клад" включались монеты "или другие предметы, которые в силу возраста или особого характера представляют редкость". То есть древность предмета приобретала значение не меньшее, чем ценность металла или обработки. Но те предметы, которые не были опознаны как древние вещи, не подпадали под эту статью. Например, кремневые изделия – они ведь помещались среди естественных курьёзов.

Ученые коллекционеры, однако, продолжали собирать коллекции древностей, и никто их за это не наказывал и коллекции не отбирал в казну. Большие коллекции были в Дании у директора школы Томаса Бирхерода и придворного капеллана Эрика Понтопидана (1698 – 1764). Бирхерод оправдывал это чувством патриотизма.

В 1744 г. Понтопидан (рис. 17) вместе с кронпринцем, впоследствии королем Фредериком V, провели очень тщательные раскопки "могилы гиганта" - мегалитической коридорной гробницы в Егерсприс близ королевского дворца в Зеландии. Они открыли там сверху урны с прахом, а ниже четыре скелета и погребальный инвентарь, а знание анатомии позволило им сделать вывод, что это никакая не "могила гиганта" – похороненные были обычными людьми, хотя у одного был очень уж покатый лоб. Поскольку период кремации ученые века Просвещения по традиции исландских саг датировали веком богов-асов (Одина и других), а предшествующий период ингумации относили к кельтам или кимврам, Понтопидан предположил, что каменное сооружение должно быть еще древнее, но не мог определить точнее, чем "по крайней мере, 1800 лет тому назад". Он опубликовал для ученых полный отчет об этом на датском языке в первом выпуске трудов Датского Королевского Общества, а кронпринц для оповещения местного населения повелел воздвигнуть на месте раскопок табличку с резюме этого отчета … на латыни. В своем позднейшем (1763) труде об истории Дании "Датский атлас" Понтопидан предположил, что веку Одина предшествовал каменный период с ингумацией, а появление Одина начало период ряда миграций – англов, саксов, готов, норманнов.

В 1776 г. кронпринц Фредерик, сын Фредерика V, раскопал еще три кургана в Егерсприс. В могиле обнаружили скелет взрослого, при нем бронзовый "жертвенный нож", четыре кремневых топора и молота, наконечник стрелы, янтарь, а вне могилы – урны с прахом. Такие же находки в других двух курганах. Премьер-министр Хёг-Гульдберг велел восстановить курганы и могилы, снабдить их общим торжественным порталом, посвященным королеве Юлиане, склоны оформить террасами, на террасах поставить стелы в честь основателей датского государства, на вершине водрузить норвежский рунический камень, а вокруг посадить деревья в стиле английского упорядоченного классического парка. Получился древний памятник славному прошлому, он получил название "курган Юлианы" (рис. 18).

В Швеции после смерти Хадорфа наступило некоторое ослабление активности антиквариев, по крайне мере в центре. Но в Лунде просветительскую сторону антикварианизма развил профессор Килиан Стобэус (Kilian Stobaeus). В 1738 г. он опубликовал на латыни книгу "Камни кераунии и бетулии", в которой разобрал все теории о "громовых камнях". "Без вопросов, - писал он, - древнейшие повседневные орудия, вплоть до времени, когда выработка и применение железа стало известно, формировались из кремня". Он цитировал Лукреция и других классических авторов и сравнивал "громовые камни" типа лежащих в Кунсткамере Копенгагена с орудиями индейцев Луизианы. Опубликовал он и два кремневых кинжала из своей коллекции, реалистично зарисованных, а каменный ящик, в котором один из них был найден, передан явно неточно, видимо, по рассказам находчика (рис. 19). В 1735 г. Стобэус передал свою коллекцию Лундскому университету.

 

7. Антикварии века Просвещения в Германии. В Германии, раздробленной на мелкие государства и далекой от классического мира, интерес к местной истории и отечественным древностям был естественным. Это обращало антиквариев к раскопкам. Призыв Лейбница к соотечественникам выявлять местные памятники ради истории Германии был в начале XVIII в. буквально выполнен его учеником и другом Йоганном Г. Эккартом (Johann G. Eccart), который изучая древних тевтонов, раскопал несколько курганов. Курганы эти не содержали железа, а в одних были только бронзовые предметы, а в других – лишь каменные и костяные изделия. Эккарт (в книге, опубликованной в 1750 г.) порешил, что подтверждается старая идея о том, что железному веку предшествовал бронзовый, а тому каменный, хотя его находки нельзя считать подтверждением: это был лишь намек на такую возможность.

В 1656 г. М. Лиленталь из Гданьска, который тогда поляки отстаивали против шведов, вскрыл каменный ящик с лицевыми урнами и зарисовал всё in situ. Рисунок опубликован в следующем веке – в 1724 г. Кажется, это первое дошедшее до нас изображение археологического комплекса in situ (рис. 20).

Кильский анатом и ботаник Йоган Даниель Майор (Johann Daniel Major, 1635 - 1693), сосед Олеария, в книге 1692 г. "Заселенная Кимбрия" рассуждал о лучшем способе раскопок курганов – траншеей или сегментом (рис. 21). Леонгард Давид Херман раскопал в начале XVIII века поле погребальных урн в Маслове, то самое, куда император Фердинанд I посылал в середине XVI века рыцаря засвидетельствовать горшки, растущие в земле. Херман выкопал там больше 10 000 урн и в книге 1711 г. "Маслография" изображал находки могильных вещей в комплексах и нередко in situ (рис. 22). Гольштинские пасторы отец и сын Роде – Кристиан Детлев и Андреас Альберт (Christian Dethlev Rhode, 1653 – 1717; Andreas Albert Rhode, 1682 – 1724) собственными руками вели раскопки. Роде старший опубликовал отчет о раскопках на рубеже веков, Роде младший основал с 1717 г. еженедельник, восьмистраничный листок, "Cimbrisch-Holsteinosche Antiquitäten Remarques" ("Кимбрийско-Гольштейнские заметки о древностях" – это прообраз археологической периодики!), где публиковал свои находки для публики, иногда с юмором. Раскопки он описывал так:

"Наконец, когда мы докопали до глубины в восемь-девять футов, появилась зеленая земля, что, видимо, предполагало, что нечто вскоре будет найдено; поэтому я остановил работников и остаток работы стал проделывать сам с помощью ножа и маленького совка, принесенного для этой цели" (цит. по: Schnapp 1996: 211).

Мы уже узнаем знакомую технику работы и инструментарий современного археолога. А. А. Роде даже проделывал опыты по изготовлению кремневых орудий, доказав, что это человеческие изделия.

Северно-немецкий пастор Мартин Мусгард (Martin Mushard, 1669 – 1770) на основании своего опыта раскопок могильников поместил в популярном журнале "Ганноверские очерки для пользы и удовольствия" за 1760 – 1761 год статью о методике раскопок – нечто вроде первого руководства по раскопкам. Он указывал, что места поселений и жертвоприношений копать невыгодно: трудно, опасно и разочаровывающе – "pro thesauro carbones (вместо сокровищ угли). Что может быть найдено, однако, на слое угля и покрытое пеплом и землей. это кремневые лезвия, так называемые жертвенные ножи, фрагменты жертвенных котлов и горшков. Ну, можно ли вывести из этого какую-нибудь теорию?".

Насыпи, большие и круглые, получше, но, бывает, тоже обещают только пустую трату времени. Кроме камней там ничего нет, и если углубились намного, то "лучше прекратить раскопки, так как на такой глубине вряд ли можно найти урны". А вот могильники без внешних признаков – это другое дело. В таких могильниках "урны и утварь оказываются наилучшими. Что же до места, где их можно найти, пастух или пахарь может дать ценную информацию". А на месте можно воспользоваться щупом. Далее сами раскопки:

"перекрытие можно вскрыть, как везде, но нельзя сильно ударять лопатой и ни в коем случае не прыгать на нем. Урну надо обкопать с боков, затем тщательно очистить и поднять обеими руками. После этого ее надо оставить на часок просушиться на свежем воздухе. Если горшок сломан и вам хочется восстановить его, то фрагменты надо склеить, а трещины заполнить размятыми в порошок остатками другой урны. Остатки … могут быть просто покрыты опять землей. Фрагменты, если их прогреть, очень полезны для очистки жирных пятен с одежды" (Mushard 1760-61, цит. по: Schnapp 1996: 366).

Здесь сформулировано предпочтение могильникам по отношению к поселениям при невнимании к обстоятельствам находки и не очень бережном отношении к фрагментам "других урн".

 

8. Антикварии Франции Монфокон и Кейлюс. Во Франции Век Просвещения был не только веком Вольтера и Руссо, но и веком энциклопедистов, стремившихся обобщить и систематизировать накопленные знания в удобной для всеобщего пользования форме. Среди антиквариев эту тенденцию отражают две фигуры – Монфокон и Кейлюс. Но у них она выразилась в сводах древностей со всей Европы и даже из внеевропейских стран (например, Египта). Правда, их опередили два голландца, но французские труды оказались масштабнее. То, что это стало целью антиквариев после Тридцатилетней войны, понятно: сказалось формирование общеевропейской истории. А то, что за это дело взялись именно голландцы и французы, тоже понять нетрудно: после этой войны Голландия стала независимым и сильным государством, а Франция - центром европейской политической жизни. Версаль стал, можно сказать, столицей Европы. Именно тогда вся знать Европы заговорила по-французски.

Голландские своды были изданы на латыни, выходили с 1694 г. и назывались "тезаурусами" (буквально – "сокровищницами", от греческого термина, заимствованного в латынь). "Тезаурус греческих древностей" в 13 томах был выпущен в 1694 – 1701 гг. Якобом Гроновиусом в Лейдене, "Тезаурус римских древностей" Г. Грэвиуса выходил в 12 томах с 1694 по 1699 гг. в Утрехте. Французские своды выходили на французском и оказались гораздо более влиятельными.

Бенедиктинский монах дом Бернар де Монфокон (Dom Bernard de Montfaucon, 1655 – 1741) занимался филологией и палеографией, готовил к изданию сочинения святых отцов. В бенедиктинскую конгрегацию св. Маврикия (Сент-Мор) он вступил двадцати одного года, в 1676 г. Мавристы были известны своими трудами по палеографии и отличались тягой к разысканию новых первоисточников. В 1687 г. прилежного и способного монаха послали в Париж редактировать труды древних отцов церкви. Он издал св. Афанасия (3 тома, 1698 г.), издавал св. Иоанна Богослова (13 томов, 1718 – 1738 гг.). В 1708 г. он опубликовал свою "Греческую палеографию", которая явилась основополагающим трудом в этой области – начиная с него, эта отрасль стала наукой.

Но интересовался трудолюбивый монах и другими вещами. Для строительства нового дворца и акведука в Версале королю-Солнцу Людовику XIV потребовались крупные блоки камня. В Северной Нормандии все каменоломни оказались заняты королевским заказом, и местный дворянин Робер Ле Прево (Robert Le Prévôt), нуждавшийся в камне для починки ворот, решил выкопать в своем поместье Кошерель два огромных камня, торчащих из земли. Когда в 1685 г. с командой землекопов он начал их выкапывать, показался третий, а затем на глубине 6 футов – человеческие кости. Надо отдать должное дворянину, он стал проводить раскопки с тщанием и аккуратностью, подробно описывая свои наблюдения. Всего там оказалось 20 скелетов с каменными топорами, керамикой и массой пепла. Так была впервые раскопана мегалитическая гробница с коллективным погребением (Bahn 1996: 38 – 40).

Робер Ле Прево приходился Монфокону родным братом, и в 1696 г. ученый монах опубликовал отчет о раскопках мегалитической могилы у Кошерель с полированными каменными топорами.

На рубеже веков он предпринял путешествие в Италию. Он пробыл там более трех лет (гг. 1698 – 1701) и, увлекшись, антикварными занятиями, стал собирать изображения древностей, чтобы представить их в одном корпусе, благо их в Италии было больше, чем где бы то ни было. Вернувшись во Францию, продолжил свои разыскания, не ограничившись греко-римскими древностями. Рыскал по кабинетам курьёзов и редкостей, разыскивал древности в городе и в сельской местности, по книгам и через друзей собирал информацию из других стран. В конце концов, в паузах между редактированием сочинений св. Иоанна Златоуста подготовил к печати свой грандиозный труд "Древность изъясненная и представленная в рисунках" (Antiquité expliquée et représentée en figures") и издал его в 10 томах в годы 1717 – 1719. В два месяца 1719 года разошлось 1800 экземпляров первого издания. Через три года вышло второе издание, а в 1724 г. автор добавил еще 5 томов. Всего было представлено 40 000 рисунков.

Труду своему Монфокон предпослал теоретическое введение, в котором разделил памятники древности (по сути исторические источники) на два класса: "Эти памятники разделены на два класса: класс книг и класс статуй, барельефов, надписей и медалей, два класса, как я сказал, которые взаимосвязаны" (цит. по: Schnapp 1996: 235). Общего названия для класса материальных древностей (археологических источников) Монфокон не нашел – оно еще не существовало. Надписи он отнес к одному классу со статуями и прочим – видимо, учитывая бóльшую надежность их содержания по сравнению с хрониками и другими сочинениями древних авторов.

Целью его труда было собрать со всей возможной полнотой изображения всех материальных древностей и дать их объяснения. Основой труда были именно изображения реальных памятников и предметов, но объяснения не вытекали из них или их организации, а извлекались из исторических текстов. То есть задача была по своей природе всё-таки филологическая: установить строгие соотношения между текстами и изображениями реалий. Монфокон стремился каждому изображению (многих вещей он сам и не видел) подобрать соответствующий исторический текст, который придавал этому изображению смысл и значение. Для Монфокона археология это были вещи и их изображения, а история – тексты. Главной техникой антиквария было иллюстрирование (Schnapp 1996: 236 – 237). Труд свой Монфокон предназначал не только для научных занятий, но гораздо больше для просвещения широкой публики и для обучения. На усвоение всех 15 томов он считал рациональным отвести года два.

Структуру труда Монфокон построил в соответствии с функциональным назначением древностей, а порядок изложения отвечал принадлежности автора к церкви: сначала шли изображения божеств, потом вещей, связанных с культовой деятельностью, затем следовали предметы частной и общественной жизни (из практики войн, транспорта, строительства дорог, мостов и акведуков и т. д.), за ними погребальные сооружения и вещи (остатки похорон, могилы и мавзолеи) и, наконец, всё завершали мемориальные памятники – стелы, колонны, кенотафы. 

Впервые был предпринят опыт иллюстрированного объединения всего материала антикварных исследований (археологического материала) в одном своде, и при этом была разработана идея соответствия образа древнего предмета некоему текстовому значению. В Британской Энциклопедии сказано, что его можно было бы назвать "одним из основателей современной археологии" (еще один "отец"?). Но Монфокон далеко не все учтенные вещи видел сам и не всегда мог проверить свои источники.

В этом труде Монфокон использовал и свой опыт обработки материала из могилы Кошерель. Он отнес этот памятник и все подобные к народу, который еще не знал употребления железа, т. е. монах рассуждал как вполне просвещенный человек. Монфокон уже помещал "громовые камни" в разряд человеческих орудий.

Детальнее этим вопросом занялись Жюссье и Маюдель. Антуан де Жюсье (Antoine de Jussieu) в Академии Наук аргументировал в 1723 г. (через 4 года после публикации рукописи Меркати) не только ссылкой на Меркати, но и этнографической аналогией - указанием на такие же орудия индейцев Канады и Карибских островов, на сходство их в условиях, потребностях и возможностях с древнейшими европейцами, еще не знавшими металлов (знаменитое сочинение Лафито о сходстве тех и других вышло через год – в 1724 г.). По сути, это был принцип актуализма, на котором строится вся археологическая аргументация. В 1734 г. Никола Маюдель (Nicolas Mahudel) аргументировал в Академии надписей формально-функциональной аналогией - указанием на сходство по форме с металлическими орудиями, за которым должно было крыться функциональное сходство. Это был аргумент формального анализа, на котором впоследствии строилась типология.

Граф де Кейлюс, чье имя полностью было Анн-Клод-Филипп де Тюбьер де Гримор де Пестель де Леви граф де Кейлюс (Anne Claude Philippe de Thubières de Grimoard de Pestels de Levy Comte de Caylus, 1692 – 1765), родовитый аристократ, начал свою карьеру в армии, отличился в Войне за испанское наследство (1704 – 1714), после войны ушел в отставку и стал путешествовать - побывал в Италии, Англии, Нидерландах, Греции. В поисках приключений сопровождал французского посла в Стамбул и путешествовал по побережью Малой Азии. По возвращении в 1718 он стал дилетантом и покровителем искусств и, будучи сам отличным гравером, занял место в Академии Живописи, а затем в Академии надписей и изящной словесности. Типичным коллекционером он не был. В древних произведениях искусства его не привлекали ни эстетические качества, ни высокий возраст, ни редкость. Что его интересовало в древностях, это искусство их изготовления, технология, и пути развития. "Я не создаю кабинета – тщеславие не мой побудительный стимул; я вовсе не забочусь о впечатляющих вещах, за исключением крох и кусков агата, камня, бронзы, керамики, стекла, которые могут служить каким-то образом для раскрытия практики руки изготовителя". И ему нравилось получать скорее фрагменты, чем сохранившиеся шедевры.

Он общался с виднейшими антиквариями Франции и Италии, а богатство позволяло ему получать образцы от преданных корреспондентов из самых разных мест – даже из Сирии и Египта. "Древности прибывают, я изучаю их и даю их зарисовывать энергичным молодым людям. Это позволяет им исследовать и дает им средства для жизни". Много его заметок о технике производства разного времени было опубликовано в записках Академии надписей, но его самый большой труд, снискавший ему славу, это семитомное произведение "Свод древностей египетских, этрусских, греческих, римских и галльских" ("Recueil d'antiquités etc."), выходивший в Париже с 1752 г. по 1768.

Помещал он в него только изображения и описания оригиналов. С гордостью граф писал:

"Я ограничил себя публикацией в сем своде только вещей, которые принадлежат или принадлежали мне. Я их зарисовал с наибольшею точностью, и я смею сказать, что описания не менее надежны. … Древности здесь для распространения знаний. Они объясняют различные употребления, проливая свет на их безвестных или малоизвестных изготовителей, они предлагают нашему взору прогресс искусств и служат образцами для тех, кто их изучает. Однако надлежит сказать, что антикварии вряд ли когда-либо видели их в таком освещении; они рассматривали их лишь как пособие в проверке истории, или как изолированные тексты, открытые длиннейшим комментариям".

Мало того, что Кейлюс провозгласил примат знаний над желанием обладать (это расхожая формула века Просвещения), но он обратил критический запал против филологического подхода к древностям, популярного у антиквариев, и сделал рисунок каждого объекта необходимым правилом антиквария. Объект у него показан с трех сторон, и рисунок близок к чертежу (рис. 23 и 24). Но такой была уже фиксация мегалитов у его предшественника Кристофа-Поля Робиена (1698 – 1756), местного антиквария из Бретани (рис. 25). Кроме того Кейлюс сформулировал некоторые законы интерпретации древних предметов – зависимости их облика от этнического происхождения и от времени. Методом выявления он считает сравнение:

"Если во время раскопок находят нечто чуждое стране, можно заключить, без боязни ошибиться, что оно вышло из руки художника, который и сам иностранец". И далее: "Коль скоро культурный характер народа установлен, остается просто следовать его прогрессу или изменениям. … Верно, что вторая операция труднее, чем первая. Вкусы одного народа отличаются от вкусов другого столь же ясно, как основные цвета отличаются один от другого, тогда как вариации в национальном вкусе разных веков могут рассматриваться как очень тонкие оттенки одного цвета" (Schnapp 1996: 238 – 242).