Глава 22 Теория демократического транзита

 

 

Волны демократизации

 

Большие различия между посттоталитарными, в прошлом коммунистическими, системами и изживающими себя авторитарными милитаристскими режимами Африки и Южной Америки дали политологам материал для разработки новых концепций, которые объясняли бы сущность и изменчивость происходящих в этих режимах трансформационных процессов. «Третья волна демократизации» – популярная концепция политической науки, разработанная в 1970‑е гг. американским исследователем Самюэлом Хантингтоном применительно к южноевропейскому и латиноамериканскому опыту демократизации, – стала широко использоваться политологами в 1990‑е гг. как ключ к анализу и пониманию трансформационных процессов в Восточной Европе. Такие понятия, как «транзитология», «трансформация», «консолидация демократии», доминировали не только в журналах, посвященных сравнительным политологическим исследованиям Латинской Америки, но также получили распространение в исследованиях восточноевропейских коммунистических систем. Предполагалось, что перемены в Латинской Америке и изменения в Восточной Европе касаются, по существу, одних и тех же явлений и процессов, которые связаны с демонтажом прежних недемократических режимов и появлением плюралистических полицентричных режимов, построенных на принципах либеральной демократии. Другими словами, казалось целесообразным и оправданным предположить, что южноевропейский и латиноамериканский опыт демократизации может обеспечить аналитиков, занимающихся проблемами «третьей волны демократизации» в Центральной и Восточной Европе, методологически ценным пониманием процессов трансформации [188].

Изучением политических процессов в странах, совершающих переход от тоталитарных и авторитарных политических систем к демократической, демократизации общественной и политической жизни занимается такой раздел политической науки, как шранзишология.  

В широком смысле демократизация  означает процесс политических и социальных изменений, направленных на установление демократического режима. Как отмечает российский политолог А. Ю. Мельвиль, «история становления и развития демократических норм и практик говорит о том, что демократия – это процесс развития, расширения и обновления идей и принципов, институтов и процедур» [189]. Вместе с тем следует все же отметить, что в центре внимания транзитологии находятся политические процессы в таких государствах, где основные структуры современного общества уже сложились, и в ряде случаев речь идет о повторном переходе к демократическому режиму. То есть «политические системы с демократическими характеристиками не являются исключительно приметой нашего времени» [190]. Впервые проблемы демократизации стран, уже имевших опыт существования демократических режимов, появились в послевоенные годы в связи с необходимостью преодоления наследия тоталитарных фашистских режимов в Германии, Италии, устранения последствий авторитаризма и милитаризма в Японии. Эти страны уже были индустриально развитыми, причем в Германии и Италии до прихода фашистов к власти несколько десятилетий существовали политические режимы демократического типа. Позднее аналогичные проблемы возникли в странах Южной Европы – Испании, Португалии и Греции, где также после периода авторитарного правления началось возвращение к демократическим принципам. Одновременно подобные изменения переживали страны Латинской Америки, где военные диктатуры стали уступать место демократически избранным правительствам. Но еще больше государств обрели демократические институты к концу XX в., причем формировались они во времена «волн демократизации».

В начале 1990‑х гг. в политическую науку вошло новое понятие – волны демократизации. По сути, оно отражает межстрановое пространство‑время демократического процесса. Важное значение в разработке теории волн демократического процесса и анализе современной волны этого процесса принадлежит С. Хантингтону, который в вышедшей в 1991 г. монографии «Третья волна. Демократизация в конце XX века» дал развернутую и целостную картину происходящих в современном мире изменений, проанализировав предпосылки, ход и перспективы перехода от тоталитаризма и авторитаризма к демократии.

По Хантингтону, волна демократизации –  это «группа переходов от недемократических режимов к демократическим, происходящих в определенный период времени, количество которых значительно превышает количество переходов в противоположном направлении в данный период» [191]. К этой волне обычно относится также либерализация  , или частичная демократизация, в тех политических системах, которые не становятся полностью демократическими. С. Хантигтон пришел к выводу, что в современном мире имели место три волны демократизации. Каждая из них затрагивала сравнительно небольшое число стран, и во время каждой совершались переходы и в недемократическом направлении. За каждой из первых двух волн демократизации следовал откат: некоторые, хотя и не все, страны, совершившие прежде переход к демократии, возвращались к недемократическому правлению. Хантингтон определил следующие временные рамки волн демократизации: первая, длинная волна демократизации имела место в 1828–1926 гг., первый откат – в 1922–1942 гг.; вторая, короткая волна демократизации произошла в 1943–1962 гг., второй откат – в 1958–1975 гг.; третья волна демократизации началась в 1974 г. и длится по сей день.

Несколько иную периодизацию демократического процесса дает американский политолог Ф. Шмиттер, который выделяет следующие четыре периода, или волны глобальной демократизации.

Первая волна –  это период, условно берущий начало с революции 1848 г., после которой, однако, к 1852 г. многие страны (в частности Франция, Германия, Австро‑Венгрия) вернулись к автократическим формам правления.

Вторая волна  началась после Первой мировой войны, когда в результате поражения Германии, а также распада Российской и Австро‑Венгерской империй, в Восточной и Центральной Европе появились новые государства, во многих из которых первоначально установились демократические формы правления.

Третья волна  имела место после Второй мировой войны.

Четвертая волна  берет начало с военного переворота 1974 г. в Португалии [192].

Позитивная отличительная черта данной периодизации – выделение Шмиттером периода после Первой мировой войны в качестве отдельной волны демократизации. Однако при этом он, по существу, сужает ее пространственные и временные рамки, ограничиваясь лишь континентальной Европой. Показательно, что во временной характеристике современной волны демократизации оценки С. Хантингтона и Ф. Шмиттера совпадают.

Первая волна  , согласно концепции Хантинтона, пошла от американской и французской революций. Однако формирование национальных действительно демократических институтов – это феномен XIX в. Исследователи выдвигают два веских критерия политических систем XIX в., достигших демократического минимума в контексте той эпохи: во‑первых, 50 % взрослого мужского населения должно иметь право голоса; во‑вторых, ответственный глава исполнительной власти должен либо сохранять за собой поддержку большинства в выборном парламенте, либо избираться в ходе периодических всенародных выборов. Первой страной, которая отвечала этим критериям, были США примерно около 1828 г. К концу XIX столетия переход к демократии совершили Швейцария, заморские британские доминионы, Франция, Великобритания и несколько мелких европейских стран. Незадолго до Первой мировой войны более или менее демократические режимы установились в Италии и Аргентине, а также в получивших независимость Ирландии и Исландии. За 100 лет более 30 стран ввели у себя, по крайней мере, минимальные общенациональные демократические институты. Еще в 1830 г. А. де Токвиль предсказал этот тренд, когда он только зарождался. О будущей демократической тенденции размышлял в 1920‑е гг. Дж. Брайс.

Первый откат  начался в 1922 г. в Риме, когда Муссолини пришел к власти, получив в свое распоряжение нестабильную и порядком коррумпированную итальянскую демократию. Демократические институты, созданные в 1920‑х гг. в Литве, Польше, Латвии и Эстонии, были свергнуты в результате военных переворотов. После захвата власти Гитлером в 1933 г. было покончено с демократией в Германии, в 1934 г. погибла австрийская демократия, а в 1938 г. – демократия в Чехии. Подобные волны отката пережили Греция (1915), Португалия (1926), Испания (1936–1939), Япония (1930). Смены режимов отражали расцвет коммунистических, фашистских и милитаристских идеологий. Во Франции, в Великобритании и других странах, где демократические институты сохранились, антидемократические движения также набирали силу, черпая ее в кризисе экономики конца 1920‑х гг. и депрессии 1930‑х гг.

Вторая мировая война положила начало второй  , короткой волне демократизации.  Союзническая оккупация способствовала введению демократических институтов в Западной Германии, Италии, Австрии, Японии и Корее, хотя в то же время советским режимом была разрушена демократия в странах «социалистического лагеря». В конце 1940‑х – начале 1950‑х гг. пришли к демократии Турция и Греция. Что касается Латинской Америки: Уругвай вернулся к демократии во время Второй мировой войны, а в Бразилии и Коста‑Рике демократические перемены произошли в конце 1940‑х гг. В других латиноамериканских странах – Аргентине, Колумбии, Перу и Венесуэле – выборы 1945 и 1946 гг. привели к власти всенародно избранные правительства. Тем не менее во всех четырех странах демократическая практика оказалась недолгой, и к началу 1950‑х гг. там утвердились диктатуры. Распад колониальной системы породил ряд новых государств. Во многих из них не делалось никаких реальных попыток ввести демократические институты. В некоторых странах, например в Пакистане, Малайзии, Индонезии, установились квази‑демократические институты. В других, например в Индии, Шри‑Ланке, на Филиппинах, в Израиле, – демократические институты продержались порядка десяти лет. После Второй мировой войны волна демократизации захватила Африканский континент. В 1960 г. демократическим провозгласило себя крупнейшее государство Африки – Нигерия.

К началу 1960‑х гг. вторая волна демократизации исчерпала себя. В конце 1950‑х гг. политическое развитие и транзит режимов получили авторитарный тренд. Существенные перемены произошли в Латинской Америке. Сдвиг в сторону авторитаризма начался в Перу (1962), Бразилии и Боливии (1964), Аргентине (1966), Эквадоре (1972), Уругвае и Чили (1973).

Аналогичные процессы начались в Азии. В 1958 г. армия установила режим военного положения в Пакистане. В 1959 г. от демократических процедур отказались в Корее, в 1960 г. – на Тайване, в 1965 г. – в Индонезии, в 1972 г. – на Филиппинах. В 1975 г. Индира Ганди, временно отказавшись от демократической практики, объявила чрезвычайное положение в Индии. В 1967 г. в Греции пришли к власти «черные полковники», а в Турции военные свергли гражданское правительство страны.

В Африке откат второй волны демократизации проявился еще более наглядно. Нигерия в 1966 г. пала жертвой военного переворота. Тридцать три других африканских государства, получивших независимость между 1956 и 1970 г., стали авторитарными. Единственной африканской страной, стойко придерживавшейся демократической практики, осталась Ботсвана.

Следует, правда, отметить, что в 1960‑е гг. несколько неафриканских колоний Великобритании получили независимость и установили демократические режимы, многие из которых существуют и по сей день: это Ямайка, Тринидад‑и‑Тобаго (1962), Мальта (1964), Барбадос (1966) и Маврикий (1968).

Тем не менее глобальный поворот от демократии к авторитаризму в 1960‑х – начале 1970‑х гг. приобрел впечатляющие размеры. По одной из оценок, треть из 32 действующих демократий, существовавших в мире в 1958 г., превратилась в авторитарные режимы к середине 1970‑х гг. Авторитарные транзиты подобного рода вызвали к жизни теорию бюрократического авторитаризма, призванную объяснить перемены, происходящие в третьем мире. Они породили весьма пессимистичный взгляд на необходимость демократии развивающимся странам и усилили сомнения в жизнеспособности демократии в развитых странах, где она существовала многие годы.

Третья волна  демократизации началась в 1974 г. после падения диктатуры в Португалии. За 15 лет демократические режимы пришли на смену авторитарным почти в 30 странах Европы, Азии и Латинской Америки. В некоторых странах произошла значительная либерализация авторитарных режимов. В других – движения, выступающие за демократию, обрели силу и легальность.

Сначала этот демократический «прилив» проявил себя в Южной Европе. Через три месяца после португальского переворота рухнул военный режим в Греции, который существовал с 1967 г., затем в Испании смерть Франко в 1976 г. положила конец его режиму.

В конце 1970‑х гг. демократическая волна докатилась до Латинской Америки. В 1977 г. военные лидеры в Эквадоре заявили о своем желании уйти из политики. Аналогичный процесс ухода военных с политической сцены повторился в 1978 г. в Перу, затем – в Боливии. В 1982 г. поражение в войне с Великобританией подорвало позиции аргентинской хунты и привело к избранию гражданского правительства. В ноябре 1984 г. избран гражданский президент в Уругвае, а затем демократические процессы достигли Бразилии. В Центральной Америке одновременно с уходом военных процесс демократизации начался в Гондурасе, Сальвадоре и Гватемале.

Демократическое движение заявило о себе и в Азии. В начале 1977 г. первая демократическая страна третьего мира – Индия, – просуществовав полтора года в условиях чрезвычайного положения, вернулась на демократический путь. В 1983 г. в Турции в результате ухода военных и демократических выборов было сформировано гражданское правительство, а на Филиппинах после уничтожения диктатуры Маркоса в 1986 г. восстановлена демократия. В период с 1987 по 1988 гг. обязательства создать демократическую политическую систему взяли на себя Южная Корея, Тайвань и Пакистан.

В конце 1980‑х гг. демократическая волна захлестнула коммунистический мир. В 1988 г. в Венгрии начался переход к многопартийной системе. В 1989 г. выборы делегатов съезда народных депутатов СССР принесли поражение нескольким высокопоставленным партийным лидерам и позволили создать весьма независимый Верховный Совет. В начале 1990 г. стали развиваться многопартийные системы в прибалтийских республиках, а коммунистическая партия Советского Союза отказалась от руководящей роли. В Польше «Солидарность» одержала в 1989 г. полную победу на выборах в государственный сейм, и к власти пришло некоммунистическое правительство. В 1990 г. лидер «Солидарности» Лех Валенса был избран президентом, сменив на этом посту коммуниста генерала Войцеха Ярузельского. В последние месяцы 1989 г. рухнули коммунистические режимы в Восточной Германии, Чехословакии и Румынии, и в 1990 г. в этих странах прошли соревновательные выборы. В Болгарии коммунистический режим также начал либерализироваться, народные движения, выступающие за демократию, появились в Монголии. Однако в отличие от южноевропейского и латиноамериканского опыта, когда демократическое развитие не разрушает единства государства, большинство посткоммунистических государств, появившихся после 1989 г., возникло в результате распада трех прежних коммунистических федераций – Югославии, Чехословакии и Советского Союза. В последнем случае кризис легитимности существовавших политических режимов одновременно стал кризисом легитимности самого государства.

В западном полушарии также активизировались демократические силы. Долгое время правящая мексиканская авторитарная Институционно‑революционная партия в 1989 г. потеряла власть в государстве. В Чили в 1988 г. во время референдума общественность проголосовала против диктатуры Пиночета. В это же время процесс демократического транзита набрал силу в Гренаде, Панаме, было избрано демократическое правительство на Гаити.

Финальная фаза европейской деколонизации (Португалии, Великобритании) в 1970‑е и начале 1980‑х гг. привела к образованию ряда независимых государств с демократической политической системой (Папуа‑Новая Гвинея, Гренада, Намибия).

В Африке и на Среднем Востоке движение к демократии в 1980‑е гг. происходило в ограниченных пределах. К 1990 г. некоторая либерализация произошла в Сенегале, Тунисе, Алжире, Египте и Иордании. В 1978 г. начался медленный процесс свертывания режима апартеида в Южноафриканской республике. К 1990 г. требования демократии стали раздаваться в Непале, Албании и других странах, имевших прежде весьма скромный демократический опыт или не имевших его вовсе.

В целом движение к демократии имело глобальный характер. За 15 лет демократическая волна прокатилась по Южной Европе, «затопила» Латинскую Америку, дошла до Азии и уничтожила диктатуру в советском блоке. В 1974 г. восемь из десяти южноамериканских стран управлялись недемократическими правительствами, в 1990 г. в девяти из десяти этих стран правительства были демократически избраны. В 1973 г., по данным Freedom‑House, 32 % мирового населения проживало в свободных странах; в 1976 г. – менее 20 % (из‑за введения чрезвычайного положения в Индии), а в 1990 г. почти 39 % человечества жило в свободных обществах. Совершенно очевидно, что в 1973–1990 гг. абсолютное количество авторитарных государств снизилось, однако к 1990 г. третья волна демократизации еще не привела к увеличению процентной доли демократических государств в мире по сравнению с предыдущим пиком, достигнутым 68 лет назад.

Тем не менее демократизация Южной Европы в 1970‑е гг. и Латинской Америки в 1980‑е гг. способствовала появлению огромной массы литературы, рассматривающей перспективы становления стабильной и устойчивой демократии. Учитывая разнообразие подходов к демократии, предпринятых различными странами, не стоит удивляться выводу многих авторов: перспективы и дилеммы политики переходного периода не вписываются в единый интегральный подход. Однако это ни в коей мере не умаляет значения накопленного теоретического материала для анализа латиноамериканского опыта, который может применяться и к другим регионам. Как раз наоборот, опыт латиноамериканских стран определенно вносит концептуальную ясность в теорию демократического транзита и придает ей эмпирическое разнообразие благодаря работам ученых‑транзитологов, не являющихся выходцами из Латинской Америки.

Среди главных тем в этих работах – роль военных, отношения между государством и гражданским обществом, усиливающееся влияние псевдодемократов («predemocratic» politicians  ) с авторитарным типом мышления и наследие неразвитых экономик [193].

В классификации актуальных проблем, касающихся Бразилии, Гиллермо О’Доннелл выделяет три основополагающие черты:

1) высокая степень влияния и институционального представительства вооруженных сил;

2) высокая степень бюрократизации;

3) наличие элементов старого патримониального политического стиля управления (клиентализм и персонализация) [194].

О’Доннелл утверждает, что в состоянии «политической неопределенности», с одной стороны, характер отношений, присущий исполнительной власти, может легко трансформироваться в клиентализм, в результате чего произойдет персонификация и узурпация власти.

С другой стороны, это играет на руку популистским политическим деятелям, желающим захватить власть. Таким образом, колебания между технократическими и популистскими стилями правления возможны до тех пор, пока в формировании политической жизни страны в эпоху демократической транзитологии и консолидации продолжают присутствовать вышеуказанные черты.

О’Доннелл различал такие важные понятия, как «переход к демократии  » и ее «консолидацию  ». Следуя логике О’Доннелла, Скотт Мэинваринг сосредоточивает внимание на проблемах консолидации  , что позволяет аналитикам и реформаторам изменять свое понимание демократии, отказываясь от его «субстанциональной интерпретации» (т. е. демократии как набора правил управления политикой). Согласно Мэинварингу, легитимация как непременная черта демократии является не субстанциональной (большая эффективность, справедливость или рост), а скорее процедурной: гарантии прав человека, защита меньшинств, ответственность правительства и возможность избавиться от правителей, не пользующихся общественной поддержкой. [195]

Важным следствием подобного понимания демократии является то, что вышеупомянутые авторы способны априори включать многие практические вопросы, обычно ими не рассматривающиеся, в теоретические конструкции. Опираясь на выводы Роберта Даля о плюсах и минусах авторитарного правления, Мэинваринг утверждает: «Чем выше уровень подавления над толерантностью, тем больше шансов возникновения конкурентоспособного режима» [196]. Он и другие исследователи предлагают различные комбинации процедурных правил и институтов, способных консолидировать неустойчивые демократические государства в стабильные демократические режимы.

Однако, несмотря на роль указанных выше ученых в акцентировании роли процедур и институтов в консолидации демократии, их подход не учитывает некоторые важные проблемы, рассмотренные Д. Рушемьером, С. Хьюбером и Дж. Стефенсом [197].

 

Главное достоинство исследования этих трех авторов заключается в объединении как независимых, так и процедурных элементов демократии. Данное понимание демократии не только включает в себя процедурные элементы, но и объясняет, как социальная дифференциация и власть переходного периода влияют на процесс демократизации. Д. Рушемьер, С. Хьюбер и Дж. Стефенс – наряду с К. Марксом, М. Вебером и Э. Гидденсом – интересны своим теоретическим подходом к пониманию соотношения между демократией и капитализмом: классами и демократизацией, а также между государством и гражданским обществом. Они также изучают различные виды государственных структур, войн и демократизации и взаимосвязь экономики и геополитической зависимости.

Несмотря на различия в подходах, обе группы авторов придерживаются компаративистского анализа структурных условий, благоприятствующих или препятствующих демократизации. Они сходны в том, что проблема демократической консолидации в конечном счете сводится к вопросу о властных отношениях, особенно между различными классами и между автономным государством и гражданским обществом. Успехи и промахи в нахождении баланса между различными классовыми интересами и, в соответствующем соотношении, между государством и гражданским обществом, а также уровнем развития последнего, в значительной степени определяют результат демократизации [198].