Заметки. Рецензии. Выступления

Из «Историко-литературных заметок»

Неизвестный отзыв о лицейском творчестве Пушкина

Отклики на литературный дебют Пушкина представляют особенный интерес, однако число их, к сожалению, невелико. Поэтому бесспорный интерес представляет неизвестный отклик Вяземского на стихотворение Пушкина, написанное для переводного экзамена 1815 г. В недатированном письме (вероятно, сентябрь 1815 г.) Вяземский писал Батюшкову: «Что скажешь о сыне Сергея Львовича? Чудо и все тут. Его «Воспоминания» вскружили нам голову с Жуковским. Какая сила, точность в выражении, какая твердая и мастерская кисть в картине. Дай Бог ему здоровья и учения, и в нем будет прок, и горе нам. Задавит, каналья! Василий Львович, однако же, не поддается и после стихов своего племянника, которые он всегда прочтет с слезами, не забывает никогда прочесть и свои, не чувствуя, что по стихам он племянник перед тем»[346].

Пушкин — читатель Сен-Жюста

Установить полный круг чтения Пушкина — задача чрезвычайно важная и вместе с тем трудная. В целом ряде случаев исследовательская уверенность в том, что поэт не мог пройти мимо той или иной книги, не может опереться ни на одно прямое свидетельство.

Однако порой внимательное чтение текста произведений позволяет вскрыть отзвуки чтений и дум поэта и ввести в его творческую биографию совершенно новые имена.

Произнося в конвенте речь против Дантона, Сен-Жюст сравнил революционеров с римлянами: «Le monde est vide depuis les Remains; et leur memoire le remplit, et prophetise encore la liberte»[347]

Текст этот сразу же приводит на память пушкинские строки: «Мир опустел…» (II, 332); «О ты, чьей памятью кровавой / Мир долго, долго будет полн…» (II, 213)

Несмотря на разновременность этих стихотворений («К морю» — 1821 г. и «Наполеон» — 1824 г.), приведенные строки относятся к одному образу — Наполеону, и, видимо, в сознании Пушкина они были связаны.

Обращение Пушкина в кишиневский период к чтению Сен-Жюста, произведения которого он мог найти, например, в обширной библиотеке Липранди, — показательно. Вряд ли идеи автора-якобинца были созвучны настроениям Пушкина. Но в сочинениях Сен-Жюста Пушкин находил другое — революционный пафос и «римскую помпу» (выражение Белинского). Поэт, находившийся в зените своих революционных настроений, читал: «Une revolution est une entreprise heroique, dont les auteurs marchent entre les perils et l'immortalite»[348]).

Речь о Дантоне не случайно заинтересовала Пушкина при работе над образом Наполеона. Сен-Жюст нарисовал здесь фигуру нового Катилины, эгоиста и честолюбца, жертвующего революцией ради стремления к личной диктатуре: «…Тu as dit que l'honneur est redicule; que la gloire et la posterite etaient une sottise: ces maximes devaient te concilier l'aristocratic; elle etaient celles de Catilina»[349].

Именно таким рисует Пушкин Наполеона: «В его надеждах благородных / <…> Ты человечество презрел. (Тебя пленяло самовластье…» — II, 214).

Между «Наполеоном» и «К морю» пролег путь больших творческих исканий. Образ циника и эгоиста теперь ассоциировался с «демоном». И когда Пушкин в Михайловском, переделывая стихотворение «К морю», ввел туда образ Наполеона, строки Сен-Жюста снова, пришли ему на память. Н. В. Измайлов указывал, что в первоначальной редакции отсутствуют «образы Наполеона и Байрона», отсутствует и пессимистический мотив «пустоты мира»[350]. Мысль Пушкина: мир опустел после неудачи революционных движений начала 1820-х гг. — не могла быть выражена печатно, и поэтому пришлось оборвать 51-й стих на половине. Но это только подчеркивало значение зашифрованной цитаты из Сен-Жюста, которая выделялась как вывод и для осведомленного читателя приоткрывала мысль Пушкина: мир наполняется героизмом революционных борцов и пустеет с их гибелью.

Пушкин и Ривароль

Все случаи цитации и ссылок Пушкина на Ривароля учтены в исследовательской литературе[351]. Между тем одна из любопытнейших цитат до сих пор остается незамеченной.

План к «Сценам из рыцарских времен» заключается сценой появления Фауста на хвосте дьявола. Смысл ее Пушкин пояснил в скобках: «decouverte de l'imprimerie, autre artillerie»[352] (VII, 346). Приведенные слова представляют собой ссылку на хорошо известное Пушкину и его современникам изречение: «L'imprimerie est artillerie de la pensee»[353]. Еще до Пушкина это изречение привлекло внимание Вяземского, который включил его в свою статью «Нечто о Ривароле», опубликованную в 1810 г. в «Вестнике Европы». Среди прочих здесь читаем: «Печатание — артиллерия мыслей»[354].

Вяземского, как и Пушкина, привлекала к Риваролю, прежде всего, характерная для его творчества культура остроумия, заключавшегося в новизне и чрезвычайной точности выражения. Вяземский любил цитировать Ривароля, часто не указывая источника. Так, в письме к Жуковскому от 9 января 1823 г. он замечает: «Кажется, о ком-то говорили, qu'il avait des gestes et des cris dans son style. Такой автор был бы мой любимейший»[355]. Это пересказ изречения: «Rousseau a des cris et des gestes dans son style. II n'ecrit point, il est toujours la tribune»[356]. Парадокс Ривароля превратился под пером Пушкина в глубокое размышление о том, что средневековье пало под совокупными ударами технического прогресса, изобретения пороха и артиллерии, подорвавшей материальные основы рыцарского господства (образ брата Бертольда), и свободной мысли просвещения, поэзии (Франц), разрушившей его духовную власть. Глубоко знаменательно, что именно в те годы, когда широко распространилась мысль об антагонизме техники и поэзии (ср. «Последний поэт» Баратынского), Пушкин выступил с утверждением их союза в антифеодальной борьбе.

1960