Здесь и сейчас в готическом стиле

Не зови, тебе я не отвечу.

Зря ночами зябнешь у дверей.

Слышишь – плачет немощная вечность,

Потеряв своих поводырей?

Сад зарос колючими годами,

Стал шиповник пищей для червей.

Столько лет судили и гадали –

Серебро успело почернеть.

Ночь тенета для тебя сплела,

Караулит каждый вздох и шаг.

Что ж ты ходишь в угол из угла? –

– Это испаряется душа.

Не зови. Всем сердцем, по секрету,

Прокляни свой розовый приют.

Так враждуют зеркало с портретом;

Гвозди им сцепиться не дают.

Стены дома держат мертвой хваткой;

Даже у котят исчезла прыть.

Мы поврозь сражаемся с загадкой –

Для кого нам быть или не быть.

Не поверив слову и слезам,

Не смотри в пустой хрустальный шар.

Ночь крадется по моим следам,

Караулит каждый вздох и шаг.

 

Нет, не нам гнилушками светиться,

Мы растаем – оловом в печи.

Не зови. На зов слетятся птицы –

Козодой, вороны и сычи.

Слишком поздно приходить с повинной,

Слишком поздно покидать очаг.

Между нами – серая равнина.

Мантии тумана на плечах.

Ночь не примет вызов на дуэль.

Ночь пустила щупальца в сердца.

Ночь глуха к обетам и мольбам.

Ночь мертвее мумии в шкафу.

Ночи не страшнее наших дней.

* * *

Стиснула ручку пухлой ладошкой,

Что-то рисует на рукаве...

Девочка с кошкой, ах, девочка с кошкой,

Что тебя ждет, сероглазая крошка?

Странные мысли в ее голове.

«Вырасту, киска, и стану мальчишкой,

Кошек писать и читать научу.

Хочешь, придумаем кошкины книжки?

Будут там буквами серые мышки.

Киска, ты хочешь учиться?» – «Хочу.»

 

Черный котенок треплет страницу.

Странные мысли в моей голове.

«Киска, смотри, как плодятся границы –

Словно зараза из вскрытой гробницы!

Снилось, как танки идут по Москве.

Мины растут на заброшенном поле...

Бедным на бедность подайте ножи!

Голод – не способ воспитывать волю!

Киска, тебя обижать не позволю:

Прячься за пазухой и не дрожи.»

 

Зимний восход – как открытая рана.

Что с нами будет – не знает никто.

Будущий день – за покровом тумана.

Даже котенок не по карману

Женщине в длинном черном пальто.

Жалость и память под старенькой шляпой,

Странные мысли, как змеи в траве.

«Мамой побуду и сделаюсь папой,

Птицей, ромашкой, потом – криволапой

Таксой... Покоя эпохи на две...

Ну а потом, разумеется, кошкой...»

 

Где ты теперь, сероглазая крошка?

Разве что фото под рваной обложкой

Помнит каракули на рукаве...

 

* * *

Я хочу быть борцом за людей в столкновении мнений и партий,

С уваженьем прислушаться к ритму обыденных дел.

Эта мелкая тема – не больше рисунка на парте

И едва ли богаче, чем средний земельный надел.

Мне хватило бы сил на поэму, однако, однако, однако

Не хочу сочинять о любви, новостройках, стихах и войне.

Эта мелкая тема – для гравюры на зернышке мака,

Так что лавры Гомера оспаривать явно не мне.

 

Я на сцене успел испытать и позор, и корону,

Только жить-поживать не умею еще до сих пор.

Это мелкая тема, она не крупнее нейрона

В голове полузверя, который придумал топор.

И не надо трибун, монументов, лавровых веночков,

Вечных истин – из тех, что в вине и церковном вине...

Я читал, что однажды Вселенная стянется в точку.

Вот тогда-то, возможно, эта тема откроется мне.

 

Прорицание вёльвы

Мир давно не молод.

Море непокорно.

Все сильнее холод

Сковывает корни.

В городах горбатых

Гарью пахнет ветер.

До конца эпохи – два десятилетья.

 

Тропка к дому друга

Сделалась длиннее.

Чертят круг за кругом

Коршуны над нею.

Страх скопили предки –

Передали детям.

До конца эпохи – два десятилетья.

Тоталитарный вальсок

Ночь коротка. Спите пока.

Не пробьют комендантского часа

Никакие часы городка.

Ешьте творог после тревог,

И пугать перспективой ареста

Вас не будет внезапный звонок.

Пусть я с Вами совсем незнаком –

Дверь закрыта надежным замком.

И не надо про путчи.

Поцелуемся лучше.

Удостоим зевком

Эфемерный закон,

А представится случай –

Я не буду «совком».

 

Ночь коротка. Чья-то рука

Опечатала черные списки –

Не настало их время пока.

Где-то война. Здесь – тишина.

Бог даст день, а Германия – пищу:

Спи спокойно, родная страна.

Пусть я с Вами совсем незнаком –

Дверь закрыта надежным замком.

И не надо про биржу –

Лучше сядем поближе.

Лишь у глупых детей

От газетных статей

Развивается грыжа.

Угощайтесь чайком.

 

Ночь коротка. День – как века.

На дневные тревоги-заботы

До утра наплюю с потолка.

Ну, а пока – дай огонька:

Отравлю-ка мозги никотином,

Из окурков набрав табака.

Пусть я с Вами совсем не знаком...

И стою я, дурак дураком.

Я ведь был ни при чем!

Но, коса за плечом,

Вы явились за мной!

...И летит над страной

Неоконченный вальс...

Вторая весна

Май прошелся по траве.

По весне заря – за две.

По весне давленье скачет,

Но светлее в голове.

Бабке с чем-то шестьдесят,

Черт не брат и бог не свят.

Дом под снос, зато у рынка,

Десять куриц, пять гусят.

 

Ей бы греться на печи,

Но бабуся не молчит.

Отбоялась! Что с ней сделать?

Разве только – замочить?

Не уволят, не затрут.

В психбольницу не запрут.

За казенный счет зароют

Без речей и медных труб.

 

Отличалась там и тут.

Поступала в институт.

Вместе с Гулей Королевой

Штурмовала высоту.

Избегала скользких тем.

Подняла троих детей.

Производственные планы

Выполняла без затей.

 

Бабке нечего терять.

Бабка – ягодка опять.

Бабка чистое надела

И пошла митинговать.

 

Домотаю двадцать лет –

И махну за нею вслед.

Не за лишнюю копейку –

Просто так, на красный свет.

ТЕТРАДЬ СОЗДАТЕЛЬНИЦЫ

* * *

Перечеркнутые строки –

Как заброшенные стройки

Или старые дома:

Кучка щебня, струйка дыма,

Все машины едут мимо,

Сверху падает зима.

Помолчим. Не надо грусти.

Что расколотые груди

Беломраморных Венер,

Если рядом, в той же груде,

Есть еще живые люди,

Или кошка, например?

Что скажу своим знакомым,

Если хлам не станет домом?

Кто виновен? Только я...

Неоконченные стройки –

Как зачеркнутые строки

В долгой книге бытия.

 

* * *

Нам бы встретиться – да не вышло,

Впрочем, так-то оно и лучше.

Белым шелком я флаг не вышью –

Вышиванью теперь не учат.

Прядь волос из косы не срежу,

В тетиву не скручу, как надо –

Я подстриглась сегодня, в среду,

В парикмахерской у детсада.

Я огонь не зажгу на вышке,

Разве только несчастный случай...

Я тебе посвящала вирши,

Только лучше ты их не слушай!

Я голубку с запиской вышлю,

Чуть проглянет рассветный лучик:

«Нам бы встретиться – да не вышло.

Впрочем, так-то оно и лучше...»

* * *

Привыкну ли я через многие годы

Капризы судьбы принимать без досады?

Сегодня в эфире – прогноз непогоды:

«Безветренно, холодно и без осадков.»

Безветренно – парус бессильно повиснет,

А в городе – воздух, пропитанный ядом.

Безветренно – это холодные мысли,

Сухие ответы, недобрые взгляды.

 

Не просит ли слишком высокую цену

Закон естества за пророчества наши –

Писать сообщения Метеоцентру:

«Подъем суицида. Простуженный кашель.»

И может быть, это покажется диким, –

Не ради себя, но мечтаю о славе:

Кассандре не верят, но, может быть, диктор

За мной повторит – вдруг несчастья ослабит?

Пусть горькую правду однажды оценят...

Прогноз непогоды в эфире пока что.

А ложь во спасенье – как полдень осенний,

Коварным теплом соблазняется каждый.

 

«...Пожары – хотя все давно отгорело,

И копоть ложится на души и лица.

Земле по орбите бежать надоело...»

Прогноз непогоды все длится и длится.

 

Банкротство

1.

Следы мои до лета некому

Затаптывать – весь берег пуст.

Здесь лишь прибоя тихий реквием,

Тяжелый вздох могучих уст.

Да голос ветра над уступами,

Суровый голос Аквилона:

– Когда аукнется уступками,

Откликнется – аукционом!

– Заурядные стихи на плохой бумаге.

– Продано. Газетчик в первом ряду.

– Романтизм, немыслимый без плаща и шпаги.

– Продано. Девица в третьем ряду.

– Честолюбье и мечты о всеобщем благе.

– Продано. Юноша в последнем ряду.

 

2.

Пуститься в плаванье без компаса,

Издохнуть где-нибудь на пляже...

Моя душа – пустая комната

В следах дешевой распродажи.

Отныне познаны – и это просто, как

Навоз под розами, дыра на простыни, –

Жонглерство датами, пустые россказни...

Острей предательства – осколки роскоши.

 

Уныло сделалось в моей обители.

У, рыло в зеркале! Глаза б не видели!

Надеть бы крылья и шею вытянуть...

В окно закрытое никак не вылететь.

В камине камни бедой оплавлены,

В бокале памяти бальзам отравленный.

Долги оплачены, стихи оплаканы.

Безвинной проще стать, чем жить оправданной!

 

Прошу содействия у вас, созвездия:

Сперва сомнения, потом – возмездия.

...Мерцает небо своими искрами,

Давно не слыша молитвы искренней.

 

3.

Жизнь измеряется поступками,

Не только годом порционным.

Когда аукнется уступками,

Откликнется – аукционом!

Но если встретился с калеками –

Не стоит лгать, что ты – урод.

И все же остаются реками

Потоки ядовитых вод.

 

4.

...Волна похожа на смятение

Несостоятельной души.

Непродолжительно цветение

Высоких снов в лесной глуши.

Песок меж пальцев просыпается.

Лишь потому – себе не лги! –

Опять надежда просыпается.

Так нам прощаются долги.

 

* * *

Прошла пора сжигать черновики,

Нарочно искажать понятный почерк.

Ошибки в жизни – те же червяки,

Законно проживающие в почве.

 

Приходит время платьица латать.

Но, даже если стало все не мило –

Нельзя по-свойски с вечностью болтать

О дефиците сахара и мыла.

 

Я именем Звезды не поклянусь –

Оно звучит во мне, как голос крови.

Я ничему всерьез не поклонюсь;

Но станет взгляд добрее и суровей.

 

Рубаха-парень, выпить не дурак –

Всего лишь маскировка ради дела:

Я в жизнь иду, как врач в чумной барак,

И руки жгу, чтоб темнота сгорела.

 

...Но ты не верь высокому вранью:

Что совершить сумел я, Бога ради?

Я не имею права на твою

Любовь, как на стихи в своей тетради.

 

Слова в моих руках – бумажный сор,

А в будущем – бумажный пароходик.

 

...Прости меня, я твой тревожу сон.

...Но эти сны пройдут, как все проходит.

* * *

«Родной» – это сердце моё говорит

Вдогонку чужим любимым.

(Инга Кобунова)

Скажу с улыбкой: «Вставай, родной!»,

Потом до лестницы провожаю.

Чужой любимый идет домой.

Готовит ужин жена чужая.

Ни узы крови – сестра и брат –

Ни грязь измены – помилуй, Боже! –

Ни узколобый гражданский брак –

Сравняться с нашим родством не может!

Не нужен «акро-«, а просто – стих,

В заветном томике – хрупкий лютик.

Родной, не знаю, за что – прости...

За то, что оба – всего лишь люди?

У наших милых – свои права,

Другой оттенок Любви высокой:

Горчит, как кофе, печаль родства,

А нежность пахнет медовым сотом.

... Всю ночь болтали, расстались в шесть

Чужой жених и жена чужая.

Так не «бывает», так вечно – есть:

Любовь не делят, а умножают.

 

* * *

Хрупкие крылышки ночи свеча опалила,

Белые хлопья золы осыпают крыльцо.

Втайне от близких смываем сурьму и белила,

Втайне от мира с души оттираем лицо.

«Светлое завтра» встречая смущенной улыбкой,

Что же мы ждем у навеки закрытых ворот?

Кто виноват, если жизнь проползала улиткой

Между колес паровозов, летящих вперед?

Много ли радости – знать, что играли для вестников рая,

Если на райских воротах – замок без ключа?

Жить не научишься, дважды на дню умирая.

Это не штамп, а действительность – ночь и свеча.

* * *

Желто-алый лист на душу упал...

Помнишь ли, артист, наш последний бал?

Розовый букет, глупенький стишок,

Ласковый паркет, лаковый смешок?

А хозяин был юн и не речист...

Hаш наивный пыл помнишь ли, артист?

Баночка белил, палочка сурьмы –

Это с ними мы исправляли мир.

А потом, потом... душу – за ночлег!

После нас – потоп; был у нас ковчег:

Белая стена, бедная луна,

Бледная страна, слава – и вина.

Баночка белил, палочка сурьмы –

Это с ними мы покоряли мир.

Город черно-бел, как печатный лист.

Безысходный бег помнишь ли, артист?

Липовый стилет, снег на волосах,

Лакомый штиблет, лапчатый гусак,

Горькое вино, песенки не в тон,

Высохший давно розовый бутон...

Баночка белил, палочка сурьмы –

Это с ними мы покидаем мир.

...Синь усталых глаз, золото дорог.

Вспомнит ли о нас наш суровый бог?

 

* * *

Когда мы простимся – обыденно, просто, навеки,

Когда постарею на годы за двадцать минут,

Когда угадаю, где прячется свет в человеке,

Когда половинки монады объятья сомкнут,

Когда не останется сил для мажорного лада,

Когда не останется тайн у воды и огня,

И только любовь – горьковатая, с мятной прохладой,

К источнику правды пинками погонит меня;

Когда наконец перестану вставать на ходули –

Пойму, что не зря обрубаю сюжеты сплеча:

Герой воплощается. Пули – не дуры, а дули.

А точка – не знак препинанья: начало луча.

* * *

Что познанье Добра и Зла!

Ты вкушал от иного древа.

Мы-то знаем, какая дева

Чашу меда тебе несла.

Что нам Вечность? – Hичтожный срок

Перед часом при полном зале!

Мы-то знаем, теперь – узнали,

Что у ясеня – горький сок.

Полу-вера, полу-намек –

Если вдуматься, так немало:

Ты, Скиталец – гонец Вальхаллы,

Ибо близится Рагнарек.

 

* * *

К гриму грязь не прилипает,

Птиц не метят на лету...

Только сердце привыкает

Обрываться в пустоту.

Hо пока оно на месте

И пока глядят глаза –

Сколько раз добавишь лести,

Чтобы истину сказать?

Сколько раз ты встанешь между

Равнодушных жерновов,

Защищая без надежды

Hаше право на любовь?

Сколько золота сменяешь

Hа замызганную медь,

Сколько раз еще сыграешь

Hевеселую комедь?

Сколько раз ты расплатился

За огрызки на столе?

Сколько раз ты воплотился

Hа истерзанной земле?

Кто узнает, кто оценит?

Hечем грим стереть с лица.

Hам играть на каждой сцене

Светлый замысел Творца.

* * *

Молчи. Не верь, не бойся, не проси.

Оставь неразрешенными коаны.

Не постигай по капельке росы

Бездонность мирового океана.

Зачем тебе изнанка мастерства?

Орел – цыпленок, какова же решка?!

А мы – сгнием, как палая листва,

Мечтая стать хотя бы сыроежкой.

Собой удобрим чей-то райский сад,

Платя за правду жидким красным налом.

Зачем тебе дорога бодхисатв?!

У наших сказок – грустные финалы.

Но где дублеры, чтобы заменять

Героев ненаписанных преданий?

Не верь себе. Не бойся за меня.

И не проси у неба оправданий.

 

* * *

Чуть пригубив отвар цикуты из семизвездного Ковша,

Я землю с небом перепутал, и в бегство бросилась душа.

Так Вечность сбросила покровы, чтоб выдать нищим по плащу.

Мы стали братьями по крови. Я помню всех и не грущу.

Но смыслы пятого аркана я никому не объясню:

Стальные челюсти капкана прервут мышиную возню.

 

Я видел сдвинутые горы, и как гора рождала мышь,

Как уступает мандрагора союзу разума и мышц.

Я постигал язык лавины, я примирил огонь и льды.

Я покидал своих любимых, чтоб не навлечь на них беды.

Но счастья – даром ли, не даром – я не построю на песке:

Не тушат торфяных пожаров росинкой бледном в лепестке.

 

Не докопавшихся до сути отмоет радужный потоп.

А победителей не судят ни перед смертью, ни потом.

Я слушал музыку распада, я сам творил аккорды дней.

А неизбежная расплата не больше страха перед ней.

Но передать источник силы я не успею никому:

Страницы пахнут керосином...

* * *

Темно, как в заднице у статуи.

Hочь бесконечна; между тем

Hаглеют рыжие-усатые,

Уже пикируют со стен.

Как будто старого знакомого,

Я узнаю издалека

Холодный ужас насекомого

При появленьи паука.

 

Я знаю, тема слишком мелкая.

Hу что ж, давайте о другом.

О мойке с грязными тарелками

И подгоревшим пирогом?

О чувстве долга с чувством голода?

Опять про гадких лебедей?

Про честь, растраченную смолоду

Hа поиск рая для людей?

Фабричный дым по окнам стелется,

Как ядовитая слюна;

К рассвету облако рассеется

И разум высосет Луна.

 

Опять в углах толпятся призраки

Великих истин Бытия,

И снова налицо все признаки,

Что их открою только я.

Бери листок, чаек заваривай,

Сосредоточься на былом...

Hо как близка и узнаваема

Ухмылка беса за стеклом!

 

* * *

Ночь пригвоздит его к кресту

Оконной рамы;

А после – буквы по листу,

Страница драмы;

А после пепел распылит,

Поднимет ворот...

«Смотрите! Рукопись горит!» –

Воскликнет Воланд.

 

Дожди прерывистым штрихом

Рисуют лица...

Неуничтоженным стихом –

Нельзя гордиться.

Кому об этом лучше знать?

Ведь он не страус,

Иван-дурак и царский зять,

А может – Фауст...

Он отблеск тайны вековой

Хранит, как радий –

Не подпускает никого

К ее ограде.

 

Ночь задает ему вопрос.

И что ответят

Угрюмый римлянин, и пес,

И некто Третий?..

 

* * *

Как хотела бы я хоть на миг

закружить тебе голову...

(Наталья Митянина)

Придорожные ясени движутся, царственно голые.

Голосуют шлагбаумы против проезда машин.

Как хотела бы я хоть на миг закружить тебе голову!

Мы сидим неподвижно и делаем вид, что спешим.

 

Значит, снова весь вечер, лицо подпирая коленями,

Переезды высматривать буду в пространстве пустом,

Потому что шоссейка на рельсы, как Анна Каренина,

Там когда-то легла, и шлагбаумы встали крестом.

 

Чур меня, искушенье! я мчусь к незнакомому городу,

И признанье в любви ничего не изменит уже.

Как хотела бы я хоть на миг закружить тебе голову!

Но для этого надо свою позабыть в багаже.

 

* * *

Визарду

Живи два века, век – учись

Ломать язык о странный термин,

Смотреть на звездные лучи,

Как на один из видов терний,

Рыдать, не зажимая рта,

Над недописанной страницей.

Так открываются Врата.

Так воздвигаются столицы.

 

Утихнет страсть – живи без чувств.

Уснет рассудок – баба с воза!..

Любовь и смерть, мечту и чушь

Заставь смешаться в нужных дозах.

Запомни лепет камыша,

Как вычитанье и сложенье.

Так пробуждается душа.

Так начинается служенье.

 

Не сложишь двух слогов – «За-будь».

Твой ключ иссяк и меч твой сломан.

Не сможешь хоть кого-нибудь

Спасти поступком или словом.

И нужно – руки распахнуть

И в зеркалах не отразится.

Так возвращаются на Путь.

Так отверзаются зеницы.

 

Разбавишь вечностью года.

Поймешь – откуда знать заранее? –

Что бесконечность – ерунда

Без твоего рывка за грани;

И дух силен, и плоть слаба,

И вянут лилии в колчане.

Так укрощаются слова.

Так погружаются в молчанье.

 

* * *

Грею кофе по третьему разу –

Hу и пойло получится, право!

В голове стихотворные фразы

Прорастают, как сорные травы.

Очищает не хуже пургена

Объясненье тревоги по Фрейду –

Hо, скорее, заложено в гены

Поклонение Митре и Фрейру.

 

Это даже не буря в стакане

(Тоже буря – в масштабе микроба).

Эта шуточка осени канет, –

Как любая подобная проба, –

В море снов, где медлительный Кракен

Соблазнительно прячет присоски...

 

Лишь бродячие кошки с окраин

И подмытые волнами сосны

(Впрочем, тоже наивно – «расскажут».

Поздний вечер – не повод для вече.

Hе к лицу стихоплету со стажем

Безъязыких обязывать к речи.)

 

Может, в долгой бессоннице дело

И несвежем кофейном настое;

Может, бабочка лампу задела –

И разбила яйцо золотое;

Может, зуд одолел графоманский,

Сердце гонит по телу чернила...

Hо скорее – приподнята маска,

Hеизвестность к себе поманила.

 

И отсюда... Да к черту рассудок!

Третий лишний при этой беседе.

Hе забыть только вымыть посуду

До того, как проснутся соседи.

 

 

НЕМОЕ КИНО

***

Кошка, которая перестает играть, скоро сдохнет.

Якобы пословица, якобы китайская.

Если бы я раздавал госпремии –

Жалко, что мешает частица «бы» –

Вопреки матерным фанатским мнениям,

Я бы номинировал «Мотыгу судьбы».

Ведь если в рыцарей начинают рядиться боровы,

Лишь недавно снявшие свои золотые цепи –

Это весьма нездраво, но тем и здорово:

Значит, жива еще жажда высокой цели.

Чтоб не волку – волк, не вассал – вассалу,

А брату – брат, потому что memento mori.

После розовых соплей и голубого сала

Хочется коричневых мухоморов.

 

Вымирающее поколение пепси

Приобщается к ганфайтингу и паркуру.

Им известно, о чем эта песня,

При чем тут гайки, куры и перекуры.

Кто-то ляпнет новое слово,

Кто-то истину не предпочтет Платону –

И покатится, как по Маслоу,

Самореализация офисного планктона.

 

Для поколения П сороковник – еще не старость,

Штирлицам рановато снимать личины.

Пусть болтают, что выбора не осталось –

Мы лучше знаем, о чем говорят мужчины.

Когда на экранах сплошной универ и елки –

Просится в мир из «Догмы» фекальный демон.

Но, хоть стиляг не сыщешь в большом Нью-Йорке,

Стиляжий дух сохранился в маленьком Академе.

 

Ласкают нам слух и латынь, и блатная музыка;

Строгий режим каникул нам душу греет,

Как анекдот про нового русского,

Просящего на «Мерс» у старого еврея.

 

Акт вандализма

Археолог и старьёвщик одинаковы по сути:

Тем богаче их находки, чем обширнее помойки.

После дружеской попойки полтора десятка строчек

Напишите на бумажке и в бутылочку засуньте:

Пусть не чтимый современник или признанный наследник,

Бескультурный слой просеяв, их, жемчужные, отыщет.

Лет примерно через тыщу, скажет матушка-Рассея:

«Первый парень на деревне, и пиит не из последних».

Алкоголику Петрову лишь диплома не хватало.

Аспиранту Иванову без поллитры было дурно.

...Так какого, тра-та-та-та, непогашенным окурком

Ты поджег сегодня урну!? Дым вонял на три квартала!

 

* * *

На экране сверкает оружие, мечутся лошади...

Мне другое кино: ломтик солнца над срезами крыш,

Одинокая кошка на мокрой асфальтовой площади

И бегущий за нею малыш.

Невеселый сюжет растянулся на многие серии.

Называется «Жизнь. Ожидание добрых вождей.»

Тучи серого дыма, и лица такие же серые,

Черно-белая пленка дождей.

Анилиново-розовый мальчик – последнее яркое пятнышко

(И его обесцветит со временем сернистый газ.)

Серый город мне снится ночами на черную пятницу

И сбывается сон всякий раз.

Чтоб не видеть, придумано видео – яркие сказочки.

Чтоб не слышать, придумаем слушио – пробки в ушах.

...На окне занавеска в цветочек и мелкие складочки.

Опускаю ее не спеша.

 

Рецепт гениальности

Расслабься и гони – хоть в рифму, хоть без оной.

Погасли все огни, повымерли бизоны.

Сороке на колу нет дела до Гекубы.

А Христофор Колумб опять поплыл на Кубу.

Добавь ненорматив и строчку из псалома,

Казарму, коллектив и «сено и солому»,

Штук семь некрупных звезд – в окне и на бутылке,

Скупых мужчинских слез прямехонько с Бутырки.

Потом в бутик верни последнюю рубаху,

Расслабься…

       и гони блондинко-музу на…

 

Для большого экрана

«Живи так, чтобы Богу
было не скучно смотреть на тебя»

(кто-то великий)

В каждом слоненке скрывается муха.

Муха мечтает стать мухой цеце.

И на старуху бывает порнуха –

Серий сто сорок с женитьбой в конце.

Взял бы ее – тягота невелика,

Да конкурентов не терпит Харон.

Ах, Марианна и бедная Вика!

Кто вам оплатит моральный урон?!

Мы научились снимать сериалы –

Даже шустрей, чем снимают штаны –

Без парусов и пиратских реалов

Жить, под собою не чуя страны…

Три поколенья свой срок отмотали –

Сгинули, словно в колодце плевок…

Лишь ЛОГОТИП, воплощенный в металле,

Непотопляем, как буй-поплавок.

 

Стрелка скользит между Вордом и супом,

Новый сюжет недостоин зевка.

Мышью по грязному коврику суток

Катится жизнь от звонка до звонка.

Чье-то жужжанье вгрызается в ухо –

Учимся делать из мухи слона.

…Зритель волнуется: «Где же порнуха?»

Как, не узнали? Да вот же – она!

 

ГЕРАСИМИАДА

Случилось мне подрабатывать вахтером, и на вторую подряд ночь очумение достигло нужного градуса (безо всякого алкоголя и т.п.). И... словом, нижеследующее почти документальные зарисовки.;)

 

1.

Певец Герасим со своей болонкой,

Похожей на пушистую болванку,

Заснули под грохочущей колонкой,

Сожрав заплесневелую баранку.

Им снилось, что, усевшись под колонкой,

Сожрав заплесневелую баранку,

Поют они дуэтом очень громко,

Как будто перепили спозаранку.

Вдвоем они храпели очень громко,

И веселились панки спозаранку,

Пиная, как ненужную болванку,

Герасима-певца с его болонкой.

А я сидел, все это созерцая,

За чашкой остывающего чая,

Стеклом очковым изредка мерцая,

И на судьбу нисколько не серчая.

 

2.

Весь день бродил Герасим по болоту

С болонкой в роли музы-проводницы.

Хотя уже допелся до икоты,

Зашел к соседке, чтоб испить водицы.

У тети Груши зад большой и вислый,

На роже – маска из слоновой кожи.

Зато – ну не единой задней мысли,

А впрочем, и передней мысли тоже.

Герасим ей гнусавит серенады,

Болонка подвывает, как сирена.

Едва ли тетя Груша очень рада

Такому визгу из кустов сирени.

С тоскою я смотрел на эту пару:

«Такое не присниться даже Будде!»

А друг Мишель смеялся до упаду:

«Да ну, через недельку все забудем!»

3.

Пришел певец Герасим к тете Груше,

Принес с собой бутылку и болонку.

А тетя Груша кайфа не порушит –

Кладет на стол баранку и солонку.

И хоть в баранке слишком много сои –

Закусывать бутылку больше нечем.

Болонке он на хвост насыпал соли –

Старинный способ обезвредить нечисть.

А царь – любитель пить на дармовщину–

Явился в гости, хоть и был незванным.

Болонка поступила как мужчина –

Царя побила и закрыла в ванной.

Мы безуспешно третьего искали,

Мы и царю, наверно, были б рады.

Потом Мишель сказал, что все устали,

Что даже в рай силком тащить не надо.

 

4.

Болонка плачет над разбитой вазой,

Отряхивая вымокшие лапки.

Певец Герасим под цветущим вязом

Не торопясь переплетает лапти.

Немало мастеров под этим вязом

В цветной сафьян переплетали лапти,

Блаженствуя над кипами указов

О производстве пива где-то в Лахти.

Бежит болонка за далекий Азов,

Чтобы от туда перебраться в Лахти.

За ней бежит певец с обломком вазы,

И патетично восклицает: «Ах ты!..»

(Певцу болонка показала дулю.)

А я сидел с приятелем Мишелем

И рассуждал о том, что нас надули:

Не замшевый тот лапоть, а замшелый.

 

Далее сцена начала зарастать персонажами, как поганками. Где есть царский маршал – с необходимостью возникает иерархия, от царя до золотаря. Но болонка все равно главный двигатель сюжета!;)

5.

Герасиму назло, на радость свету,

Украл болонку верный царский маршал.

Герасим пойман во дворце с мушкетом

И послан (неприлично) скорым маршем.

Герасим не спешил взлетать ракетой

И долго спорил, возражая старшим;

Разрушил в щепки пару парапетов,

Пересчитал все лестничные марши.

Болонка съела кресло в тронном зале

И поясной портрет принцессы Маши.

Ее солдаты спешно повязали

И вынесли под траурные марши.

Я чаем уж до пяток пропитался,

(А мне чаек для образа положен.)

И я под этот шум заснуть пытался,

Довольствуясь любым пригодным ложем.

 

6.

Герасима жена побила скалкой

За исполненье арии Паяца.

Ничуть супруге силушки не жалко,

Она в тоске по сливкам и по яйцам.

И вот певец берет авоську смело

И топает к царю сдавать бутылки.

Болонка знает, чью лепешку съела,

Но обвиненья отрицает пылко.

Водицу в ступе размельчивши скалкой,

Смешала тетка крошки и опилки,

Сложила в форму, придавила калькой,

И поливает Джинном из бутылки.

А я сидел и свой сухарик кушал

С несладким и давно несвежим чаем,

Блуждая в мыслях, словно в райских кущах,

Лишь яблока нигде не замечая.

 

Философический склад ума (я б даже сказал, неприкосновенный стратегический запас ума) делает Герасима примером для будущих поколений. Или, как минимум, экспонатом.

7.

Упал Герасим в пакостную лужу –

Не зря всю ночь читал Упанишады!

Но сразу встал, прочистил пальцем уши

И снял пимы, чтоб бриться не мешали.

Пока Герасим чистил пальцем уши,

Загаженные белыми мышами,

Он опоздал к царю на званный ужин,

А там давали черный чай мешками!

В кругу семьи вкусив холодный ужин,

Связав болонке лапы ремешками,

Идет Герасим, огибая лужу,

Воды испить из склизкого ушата.

Я слушал и молчал благоговейно,

Пока певец топил болонку в ванне,

Мечтая о стаканчике портвейна,

Чтоб вытравить клопов в своем диване.

 

8

Певец Герасим спать залез в кадушку,

Должно быть, по примеру Диогена.

Болонку он засунул под подушку,

И придавил для верности коленом.

А царь пришел взымать налог подушный –

И забавляет, и казне полезно

Герасим оказал прием радушный:

Швырнул в царя сосновое полено.

Болонка тихо плакала в подушку:

Она с утра облопалась пургена,

И ей приснилась ветхая кадушка,

С большой лягушкой вместо Диогена.

А мы с Мишелем думали весь вечер

Над выводом из этого примера:

«Неужто кретинизм и вправду вечен,

По крайней мере от начала эры?»

 

Абсурд тем хорош, что теоретически не имеет конца.
На практике – подошло к концу мое дежурство, а с ним и досуг,
ну а с досугом – опус о Герасиме. Девятая песнь должна была его завершить, но раз уж пришла в голову и десятая –почему бы и нет?

 

9

Болонка ловит волны Ватикана,

Насторожив сиреневые уши.

Певец Герасим с помощью аркана

Портянки сушит и спасает души.

Болонка тоже обожает души,

Особенно под соусом сметанным,

А если соус смыт контрастным душем,

Она согласна слопать пеликана.

И вот Герасим ловит пеликана

В курятнике соседки тети Груши,

Отдав взамен сметаны полстакана.

Болонка млеет под горячим душем.

А я сидел, не говоря ни слова,

И мысли, что лились сплошным потоком,

Писал для поучения потомкам.

А кто не понял, пусть читает снова.

 

10

Царю досталось семь коровок тощих

По лотерее музыкальной школы.

К нему пришла Герасимова теща

С баранкой и бутылкой пепси-колы.

А тетя Груша поступает проще:

Берет болонку, дергает за хвостик...

Болонка матерится, как извозчик,

И тетю сразу приглашают в гости.

А если у певца денек удачный,

То и жена, бывает, отлучится;

Тогда Герасим лезет в погреб дачный

Учиться и учиться и учиться.

На мой восторг презрительным сопеньем

Ответил Мишка, что переводилось:

«А как все это совместимо с пеньем

И волею царя, скажи на милость?»

 

ПОПУЛЯРНО ДЛЯ НЕВЕЖД

«В шутках бывает доля правды. А иногда еще и доля юмора.»

В этих шутках еще и чу-у-уточка знаний школьного уровня...

Культурология по-нашенски

Автогеном per anus нам резали гланды.

Вхолостую скрипел механизм пропаганды.

И покуда цензура стихи урезала,

Подражали сортиры читальному залу.

Шелестели газетами граждане-тени,

Мимо урны бросали клочки-бюллетени:

В коллективном сознании ценятся выше

Анонимных пиитов народные вирши.

 

Белый с черным однажды махнулись ролями…

Из вторичных продуктов не сделать салями.

И пока дефективы сбывают упорно –

Подражают читальные залы уборным.

Вот какой-то безвестный старательный Вова

Дал оценку продукции местной столовой.

Вот студент нацарапал довольно правдиво

Голопопую деву и прочие дива.

 

Дык что, значить, таварышши, время настало

Высекать пиктограммы в искусственных скалах,

Чтоб осталось от нашей бесплодной отваги

Что-нибудь поценней туалетной бумаги.

Закон тяготенья

Сидел под яблоней мудрец, писал свои труды.

Его сынишка-сорванец с деревьев крал плоды.

Сидел-сидел – да вдруг уснул, закрыл мудрец глаза.

А мальчик, яблоко куснув, «Кис-слятина!» – сказал.

И отшвырнул огрызок в куст...

Попал в папаню он.

Вскочил мудрец, и с мудрых уст вдруг вылетел Закон.

С тех пор мудрец – видать, не трус, – в науке с головой:

Огромный вешает арбуз на ветке над собой.

Возражение Дарвину

Полно о прогрессе-то!

Истина проста:

Лучшие – повесились

Hа своих хвостах:

Слишком отвратительно

Делаться людьми...

Hаши прародители

Струсили, пойми!

 

Пифагоровы штаны

Великий афинский мудрец Пифагор

Решил посетить Гималаи;

Его не хотели пускать за бугор,

Служебным усердьем пылая.

Известный индийский писатель Тагор

Подделал туристскую визу

И поднял в афинском правительстве спор –

Слыхали про «критику снизу»?

Он вызвал у всех неподдельный восторг,

Нырь-ванну рисуя невинно...

Рванул под шумок Пифагор на восток –

Штаны лишь остались в Афинах!

 

Один безымянный пехотный майор

Мне задал законный вопросик:

«Какие штаны потерял Пифагор?

Хитоны ведь в Греции носят?!»

 

Точка опоры

Земля перевернута. Экий-то срам!

Hасмешка над градом и миром!

Представьте – вверх дном опрокинутый храм,

И в нем – продавцы сувениров!

Товарищ начальник, ты дело не шей,

Я трезв и пока не «с приветом»:

Христос торгашей прогоняет взашей,

А я лишь фиксирую это.

И Время себе растянуло сустав...

Сам черт поломает копыта,

Когда небеса изменяют состав,

Становятся глыбой гранита!

 

Мелькнуло сто лет и пришел Архимед,

Без спросу врывался в конторы,

Кричал: "Я поставлю на ноги весь свет,

Лишь дайте мне точку опоры!"

Попытка – не пытка: нажми на рычаг.

Увы, с нулевым результатом.

Великий механик от горя зачах

(Добит неизвестным солдатом.)

 

Hародные массы массивнейший шар

Hа время столкнули с орбиты;

Они не имели с того ни шиша,

А физики были забыты.

... Три тысячи тонн иностранных конфет

Распроданы: были – и нету.

Они возымели мгновенный эффект:

Hазад повернули планету.

 

Идут с молотка старина и страна,

И стыд вытекает сквозь поры:

Торговая точка во все времена

Служила надежной опорой!..

 

Тектоника плит.

В платной чистенькой уборной

Сдвинуть кафельную плитку

Можно только со стеною,

Да еще не всяким краном.

Сдвинуть кухонную плитку,

Кислоты насыпать борной –

Обжирайтесь, тараканы! –

Хватит дочери с женою.

 

Если действовать упорно,

Капитал приумножая,

Тонны плиток шоколада

Можно двигать авторучкой.

Возрастают урожаи

После фильма в стиле «порно».

Для гипотезы научный

Hам других основ не не надо:

 

Коль идея овладела

Массой тела – это тело

Смело двинется на дело

(Даже тело без штанов).

Сила мысли – есть примета

И пророка, и поэта:

Горы ходят к Магомету,

Там рожают грызунов.

 

Воля создала законы

И вселенную толкнула;

Сомневаться в этом глупо:

Пусть воздействие мало –

Ради дяденьки Платона

Атлантида потонула,

Чтоб порадовать Колумба,

Две Америки всплыло.

 

Воспитание по Лысенко

Сегодняшняя лекция – про методы селекции.

Даже без матов, поскольку для юннатов.

 

Чтоб создать новый сорт, эльфов сделать орками,

Применяется спорт – тренировка органов.

Приспособятся сами дети и родители,

Если Органы стали велики, бдительны.

Вам, наверное, в школе объяснил педагог:

Если бить по морде колли – получится бульдог.

 

Прошу не спать, калеки! Простите, «коллеги».

Крепкие коленки важны, как ось телеги.

А у кого не лучшие коленные суставы,

Их упражнять научим, не захотят – заставим!

Если действовать без лени, хоть задача нелегка –

Мы поставим на колени дождевого червяка!

 

Слишком умные лбы не приносят славы,

Если шеи слабы, или, может, слабы.

В пол побейтесь головой, следуя обычаям,

И у вас за год-другой шеи станут бычьими!

Стадо, братцы, совершенней: огород снабдит дерьмом.

Репортаж с петлей на шее – право, хуже, чем с ярмом!

 

Кстати, вот, дарю идею: чтобы выбраться в тузы,

Отрастите подлиннее и раздвойте ваш язык!

Эволюция не делит на богатых-бедных,

Позвоночных надо сделать классом бесхребетных!

Подытожу напоследок то, что вам я изложил:

ГМО – врагам народа! Привнесем науку в жизнь!

 

Великая теорема Ферма

Hе существует таких натуральных чисел А, В, С,
что при натуральном n > 2

сумма n-ых степеней A и B равна n-ой степени C.

 

Hе для слабого ума теоремка эта!

Доказательство Ферма поглотила Лета...

 

Так досадно было мне, глупому мальчишке,

Прочитать про это «не» в популярной книжке!

Может быть, Ферма вздремнул над своей тетрадкой,

Или винного хлебнул спиртика украдкой?..

 

И лелеял я мечту: вот студентом буду,

Все до мелочи учту – и свершится чудо!

Обнаружу я в конце вычислений долгих

Птицу-тройку А, В, С, степень больше двойки.

Вот бы было хорошо!..

 

Hо случилось горе:

Теорему доказал кто-то в Забугорье.

Hовость сразу же печать разнесла по свету...

 

Так всегда! Как запрещать – так ошибки нету!

 

Британские ученые…

Владимир Семенович,

простите засранца… наболело!

Британские ученые, магистры с бакалаврами,

О крупном одолжении вас попросить хочу...

Вы трудитесь по кампусам, увенчанные лаврами,

А вашим добрым именем подписывают чушь!

Чуть новостную ленту открываем –

Сплошной кошмар, едрена мать!

А если клок газеты открываем –

Так лучше сразу помирать.

 

Вон, лакируют волосы – растет дыра над полюсом,

Меняет направление сама земная ось.

Без страхового полиса – конец селу и полису,

У майя подходящее пророчество нашлось!

Мы соберем вам деньги на билеты,

На красную и черную икру,

Добудем даже пару пистолетов –

Лишь пресеките глупую игру!

 

Про оспу натуральную – в натуре, провокация!

Врачей продажных заговор и происки врага:

От вредной вакцинации у пятой части нации

По гендерному признаку проклюнулись рога!

Клянусь вам бритвой дядюшки Оккама:
Заразней слухи, чем орви и корь.

И в форумах друг друга учат мамы,

Что клизма победит любую хворь!

 

То нео-хронология, то аура нечистая...

Дремучее невежество глядит, как василиск!

Британские ученые! Друзья! Во имя Истины –

Бросайте ваши поиски! Нужней судебный иск!

Небось когда десятка два посадят

За парты снова на десяток лет –

Другие призадумаются сами,

И поумнеет Интернет!

ЛЕДЯНОЙ ВЕК

* * *

Двести пятьдесят шесть градаций серого –

Для октября это более, чем достаточно.

Когда циклоны приходят с севера

И лето снова зазря растрачено;

Когда дома – словно студень в формочках,

Студень из серой газетной утки –

Как грустно видеть синицу на форточке,

И даже в руках – но без желтой грудки!

 

* * *

Помнишь – сильные реки

Подрывали авторитеты льдов?

Помнишь – homo erectus

Головешку принес в свой дом?

Помнишь – лед и пламя столкнулись

Hа пороге пещер?

Это в крестики-нулики

Бог затеял игру – и исчез.

 

Помнишь – сильные руки

Протянул тебе твой отец?

Он теперь предлагает рублики,

Hо терпенью пришел конец:

Выбегаешь на улицу

И уходишь ни с чем...

Это в крестики-нулики

Бог затеял игру – и исчез.

 

Помнишь – странные речи

Мог ты слышать в шуме деревьев?

Кто тебя искалечил,

Как избушки пустой деревни?

Ты становишься умником,

Оправдался перед собой:

«Это в крестики-нулики

Я играю с моей судьбой.»

* * *

Тихо кружится в медленном вальсе

Город с верной подружкой-пургой...

Лин

Патефон безнадежно простужен.

Краски тусклы, как в старом кино.

Ночь украла наш праздничный ужин,

Нам оставив лишь хлеб да вино.

У преступников собственный праздник:

К облакам подмешав белену,

Чёрный город, столетний проказник,

Соблазнил молодую Луну.

«Не приеду. Всё дело в морозе.

Плюс обычный финансовый крах.

Я люблю тебя!» – азбукой Морзе

Передал протекающий кран.

Остаётся мечтать о вендетте…

Сверху – пляшет российский дикарь.

Ставит опыт на собственных детях

Сумасшедший профессор-декабрь.

То ли снова свечами украсить

Голый стол, и дознанье начать?

...Тихо кружится в краденом вальсе

Город с вьюгой, подружкой на час.

 

* * *

Гипсовый снег под ногами не хрустнет.

Гнусь под обломками. Я каменею.

Оттепель я провожаю без грусти:

Опыт тепла я отныне имею.

Падают комья с неясного неба,

Скоро скульптурами город заполнится.

Hищенке камни дают вместо хлеба...

Эта зима нам надолго запомнится.

Гипсовый снег переломы залечиит:

Кто не сломался, те будут убитыми.

Кончится май, но никто не заметит

Мертвой травы под холодными плитами.

 

* * *

Дорогу в январе поземка замела.

Как муха в янтаре, деревня умерла

Уже давным-давно.

А эти, что еще по улицам снуют

И всюду нос суют, годам утратив счет

Уже давным-давно?..

То проклятый народ, виновный без вины,

Пришел платить налог по случаю войны,

Оконченной давно...

 

* * *

Как медленный, неверный шаг

По гололеду в зимний вечер,

Тяжелый ритм звучит в ушах.

Так разговаривает Вечность.

 

Но мы боимся отвечать,

Но мы уходим от вопроса.

И, как безмолвная печаль,

Струится в небо папироса.

В оковах ложного стыда

День ото дня слабеет разум;

Лишь трубы Страшного Суда

Всю нашу ложь разрушат разом.

 

Когда в кармане ни гроша,

А правда – штучка дорогая,

Тяжелым сном заснет душа.

Так мы от бытия сбегаем.

И если в черном небе нет

Хотя бы маленького Бога,

Перед собой держать ответ

Желающих не слишком много.

 

Но свет заметней по ночам,

И стужа всем дается даром.

Идем – по лезвию луча,

По черным скользким тротуарам.

 

* * *

Просто быть сильным,

Когда веришь в сказку.

Лин

Отдавать при встрече души клочок –

Носовой платок или бантик синий…

Если это – сила, то я – качок.

Только я не верю, что это сила.

Посадишь дюралевый огурец

На полях тетрадки в смешную позу…

Если это проза, то я – творец.

Только я не верю, что это проза.

Робко прятать кукиш в карман с дырой,

Ускользать в забвенье от лунной бритвы…

Если это – битва, то я – герой.

Только я не верю, что есть не-битвы.

 

Ангелы трубят над сухим жнивьём,

Или по привычке сгущаю краски?..

Если это сказка, то поживём.

Только я не верю, что это сказки.

 

* * *

Когда на улицах ни души –

Они распроданы за гроши, –

Когда появляются Бина Ши,

Я нажимаю Alt-Shift.

Когда пацан заучить спешит

Такое звучное слово shit,

Когда словоблудьем стишок грешит –

Я нажимаю Alt-Shift.

По капле жизни за каждый бит –

Когда от рекламы в глазах рябит,

Когда выбирают подростки-би

«Two beer» вместо «Or not to be?»;

When elvish silvery-windged ship

Flies sunward under the scarlet sheet –

А вечер очередью прошит! –

Я нажимаю Alt-Shift!

 

* * *

На ура и на убыль пошли анекдоты,

В престарелом кофейнике стынет вода.

Здесь пришедших не принято спрашивать «Кто там?»

Потому что чужие не ходят сюда.

Кто-то пробует струны приблудной гитары,

Кто-то свечку зажег и летает над ней.

Где тут ложка у вас? Помолчите, гусары!

Мне попался стакан с тараканом на дне.

 

А хозяйка уже не скрывает зевоты.

Угасает веселье... Ну что ж, не беда.

Здесь пришедших не принято спрашивать «Кто ты?»

Потому что чужие не ходят сюда.

Кто-то старый журнал терпеливо листает,

Ни о чем размышляя – и все об одном...

А вороны опять собираются в стаю

И галдят, и галдят, и галдят за окном.

 

У будильника стрелки – как винт вертолета.

Ночь – какая по счету? – к рассвету летит.

Снова спор о душе. Уступить? Ни на йоту:

Я, как прочие все, на Великом Пути.

Вот последний окурок пускают по кругу,

И нашлось полдесятка нетронутых тем.

Здесь не скажут пришедшему: «К Вашим услугам!»

Потому что приходят сюда не затем.

 

* * *

Ты раньше времени станешь седа.

Ты раньше времени станешь седа.

Если разлука, то «навсегда» –

Это не штамп.

Слово твое не оставит следа.

Слово твое не оставит следа.

Только слезинка утеса – слюда –

Вплавится в шпат.

 

Нас фонари обнажат без стыда.

Нас фонари обнажат без стыда.

Правда, чужие не ходят сюда –

Нас не найдут.

 

Негде построить твои города.

Негде построить твои города.

Только и есть, что дворец изо льда,

Снежный редут.

Жди воскресения, если среда.

Жди воскресения, если среда.

Скажут потом, что заела среда,

Орден дадут.

 

Жди воскресения, если среда.

Ты раньше времени станешь седа.

Солнечный луч не пробьется сюда

Сквозь облака.

Негде построить твои города.

Слово твое не оставит следа.

Стоит ли плакать? Так будет всегда.

Будет, пока...

 

* * *

Клочья ветхих кружев

На ветвях рябин.

Ветер воду в лужах

Больше не рябит.

До зари пристыли

Фонари ко льду.

Улицы пустые

В ночь меня ведут.

Облака стальные

Рдеют по краям.

Нет, не ностальгия

По весенним дням –

Голову закружит

И сведет с ума

Самый древний Ужас –

Видимая тьма.

 

Ледяной век

1.

Пегас – не только марка сигарет:

Конек провинциальных эрудитов.

Как радует в годину битв и битов

На красной глине черный силуэт!..

Железный век сменился веком льда.

Сам Прометей Земли не обогреет.

Но разве ж это стужа?! – Ерунда

Для тех, кто рождены в Гиперборее.

 

Гуляет плебс, медлительный со сна;

Я тоже здесь, но раз в году, не чаще.

Метро – тропинка – пиния (сосна) –

Пастух из гипса над фонтанной чашей.

Свирелька не поет: промерз до хруста

Избранник Аполлона и камен.

Он попадает под стандарт Прокруста

И уцелеет в эру перемен.

 

2.

Олимп и в январе не так уж плох.

Ловите краткий день! Глядите в оба!

Вот золотистый след иных эпох –

Собачьи метки на боках сугроба.

На ветках оседает белый смех

Мифических персон: колючий, льдистый...

А кролики – не только ценный мех:

Еще и хлеб эстрадных пародистов.

 

Смешить несвежей шуткой шапито –

Все лучше, чем вопить в армейском хоре.

Прости, Господь, их тощие пальто!

И ниспошли терпенья Терпсихоре!

Она смолчит: какой с богами торг?!.

Но воробьи на снег срисуют ноты.

...Чертог Зевеса больше, чем чертог –

Приют принципиальных идиотов.

3.

Свернули ширму кукловоды-Парки;

Опять они останутся в тени...

Лети, Пегас! Ну, мертвая, тяни!

Пора катать детишек в снежном парке.

Не разглядеть, куда уехал цирк.

Метет поземка, и темнеет рано.

Знамения сердитого Урана

Легко поймут усталые отцы.

Куранты бьют отчетливо и гулко:

– Который час? – Три дня до никогда.

Лишь свистопляска между «нет» и «да»;

Клочки газет летят по закоулкам.

Лишь Вечный Лед и Греция в снегу...

Такая вот рождественская сказка –

Бесцветнее, чем детская раскраска,

Страшнее поцелуев на бегу.

 

* * *

Водка досуха выпита,

Я чайку заварю?

Не осталось нам выхода,

Кроме окон в зарю.

Нежность, сжатая обручем,

За себя отомстит:

Чем улыбка безоблачней,

Тем отчаянней стих.

Из прокуренной комнаты

Выхожу за порог,

Где расплывчатым контуром

Нам привиделся Бог.

Блеск полов свежевымытых

Обжигает глаза.

Не осталось нам выхода,

Кроме шага назад.

Настроенье? Весеннее:

Жизнь, как почва, черна.

И залогом спасения

На руке – семена.

 

* * *

Когда Отец швырнул тебя на камни,

Еще не наделенного дыханьем,

Он проверял на прочность наши ткани,

Он проверял готовность для закланья.

Когда в пустыню гнал тебя Владыка,

Ломалась твердь от горестного крика;

Но мы – бойцы, от мала до велика,

Мы приняли смертельные дары,

Где самая далекая из станций –

Лишь первый шаг невиданного танца;

Где воля – просто способ разобраться

В соотношеньях долга и игры.

 

И, детских лет в раю почти не помня,

Ты дни свои заботами заполнил:

Учился зажигать костры от молний

И украшать рисунками жилье.

Твой скот стократно Пастырь преумножил –

Чтоб выбирал ты меж земным и божьим.

И проступали крылья из-под кожи,

Готовя пробуждение твое.

 

Среди светил ты проложил дороги –

И постепенно постигал в тревоге,

Что ты не бог, а лишь один из многих,

Как свет не вечен, не надежен кров,

Как искушает снова стать бесплотным,

Как иссушает, делает бесплодным

Мышленье в категориях миров.

 

Безбедная бесцельная нирвана

Не заслонила проклятые страны.

Прощенный грех, заслуженная манна –

Как их примешь их, не опуская глаз?

Дары ушли – песчинками меж пальцев,

Соблазнами для юношей и старцев.

А мы смогли суровыми остаться,

Когда Любовь испытывала нас.

 

* * *

Белый снежок – на черную землю,

Белые кости – в черную землю,

Белый мрамор – сквозь черную землю,

Чтобы земля породила – зелень.

 

Белые лилии – в черных озерах,

Белые рыбы – в черных озерах,

Белые звезды – в черных озерах,

Ибо земля породила зерна.

 

Белые храмы – в черное небо,

Белые руки – в черное небо,

Белые крылья – в черное небо,

Чтобы хватало воды и хлеба.

 

Белеет парус, чернеет море –

Бежим от глада в объятья мора.

Добыв сокровища из гробницы,

Печать греха унесли на лицах.

Но в Судный день, в неизвестном году,

Ослепив глаза и смутив умы,

Нас белые ангелы уведут

С пира во время чумы.

 

* * *

Не больно-то ученые, не слишком-то бесстрашные,

Мы одевались в черное в своих многоэтажках.

Мечтатели никчемные, наследники нечуткие;

Мы одевались в черное и не ложились сутками.

Далекие от святости и далеко не гении,

Мы одевались в черное по моде поколения.

 

Сознаньем обреченности порой донельзя гордые,

Мы одевались в черное, чтоб раствориться в городе.

Сценически-подчеркнуто – а может, так и правильно? –

Мы одевались в черное, как полагалось в трауре.

 

Кто с чаками, кто с четками – с голов вставали на ноги.

Мы одевались в черное. А грезили – о радуге.

 

* * *

Дай Бог нам прорастать сквозь нашу правоту

Как травы – сквозь гранитную плиту.

Дай Бог нам восемь жил – с терпением осла

Нести долги, которым несть числа.

Дай Бог нам немоты, покуда ищем путь –

Так просто ненароком обмануть...

Дай Бог нам сохранить до самого конца

Не крылья, а бесстрашие птенца.

Дай Бог не прятать глаз перед Тобой сейчас.

И пусть забудут нас.

 

* * *

В бледном свете витрин танцевали они,

Витражи разбивая локтями.

По ночному шоссе проносились огни,

В мутных лужах сплетаясь сетями.

Кто-то темный тянул эту желтую сеть,

В сетке билась луна золотая.

Я люблю этот мир, обреченный на смерть,

И прорехи на небе латаю.

 

В желтом свете свечей напивались они

Под напев батарей отопленья,

И сжигали стихи, оставаясь одни,

Как мосты, как следы преступленья.

Рвутся Слово сказать – произносят «Не сметь!»

И угрюмо на лестницах курят.

Я люблю этот мир, обреченный на смерть,

Как снежинка влюбляется в бурю.

 

Винно-водочной тары зеленый витраж

В темноте притаился, как ящер.

Здесь привыкли мираж громоздить на мираж,

А мечтать о другом – настоящем.

И когда они спьяну пытаются петь,

Воронье собирается в стаи...

Я люблю этот мир, обреченный на смерть.

Потому и во сне не летаю.

 

* * *

Водянистую акварель вашей печали

От весенней воды укрыл наш плексиглас.

Воплощается ваш обет – в синей печати,

Чтобы стать в нехороший день мукой для глаз.

Ваши алые паруса ветер не тронет,

Если воздух не всколыхнёт наш ураган.

Вашей честности в мелочах – место на троне,

Оскорбителен для неё наш балаган.

Ваша радость вопьётся в лист, как повилика,

Презирая подземный труд наших корней.

Ваша дохлая доброта с лаковым ликом

Поцарапана об углы наших камней.

Если сможем напомнить вам времечко оно –

Остаются от ваших бед мыльные пузыри.

Ваши утренние круги по стадиону

Совершаются под бичом нашей зари.

…Пусть же светятся без помех – туч или смога, –

Ваши звёздочки в черноте наших небес.

А различий у нас и у вас – лишь на полслога,

И не видно погранзастав в Поле Чудес…

 

* * *

Вечерами, когда луна повисает багровым шаром,

Нет-нет да и померещится деревенскому дураку:

Бледно-призрачный конь по Вселенной плетется шагом:

Ни к чему торопиться равнодушному седоку.

И летят под копыта лепестки одичавших вишен,

И смолкают навеки то девочка, то старик.

Битву с этим врагом для себя приберег Всевышний:

Даже самый отважный перед Смертью не устоит.

А дурак – он дурак и есть: ни забыть, ни сказать не может;

Он седлает прутик и скачет наперерез...

И в конце времен он окажется в войске Божьем,

Даст ему ничтожный, но решающий перевес!

А наутро дурень на погосте роняет слюни

На коленях стоя перед чьим-то кривым крестом:

– Извини, Господь, мне опять помешали люди,

Поломали лошадь и силком затащили в дом...

 

* * *

Наперсточник-ветер гоняет по кругу

Немытые чашки с дождем и туманом.

Надутый сизарь охмуряет подругу,

Но путает манку с небесною манной.

Не делает гусем гусиная кожа.

Не время сейчас для пуховой постели.

Не верь, что горошины града невсхожи:

Увидишь прозрачные хрупкие стебли.

Сними же очки, как снимают осаду!

Быть сильным непросто, но просто – быть храбрым.

Ищи в очертаниях серых фасадов

Намек на ступени, ведущие к храму.

 

* * *

Тополь-панк разбрасывает мусор,

На неделю зиму возвратив.

Не стесняясь, распевает муза

Глупый и прилипчивый мотив.

Как ни странно, я дожил до лета,

И надежды снова завелись.

Языки страшнее пистолета,

Но они пломбиром занялись…