Устав Новгородского князя Святослава Ольговича о церковной десятине 3 страница

Памятником такого развития в области феодального права и является Псковская Судная грамота. Некоторые ее нормы находят широкое распространение много веков спустя после ее принятия в самых разных районах Руси. Поэтому Псковскую Судную грамоту нельзя рассматривать только как сборник местного, псковского права. Однако коренные общерусские процессы развития феодальных отношений отражены в грамоте через призму городского строя, характерного для феодальных вечевых республик в отличие от политического устройства других русских земель.

Основной особенностью общественного строя феодальных республик XII–XV вв. является сосредоточение политической власти в руках боярства – верхушки крупных феодалов-землевладельцев местного (городского) происхождения. Если во главе класса феодалов в княжествах Северо-Восточной и Юго-Западной Руси стоит князь и принадлежность к правящей группировке обусловливается здесь той или иной степенью близости к князю, то в феодальной республике участие в управлении государством определяется принадлежностью к правящей боярской группировке.

Высшим органом власти такой республики является вече – собрание всех ее полноправных граждан. Вечевое собрание генетически связано с дофеодальным периодом, когда на нем были представлены все свободные члены данной общины. В раннефеодальный период вече противостоит власти князя и его аппарата, отстаивая политические и экономические интересы свободного населения. По мере развития феодальных отношений, приводящих к росту социального и экономического неравенства внутри городской общины, роль и характер вечевых собраний меняются.

В Северо-Восточной и Юго-Западной Руси с XII в. реальная и номинальная власть все в большей степени сосредоточивается в руках князя и приближенных ему феодалов. Князь выступает в качестве главы политической власти и верховного распорядителя земель своего княжества. Он наделяет светских и духовных феодалов землей с зависимым населением, обеспечивая себе тем самым социальную и политическую опору. Все жители города и деревни, не попавшие в непосредственную зависимость от светских и духовных феодалов (черные люди), рассматриваются как подданные князя – главы феодального государства. Князь выступает в качестве верховного законодателя, судьи и управителя; свободное население выплачивает ему налоги, судебные штрафы и пр. и несет всякого рода повинности. Этими доходами князь частично делится с другими представителями класса феодалов.

Другой путь развития лучше всего прослеживается на примере Великого Новгорода – старейшей и крупнейшей феодальной республики. Городская община Новгорода сумела отстоять свою относительную независимость от княжеской власти. В дальнейшем она сильно ограничила власть князя и фактически отстранила его от осуществления важнейших политических функций. Новгородское боярство сумело сохранить за собой непосредственное управление огромным земельным фондом Новгорода, которым оно распоряжалось без всякого участия княжеской власти. Возглавляя местную городскую общину, новгородское боярство руководит вечевыми собраниями, обеспечивает за своими представителями важнейшие выборные должности посадников, тысяцких, сотских и через них держит в своих руках фактически всю политическую власть на громадной территории Новгородской земли. Необходимо подчеркнуть, что новгородские бояре, в отличие от бояр Северо-Восточной и Юго-Западной Руси, отнюдь не связаны с князем какими-либо служебными или вассальными отношениями. Они являются исконными членами городской общины и именно через эту общину, через ее вечевые собрания, через ее должностных (формально – выборных) лиц осуществляют свою политическую власть. По мере роста феодального землевладения, по мере развития процессов социально-экономической дифференциации растет экономическое могущество и политическая власть боярства, развиваются противоречия между ним и массой мелких землевладельцев и ремесленников (черных людей), приводящие к острым классовым столкновениям на вече и вне его. К XV в. новгородское вече, формально сохраняя свое значение, превращается на деле в орган власти боярской олигархии.

Итак, существование феодальной республики обусловлено развитием крупного феодального землевладения и сосредоточением политической власти в руках боярской олигархии, возглавляющей местную городскую общину.

Власть городской общины во главе с боярством вела к полному политическому бесправию основной массы сельского населения (смердов), лишенного представительства на вече. Сохраняя свое внутреннее общинное самоуправление, смерды несли все повинности в пользу города. Земли смердьих общин являлись источником роста феодального землевладения – вечевые власти раздавали эти земли светским и духовным феодалам.

Перед нами – особый вариант социально-политического развития феодальных отношений. Для него характерны два основных момента: привилегированное положение городской общины и отсутствие развитой системы феодальной бюрократии. Феодальной республике свойственны два типа противоречий. Во-первых, это противоречия между господствующей городской общиной и подвластными ей смердами. В условиях развития феодальных отношений эти противоречия принимают характер классовой борьбы крестьян против феодалов (к числу наиболее ярких вспышек классовой борьбы смердов относится их движение 1483–1486 гг. на Псковской земле). Во-вторых, это противоречия внутри самой городской общины. Они отражают нарастающее социальное неравенство, раскалывающее горожан на привилегированных феодалов и малоимущих или неимущих черных людей (история Новгорода и Пскова насыщена эпизодами выступлений черных людей, что в ряде случаев использовалось противоборствующими боярскими партиями в политических целях).

Развитие феодального Пскова идет в XII – XV вв. именно по такому пути. Первоначально псковская городская община подчинялась новгородской – псковские посадники назначались «старшим городом». Однако уже в первой половине XII в. Псков проявляет признаки самостоятельности. В 1136 г. псковичи приняли князем Всеволода Мстиславича, изгнанного перед этим из Новгорода. Псковский летописец расценил это событие как отделение Пскова от Новгорода: Приидоша псковичи и пояша Всеволода княжити к себе, а новгородци отложишася ²⁹ [Псковские летописи. Вып. I. М.-Л., 1941, с. 10]. В дальнейшем союз Новгорода с Псковом сохраняется, и Новгород по-прежнему выступает в роли «старшего брата», но во второй половине XII в. Псков добивается фактической независимости. К этому же времени относятся первые известия о псковских боярах (вящих мужах), возглавлявших политическую жизнь феодального Пскова³⁰ [ПСРЛ, т. I, стб. 305; Новгородская Первая летопись, с. 35; ПСРЛ, т. II, стб. 608 и др.]. Косвенным свидетельством политической роли псковского боярства является изгнание из Пскова князя Владимира в 1213 г.³¹ [Новгородская Первая летопись, с. 52].

Развиваясь в основном по тому же пути, что и Великий Новгород, Псковская феодальная республика имела некоторые особенности. Во-первых, Псков не располагал такими огромными территориями, как Новгород, и возможности развития крупного феодального землевладения были здесь более ограниченными. Поэтому, хотя псковское боярство держало в своих руках политическую власть на вече, монополизировав важнейшую должность посадника, однако оно все же не могло добиться такого политического и экономического могущества, какого достигла феодальная олигархия, и вынуждено было в гораздо большей степени считаться с рядовыми членами городской общины.

Во-вторых, местоположение Пскова на самом рубеже Русской земли делало его объектом почти непрерывных нападений немецких и литовских феодалов. Это заставляло Псков обращаться за военной помощью к Новгороду и великому князю. Помощи со стороны Новгорода часто бывало недостаточно, а главное, она могла привести к усилению зависимости от новгородского боярства, все время стремившегося расширить сферу своей политической власти и влияния. Отсюда – тенденция вечевых властей Пскова к непосредственному контакту с великим князем – номинальным главой Русской земли. В союзе с великим князем Псков искал защиту не только от внешних врагов – Ордена и Литвы – но и от притязаний своего «старшего брата». Поэтому сепаратистские настроения у псковского боярства были развиты гораздо слабее, чем у новгородского. В большинстве случаев Псков выступал за сохранение единства русских земель. Тяга Пскова к союзу с великим князем увеличивается в XIV – XV вв. по мере усиления московской великокняжеской власти, обострения московско-новгородского конфликта и роста внешней опасности со стороны Ордена и Литвы.

Псковская Судная грамота отражает основные особенности феодальной государственности и права Псковской земли XIV – XV вв. При чтении текста грамоты обращает на себя внимание отсутствие многих норм, известных Русской Правде. Так, грамота не содержит развернутых разделов о наказаниях за убийство и другие преступления. В ней нет статей об охране феодальной собственности, нет статей о смердах, закупах и холопах. Отсутствие этих статей объясняется, по-видимому, именно тем, что соответствующие правовые нормы были хорошо разработаны в Русской Правде и имели общерусское значение. В XIV–XV вв. эти нормы Правды продолжали действовать, почему и не попали в местный псковский кодекс законов. Внимание составителей грамоты приковано главным образом к тем вопросам, которые не были затронуты в Правде, а также к тем, трактовка которых устарела или не отвечала условиям псковской действительности XIV–XV вв.

Если в центре внимания Правды – феодальная вотчина, противостоящая окружающему ее миру крестьянских общин, то Псковская Судная грамота имеет дело прежде всего с миром городской общины, а действующими лицами в ней являются члены этой общины, формально равноправные, но подвергающиеся нарастающему социально-экономическому расслоению. Такую среду мы видим в феодальном законодательтве впервые, и в этом – большое значение грамоты как источника не только по истории русского права, но и по истории общественно-экономических отношений средневековой Руси. Грамота сосредоточивает свое внимание на процессах классообразования, порождающих новые социальные типы члена древнерусского общества.

К этим новым типам, не известным из более ранних источников, относятся наймит и изорник. Наймит по Псковской Судной грамоте – это свободный человек, пользующийся гражданскими и политическими правами как член городской общины, но находящийся в экономической зависимости от государя – более состоятельного члена той же общины. Закон до известной степени охраняет права наймита, но из контекста выясняется возможность долголетнего наймитства, которое хотя и не приводит к потере гражданских прав, но тем не менее свидетельствует о глубоко зашедшем процессе социальной н имущественной дифференциации – о появлении людей, фактически не имеющих возможности себя прокормить и жить иначе, как во дворе у государя³² [Псковская Судная грамота, ст. ст. 39-41].

Еще более интересной фигурой, свидетельствующей о нарастании процесса феодального классообразования, является изорник, которому посвящены многие статьи грамоты (что само по себе говорит о значении этой фигуры в жизни Пскова)³³ [Там же, ст. ст. 42-44, 51, 63, 75, 76, 84-87, 93]. Изорник, – как и близкие к нему огородник и котечник, – свободный человек, работающий в сельском хозяйстве своего государя. По сравнению с закупом Русской Правды и с зависимыми крестьянами в феодальной вотчине XV – XVI вв. изорник пользуется гораздо большими гражданскими правами. Он может в установленное законом время уйти от государя, взяв отрок, может в известных случаях возбудить иск против государя о своем движимом имуществе (конь, корова). Государь не может самовольно и бесконтрольно распоряжаться личностью и имуществом изорника – спорные вопросы между ним и изорником решает суд.

В то же время изорник живет на земле государя, отдает ему часть урожая, выполняет другие повинности. Средством закабаления изорника является покрута – ссуда, даваемая ему государем. Запись изорника в покруте служит для государя важным средством установления зависимости изорника и членов его семьи: по требованию государя покрута должна быть выплачена при любых обстоятельствах, в противном случае с изорником поступают так, как с неисправным должником. По существу, изорник занимает промежуточное место между свободным человеком и зависимым крестьянином. Развитие изорничества свидетельствует об усилении социального и имущественного неравенства в среде свободных членов общины, что служит доказательством развития феодальных отношений.

Социальным потомком изорника является половник, хорошо известный на русском Севере в XVII–XVIII вв. Характерная черта Псковской Судной грамоты – предпочтение, которое она отдает письменному акту перед всеми другими видами судебных доказательств. В этом предпочтении заключен глубокий классовый смысл: обладателем такого письменного акта по большей части является феодал или, во всяком случае, представитель зажиточной части общества. В то же время для отдельных случаев сохраняются и старые формы доказательств, например показания свидетелей. Именно при помощи таких показаний решается спор о земле, если только это не лешая земля, на которую требуется особая грамота.

Псковская Судная грамота по сравнению с Русской Правдой отражает новый этап развития русского феодализма – в этом ее ценность как исторического и историко-правового источника.

Псковская Судная грамота сохранилась в двух списках – Воронцовском (в составе ст. ст. 1 –120 по принятому в настоящее время делению)³⁴ [БАН, 34.2.31, лл. 56-72 об.] и Синодальном (в составе ст. ст. 109–120 по этому же делению)³⁵ [ГИМ, Синодальное собрание, № 645, лл. 3-4]. В публикации Археографической комиссии 1914 г. оба списка воспроизведены способом фототипии и дана их наиболее полная транскрипция³⁶ [Псковская Судная грамота. Спб., 1914]. Второе фототипическое издание Воронцовского списка выполнено И. И. Полосиным³⁷ [Псковская Судная грамота. Перевод и комментарий проф. Полосина И. И. – Ученые записки МГПИ им. В.И. Ленина, 1952, т. XV, кафедра истории СССР, вып. 3]. Оба списка были неоднократно описаны в литературе. По мнению исследователей, Синодальный список выполнен в середине XVI в.³⁸ [Тихомиров М. Н. Летописные памятники Синодального собрания. – Исторические записки. Т. 13, М.. 1942, с. 272-275] (М. Н. Тихомиров), Воронцовский – в конце XVI –начале XVII в.³⁹ [Правда Русская. Т. 1. М.-Л.. 1940, с. 368-369] (В. П. Любимов). И. И. Полосин относил этот список к первой половине XVI в.

Вопрос о соотношении списков грамоты подвергался специальному изучению. В предисловии к изданию Археографической комиссии было высказано мнение, что оба списка независимы друг от друга. И. И. Полосин нашел, что последние двенадцать статей Воронцовского списка или его протографа списаны с Синодального списка или его протографа⁴⁰ [Псковская Судная грамота. Изд. МГПИ, с. 110]. Ю. Г. Алексеев, напротив, пришел к выводу, что не только сам Воронцовский список не связан с Синодальным, но не связаны между собой и их непосредственные протографы⁴¹ [Алексеев Ю. Г. Палеографические наблюдения над списками Псковской Судной грамоты. – Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. X. Л., 1978, с. 77]. Тем большее значение приобретает факт текстуальной близости списков: ст. ст. 109–120 (по нынешней нумерации) воспроизводятся в обоих списках почти без разночтений. Это говорит о большой стойкости текста памятника и косвенно свидетельствует о его официальном характере и происхождении.

Все издания грамоты делят ее текст на 120 статей (в некоторых изданиях введены статьи 42-а, 75-а, 103-а). В основу этого деления положен принцип вычленения более или менее логически законченных грамматических конструкций. К одной статье отнесено либо одно законченное по мысли предложение, либо несколько предложений, логически и грамматически связанных между собой. При этом издатели определяют начало и конец статьи, исходя не из палеографических особенностей списков, а из чисто логических соображений. Таким образом, деление грамоты на статьи носит в значительной степени условный характер, оно отражает в первую очередь логическое осмысление памятника его издателями и исследователями, а не подлинную структуру его текста.

Ю. Г. Алексеев предпринял попытку разделить статьи памятника по палеографическим признакам, положив в основу систему прописных букв в тексте Воронцовского списка. В ряде случаев статья списка, выделенная прописной буквой, оказалась в изданиях разделенной на несколько самостоятельных статей. Так, ст. ст. 1 и 2 изданий соответствуют первой статье рукописи, ст. ст. 3 и 4 – второй, ст. ст. 7 и 8 – пятой, ст. ст. 9, 10 и 11 – шестой и т. д. Шестнадцатая статья списка оказалась в изданиях разделенной на пять самостоятельных статей – ст. ст. 20–24. Всего, по наблюдениям Ю. Г. Алексеева, четырнадцать статей рукописи оказались в изданиях раздробленными на 32 статьи. С другой стороны, в некоторых случаях в изданиях статьи рукописи слиты. Так, ст. 14 объединяет статьи девятую, десятую и одиннадцатую, ст. 30 – двадцать первую и двадцать вторую, ст. 42 – тридцать вторую и тридцать третью. В общей сложности 12 статей изданий объединили текст двадцати восьми статей рукописи. Деление по палеографическим признакам тоже не является бесспорным, учитывая позднее происхождение существующих списков грамоты и не всегда четкое выделение прописных букв. Однако оно не может игнорироваться ни издателями, ни исследователями грамоты: в ряде случаев оно помогает осмыслению текста памятника и доносит до нас особенности юридического мышления средневекового кодификатора⁴² [Алексеев Ю. Г. Указ. соч., с. 101-103].

2.

Псковская Судная грамота была впервые введена в научный оборот Н. М. Карамзиным, опубликовавшим ее последние 12 статей (по принятому в настоящее время делению) по Синодальному списку. Воронцовский список был обнаружен Н. Н. Мурзакевичем в архиве М. С. Воронцова и опубликован им в 1847 г. с кратким введением и комментарием⁴³ [Псковская Судная грамота, составленная на вече в 1467 г. Одесса, 1847]. С этого времени начинается научное изучение Псковской Судной грамоты как памятника русского права.

Первыми исследованиями, специально посвященными грамоте, явились работы И. Е. Энгельмана и Ф. Н. Устрялова, вышедшие в 1855 г. И. Е. Энгельман поставил задачу систематического изучения норм гражданского права грамоты⁴⁴ [Энгельман И. F. Систематическое наложение гражданских законов, содержащихся в Псковской Судной грамоте. Спб., 1855]. Ф. Н. Устрялов дал общий очерк содержания грамоты с исто-рико-юридической точки зрения⁴⁵ [Устрялов Ф. Н. Исследование Псковской Судной грамоты 1467 г. Спб., 1855].

В дальнейшем в работах историков-юристов второй половины XIX – начала XX в. грамота изучалась главным образом как историко-юридический документ. Хотя специальных монографических исследований о ней в этот период не было опубликовано, Псковская Судная грамота заняла видное место в трудах И. Д. Беляева, Н. Л. Дювернуа, М. Ф. Владимирского-Буданова, П. Н. Мрочек-Дроздовского, А. И. Никитского, В. И. Сергеевича, М. А. Дьяконова и других представителей русской буржуазной историко-юридической науки⁴⁶ [Беляев И. Крестьяне на Руси. М., 1861; он же. История города Пскова и Псковской земли. М, 1867; Дювернуа Н. Источники права и суд вДревней Руси. М, 1869; Владимирский-Буданов М. Обзор истории русского права (разные издания); Мрочек-Дроздовский П. Н. Главнейшие памятники русского права эпохи местных законов. –  Юридический вестник Московского юридического общества, 1884, май – июнь; Никитский А. Очерк внутренней истории Пскова. Спб., 1873; Сергеевич В. Древности русского права (разные издания); Дьяконов М. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси (разные издания)]. Грамота издается, комментируется и многократно переиздается в составе «Хрестоматии по истории русского права» М. Ф. Влади-мирского-Буданова. Выходят и другие издания памятника.

Начиная с И. Е. Энгельмана исследователи пытаются установить связь грамоты с Русской Правдой и другими памятниками XII –XV вв. Необходимо, однако, отметить, что догматическая по своему характеру буржуазная историко-юридичес-кая мысль не смогла в полной мере проникнуть в диалектическую сущность истории права, отражающего в конечном счете процесс развития социально-экономических отношений. Буржуазные историки-юристы не смогли понять классовую природу феодального законодательства. Развитие права они по сути дела не связывали с развитием исторического процесса в целом.

Новый и наиболее плодотворный этап изучения грамоты начинается в советское время. Советские историки стремятся к комплексному изучению памятника как исторического источника, исследуя его происхождение и содержание с позиций исторического материализма. При этом особое внимание уделяется характеристике социально-экономических явлений, отраженных в грамоте. В работах М. К. Рожковой, Б. Б. Кафенгауза, Л. В. Черепнина, И. И. Полосина⁴⁷ [Рожкова М. К. К вопросу о происхождении и составе Псковской Судной грамоты. Л.-М., 1927; Кафенгауз Б. Б. Псковские «изорники».– Ученые записки МГПИ им. К. Либкнехта. Т. 4. Серия историческая, вып. II. М., 1939; он же. К вопросу о происхождении и составе Псковской Судной грамоты. – Историч. записки, т. 18. М., 1948; Черепнин Л. В., Яковлев А. И. Псковская Судная грамота. Новый перевод и комментарий. – Исторические записки, т. 6, М., 1940; Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV^XV вв. п. I. М.-Л., 1948] ставятся вопросы истории текста и структуры памятника, делаются попытки определить его последовательные редакции. И. И. Полосин⁴⁸ [Псковская Судная грамота. Перевод и комментарий проф. И. И. Полосина. – Ученые записки МГПИ им. В. И. Ленина, 1952, т. LXV] и А. А. Зимин⁴⁹ [Псковская Судная грамота. Перевод, историко-правовой обзор и текстологический комментарий Зимина А. А. – Памятники русского права. Вып. второй. М., 1953] предпринимают издания грамоты с постатейным комментарием. И. Д. Мартысевич посвящает грамоте специальное историко-юридическое исследование⁵⁰ [Мартысевич И. Д. Псковская Судная грамота. Историко-юридическое исследование. М., 1951]. Вопросы уголовного права грамоты изучены М. М. Исаевым⁵¹ [Исаев М. М. Уголовное право Новгорода и Пскова XIII-XV вв. – 1-6 июля 1946. М., 1948]. В работе Ю. Г. Алексеева сделана попытка монографического изучения грамоты как источника по истории феодальных отношений XIV – XV вв.⁵² [Алексеев Ю. Г. Псковская Судная грамота и ее время. Развитие феодальных отношений на Руси XIV-XV вв. Л., 1980].

В современной историографии Псковской Судной грамоты можно выделить несколько основных проблем. Одной из них является проблема датировки дошедшего до нас текста.

Непосредственные указания на время составления грамоты, а также на ее источники содержатся в заголовке памятника по Воронцовскому списку. Однако можно без преувеличения сказать, что заголовок грамоты принадлежит к числу ее самых загадочных мест. Основное противоречие в тексте заголовка – противоречие между ясным и точным указанием на пять соборов, существующих в Пскове, и таким же ясным и точным указанием на дату составления грамоты. Согласно первому указанию, грамота могла возникнуть не раньше 1462 г. (когда был создан пятый псковский собор), согласно второму – она списана в 1397 г. (6905). Противоречия заголовка по существу своему неразрешимы. Какое из указаний заголовка правильнее и почему в нем возникли такие противоречия, об этом в настоящее время сказать трудно.

Наиболее простым и естественным казалось с самого начала предположение об описке писца, пропустившего в написании года SЦОЕ (6975=1467) предпоследнюю букву. Тогда все становится очень понятным: грамота утверждена на вече в 1467 г., когда существовали уже все пять соборов. По этому пути пошел первый издатель грамоты Н. Н. Мурзакевич, а за ним – большинство дореволюционных исследователей. Из советских историков такой точки зрения придерживалась М. К. Рожкова.

Однако предположение об ошибке писца далеко не всем казалось убедительным. Ряд дореволюционных исследователей (Н. В. Калачов, М. Ф. Владимирский-Буданов, М. А. Дьяконов) и большинство советских историков отвергают такое объяснение как искусственное и произвольное. Они считают дату 1397 г. реальной и отражающей один из этапов создания грамоты. Упоминание же пяти соборов эти исследователи рассматривают как указание на время окончательного редактирования дошедшего до нас текста. В настоящее время наиболее вероятным представляется мнение И. Д. Мартысевича о том, что последняя переработка псковского законодательства была произведена между 1462 и 1471 г., т. е. в период существования в Пскове пяти соборов.

К числу нерешенных относится и вопрос об источниках Псковской Судной грамоты. Заголовок называет три из них: Александрову грамоту, Константинову грамоту и псковские пошлины (т. е. местные обычаи). Спорным является вопрос о личности того великого князя Александра, которому заголовок приписывает составление соответствующей грамоты. Большинство дореволюционных исследователей, начиная с Н. Н. Мурзакевича, а из советских ученых – М. К. Рожкова, И. Д. Мартысевич и А. А. Зимин, принимают упомянутого Александра за тверского князя Александра Михайловича, занимавшего псковский стол с 1327 по t337 г. (с перерывом в полтора года). Н. В. Калачов, И. Е. Энгельман, М. Ф. Владимирский-Буданов, В. И. Сергеевич, Б. Б. Кафенгауз, Л. В. Черепнин считают автором Александровской грамоты Александра Невского. По нашему мнению последнее предположение является более вероятным.

Весьма важным и не до конца ясным является вопрос о редакциях грамоты, т. е. о последовательных этапах составления дошедшего до нас текста. С этим связан и вопрос о структуре текста грамоты.

В дореволюционной историографии преобладало мнение, что памятник образовался путем постепенной приписки новых статей к старым и что существующий порядок статей отражает историю составления текста грамоты. Наиболее последовательно эта мысль проведена в исследованиях И. Е. Энгельмана и П. Н. Мрочек-Дроздовского. Однако еще Н. Н. Мурзакевич высказал мысль (развитую впоследствии П. Е. Михайловым)⁵³ [Михайлов П. Е. Новые данные для комментария Псковской Судной грамоты. –  Известия ОРЯС Академии наук. т. XVIII, кн. 2, 1913] о возможности перемещения листов грамоты при ее переписке: после ст. 76 (по наиболее распространенному делению) первоначально следовали ст. ст. 84–87.

Вопрос о редакциях и составных частях грамоты по-новому поставлен в советской историографии. М. К. Рожкова считает древнейшими последние двенадцать статей памятника. Весь остальной текст грамоты она делит на две части (ст. ст. 1–57 и ст. ст. 58–107), выделив ст. ст. 77–83 как вставку более позднего происхождения.

По мнению Л. В. Черепнина, «Правда» Александра Невского (ст. ст. 1, 109–120), Судебный Устав князя Александра Михайловича (ст. ст. 7–13, 20–27, 34–37, 46–50), торговый устав (ст. ст. 14–19, 28–33, 38–41, 45), а также ст. ст. 21 и 36 составили первую редакцию грамоты (1397 г.). Ко второй редакции (1417 г.) Л. В. Черепнин отнес ст. ст. 53–71, 101 – 107. Третья редакции (1435–1440 гг.) включала ст. ст. 72-74, 88–92, 94–100. Статьи 3–5 и 77–83 – результат переработки старого текста, сделанной в 1480-х гг.; ст. ст. 42–44, 51, 63, 75, 84–87 – отрывки какого-то цельного устава, к которому, по мнению Л. В. Черепнина, относились и статьи о смердах, изъятые в 1480-х гг.

Б. Б. Кафенгауз считает теперешний порядок статей результатом ряда позднейших редакций грамоты, а также ошибок переписчиков, имевших дело с весьма ветхим оригиналом. Решив добиться восстановления первоначального порядка статей, он предпринял полную реконструкцию существующего текста, исходя из логических и палеографических соображений. Согласно этой реконструкции, статьи грамоты располагаются в следующем порядке: 1–5, 77–83, 64–71, 6–19, 28–33, 45–50, 20–27, 34–44, 51–63, 72–76, 84–108, 109–120. В противоположность этому И. И. Полосин поставил задачей «не переставлять с места на место... отдельные статьи, не ломать памятника», а рассматривать грамоту как юридический сборник, построенный в принципе в прямом хронологическом порядке, хотя этот порядок зачастую нарушается «вставками» и «выписками», по которым и можно судить о последовательных редакциях памятника. По таким признакам И. И. Полосин выделил двенадцать редакций, датируя некоторые из них с точностью до одного года.

По нашему мнению, первой редакцией грамоты был Свод 1397 г., в который вошли выписки из грамоты Александра Невского и приписки псковских пошлин. Этот Свод в дальнейшем подвергался переделкам путем включения новых статей, исключения старых и систематизации текста, ввиду чего реконструкция первоначального содержания Свода едва ли возможна. Трудно также сказать, сколько раз редактировался Свод 1397 г.: содержание грамоты и другие источники не дают убедительного ответа на этот вопрос. Можно только предполагать, что одна из редакций (условно – вторая) была связана с включением в закон выписок из грамоты князя Константина, княжившего в Пскове дважды – в 1407 и 1414 г. Эта редакция может быть датирована по ст. 107 – единственной, время записи которой можно установить довольно точно: в ней идет оечь о пенязях – денежной единице, существовавшей в Пскове (по летописным данным) с 1409 по 1424 г. Можно думать, что после 1424 г. полного редактирования Свода не предпринималось: ст. 107 осталась со старым денежным счетом.

Дошедший до нас памятник можно условно назвать третьей редакцией грамоты. Она включила второй свод по ст. 108 с дополнениями, сделанными позже и еще не успевшими подвергнуться редакторской переработке и систематизированию⁵⁴ [Алексеев Ю. Г. Вопросы истории текста Псковской Судной грамоты. –  Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. XI. Л., 1979, с. 66-67].