Раздел 2. Классические литературы Древнего мира 16 страница

Считая, что текст «Махабхараты» сложился в процессе многократной и несогласованной компиляции, многие исследователи усматривают в нем большое число противоречий. Иногда, на их взгляд, эти противоречия касаются частностей сюжета, иногда — основных идейных мотивов эпоса. К числу последних принадлежат не раз вызывавшие недоумение противоречия в обрисовке главных героев «Махабхараты». Сочувствие читателей эпоса — в том виде, в каком он дошел до нас, — безраздельно принадлежит пандавам. Они обрисованы в целом как великие и храбрые воины, справедливые, честные и мудрые мужи. Дело, которое они защищают в битве с кауравами, — справедливое, и победа в конечном счете на их стороне. Они любимы своими подданными и всем народом, будучи щедрыми и благородными правителями, заботятся о нем и даже в изгнании избавляют людей от злых чудовищ и притеснителей. Кауравы, наоборот, злы, тщеславны и мстительны. Ни сознание собственной неправоты, ни мудрые и благоразумные советы, которые дают им их советники, ни даже умеренность требований и миролюбие панданов не могут удержать их от коварных козней и от кровопролитной войны. Поэтому их гибель в эпосе знаменует торжество справедливости и добродетели.

Но с этой характеристикой вступивших друг с другом в смертельную борьбу родов многое, казалось бы, находится в разительном противоречии. Прежде всего, на стороне кауравов сражается немало безупречных героев. Среди них мужественный и благородный Карна, пощадивший четырех побежденных им братьев-пандавов, и мудрый наставник царевичей Дрона, и Бхишма — воплощение государственной и воинской мудрости. Далее, «Махабхарата» рассказывает, что буквально все вожди кауравов погибли в битве в результате предательства или бесчестных уловок со стороны пандавов. Так, Дрону они обманули, сказав, что убит его сын, после чего для престарелого брахмана жизнь потеряла смысл, и он перестал сражаться; Карне нанес смертельный удар Арджуна, когда колесо колесницы Карны увязло в земле и по правилам чести поединок должен был быть прекращен; Дурьодхане Бхима раздробил бедра запрещенным ударом палицы ниже пояса. И даже Кришна, который в «Махабхарате» выступает как воплощение высшего бога Вишну, как идеал добродетели и мудрости, неожиданно оказывается совершенно неразборчивым в средствах и дает пандавам советы, хотя и принесшие им победу, но по сути своей нечестные и коварные.

Подобного рода противоречия привели отдельных ученых к мысли, что первоначально положительными героями эпоса были не пандавы, а кауравы и лишь впоследствии они поменялись местами. Это еще раз подтверждало их вывод, что «Махабхарата» — не последовательное, связанное единой художественной идеей произведение, а плод многочисленных, довольно неуклюжих переработок и произвольного объединения разнохарактерного материала. Тем самым известное в науке представление об эпосе как об искусственном собрании «малых песен», которое давно уже признано несостоятельным по отношению к поэмам Гомера или например, сказанию о Нибелунгах, и по сию пору в какой-то мере осталось приложимым к «Махабхарате».

Однако ряд иных европейских и индийских ученых, и среди них Й. Дальман, В. Пизани, издатель критического текста эпоса В. С. Суктханкар, хотя часто исходят из разных предпосылок, справедливо, на наш взгляд, указывают, что «Махабхарата» — единое произведение не только в своих гипотетически реконструируемых первых редакциях, но обнаруживает четкость художественного замысла, целостность идейной концепции и в той форме, в какой она дошла до нашего времени.

В. Пизани, в частности, обратил внимание на то, что вставные эпизоды «Махабхараты», и повествовательные, и дидактические, появляются в ней не случайно и хаотично, а заполняют, как правило, временные лакуны в основном сюжете, не нарушая тем самым гармонии эпоса. Так, их больше всего встречается в III книге, где речь идет о 12-летнем изгнании пандавов и сюжет почти не движется. Подобным же образом XII и XIII книги поучений Бхишмы как бы призваны заполнить собой время между окончанием войны и последним странствованием пандавов.

Не могут быть доказательством компилятивности «Махабхараты» и упомянутые выше противоречия

242

в описании главных действующих лиц. В неменьшей степени такие противоречия свойственны и иным произведениям мирового эпоса, где характеристика главных героев не всегда оказывается столь выпрямленной, какой обычно ждут от памятников глубокой древности (ср. характеристики Одиссея, Агамемнона и даже Ахилла), а их противники обычно трактуются с уважением и даже симпатией (ср. характеристики Приама, Гектора и т. д.). Однако еще более существенно, что в «Махабхарате» эти противоречия в значительной мере вообще снимаются или оказываются мнимыми, если рассмотреть их с точки зрения общего смысла, художественной идеи эпоса.

Основной пафос «Махабхараты», свойственный, видимо, в той или иной мере эпической поэзии в целом, — это пафос героической активности. Но в индийском эпосе понятие героического действия получает своеобразную трактовку, обусловленную спецификой отраженного в нем религиозно-философского мировосприятия, проблема активности решается в интеллектуальном и этическом планах. В «Махабхарате» постоянно звучит тема бренности окружающего мира, роковой власти времени, которое уносит с собой бесследно и человеческие жизни, и могучие империи. Битва на поле Куру предопределена, и никто не в силах повлиять на ее исход. Но это не значит, что человек должен отречься от мира, должен оставаться пассивным, приняв аскетическую мораль. Человек обязан действовать, он не может не действовать, но его действия должны быть подчинены особому моральному императиву, высшему долгу (дхарме), сливающему его судьбу с всеобщей гармонией Вселенной. Этот высший долг имеет мало общего с понятием обыденного, индивидуального долга. Он должен быть очищен от любого рода эгоистических устремлений, включая сюда даже такие, которые кажутся благородными, но по сути дела направлены на благо индивидуума, отвечают лишь его личным желаниям, привязанностям или склонностям. Этот долг состоит в наилучшем исполнении своего предназначения на земле, наилучшем не с точки зрения отдельной личности, а с точки зрения вечного и непреложного морального закона индуизма.

Когда Драупади и Бхима после ухода в изгнание уговаривают Юдхиштхиру немедленно отомстить кауравам, он отказывается поступить бесчестно и отплатить злом на зло. Тогда Драупади с горечью указывает ему, что человек должен заботиться сам о себе, а не полагаться на мировой порядок, ибо бог по своей прихоти играет людьми и добродетельные страдают, а негодные процветают. В ответ на это Юдхиштхира объясняет ей свое понимание человеческого долга:

Я действую не из желания плодов дела, царевна;
Но даю, потому что мой долг — давать, и жертвую, потому что должно приносить жертвы...
Я поступаю добродетельно, прекраснобедрая, не ради плодов добродетели,
А следуя закону и подражая поведению мудрых...
Среди болтающих о добродетели худший тот, кто торгует добродетелью.

(III, 32, 2, 4)

В свете такой концепции долга неправыми, с точки зрения морали эпоса, оказываются не только Дурьодхана, преследующий корыстные и честолюбивые цели, не только Дхритараштра, слепой и в физическом, и в нравственном смысле, ибо больше всего его заботит судьба собственного потомства, но и Карна, привлекательный на первый взгляд своим благородством и мужеством. В свое время пандавы оскорбили Карну, упрекнув его в низком происхождении: они считали его, как считал себя и сам Карна, сыном простого возничего. Но вот перед началом битвы Кришна, а затем истинная мать Карны Кунти раскрывают ему тайну его рождения. Они обещают ему, старшему из пандавов, царское величие и благоденствие, если он присоединится к своим братьям. Однако Карна отказывается, он говорит, что, хотя по роду своему и принадлежит к пандавам, они всегда подвергали его лишь насмешкам и унижениям, а Дурьодхане он обязан почетом и дружбой, и было бы бесчестным изменить ему. Отказ Карны, казалось бы, продиктован благородными мотивами, и его человеческое достоинство действительно не может не вызвать симпатии, но на ином уровне — уровне внеэгоистической морали эпоса — Карна неправ: он не может преодолеть своего «я», индивидуальные привязанности и антипатии играют для него бо́льшую роль, чем общие интересы рода, чем соображения высшей справедливости, и его смерть в какой-то мере — воздаяние за эту его неправоту.

С той же точки зрения нечестные приемы, к которым прибегают пандавы в поединках со своими врагами, заслуживают осуждения лишь на уровне индивидуальной морали; в глазах творцов древнеиндийского эпоса они оправданы тем, что приближают победный исход битвы, иначе говоря, торжество высшей, всеобщей морали и закона. В связи с этим знаменательно, что подсказывает пандавам, как при помощи хитрости погубить вождя кауравов Бхишму, не кто иной, как сам Бхишма, вообще выступающий в «Махабхарате» как главный поборник истинной добродетели и истинной морали. Бхишма, в свое время отказавшийся от царства,

243

дабы не нарушить данного им слова, будучи главой рода Куру, волею судьбы должен оставаться с кауравами. Он безбоязненно и откровенно дает им советы, которые всегда согласуются со справедливостью. Но когда война, несмотря на его усилия, все же разражается, он, уверенный в победе пандавов, в правоте их дела, тем не менее становится во главе войска кауравов и храбро и честно исполняет свой долг, хотя знает, что это сулит ему скорую гибель. Право на наставления, которые он дает героям «Махабхараты» на ложе смерти, он заслужил всей своей жизнью. Эти наставления как бы сублимируют в теоретической форме практическое поведение героев эпоса. И так всегда в «Махабхарате»: эпическое повествование и дидактические интерлюдии, дополняя друг друга, трактуют один и тот же комплекс идей, проясняют то, что индийские ученые обычно именуют «уроком Махабхараты».

Теории, рассматривающие «Махабхарату» как неорганичную компиляцию разнородных текстов, игнорируют это внутреннее единство дидактического и эпического слоев в эпосе. Между тем в этом единстве, по сути дела, и состоит художественный смысл «Махабхараты». И пожалуй, лучшей его иллюстрацией может служить, казалось бы, один из самых отвлеченных и философичных разделов поэмы — «Бхагавадгита», или «Божественная песнь» (VI, 23—40). «Бхагавадгита» — не только замечательный и по художественной силе, и по глубине мысли текст «Махабхараты», не только священная книга индуизма, чрезвычайно популярная и почитаемая в Индии, это своего рода духовное ядро эпоса, вобравшее в себя его основные идейные мотивы и принципы.

Перед самым началом битвы на поле Куру колесница Арджуны, возничим которого был Кришна, останавливается около неприятельского войска, Арджуна видит своих «дедов, отцов, наставников, дядьев, товарищей, братьев, сыновей, внуков, тестей и друзей», сошедшихся на смертельный бой, и в ужасе перед братоубийственной битвой роняет оружие и говорит: «Не буду сражаться». И тогда Кришна, как верховное существо и как духовный наставник Арджуны, разъясняет ему смысл высшего морального закона, вечной дхармы. Сначала Кришна говорит об ограниченности человеческого восприятия, связанного узами бытия, и напоминает, что тела преходящи, что, подобно тому как сбрасывают обветшавшие одежды, душа снова и снова меняет свою оболочку. Познавший это не скорбит ни о живых, ни об усопших и, равнодушный к иллюзорным страданию и радости, стремится лишь исполнить завещанный ему от рождения долг. Арджуна — кшатрий, его долг — сражаться, и исполнять этот долг ему надлежит, руководствуясь не заботой, пусть даже самой возвышенной, о плодах дела, но лишь ради выполнения долга как такового. Кришна не ограничивается, однако, только таким практическим рассуждением. Он показывает, что именно это понимание долга совпадает с единственно имеющим цену в мире стремлением к освобождению души, к ее слиянию с абсолютом. Освобождение возможно лишь на пути отрешенности, отрешенности от жизненных привязанностей, от треволнений бытия, от чувств и объектов чувств. Но подобная отрешенность может быть достигнута не бездействием (не действовать человек не может), а бескорыстным действием, безразличием к следствиям, «плодам» действия, равно и дурным, и хорошим. Такое действие невозможно в рамках узких, индивидуальных представлений о морали, а лишь в свете более общей, абстрактной, сверхличной концепции долга. Свое учение Кришна интерпретирует в различных аспектах, социологическом, психологическом и метафизическом, и, закончив наставление, говорит Арджуне:

Я возвестил тебе знание, составляющее тайну тайн.
Обдумай его до конца и поступай, как хочешь.

(VI, 40, 63)

Герой должен знать высший смысл жизни, но он волен поступать, как хочет. Свобода воли лежит в основе этического учения эпоса, в основе пафоса героической активности, его пронизывающего. На поле Куру, на поле дхармы, как говорит сам эпос, сплелись сотни и тысячи судеб героев, свободно избранных ими самими, но грандиозная битва меряет эти судьбы меркой сверхличной судьбы, меркой высшей справедливости.

«Махабхарата», как мы уже говорили, складывалась на протяжении многих веков. Конечно, та художественная концепция, с которой мы теперь имеем дело, вряд ли была присуща эпосу изначально. На первых порах, по-видимому, это была обычная воинская сага, воспевающая памятную для Индии войну и возникшая в воинской среде, гордившейся подвигами отцов. По мере роста «Махабхараты» в рамках устной традиции в нее включались иные героические сказания, народные легенды и мифы, каждый раз композиционно подчиняясь ведущей теме, ведущему сюжету. Наконец, вероятно, тогда, когда на религиозном горизонте Индии появились новые учения, и в первую очередь вишнуизм, древний эпос подвергся новым изменениям. Изменения эти, однако, были проведены с большим искусством и в согласии с предшествующей традицией. Создатели конечной

244

версии «Махабхараты», подчиняясь негласным законам эпического устного творчества, оставили в неприкосновенности героическое сказание эпоса и лишь расставили на нем иные акценты. Вводя в состав эпоса дидактические разделы, они умело использовали особенности его композиции, а насытив его этической проблематикой в духе современных им религиозно-философских принципов, тем не менее не нарушили архаический колорит рассказа. Вместе с тем привнесенная ими моральная доктрина на новой основе цементирует содержание «Махабхараты», обеспечивает его художественное единство, несмотря на всю энциклопедичность поэмы, о которой индийская народная поговорка говорит: «Того, чего нет в „Махабхарате“, нет в Индии».

Второй классический индийский эпос — «Рамаяна» («Деяния Рамы»), хотя и имеет много общего с «Махабхаратой», тем не менее построен существенно иначе и переносит читателя совсем в другой мир. Уже сам объем «Рамаяны» значительно меньший. Она состоит «всего лишь» из 24 000 шлок-двустиший, разделенных на семь книг (канд). Сюжет изложен не с помощью прямой речи или диалога и не от лица одного или нескольких рассказчиков, а как обычное повествование. Подобно тому как «Одиссея», в отличие от «Илиады», полна сказочных элементов и фольклорных мотивов, так и «Рамаяна», в отличие от «Махабхараты», то и дело рассказывает о борьбе с многоголовыми демонами, о волшебных превращениях, о чудесных перелетах по воздуху, об обезьянах-воителях и т. д. Наконец, сам дух повествования «Рамаяны» другой, чем в «Махабхарате»: атмосфера полуварварского героизма сменяется атмосферой утонченной чувствительности, жажда славы уступает место стремлению к нравственной чистоте и благородству, пафос высокого долга — пафосу любви и верности.

Однако эпическое ядро выделяется в «Рамаяне» с такой же, если не с большей четкостью, как и в «Махабхарате». И здесь события восходят к глубокой древности, отражая, по всей видимости, продвижение североиндийских племен на восток и юг Индии. Как и в «Махабхарате», композиционным центром в «Рамаяне» является великая битва, и точно так же эта битва вызвана несправедливым посягательством на честь и законные права героя — похищением его жены, которое, подобно похищению Елены Парисом, повлекло за собой кровопролитную войну, которая длилась долгие годы и повлекла за собой гибель многих доблестных воинов.

«Рамаяна» рассказывает: У Дашаратхи, царя Айодхьи^*, было четыре сына: Рама от царицы Каушальи, Бхарата от Кайкейи, Лакшмана и Шатругхна от третьей жены Сумитры. Старший сын царя Рама с юности превосходил своих братьев красотой, мудростью и храбростью. Его женой стала добродетельная и прекрасная Сита, царевна из Видехи^**. Рама получил ее руку, победив в состязании других царей и царевичей: только ему удалось согнуть волшебный лук отца Ситы — царя Джанаки.

Долгие годы Рама и Сита жили в счастье и благоденствии. Но вот царь Дашаратха решил торжественно провозгласить Раму своим наследником. Узнав об этом, вторая жена Дашаратхи Кайкейи напомнила мужу, что однажды он дал ей обещание выполнить два любых ее желания, и потребовала, чтобы он на четырнадцать лет изгнал Раму из царства, а наследником назначил ее сына Бхарату. Как ни горевал Дашаратха, Рама сам настоял на том, чтобы его отец не нарушил своего слова, и удалился в лес в изгнание. За ним добровольно последовали Сита и преданный ему брат Лакшмана.

Царь Дашаратха не смог перенести разлуку с сыном и вскоре умер. На трон должен был взойти Бхарата. Но благородный царевич считал, что право на царствование принадлежит не ему, а Раме, и отправился в лес, чтобы уговорить брата вернуться в столицу. Друзья и родичи советовали Раме принять предложение Бхараты. Однако Рама пожелал остаться верным памяти отца и до конца исполнить его волю.

Бхарата принужден был возвратиться в Айодхью один, но в знак того, что он не считает себя полноправным царем, водрузил на трон сандалии Рамы.

Между тем Рама и Лакшмана продолжали жить в лесу. Оберегая покой лесных отшельников, они истребили много лесных чудовищ. Однажды Лакшмана отсек нос и уши у женщины-ракшасы Шурпанакхи, покушавшейся на жизнь Ситы. Шурпанакха пожаловалась своему брату, могущественному владыке острова Ланки (видимо, древнее название Цейлона, совр. Шри Ланки), десятиголовому демону Раване. При этом она описала ему удивительную красоту Ситы, и Равана решает отнять Ситу у Рамы. С помощью демона Маричи он похищает Ситу и переносит ее на своей колеснице по воздуху в Ланку. Там Равана пытается соблазнить ее своими богатствами, властью и роскошью, которая будет ее окружать, если она станет его

245

Иллюстрация:

Равана, сотрясающий гору Кайласу

Рельеф пещерного храма в Эллоре, вблизи Бомбея. VIII в.

246

супругой, но Сита остается непреклонной и верной Раме. Равана заключает ее под стражу и грозит смертью, если в течение двенадцати месяцев она не согласится на его притязания.

Тем временем безутешный Рама и Лакшмана отправились на поиски Ситы. От умирающего коршуна Джатаю, который тщетно пытался преградить путь Раване, когда он проносился с Ситой по воздуху, они узнали, кто ее похититель. Во время поисков супруги Рама помогает царю обезьян Сугриве вернуть себе отобранное у него царство; за это Сугрива заключает с Рамой союз и обещает ему помощь в борьбе с Раваной.

Сугрива поручает мудрейшему из своих министров Хануману узнать, куда Равана унес Ситу. Могучим прыжком Хануман пересекает океан и попадает в Ланку. После долгих поисков ему удается выведать, где томится Сита, и даже тайно к ней проникнуть. Он утешает Ситу, предсказав скорое освобождение, и после многих опасных приключений возвращается к Раме и своему царю.

Обезьяна Нала, сын божественного строителя Вселенной Вишвакармана, строит мост через океан, и по нему войско Рамы переправляется на Ланку. Начинается упорная, многодневная битва. На стороне Рамы храбро сражаются Лакшмана, Хануман, племянник Сугривы Ангада, обезьяны и медведи; на стороне Раваны — бесчисленные ракшасы и демоны, среди которых выделяется храбростью и силой сын Раваны Индраджит, искусный волшебник. Индраджиту несколько раз почти уже удается одержать победу над Рамой и его союзниками, но в конце концов он гибнет от руки Лакшманы.

Тогда на поле битвы появляется сам Равана и вступает в решающий поединок с Рамой. Равана кажется непобедимым: всякий раз, как Рама отсекает ему одну из его голов, она вырастает у него снова. Но вот Рама поражает его в самое сердце оружием, которое подарил ему бог Брахма, и Равана умирает.

Смерть Раваны означает конец сражения и поражение его войска. Рама наконец встречается с Ситой. Однако в присутствии многих тысяч свидетелей Рама отталкивает от себя Ситу и говорит, что подозревает ее в супружеской неверности. Сита бросается в огонь, но огонь щадит ее, а поднявшийся из пламени бог Агни убеждает Раму в ее невиновности. Рама объясняет, что он и не сомневался в чистоте своей супруги, но хотел, чтобы в этом убедилось все войско.

После примирения с Ситой Рама возвращается в Айодхью, где Бхарата с радостью уступает ему царство.

На этом, однако, не кончились злоключения Рамы и Ситы. Однажды Раме донесли, что народ ропщет, ибо он не верит в добронравие Ситы и опасается, что ее пример развращающе подействует на всех женщин в стране. Рама вынужден подчиниться воле народа и приказывает Лакшмане отвести Ситу в лес, к отшельникам. Сита печально, но стойко переносит новый удар судьбы, и ее принимает под свое покровительство аскет Вальмики.

В его обители у Ситы родились двое сыновей — Куша и Лава. Вальмики воспитал их, а когда они подросли, обучил сочиненной им поэме о жизни Рамы. Эту поэму они прочитали во время одного из жертвоприношений в присутствии самого Рамы. Рама узнал своих сыновей и послал за Вальмики и Ситой. Вальмики снова подтвердил чистоту и верность супруги Рамы, но Рама еще раз пожелал, чтобы она доказала это перед всем народом. Сита призвала в качестве свидетельницы мать-землю, и земля по ее просьбе разверзлась перед нею и поглотила ее. Только после смерти, на небесах, Рама и Сита соединились навечно.

В основной сюжет «Рамаяны», так же как и «Махабхараты», вставлены разнообразные мифы, легенды, нравоучительные рассказы, подавляющее большинство которых в той или иной форме имеется и в первом эпосе. Среди этих вставных эпизодов мы встречаем уже знакомые легенды о Вишвамитре (I, 51—65), о Шунахшепе (I, 62), мифы о рождении бога войны Кумары (I, 35—37), о нисхождении с неба реки Ганга (I, 38—44), о пахтанье океана (I, 45), об убийстве Вритры Индрой (VII, 84—87) и т. д. Но подобного рода историй, не связанных с сюжетом эпоса, в «Рамаяне» неизмеримо меньше, чем в «Махабхарате», да к тому же все они сравнительно невелики по объему и не нарушают последовательности и стройности основного рассказа. Примечательно, что большинство этих историй вставлено в первую и последнюю (седьмую) книги «Рамаяны», которые, по единодушному мнению исследователей, не принадлежали к ранним редакциям эпоса. О позднейшем происхождении этих книг свидетельствуют и особенности их языка и стиля, и то, что только в них Рама предстает как воплощение бога Вишну, а в качестве героя «Рамаяны» появляется ее автор — Вальмики.

О роли Вальмики в трагическом финале эпоса мы уже говорили. В первой же книге рассказано о том, как Вальмики изобрел шлоку (основной размер индийского эпоса) и как сочинил «Рамаяну» (I, 2). Этот рассказ заслуживает особого внимания, он является своего рода ключом к содержанию «Рамаяны», той «Рамаяны», которая дошла до нашего времени.

247

Однажды Вальмики увидел в лесу счастливую пару птиц краунча (разновидность кулика). Вдруг стрела некоего охотника поразила самца. Когда самка начала оплакивать своего мужа, сердце Вальмики преисполнилось сострадания, и он проклял убийцу:

Охотник, да лишишься ты навеки пристанища
За то, что убил одного из этой пары краунча, завороженного любовью.

(I, 2, 15)

Проклятие неожиданно для самого Вальмики вылилось из его уст в ритмизованной форме в виде шлоки. И тогда бог Брахма повелел ему новым размером описать деяния Рамы.

В IX в. н. э. индийский теоретик поэзии Анандавардхана, выдвинувший доктрину скрытого смысла (дхвани) как истинной «души поэзии», коснувшись «Рамаяны» в своем трактате «Дхваньялока» («Свет дхвани»), писал: «Некогда горе от разлуки (курсив мой. — П. Г.) пары краунча стало шлокой у первого поэта». И затем продолжал: «Именно это горестное чувство доводит он в своей поэме до полного расцвета, завершая ее описанием окончательной разлуки Рамы с Ситой».

Эти глубокие и верные слова древнего критика часто незаслуженно забывают, а между тем «горе от разлуки» — на самом деле доминирующий мотив, определивший и композицию, и основной тон «Рамаяны». Не говоря уже о том, что разлука Рамы и Ситы составляет как бы пружину развития действия в эпосе, показателен его эпилог, вернее, та обработка, которой подвергся в окончательной редакции «Рамаяны» традиционный конец сказания о Раме. Вставная поэма о Раме имеется в «Махабхарате» (III, 258—276). Там рассказ заканчивается тем, что после битвы, убедившись благодаря вмешательству богов в добродетели своей жены, Рама с Ситой возвращается в Айодхью и счастливо в ней царствует. Между тем в седьмой книге «Рамаяны» несчастья супружеской четы искусственно продолжены. Снова — и при этом весьма малооправданно — возникают подозрения у народа и Рамы, и снова Рама и Сита должны расстаться друг с другом. Вновь супруги встречаются, уже сам автор «Рамаяны» Вальмики подтверждает чистоту Ситы, но Рама опять колеблется, и Ситу поглощает земля, в третий и последний раз разлучая с мужем. Видимо, благополучный конец казался автору окончательной формы эпоса противоречащим его художественному смыслу, господствующему в нем настроению, и он был готов трижды повторить самого себя, даже бросить тень на идеальный образ Рамы, лишь бы остаться верным центральной в поэме теме — теме разлуки и вызванного ею страдания героев.

Основная художественная задача, стоящая перед автором «Рамаяны», определила не только композицию эпоса, но и свойственную ему, в отличие от иных героических эпосов мировой литературы, эмоциональную окраску, лиризм. По всей поэме рассыпаны монологи героев, в которых рисуются их чувства и мысли, навеянные ходом событий или новой обстановкой, в которой они оказываются. И в этих монологах тема разлуки с любимым или любимой доминирует почти безраздельно.

В стремлении сохранить единство настроения в эпосе автор «Рамаяны» пронизывает мотивами горького одиночества, страдания из-за утраты близкого монологи не только главных, но и второстепенных персонажей. К ним принадлежит, например, так называемый «плач» Дашаратхи, который, чувствуя приближение смерти, жалуется своей жене Каушалье на охватившее его отчаяние от разлуки с любимым сыном:

Царь, чей разум был до предела подавлен горем.
Погруженный в необозримый океан скорби, сказал:
«Горе о Раме — бездонная пучина, разлука с Ситой — водная зыбь,
Вздохи — колыханье волн, всхлипывания — мутная пена,
Простирания рук — всплески рыб, плач — морской гул,
Спутанные волосы — водоросли, Кайкейи — подводный огонь,
Потоки слез моих — источники, слова горбуньи^* — акулы,
Достоинства Рамы, повелевшие ему уйти в изгнание, — прекрасные берега,
Этот океан скорби, в который меня погрузила разлука с Рамой,
Увы! мне при жизни уже не пересечь, о Каушалья...
Царица, посланцы Смерти торопят меня...
Тоска, что я уже не увижу сына, чьи подвиги несравненны,
Иссушает мое дыхание, как жар иссушает каплю воды...
Я сам виновник своего горя, и оно неумолимо подтачивает мои силы и разум,
Как река своим током подтачивает берега.
О Рама, о могучий герой, о утешитель моей слабости,
О отрада отца своего, о мой хранитель!
Где же ты в этот час, сын мой!»

(II, 59, 28—32, 64, 66—68, 74—76)

Естественно, однако, что мотивами скорби из-за разлуки, из-за несбывшихся надежд любви

248

более всего окрашены чувства главных героев, Ситы и Рамы, которых сама судьба безжалостно держит вдали друг от друга. Многочисленные монологи Рамы и Ситы навсегда остались для последующих индийских поэтов образцами мастерства и вдохновения, когда они так или иначе касались темы любовного страдания, стремились изобразить наиболее сокровенные человеческие чувства. Среди них особенно известен монолог Рамы, который он произносит, когда застает пустой свою хижину и нигде не находит Ситу, похищенную у него Раваной.

Рама полон отчаяния, жалуясь и стеная, он бродит в поисках Ситы по лесу, тщетно зовет ее, вопрошает о ее судьбе реки и горы, растения и животных, но никто ничего о ней не знает. Он расспрашивает о ней солнце — «свидетеля всего дурного и доброго в мире», деревья, встречающиеся на его пути:

Ашока, прогоняющая горе! Сделай так, чтобы от скорой встречи с любимой
Мое сердце, пораженное горем, стало бы беспечальным, как твое имя^*.
Пальма, если ты видела ту, чья грудь похожа на твои спелые плоды,
Скажи мне о прекраснобедрой, коли есть у тебя ко мне жалость.
Яблоня, не заметила ли ты Ситу, прекрасную, как яблоко?
Если знаешь, где моя возлюбленная, скажи мне немедля...

(III, 60, 17—19)

Эти заклинания Рамы, угрожающего насытить воздух стрелами, преградить путь ветрам, обрушить вершины гор, высушить реки и озера и погрузить всю землю в мрак, если боги не вернут ему Ситу, вызвали множество подражаний у индийских поэтов, и среди них Калидасы, который заполнил почти весь четвертый акт своей драмы «Мужеством обретенная Урваши» подобного же рода жалобами Пурураваса, потерявшего свою возлюбленную и расспрашивающего о ее судьбе у птиц и животных.

Необычная для древних литературных памятников эмоциональная насыщенность «Рамаяны» потребовала от ее создателей и новых изобразительных средств. Речь при этом идет не только о всевозможных риторических фигурах, сравнениях и метафорах, игре слов, параллелизмах и аллитерациях, которые в «Рамаяне» значительно сложнее и разнообразнее, чем, например, в «Махабхарате». Стиль «Рамаяны» прежде всего отличают детализованные и красочные описания (например, городов Айодхьи и Ланки, пожара в Ланке, устроенного Хануманом, и т. д.), и среди них особо важную роль играют многочисленные описания природы.