Курукшетра. День пятнадцатый

На всем огромном пространстве поля пылала битва. Под натиском колесниц Дроны дрогнули отряды чедиев и кекаев. Конники матсьев остановили натиск ненавистных им тригартов, но ливень стрел колесничего войска Дроны заставил отступить и их, унося на щитах тело неукротимого царя Вираты. Юдхиштхира бросил в бой вторую линию, где находились и мои воины. Колесницы Дхриштадьюмны разбили вал кшатриев куру. Все пятеро Пандавов, включая Юдхиштхиру, облаченные в доспехи, вступили в сражение, воодушевляя воинов.

Началась резня, лишенная смысла для каждого участвующего в ней воина, ибо отражая и нанося удары, уже нельзя понять, что происходит вокруг, куда зовет командир и кто вообще побеждает в этом сражении. Забыв о смысле битвы, ты сражаешься за собственную жизнь. Причудливые нити кармы сводят здесь лицом к лицу бывших родных и друзей, разрывая узы долга и любви, возжигая месть и ненависть, делая всех участников битвы похожими на простых убийц.

Напряжение становилось неимоверным. Мы купались в собственном поту, а члены сводило ознобом ужаса. На мгновение перед нами выросла колесница Бхимасены.

— Мы побеждаем, — закричал он, захлебываясь преувеличенным восторгом убийства, — эта земля, орошенная кровью, прекрасна, как всем желанная женщина в алых одеждах, венках и золоте.

Так кричал Бхимасена, и я с ужасом увидел мельчайшие капли крови, выступившие из пор его кожи, как у аскета в минуты высшего духовного напряжения. Он казался черным пламенем, бегущим по рядам врагов, уже не управляемым ни волей, ни разумом. Огонь оставлял за собой черную дорогу. За ним ломились наши кшатрии, сходящие с ума от пролитой крови и близости победы. Этим сердцам, стремительно отбивающим ритм жизни, было не суждено прозреть. Но в это мгновение они были подхвачены единым воодушевлением, устремленным к одной цели, — убивать.

Увлекая нас вперед, Бхимасена прорывался к Дроне, по пути убив нескольких сыновей Дхрита-раштры. Но тут пламя его устремленности взметнулось и опало, разбившись о поток холодной силы, создавшей невидимую плотину в сердцах наших врагов, уже почти обратившихся к поиску спасения.

Меж копий забилось на ветру знамя, несущее изображение слоновьей подпруги. Карна, обещавший Дурьодхане защищать его братьев, встретил могучего Пандаву на правом фланге. Оба грозных противника кипели гневом и смеялись в предвкушении поединка. Поднял свой лук с позолоченной тыльной частью могучерукий Бхимасена. Стрела с оперением цапли полетела по лучу брах-мы прямо в сердце Карны, стоявшего на колеснице в ореоле золотистого сияния. Стегнул коней возничий, и стрела Бхимасены прошла мимо. Карна в ответ начал метать стрелы с такой быстротой, что почти догоняли они в полете друг друга. Его непрестанно сгибаемый лук был подобен колесу, а удары тетивы о защитный ремень звучали грозным барабанным боем.

Взбесившиеся кони влекли колесницу Бхимасены в сторону от ровного места. Повозка влетела в канаву и с грохотом опрокинулась. Дхарма кшатрия запрещала Карне продолжать бой с пешим противником, оставаясь в колеснице. Но он продолжал нагонять Бхимасену, заставляя свою повозку выписывать замысловатые круги среди обломков других колесниц и лошадиных трупов. Поблизости не было ни одной нашей колесницы, а пешие воины в страхе разбегались в разные стороны, стараясь не попасть под ливень стрел, извергаемых Карной.

И тут я снова увидел властелина Анги, пред которым раздвигалась стена копий с золотистыми наконечниками, подобно созревшим побегам риса. Он был так же тверд и ловок в движениях, как в тот день, когда принимал нас с Латой в своем дворце. Наверное, так же великолепно выглядел он в своих доспехах и в тот день, воспетый чаранами, когда на сваямваре прекрасная Кришна Драупади решала, кому отдать свое сердце. Впрочем, нет. Не было тогда вокруг бездонных глаз глубоких морщин — следов тигриной лапы времени.

Ни торжества, ни опьянения битвой не было в этом лице. Карна больше походил на земледельца, устало выполнявшего работу. Лишь на мгновение воплотился я в его мысли, движимый совсем неуместным здесь чувством сострадания… Этот человек отрешился от богатств и славы. Его не слепили страсти и надежды. Если даже мы с Митрой не могли заставить себя ненавидеть Ка-уравов, то тем сложнее было великому дважды-рожденному, прозревающему сердца друзей и врагов, сражаться с Пандавами. Он воплощался и раньше в мысли Юдхиштхиры и, конечно, не сомневался в искренности и чистоте помыслов своего врага. Как же трудно ему было стрелять в нашу сторону. И что-то еще… Какая-то недоступная моему восприятию мелодия звучала на самом дне его сердца, закованного в доспехи воли. Я почти не мог в это поверить, но любимый ученик Дроны, отдаваясь битве, все еще продолжал обдумывать какую-то стороннюю мысль. Зеркало его духа потеряло ясность, значит, щит брахмы не мог быть неуязвимым.Карна вскинул голову и повел глазами по нашим рядам, изощренным чутьем ощутив прикосновение моей брахмы. Лук с неотразимыми стрелами застыл в руке. Медленно, словно во сне, двигалась его колесница. Без сил к сопротивлению смотрел я на мелькание спиц в золоченых колесах. Одинокая ледяная вершина вне людских страхов и надежд. Безжалостное солнце, творящее и сжигающее свои творения.

Карна опустил лук. Подобие холодной улыбки тронуло его тонкие губы — солнечный блик на леднике. И вот он уже отвернулся от нас и следил за Бхимасеной. Я перевел дух и поискал глазами Митру, желая удостовериться в том, что и мой друг прикоснулся к мыслям Карны. Но Митра, воспользовавшись передышкой, перестраивал ряды, погрузившись в майю собственных страстей, озвученных проклятиями. Впрочем, какое имело значение в безумии битвы случайное смешение мыслей, в прошлом служивших залогом нерасторжимости цепи братства? По неведомому замыслу богов вершилась эта битва. И не дано было нам, смертным, пытаться поколебать их невидимую волю.

По-счастью, Бхимасена добежал до убитого слона, чье огромное тело преградило, подобно утесу, дорогу колеснице. Видя, как вздыбились кони перед непреодолимой преградой, закричал сын суты:

— Отправляйся в лес, сын Кунти, ибо неискушен ты в битве. Ты уместен перед грудой пищи. Совершай покаяние в обители риши и не поднимай руки на кшатрия.

Закрывшись легким кожаным щитом и подняв меч, молча ждал Бхимасена последней атаки. Пешие воины прекратили сражение и просто смотрели. Лишь несколько шагов отделяли не знающего промаха Карну от ненавистного противника. Возница тронул поводья, и колесница медленно объехала тело слона. Весь мир Бхимасены сузился до размеров сияющего на солнце наконечника стрелы. Неподалеку яростно трубил в свою раковину Арджуна, спешащий на помощь брату, но успеть он уже не мог. Бхимасена больше не делал попыток бежать. Кшатрийская доблесть была в нем сильнее, чем страх за собственную жизнь. Он готовился принять смерть как подобает лицом к врагу.

Колесница приближалась. Карна опустил лук и, протянув руку, коснулся его концом щита Бхимасены. И засмеявшись, сказал герой в непробиваемом панцире брахмы:

— Ступай под защиту Арджуны. Я не хочу твоей смерти.

Кони унесли Карну подальше от приближающейся белоконной упряжки Арджуны. Еще не совсем осознав случившееся, мы радостно закричали и бросились навстречу врагам, чтобы закрыть стеной щитов нашего чудом спасшегося полководца.

К Бхимасене, слепо бредущему в сторону лагеря, подъехала колесница, и он взошел на нее, безучастный к вновь закипевшему сражению.

Вернулись в лагерь и мы, уступив место свежим акшаукини.

* * *

На вершине холма вновь собрались братья Пандавы, царь ядавов Кришна и дваждырожден-ные командиры отрядов, вышедших из битвы.

Там творится невообразимое, — прокричал Накула, — люди умирают не только от стрел, но и от жажды. Одни мечутся взад и вперед, пытаясь найти глоток воды для раненых друзей, другие расстаются с жизнью в столпотворении у прудов. Раненые заползают на вязкий берег и тонут в тине, так и не успев напиться. Надо остановить битву.

Мы отбросили Карну, но по-прежнему, как скала среди волн, возвышается среди наших врагов Дрона. — поддержал брата Сахадева. — Неотвратимы его стрелы, ведомые огненной волей. Они прожигают страшные бреши в сплоченных рядах наших кшатриев. Я видел патриарха! От нагнетания брахмы его фигура кажется сотканной из золотых, ослепляющих лучей. Теперь лишь наделенный истинной отвагой Сатьяки, да Дхриш-тадьюмна с луноподобным щитом решаются подводить свои колесницы вплотную к наставнику. Надо прекратить битву.

Надо убить Дрону! — крикнул подъехавший на колеснице Дхриштадьюмна.

Это невозможно — он наш Учитель! — воскликнул Арджуна.

Дрона! Высокая пальма, расколотая молнией. Глаза, подобные черным алмазам. Говорят, не из материнского лона вышел этот брахман на свет. Глиняный сосуд породил его. Боги дали ему власть над огненной силой брахмы. Лишь они в силах забрать свой дар, когда время настанет. Ведома ли эта грань Юдхиштхире?

— Бесполезно даже пытаться, пока он защи щен своей брахмой, — спокойно добавил Накула.

Тогда Бхимасена, в котором пылали и жар битвы, и обида от только что перенесенного унижения, прорычал, подобно тигру:

— Мы знаем твою доблесть, Арджуна, и ува жаем стремление Юдхиштхиры не преступать гра ниц нравственного закона. Поистине, вы подоб ны океану, не выходящему из берегов. Вы ищете справедливости даже сейчас, когда там, на поле, Дрона убивает наших людей. Но, разве справед ливо отправили нас в изгнание? Помогла нам доб родетель, когда Шакуни плел сети майи в Высо кой сабхе? Наша беда в том, что мы пытаемся ос таваться и кшатриями, и брахманами одновременно. Дхарма брахмана предписывает жертвоприношение, обучение и раздачу даров. Разве Дрона сейчас занимается этим? Он прибег к силе брахмы, чтобы убивать.

И я так скажу, — поддержал Бхимасену Дхриштадьюмна, — Дрона убил Вирату, Дхриш-такету, убил моего отца. Оттесните братьев Кау-равов от Дроны. Откройте мне путь. Я сам выполню свой долг.

Патриарх неуязвим, пока его сердце полно ратного пыла, — тихо сказал Кришна, — надо порвать его связь с Высокими полями, разрушить его внутреннее равновесие.

Нашей брахме не разбить панцирь его духа, — возразил Накула.

Есть одна брешь в его доспехах, — заметил Кришна, — любовь к сыну Ашваттхаману. Пусть кто-нибудь объявит Дроне, что его сын убит. В этом многоголосии мыслей и кипении страстей никто не в силах различить даже стук собственного сердца. Дрона не сможет достичь Ашваттха-мана своим лучом и поверит нам.

Нет, — быстро сказал Арджуна. Юдхишт-хира нахмурился и быстро отвел глаза.

— Пока вы рассуждаете о справедливости, Дрона сжигает панчалов, как сухую траву, — зак ричал Бхимасена. — В нашем войске есть слон по кличке Ашваттхаман. Я убью его и скажу об этом Дроне. Будет ли это ложью? Это надлежит решать вам.

Не говоря больше ни слова, он бросился к своей колеснице и умчался на тот край поля, где среди частокола копий моталось на ветру знамя Дроны.

— Мы, дваждырожденные, изменив мудрости и закону, сами перерубим лучи силы, питающие Высокую сабху, — сказал Арджуна, — не в согла сии с дхармой предлагаешь ты, о муж-тигр, такое злое деяние.

Спокойно смотрел Кришна на распаленного гневом Арджуну, пронизывая его золотым невидимым светом, струящимся из бездонных глаз:

— Сокровенные сказания утверждают, что иногда полезнее солгать, чем ставить под угрозу жизнь своих близких.

Юдхиштхира решился:

— Возьмите всех отдохнувших воинов, — ска зал он, — возьмите мою охрану. Откройте дорогу Дхриштадьюмне к патриарху. Пусть карма реша ет, кому пасть в этой битве.

* * *

Битва разгоралась все сильнее. Панчалы, мат-сьи, чедии обступили Дрону, подобно муравьям, атакующим змею. Великая опасность угрожала уже самому патриарху, которого пытались закрыть колесницами многочисленные сыновья Дхрита-раштры. Как бы я хотел в тот миг обрести крылья

Гаруды, чтобы, взлетев над полем, увидеть все происходящее! Великая игра разыгрывалась там. И ставкой ее был сам Дрона, продолжавший сеять смерть среди своих врагов.

Расправившись с саншаптаками, примчался на помощь Дхриштадьюмне и Бхимасене Арджуна. На глазах наставника он убил трех братьев Дурь-одханы. Другие Пандавы отвлекли на себя Карну и Духшасану. Патриарх остался один. И тогда Бхимасена, приблизившись к Дроне, громко выкрикнул: "Убит Ашваттхаман!" Чараны утверждают, что Дрона, смутившись духом, обратился к самому Юдхиштхире за подтверждением этой страшной вести. И сын Дхармы подтвердил истинность слов брата.

Кто проникнет в глубину сердца патриарха? Кто может рассказать, как принял Дрона известие о гибели сына? Чараны поют, что, услышав от Бхимасены "Ашваттхаман убит!", Дрона потерял желание сражаться. "Члены его словно растворились в изнеможении, как песок в воде". Говорят также, что Дроне в пылу сражения явился сам Агни — уноситель жертв, посредник между людьми и небожителями. И сказал он Дроне: "Час твоей смерти настал. Соблаговоли не совершать чрезвычайно жестоких подвигов. Ты являешься брахманом, и такие деяния не подобают тебе. Держись вечного пути".

Я не знаю, какие картины вставали на самом деле перед внутренним взором Дроны. Может быть, для последнего прозрения хватило и тех реальных трупов, что оставил он позади своей колесницы. Так или иначе, Дрона, за мгновение до этого мечущий стрелы в Дхриштадьюмну и Бхимасену, вдруг опустил свой лук. И провозгласил: — О Карна! О Дурьодхана! Да будет вам благо в сражении. Я же отвращаюсь от битвы.

Оставив свое оружие, он уселся на площадке собственной колесницы и погрузился в самосозерцание, готовясь уйти из мира по обету прая. Великий наставник, излучая яркий блеск брахмы, расстался с телом по собственной воле за несколько мгновений до того, как меч Дхриштадьюмны опустился на его шею.

Взлетел и бессильно оборвался крик Арджу-ны: "Не убивай наставника!"

Лишь немногие дваждырожденные, чьи сердца еще не ослепли от потоков крови, повинуясь внутреннему зову, подняли головы к небу и увидели, как с юга на север проносится по бирюзовому щиту Высоких полей лучезарный бездымный метеор. Его не видели Бхимасена и Дхриштадьюмна, пляшущие и обнимающие друг друга на пропитанной кровью земле. Его не видели простые воины, в ужасе смотревшие на седую голову, скатившуюся с колесницы на землю.

Потеряв боевой пыл, отступили мадры во главе с царем Шальей, отхлынули бходжи, увлекая за собой Критавармана, бежал с поля боя царь Гандхары Шакуни, сломали свой строй калинги и тригарты.

Лишившись полководца, наши враги показывали спины, сминая свежие отряды второй линии, которую вел на помощь отцу Ашваттхаман. Сын Дроны, подобно огромному крокодилу, рвущемуся против течения, стремился туда, где пало знамя его отца.

И вдруг на поле боя обрушился сильный ветер. Черные тучи, летящие подобно орлам, закрыли солнце. Раскаты грома заполнили все стороны света, смутив сердца даже самых доблестных воинов. Кто-то кричал, что Ашваттхаман привел в действие оружие гнева богов "нараяна", кто-то предсказывал конец юги.

Что это было за оружие, нам так и не суждено было узнать, ибо никто из панчалов, увлекшихся преследованием отступающих врагов, не вернулся в лагерь живым. Во мгле, покрывшей мир, войска разошлись в разные стороны, так и не поняв, на чьей стороне сегодня осталась победа. А из поднебесья на залитую кровью землю снизошли потоки дождя, словно там, в вышине, кто-то безутешно плакал о земных потерях.

* * *

Ночью наши шпионы донесли, что Крипа вновь пытался убедить Дурьодхану остановить сражение. Но Карна в гневе сказал ему:

— Ты старец и брахман, поэтому не испытываешь радости боя. Любовь к сыновьям Панду ослепляет тебя. Мы должны выполнить свой долг, а не скорбеть о потерях. Все равно свершится то, чему суждено свершиться.

— Прилагая все силы в постижении военных искусств, ты не успел постичь мудрости Сокро венных сказаний, — ответил Крипа, — поступки людей определяют судьбы царств и народов. Лишь через них действует непреложный закон кармы.

Карна в ожесточении твердил, что подобные речи лишь вселяют неуверенность в его воинов и даже пригрозил Крипе расправой. Ашваттхаман, с огромным почтением относившийся к патриархам, схватился за меч, чтобы защитить Крипу. Лишь вмешательство самого Дурьодханы остановило поединок.

Арджуна и Бхимасена, услышав об этом, возликовали, надеясь, что внутренняя вражда ослабит наших противников. Однако Юдхиштхира помрачнел еще больше и сказал:

— До какого ожесточения дошли мы, дважды рожденные, если даже союзники готовы пролить кровь друг друга. Битва превращается в резню, а высокие цели, ради которых мы вышли на это поле, уступают место жажде мщения. Кришна предвидел это даже тогда, когда мы надеялись вы играть битву, избегая убийств патриархов и щадя, насколько возможно, жизни простых воинов. Мо гучий поток продолжает нести нас, как щепки, раз рушая все планы. Чего будет стоить победа, до бытая такой ценой?

— Нам еще надо добиться этой победы, — мрачно ответил Бхимасена, — а цену назначат боги.

Курукшетра. Прозрение

У маленького костра, завернувшись в плащи и уставя глаза в огонь, коротали мы с Митрой пятнадцатую ночь страшной битвы. И не было ни звезд над нами, ни огня в наших сердцах. Гнетущая тревога занавесила небеса брахмы. Слишком много зрячих сердец погасло навсегда, передав нам каким-то неведомым путем предсмертную муку и тоску несбывшихся надежд. Страшные знамения входили в наши сны. Крики ночных птиц и вой шакалов бились в густеющем воздухе. Ночи были страшнее, чем дни битвы. Под ярким солнцем в горячечных объятиях смерти, оглушенные и ослепленные танцем клинков, мы теряли способность думать и чувствовать. А ночью что-то пробуждалось в глубинах сердец — жаловалось, стенало, рвалось в страданиях наружу.

— До чего мы дожили, Муни, — сказал Митра, — помнишь, обучая нас искусству боя, Крипа говорил: "Никогда, о дваждырожденные, не наносите удара по своему наставнику". Но как я мог последовать приказу, если его колесница буквально врезалась в ряды моих воинов? Ну кто в такой свалке смог бы разглядеть изображение быка на знамени…

Я, затаив дыхание, ждал продолжения. Среди всех смертей, обрушившихся на нас в эти дни, мысль о гибели Крипы была непереносимой. Но еще страшнее было подумать, что виной этой смерти мог оказаться мой друг. Митра почувствовал мой ужас и замотал головой:

— Все обошлось.. Сначала-то я думал, что схожу с ума. Бью в упор по врагу в колеснице… А ему хоть бы что… Чувствую, что все делаю правильно. Нет ни страха ни сомнений. Сердце пылает яростью, но дух спокоен. В таком состоянии просто невозможно промахнуться. И стрелы отличные. Каждая с опереньем дикого гуся, ровная, точная. А ратхин чертит восьмерки среди нашей акшаукини, сшибает головы доблестных южан. Лишь когда он оказался совсем рядом, стал я метить в щели его блистающего на солнце доспе-ха. Тут, думаю, будь ты трижды дваждырожден-ный, но я тебя достану. Тетиву тяну, а сам перед собой щит воли выставляю, чтобы от луча брахмы закрыться. А тот на колеснице на меня посмотрел и рукой помахал. И чувствую, вместо стрел вглубь моего сердца вошла волна сострадания. И я словно прозрел, ведь этож мой наста вник! Теперь сердце мое полно скорби и отвращения к битве.

Я слушал сетования друга и в полном замешательстве пытался вместить его состояние. Сосредоточившись, я вызвал в сознании образ Крипы и попытался ударить в него стрелой. Выстрела не получилось. Картина распалась.

Но как же тогда величайшие дваждырож-денные Арджуна и Дхриштадьюмна смогли поднять руку на своих учителей? — воскликнул я.

Истины добра хорошо звучали в хижине отшельника, — горько сказал Митра, — для царей, домогающихся власти, путь насилия неизбежен. Достаточно сделать только первый шаг, и закон кармы повлечет от одного преступления к другому.

Не знаю почему, но именно в этот момент перед моим внутренним взором появилось залитое солнцем поле для военных упражнений Двараки. Я увидел нас с Митрой, тщащихся доказать друг другу, что нет ничего невозможного для молодых и рьяных дваждырожденных. Безрассудный порыв молодости все еще жил в чакре Чаши, весь окутанный нереальным золотистым светом счастья. И не было там тени страха и сомнений. Зато там был Крипа, вновь говоривший густым, глубоким голосом, подобным рыку льва: "Для воина есть только один путь — вперед в сердце смерти. Лишь в одном вы можете быть уверены — никто не избежит ее: ни храбрый, ни трусливый, ни мудрый, ни глупый. Мудрый знает это и остается верным своему долгу".

* * *

На шестнадцатый день у Дурьодханы осталось пять полных акшаукини, у Пандавов — три. И победа казалась такой же далекой, как и в первый день. Карна, вставший во главе войска Кауравов, был преисполнен мощи и неуязвим, словно вновь обрел свой сияющий панцирь, потерянный многие годы назад. Шикхандини едва избежала смерти от руки Критавармана. Царь гандхаров Шаку-ни опрокинул ряды сринджаев, но увяз в остатках акшаукини чедиев.

Битва все больше превращалась в беспорядочную свалку. Колесничее войско Ашваттхамана уничтожило пехоту панчалов. Матсьи рассеяли конницу тригартов, а Бхимасена с верными ему кшатриями куру ломал центр, где против них стояли бойцы его же племени. Меж тем акшаукини, возглавляемая Дхриштадьюмной, попала в тиски врагов.

Бойцы племени нишадхов, восседавшие на слонах, вместе с пешими калингами и ангами остановили бег колесниц панчалов. Огромные бивни и могучие хоботы переворачивали боевые повозки, кони в ужасе рвали постромки. Высокие башни с лучниками на спинах гигантских животных затмили солнце над головой сына Друпады. Юдхиштхира, наблюдавший за битвой с вершины холма, бросил против слонов лесных охотников и моих воинов — искусных лучников. На помощь панчалийцам устремились и колесницы яда-вов под стягами Накулы и Сахадевы, радостных и горящих жаждой битвы. Рядом с ними мчался Са-тьяки. Наши воины окружили слонов, защищенных тяжелыми попонами, и били прямо в глаза стрелами с тонкими наконечниками. Ратхины яда-вов, не сходя с колесниц, осыпали могучих животных стрелами с серповидными наконечниками, нанося им страшные широкие раны. Сходя с ума от боли, слоны метались, не слушая погонщиков, давя своих и чужих.

Возница Накулы подвел колесницу к слону, на котором восседал один из предводителей племени ангов в пышных, украшенных павлиньими перьями доспехах. Жалея слона, Накула поразил стрелой его погонщика, а затем и самого предводителя, почитавшего себя неуязвимым на помосте с высокими бортами. Не спасла слоновья спина и царя нишадхов. Его слону перерубили ноги тяжелыми секирами. Жалобно трубя, животное опустилось на колени, а потом медленно, словно не веря в свершившееся, завалилось на бок, разнеся в щепки резную башенку, в которой находился царь с телохранителями.

Опьяненный легкой победой, Накула повел кшатриев следом за убегающими ангами, но на помощь своим воинам примчался на грохочущей колеснице Карна, подобный огню, раздуваемому ветром.

Увидев его, сын Мадри весело крикнул:

— Наконец-то обратили ко мне боги свой бла госклонный взор! Сразив тебя в бою, я лишу Дурьодхану надежды. В тебе корень всех наших бедствий, ведь твоя сила питает безрассудство– Дурьодханы.

Спокойно ответил сын суты:

— Что ж, нападай, мальчик. Поглядим на твою отвагу! Сначала соверши подвиг, а потом воспевай его. Не трать слова, а отдай все силы поединку.

И дальше произошло то, о чем потом пели ча-раны, закатывая глаза в благоговейном восторге:

"Оба войска устремились за пределы досягаемости стрел тех двух бойцов и встали, словно зрители, по сторонам. Являя взорам в гуще битвы различное волшебное оружие, они вскоре совершенно окутали им один другого. Оба усиливались в своей мощи. Пущенные Накулой, одетые в перья цапли и павлина, стрелы, казалось, повиснув над Карной, неподвижно стояли в вышине. Подобно всесокрушающей смерти, метал в Накулу стрелы сын Сурьи. Как бы заключенные в дома из стрел, те двое стали для всех невидимыми".

Такой представлялась битва дваждырожден-ных тем, кто потом тщетно пытался постичь действия щита брахмы. Но за телесными оболочками, за блеском доспехов и полетом стрел виделись мне два ревущих костра, сыплющих искрами, чадящих яростью боя, непереносимо жгучих и все же таких уязвимых перед потоком кармы. Сияющая как солнце река брахмы вдруг излилась из почти стертой расстоянием фигуры под знаменем со слоновьей подпругой и смела, распылила пламя царевича Накулы.

Телесными очами, застыв от ужаса, смотрел Юдхиштхира, как колесница Карны подъехала вплотную к младшему брату. Массивная стрела с широким наконечником рассекла изукрашенный золотыми кузнечиками лук Накулы. И сам царевич в это мгновение стал похож на молодой месяц, что должен был вот-вот угаснуть под напором дождевой тучи. Но произошло невероятное. Как и в случае с Бхимасеной, Карна лишь коснулся Накулы изогнутым концом собственного лука и сказал:

— Повтори теперь так же весело, что можешь победить меня в поединке. Не вступай в бой со старшими, не покрывай свою голову позором. А еще лучше: ступай домой, о сын Мадри.

После этого сын суты отвел свои войска, а На-кула медленно поехал в сторону нашего лагеря, пристыженно опустив голову. Что на самом деле произошло между ними? Почему Карна вновь отпустил с миром одного из Пандавов, даже рискуя навлечь на себя гнев Дурьодханы? Многим из нас, кто сохранил способность мыслить, казались странными и слова, и поступки великого духом лучника. Было в его действиях нечто большее, чем благородство или верность дхарме кшатрия. Какая-то тайна стояла тенью за ослепительной непобедимой фигурой лучшего воина Дурьодханы, прозванного чаранами "Сыном солнца".

* * *

Пятерка взмыленных белых коней примчала к холму колесницу Арджуны. Казалось, повозка побывала под молотами ракшасов. Щиты были разбиты, золотая сетка сорвана. От белого зонта осталось лишь древко. Кришна передал поводья подбежавшим слугам и, удостоверившись, что распряженных лошадей повели поить, тяжело опустился на пыльную траву на вершине холма. Арджуна же, отказавшись от медового напитка, встал перед братом, сжимая в левой руке лук Гандиву.

Юдхиштхира, остающийся в плену пережитого, начал упрекать его:

— Я не могу узнать тебя. Когда ты остановишь сына суты? Зачем же ты стоишь под своим стягом с луком, ревущим, как носорог, если не можешь спасти наших воинов? Отдай свой лук Кришне, а сам возьми вожжи.

Так говорил Юдхиштхира, не помнивший себя от угрызений совести. Да и какой дваждырожден-ный смог бы сохранить ясность духа, видя, как день за днем гибнут поверившие в него люди?

Арджуна, глаза которого все еще застилала кровавая пелена битвы, скрипнул зубами и сжал Гандиву, но его остановил веселый голос Кришны:

— Зачем, Носящий диадему, держишь ору жие? Здесь нет врагов. Ты удалился с поля бра ни, чтобы удостовериться, что твой старший брат жив и невредим. Теперь ты увидел его и должен радоваться.

Арджуна, который, слушая слова Кришны, начал понемногу приходить в себя, резко ответил Юдхиштхире:

— Не тебе, о царь, осуждать меня. На это име ет право Бхима, который и сейчас сдерживает на пор врагов. Меня же не надо хлестать плетью горьких слов. Соблаговоли вспомнить, кто насто ял на том, чтобы мы подчинились решению игральных костей, и по чьей милости наши ко лесницы утопают в войске врагов, превосходя щих нас численностью?

Юдхиштхира молча отвернулся от брата, но вновь заговорил Кришна:

— Царь справедливости утомлен, он страда ет, принимая на свою карму гибель каждого вои на. Твои слова так же страшны, как стрелы. Ведь говорят, что наставник, если его оскорбляет уче ник, все равно что мертв.

Арджуна оглядел всех собравшихся, и его правая рука сжала рукоять драгоценного меча.

Чью жизнь ты намерен отнять на этот раз? — воскликнул Кришна.

Свою, — сказал Арджуна, — в меня, верно, вселился ракшас.

Кришна вскочил на ноги и замер перед другом. Из глаз, подобных лотосу, ударила синяя молния, разбивая лед оцепенения, сковавший черты лица Арджуны. Носящий диадему опустил голову и провел ладонью по лбу:

— Я не могу жить с таким позором. Что со мной, Кришна? Я ведь дваждырожденный… Это все началось после смерти Абхиманью. Я больше не хочу ни царства ни справедливости. Мое серд це отвратилось от битвы.

Кришна положил свои ладони на плечи Ард-жуне и повел его вниз с холма. Могу поклясться, что сын Кунти казался не больше ребенка, покоящегося в объятиях великана.

— Не ведай сомнений, брат, — вдруг крикнул ему вслед Юдхиштхира, — я недостоин вести вой ска в бой, ибо, предвидя следствия, боюсь деяний и тем связываю вас с Бхимасеной. Спеши на по мощь брату!

Мы увидели, как остановился Арджуна. Медленно повернувшись, он склонился перед Юдхиш-тхирой с почтительно сложенными ладонями.

— Ты всегда спасал и наставлял нас. Благода ря твоей мудрости мы пережили все испытания. Сегодня мои стрелы проложат дорогу к Хастина– пуру. Но и ты должен выполнить свой долг до кон ца. Прими на себя верховную власть и царскую диадему. Только это сделает наше жертвоприно шение не напрасным.

Потом Арджуна повернулся к воинам и громко прокричал:

— Сегодня мы сломим дух вражеского воин ства. Атакуйте жестко, беспощадно! Тех, кто бе жит, преследуйте до конца, не давая восстановить позицию. Лишь бросивших оружие щадите.

Кришна встал под знамя обезьяны и наполнил дыханием громозвучную раковину. Закачались белые зонты над колесницами царей. Подобно шагам бога смерти, загремели огромные барабаны. Взметнув хвосты пыли, легкие колесницы мчались впереди пехоты. Мысленно я следовал за ними туда, где в знойном мареве густели ряды врагов. Перед блещущим частоколом копий возницы осадили коней, и ратхины излили дождь тонких жалящих стрел.

Наш фланг сошелся с неприятелем. Солнце продолжало вытапливать из тел последние капли влаги. Густая пыль гасила блеск панцирей и украшений. Теснота была такая, что люди, потерявшие сознание от жары или убитые стрелами, оставались в строю, сдавленные плечами соседей. В передних рядах звенело оружие, звучали крики ненависти и боли. Следующие за ними мечтали лишь протиснуться вперед, чтобы расправить плечи, вздохнуть полной грудью и нанести удар. Страх быть раздавленным, втоптанным в грязь гнал нас лучше любого приказа.

Рядом пронзительно вскрикнул Мурти. Я стремительно оглянулся, отыскивая его глазами. Парень, каменея лицом, оседал в пыль. Пестрое оперение торчало в его левом боку. Прежде чем я успел броситься к нему, Мурти сам схватил правой рукой древко стрелы и рванул. Неосознанно я принял это все: рвущуюся живую плоть, костер непереносимой боли, пожирающий тело, и ярость, перемогшую страх. Безумные глаза Мурти почти вылезли из орбит, белые зубы ощерились волчьим оскалом, страшно корчилось тело, но правая рука не остановилась.

Дважды ударило мое сердце и надсадный победный крик вырвался из сведенного судорогой горла Мурти. Стрела упала на траву. Голова парня умиротворенно поникла на мои подставленные руки. Я только тогда заметил, что мы находимся в кольце щитов, расторопно сведенных южанами.

"Все-таки мы многому успели их научить!" — с гордостью не ко времени подумал я. Потом выбросил из головы и воинов и шум боя. Надо было

остановить кровь и доставить Мурти в лагерь. Он уже совершил свой подвиг, одно воспоминание о котором сжимало мое сердце холодными пальцами ужаса. Не знаю, как Митра, но сам бы я в подобном случае, наверное, предпочел смерть.

* * *

Блистающая белоконная колесница под знаменами Гаруды и Обязьяны все еще не участвовала в битве. За ней неотступно следовали мысли Юд-хиштхиры, застывшего, подобно храмовому изваянию, у входа в свой шатер. Опираясь на внутреннюю мощь старшего Пандавы, я попытался войти в поток, подхвативший Арджуну и Кришну на том конце поля, стремясь приобщиться к сокрытому от нас источнику стремлений и действий. Волоски на моем теле встали дыбом, словно в предгрозовом воздухе, рождающем молнию. На пределе усталости и отчаяния, потеряв все, что казалось мне стоящим усилий, почти растворив свое "я" в океане отчаяния и тоски гибнущей армии, я достиг прозрения.

Все произошло так, как учили великие риши прошлого. Когда все потеряно и отброшено, когда надежды и страсти уже не застят ока сердца, тогда личный атман человека — зерно духа — падает в волны мира. Я ощутил Великое Присутствие без формы и цвета, без движения и звука. Оно заполняло собою Курукшетру. Все причастное человеческому существованию показалось серым и безжизненным. Потом исчезло поле, на котором толпы людей с жуткой последовательностью истребляли друг друга.

Надо мной громоздились небеса, бездонные и сияющие. Что-то смотрело на нас оттуда, что-то давило, наваливалось, наплывало, минуя покрытые доспехами плечи, на мое сердце. Я весь был поглощен чужей волей, бесстрастной и неодолимой, как дыхание океана. И там, в потоке воли, медленно и плавно белые кони, подобные языкам бездымного пламени, несли колесницу Арджуны и Кришны.

Где-то за сияющей сферой просветления шла битва. Но я погрузился в межвременье, прорвав пелену майи обыденного мира. Жертва достигла цели. Я был полем, небесами, Носящим диадему Арджуной. И не было у меня — Арджуны — больше врагов. Лишь Арджуна стоял на пути Арджуны. Нет, не диадема, а золотое сияние окружало его голову, капельки крови проступили из пор кожи, как у великих аскетов древности. И молнии слетали с ревущего колеса бесконечно растягиваемого Гандивы. Я не знаю, какие формы громоздились, какие дали раскрывались перед его звездными глазами. Меня слепил даже отблеск божественного присутствия, преобразивший Арджуну.

Бесплотный, льющийся, радужный голос, подобно эху звучал в сознании:

— Я рожден от силы, брат мой Кришна. Но сейчас я не вижу в ней смысла. Кто мы? Куча бе зумцев, бессмысленно перебившая своих поддан ных, игральные кости, что катятся по воле Хра нителей мира по ровному полю Курукшетры? Я видел их облики и познал, что они не боги и не властны над моей судьбой. Зачем же я гублю ее, отправляя своих родных и близких в царство Ямы?

Ласково зазвучал в ответ голос того, кто правил колесницей мира и по воле своей принял облик Кришны:

— Прекрати метаться между лютой яростью и раскаянием. Не дано тебе увидеть плоды вели кого жертвоприношения, что творят сейчас люди на земном поле. Ты скован доспехами долга. Если сейчас ты отвратишься от битвы, то совершишь убийство тех, кто пошел за тобой. Ибо не опустит свой лук Карна, не остановит кшатриев Дурьод– хана, Человек несвободен от рождения. Цепи кар мы принимают обличье то рабской зависимости, то принуждения, то добровольного долга и люб ви. Всякий плод, который дается человеку в зем ном воплощении благодаря судьбе, случаю, при роде или собственным стараниям, порожден его прежними деяниями. Значит, ни один подвиг не пропадет втуне. Зерно прорастет. Но человечес кому сознанию не вместить законов роста, кото рые ведомы мне.

Ты всегда был со мной, и я почитал тебя как друга, не зная границ твоей силы. Мы всегда чтили Негасимое сердце вселенной, купаясь в его животворной брахме, мы называли его то Атман, то установитель — источник всего сущего. Но ведь это всего лишь имена Бога. Я чувствую его близость, как чувствовал всегда с момента рождения. Он совсем рядом, но я ослеплен потоками крови и связан долгом битвы.

Для очей смертных недоступен Атман, как и облик личного проявленного Бога. Столь несоразмерны поля наших существований, что даже отблеск моего истинного обличья и прикосновения силы рождает ужас.

Все равно вожделею узреть твой божественный Образ, — воскликнул Арджуна.

И тогда произошло то, что воспели чараны как высшее откровение, дарованное человечеству в ту эпоху:

"Если бы светы тысячи солнц разам на небе возникли, Эти светы были бы схожи со светом того Махатмы".

Вижу тебя повсюду в образах неисчислимых: венчанного, лучезарного, всеозаряющего, со скипетром и диском, в блеске огня и молний вижу тебя! — закричал Арджуна в восторженном благоговении.

Узри меня телесными очами и постигни частицу воплощенного божества, — ответил голос, объявший все стороны света, — моя телесная форма не отличается от твоей. Мои руки устали держать вожжи, губы пересохли от жажды, а глаза пресыщены видом крови. Если наше искусство сражаться не превзойдет Карну, то я так же паду под градом стрел. Вся разница в том, что я свободен от кармы и возрождаюсь в то время и в том облике, в котором считаю необходимым. Никто из смертных в этом выборе не свободен. Даже я, чтобы войти в мир людей, должен был пережить рождение и детство, время любви и время потерь. Медленно, по каплям, возрастало во мне осознание моей истинной сущности. Я — воплощение Установителя, вернее, ничтожная частица его, осознающая связь с источником и черпающая из него силы. Из эпохи в эпоху возвращаюсь я и подобные мне в этот мир, чтобы хранить закон. Но в вашем мире нет ничего, чем бы я хотел обладать. Ваши цели чужды мне. Я существую, подчиняясь тому же неизбежному закону, который заставляет солнце светить, деревья давать плоды, дождинки падать. Вам не у кого просить пощады, но вы можете следовать закону, открывая для себя бесконечное богатство мира. Я даю тебе дар прозрения. Отбрось последний признак твоей личности — приверженность собственной сущности. Войди в океан духа животворящего, и в его сиянии погаснет твоя искра, слившись с океаном. Для глупцов потеря личного Я — это смерть, для мудрых — вмещение мира, растворение в Боге всеблагом, непознанном.

И тогда волна сияющей силы, поглотившая Ар-джуну, покрыла, понесла, растворяя, и искру моего сознания. Я не могу и не хочу описывать то, что ощутил, приблизившись к Творцу мира, Негасимому Сердцу Вселенной, неисчерпаемому источнику брахмы.

На какой-то грани реальности ЕГО можно описать и так, как это сделали чараны, привыкшие воспринимать Бога через множественность проявлений его силы в конкретных, зримых, доступных каждому сознанию образах: "Постигает предавшийся йоге, что в Атмане все существа пребывают, что Атман также во всех существах пребывает, всюду одно созерцая. Поэтому человек именуется "полем брахмы". Но по сути все сотворенное в этом мире есть лишь бесконечный поток безначальной, запредельной брахмы. Именно про нее говорили риши: "Она — свет светов, она — знание, предмет и цель познания, в сердце каждого она пребывает". Из Атмана — души Вселенной истекает действующая сила, она создает многообразие форм. "Она — жизнь и деятельность. Безначальный бесконечный высший Брахман, он же Атман, непреходящий в теле не пятнается и не действует. Как единое солнце весь этот мир озаряет, так владыка поля озаряет все поле." Так, по свидетельству чаранов, говорил Кришна Арджуне. И смиренно сказал Арджуна:

Но что делать мне, вставшему не стезю воина? Не смущай мой разум двусмысленными речами. Скажи прямо — как мне достигнуть блага?

"Блага достигнет лишь тот, кто не привязан, свободен, кто в мудрости мысли упрочив, дела совершает как жертву. Брахма — жертва, приносит ее Брахма в пламя брахмы. Участвуют в жертвах богам иные йогины. Другие возливают жертву на огонь брахмы. Иные все движения чувств, жизнеспособность приносят в жертву на огне самообуздания. Другие — имущество, подвиги, упражнения йоги, изучение Сокровенных сказаний. Не для того этот мир, кто не жертвует. Распростерты разнообразные жертвы перед ликом Брахмы. Знай, они все рождены от действий. Жертва мудростью лучше вещественных жертв. Мудрость полностью все дела объемлет. Получают нирвану Брахмы риши, расторгнув двойственность, радуясь общему благу". Все многообразие форм — лишь проявление одной– единственной силы, творящей, разрушающей и вновь созидающей миры. Ты сам — проявление этой силы, — звучал повелительный голос в моем сознании. — Ты не способен изменить карму этого мира, но ты можешь принести себя в жертву братьям и войнам, что идут за тобой. Действуй, обретя чистую силу действия. Отрешись от плодов деяний, ибо Высший плод жизни — преодоление собственной отчужденности от Бога…

Иной голос смиренно ответил:

— Ты развеял мои сомнения. Теперь я преис полнен решимости выполнить свой долг.

Это сказал Арджуна, устремляясь в битву в ореоле золотого огня. Я вновь обрел тело, осознав, пережив, вместив ограниченность поля и высоту небес, восторг победителей и страдания умирающих. Жуткая мозаика жизни и смерти вновь спеленала меня душными объятиями майи.

* * *

Пылающим болидом неслась сквозь черную пыль колесница Арджуны, запряженная обезумевшими конями. Подобно хвосту кометы, неслись вослед его воины. Блики на медных доспехах зыбились, как волны на океанской глади, и пылали в небесной бездне холодным льдистым светом равнодушные глаза богов. Воздух был полон движения, силы и воли, не имеющих источника.

И, говорят, в тот день многие видели, как перед колесницей Арджуны шел небожитель с огненным трезубцем, поражая всех, кто пытался встать на пути Носящего диадему.

А потом… Может быть, это плод моего воображения, ибо разум отказывается принять происшедшее, может быть, это майя, посланная Каура-вами… Только я явственно помню, как огненная стрела разорвала мглу над нашими головами. Странный, резкий, неземной запах возник и растаял в воздухе. Волна страшного жара обрушилась на то, что раньше было акшаукини, а теперь стало месивом, бойней, костром. Единый вопль-стенание вознесся над полем, а потом в жуткой тишине раскинулись жаркие, черные крылья смерти. Закаленные в боях воины падали на землю, закрывая головы руками и крича, как младенцы.

Земля дыбилась, ходила ходуном, пожирая, заглатывая гибнущих воинов. Их души, как искры, ветер уносил в небеса, а бездыханные тела обращались в прах. Откуда-то примчались гонцы, приказывая прекратить битву и спешить к прудам, чтобы совершить омовение.

Рядом со мной невесть откуда оказался Митра.

Если это — небесное оружие, то как мы остановим его действие омовением, пусть даже священным? — прокричал я ему.

— Это приказ Юдхиштхиры. Пусть воины верят в силу ритуала. Старший Пандава сказал, что можно спастись, смыв пыль. Именно в ней таится невидимая смерть. Не спрашивай, как и почему… Пруды Рамы в ту ночь чуть не вышли из берегов, запруженные тысячами людей, ищущих спасения. Не видел всего этого безымянный чаран, воспевший применение небесного оружия в таких словах: "Огромная стрела, состоявшая из трех членений в центре огненного круга сияла, подобно солнцу. Сопряженная с разрушительным огнем Ка-лиюги, неслась она по воздуху, оставляя на небе полосу цвета лотоса. Все три мира, опаляемые жаром, изнемогали в муках. Казалось, ливни стрел снизошли на землю. Сожженные ими люди падали, как деревья в лесном пожаре. Гибли огромные слоны, издавая страшный рев, подобно грохоту облаков. Отряды коней и колесниц превратились в головешки. Целые акшаукини войска Пандавов были уничтожены так, что внешний вид убитых невозможно было распознать".

Так описать явление огненной стрелы мог и человек, никогда в жизни не стоявший под ее следом. Говорят, пред началом битвы были даны страшные знамения — появлялись на свет звери о двух головах и пяти ногах, у коров рождались ослята, а людей рвало кровью. Несведущий певец все перепутал. Это происходило не ДО, а ПОСЛЕ битвы на Курукшетре.

Нет, не современники описывали этот апокалипсис. Те, кто пришел за ними, пытались лишь пересказать услышанное, по мере сил придавая ему достоверность. Мечты, страшные провидения, предания и явь слились в эпосе в единый поток. Нужно ли нам расчленять его на категории достоверности, лишая жизненной силы и целостности? В Махабхарате сохранился отблеск реальности, преломленный через призму миропонимания поздних рассказчиков. Их невежеству или детской наивности мы, например, обязаны описанием запуска громовой стрелы: брахманы поливают ее жертвенным маслом и освящают мантрами. Но последствия применения этого дивного оружия проявляются в эпосе, увы, слишком достоверно — пламя, превращающее в пепел человеческую плоть и доспехи, все сносящая ударная волна, тьма, закрывающая солнце, а потом — многолетние засухи, изменения климата, дети, умершие во чреве матерей, мутации.

Навсегда остался в людской памяти этот непередаваемый ужас, называемый то громовой стрелой Индры, то головой Брахмы, то змеем Так-шака. Могло ли это быть воспоминанием о неземных битвах, а может — пророчеством? Но кто в наше время обращает на них внимание?

Впрочем, моя память отказывается служить, спасая разум. Я даже не помню, кто вытащил меня из горячей смрадной воды священного пруда. Для меня битва закончилась.