меры по уменьшению детской смертности в южных

Комендатурах.

23 мая 1934 г.

Секретно

Заведующему Запсибкрайздравотделом

Отчетные данные за 1-й квартал с.г. от южных

(промышленных) комендатур – Кузбассуголь и Кузнецкстрой

показывают, что детская смертность продолжает оставаться

необычайно высокой. Особенно пораженным является возраст от 1

года до 3 лет (ясельный). Так, из общего количества умерших

спецпереселенцев по Анжерской комендатуре (140) дети в возрасте

от 0 до 16 лет составили 84 чел. или 60%, по Кузнецкой (403) - 219

чел. или 54,3%, и по Прокопьевской (44,2) – 228 чел. или 51%. Из

общего количества умерших детей дети в возрасте от 1 года до 3 лет

составили по Анжерской комендатуре 67%, по Кузнецкой – 41%, по

Прокопьевской – 51%. При расчете указанной смертности на общий

контингент детей от 1 года до 3 лет в этих комендатурах получаем

смертность за квартал по Анжерской – 7,7% по Кузнецкой – 6,3% и по

Прокопьевской – 5,8%. Если детская смертность также будет

продолжаться и в последующие кварталы, то к концу года детское

57 Русский крестьянин был покорен перед любой властью – царской, помещичьей,

белогвардейской, большевистской. «Россия – земля покорная, женственная, - писал Н.А.Бердяев. -

Пассивная, рецептивная женственность в отношении к государственной власти – так характерна

для русского народа и для русской истории… Смирение русского народа стало его

самосохранением». (См. Бердяев Н.А. Судьба России. - С. 11, 60).

- 52 -

население в перечисленных выше комендатурах в возрасте от 1 года

до 3 лет уменьшится от 25 до 30%, т.е. почти на одну треть[…]

Зам. начальник ОСП ПП ОГПУ по Запсибкраю Анастасенко

Зам. начальника Санотделения Бард-Ахчан

ГАНО, Ф. 1353. Оп. 1. Д.97. ЛЛ.33-33об.

Подлинник

(См. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1933-1938 гг. (Сост.

С.А.Красильников, В.Л.Кузнецова, Т.Н.Осташко, Т.Ф.Павлова,

Л.С.Пащенко, Р.К.Суханова). Новосибирск, 1994. С. 191-192)

Док. № 20

Гракович Прасковья Васильевна родилась в 1912 г. в с.

Белогородка нынешней Кемеровской области. Рассказ записала

Макарова Наталья в 2001 г. (с. Белогородка).

Коллективизацию я помню хорошо. В то время было столько

невинных душ погублено, что до сих пор вспоминаешь с дрожью.

Ведь пострадали мы, деревенские жители. А сколько беды и горя

принесла коллективизация тем невинным людям, которых ни за что,

ни про что сослали.

И это награда от государства85 за их добросовестный труд ради

своей семьи?!

82 Правильно – Г.М.Маленков. После смерти И.В.Сталина в правящую элиту вошли:

Г.М.Маленков, Н.С. Хрущев, Л.П.Берия, Л.М.Каганович, Н.С.Булганин, В.М.Молотов и др.

83 Речь, видимо, шла о лозунге 1959 г. «Догоним и перегоним Америку!». Советские «ученые»

подсчитали, что при условии сохранения темпов роста народного хозяйства в СССР и США,

Советский Союз догонит и перегонит своего главного конкурента через 15 лет, то есть за две

семилетки. Потому в 1959 г. пятилетнее перспективное планирование заменили на семилетнее

(1959-1965 гг.). Но на XXIII съезде КПСС (1966 г.) вновь вернулись к пятилетнему

планированию, когда стало ясно, что лозунг «Догоним и перегоним…» был исключительно

прожектерским.

84 По инициативе Хрущева небольшие деревни признали неперспективными. Их население

переселялось в крупные села. Это привело к запустению земель, находившихся вдалеке от сел.

«Каждый день за десятки километров на прополку не наездишься», - говорили крестьяне.

85 Разговор о «награде», возможно, зашёл потому, что с 1925 г. по 1927 г. в стране проводилась

политика материального и морального поощрения, как тогда называли, «культурных» крестьян. В

их число попадали наиболее предприимчивые крестьяне, которые вели своё хозяйство, используя

самую современную агротехнику. О таких хозяйствах писали газеты. Их владельцы ставились в

пример другим, награждались подарками на слетах, выставках, конференциях и пр. В годы

коллективизации именно такие хозяйства и разорялись в первую очередь как кулацкие.

- 83 -

У нас в семье было семь детей, я - самая младшая. Мы в то

время держали две лошади, две коровы, 15 овец, 12 свиней и птицу.

Нас за это чуть было тоже в кулаки не записали.

Помню, в один из вечеров отец пришел домой расстроенный, к

тому же пьяный. Как только зашел в хату, так ноги-то у него и

подкосились. В тот вечер я впервые увидела, как отец плакал. Плакал

горько, громко, навзрыд. Когда он успокоился, то сказал маме: «Ну,

мать, нас, чуть было, в кулаки не записали. Да, слава Богу, эта участь

нас миновала». Оказывается, он напоил самогоном самого главного

начальника. И тот в пьяном угаре, мол, по дружбе, обещал, что

оставит нас в покое. Слава Богу, он сдержал свое слово.

Наутро к нашему соседу, Филиппу Лаврентьевичу, подъехали

три подводы с красным флагом. На первой подводе, помню, было

написано на красной тряпке: «Ликвидируем кулаков, как класс». За

три часа из хаты всё было перенесено на подводы: постельные

принадлежности, обувь, зерно в мешках. Выгнали поросят, коров,

лошадей. А хозяина, его жену и сына Федю посадили на телегу и

увезли неизвестно куда. Отец со старшими моими братьями в это

время в поле был. Мама как увидела, что приехали к соседу, вся

побледнела, задрожала. Мы затихли. До сих пор помню, как мама

упала на колени перед иконой и молилась, молилась, молилась...

Когда телеги проезжали мимо нашего дома, мы украдкой на них

поглядывали из окна. Сердце замирало от страха. Но телеги возле

нашего дома, слава Богу, не останавливались.

В напряжении мы жили около недели. Не знали – раскулачат, не

раскулачат. За это время успели раскулачить еще восемь хозяйств в

нашей деревне. Так страшно было! Такая была безысходность! Как

это было несправедливо!

Ведь это были самые трудолюбивые люди. Те, которые

работали день и ночь. Наемного труда они не применяли. Свои семьи

были большие - от 9 до 14 человек. У них хозяйство было хорошо

налажено, исправно жилище, в порядке скот, удобрена земля. За свое

усердие они получали хороший урожай, молоко0 Tc 3.9_, мясо.

Те, кто их раскулачивал, были голодранцы из голодранцев. Это

те, кто пьянствовал, да по вечерам в карты играл. Они для своей

коровы и лошади сено не могли заготовить. Вот и докатились до

полной нищеты. Таких было немного. Но на сходках они кричали

больше всех. Вот из таких проходимцев создали комитет бедноты. И

им было дано право решать судьбу тружеников.

Ещё в 1928 г. нас сгоняли во всеобщую коллективизацию без

подачи заявлений. Забрали лошадей, инвентарь. А потом, не помню в

каком месяце, объявили о роспуске колхоза. Люди с радостью

потащили по домам каждый свой скот, инвентарь. А тут опять стали

гнать в колхозы. Теперь каждому надо было писать заявления.

Многие стали сопротивляться. Уже знали, с чем едят этот колхоз.

- 84 -

Писать заявления отказывались. За это их зачислили в кулаки, а кого -

в подкулачники. Поразорили их дома. Землю с посевами забрали в

колхоз.

Отец с матерью тоже записались в колхоз. Куда нам было

деваться? Началось светопреставление! В колхоз надо было сдать всю

живность: лошадей, коров и даже кур. Все были перепуганы властью.

И стали спешно резать скот, прятать зерно. Начались повальные

обыски и реквизиции. У кого находили, раскулачивали.

Насильственно собирали людей и ночью увозили неизвестно куда.

Люди начали работать в колхозе. Да разве это работа была? В

первую же зиму без кормов пал скот. Особенно тяжелое положение

создалось с лошадьми. Пришла весна, надо пахать и сеять. А чем? И

вот поехали, стыд и срам сказать, на годовалых телятах. На плуг

запрягали по 8-10 телят. Никто такого сраму никогда не видывал!

Работа в колхозе была тяжелой - с утра до позднего вечера.

Женщины работали наравне с мужчинами. Своего первенца Василия я

в поле родила. Понятия о декретном отпуске мы и вовсе не имели.

День я дома отлеживалась, а через сутки пришел ко мне председатель

колхоза и говорит: «Ты что это, Паша, дома разлеживаешься. Ведь

пора-то урожайная, работать надо». И пришлось мне Васеньку моего с

собой в поле брать, ведь муж-то тоже работал. И оставить дитя дома

не с кем было.

Когда мы вступали в колхоз, агитаторы - уполномоченные

обещали нам, что жизнь в колхозе будет легкой, что снабдят деревню

сельхозтехникой, что тяжести крестьянского труда не будет. Однако

только через год у нас в деревне появился колесный трактор, конная

молотилка и конная жатка.

Да и председатели себя не оправдывали. Они ведь были

бедняками из бедняков, которые до коллективизации не работали, а

только смолили махорку на завалинках. А уж в колхозе работать им

было и вовсе не к чему. Меняли их ежегодно. Да что толку!

При организации колхоза нам вручили грамоту от высшей

власти, в которой было сказано, что земля колхозникам вручается

навечно и бесплатно.

Не думали мы тогда, что этой грамотой прикрепляем себя к

земле, как крепостные, прикрепляющиеся на бесплатный труд.86

86 Речь, видимо, идет о Примерном Уставе сельскохозяйственной артели, принятом Всесоюзным

съездом колхозников-ударников и утвержденном СНК СССР и ЦК ВКП(б) 17 февраля 1935 г.

«Земля […] закрепляется за артелью в бессрочное пользование, т. е. навечно, и не подлежит ни

купле-продоже, ни сдаче артелью в аренду», - говорилось в нем (см. Решения партии и

правительства по хозяйственным вопросам. 1917-1957 гг. Т.2. - С. 519).__

Док. № 30

Кирсанова Прасковья Савельевна родилась в 1915 г. в д.

Покровка Чулымского района нынешней Новосибирской области.

Рассказ записал внук Цицкунов Александр в 2002 г.

Семья наша состояла из 17 душ. Сыновья у деда женились, но не

делились, вели общее хозяйство. Жили все очень дружно, никогда

никто не ссорился и не бранился. У всех была своя работа и

обязанность. Все работали и друг другу помогали.

Хозяйство было большое, было всё: коров всегда не меньше пяти,

которые каждый год давали по молодому потомству; овец несчитано;

куры; гуси; свиньи; два коня - один рабочий, другой выездной; пасека,

от которой было меду столько, что если не продавали, то мед

прокисал.

«Кулаком» мой отец не был, его можно было назвать крупным

середняком. Почему не «кулак»? Так были семьи и покрепче нашей.

Жили мы так, не тужили, пока однажды не подозвал меня отец и

сказал: «Не будешь ты больше с нами жить, отдаю тебя в няньки, в

чужую семью, в чужой город».

Залилась я горючими слезами, не знала я, чем отцу не угодила.

Почему так жестоко он со мной поступает? Было мне тогда 10 лет.

Все мои слезы остались не услышанными. Отвез меня отец в город

Новосибирск в семью инженера работать нянькой. А сейчас я

понимаю, почему он так поступил. Потому, что пожалел меня, не

захотел, чтобы видела я весь ужас, который происходил с нашей

семьей. Как за пару лет вся семья развалилась, обнищала, растерялась.

Кто куда делся во время ужаса коллективизации и раскулачивания. Да

потом еще и война задавила остатки семьи.

Еще при жизни моей в семье помню, как однажды на конях

приехали трое мужиков в военной форме. Стали они отбирать нашего

коня. Долго спорили с отцом и братьями. Старший брат - Афанасий,

вцепился в коня и не отдавал его. Тогда один из военных так хватил

брата бичом, что скрутило его. Упал он на землю и встать не мог,

только ползал по земле и плакал. Все плакали, и я плакала, хоть и не

понимала, почему коня отбирают и о чем спорит отец с теми на конях.

А коня так и увели. Да он через два дня вернулся с оборванной

уздечкой. За ним прискакали уже двое, а не трое. Конь их почуял и

стал беситься. Тогда к нему пошел дед мой Данила и стал что-то ему

говорить. Конь его только и слушался, очень уж был ретивый. Но на

этот раз конь и его не стал слушаться, всё бесился и ржал. Все опять

плакали.

Тогда дед размахнулся и сильно ударил коня промеж глаз. Конь

тут же и помер. Разозлились военные, долго бранили деда. Да делать

нечего. Так и ускакали восвояси.

- 115 -

Когда началась коллективизация, оказалось, что у нас слишком

много добра на одну семью. Тогда собрал отец всех братьев и сказал:

«Чтобы всё не потерять, разделим мы всем семьям поровну». Не

хотели братья расходиться в разные стороны, так ведь другого выхода

не было.

Разделилась наша семья на шесть семей: отец с матерью, пятеро

братьев с женами и детьми. Хозяйство поделили между всеми

поровну. Каждому досталось по чуть- чуть, а меня - в няньки.

В семье инженера жилось мне хорошо, хозяин меня любил, так

как была я исполнительная и трудолюбивая. Работа моя заключалась в

том, что я нянчила двух девочек-двойняшек. Так жила я целых два

года, думала, что забыл уже отец про меня. Но вот наступил

долгожданный день, приехал за мной отец. А хозяин стал уговаривать

отца, чтобы оставил он меня у них еще пожить и говорил: «Оставь

нам эту умницу, мы ее в школу учиться отправим». Кстати, за эти два

года научилась я читать, писать и считать. Не оставил отец меня, да

сама я рада - не рада, что домой поеду, всю семью увижу.

Когда мы ехали домой, вижу я, что со всем не в нашу деревню, а

гораздо дальше. Спрашиваю отца: «Куда мы едем?», а он отвечает:

«Дома все узнаешь». Приехали мы на станцию Раскатиха. Зашли в

маленький домик. Там встретила меня мать и дед Данила. В первый

же день я поняла, что все не так, как прежде: хозяйство маленькое, а

на столе вообще ничего нет, как будто и хозяйства нет. Работать

приходилось с утра до ночи, чтобы хотя бы не умереть с голоду.

А случилось вот что. После того, как разделилась вся наша семья,

у всех всего оказалось не очень много. Думали, оставят нас в покое.

Но не оставили. Приходилось отдавать государству почти последнее.

Если была корова, ее не отбирали, зато молока мы все равно не пили,

а пили «обрат», то есть то, что оставалось после перегонки в масло

(сепарированное). Потому как каждый день нужно было отдавать

сметану (не помню сколько). Не забирали только то, что нужно было,

чтобы с голоду не умереть.

В таком положении оказались все наши семь семей, которые

раньше жили вместе и горя не знали. Ели, сколько хотели. Да разве

только наши семьи. Все семья, которые мы знали, жили также бедно,

как мы. И не имело значение, были ли они раньше богаты или бедны.

А раньше-то бедны были только пьяницы, да бездельники. А все

остальные имели все, что хотели. Только работай справно.

А тут все вкалывали с утра до ночи и были нищими. Вот что

натворила коллективизация. Нет ни богатых, ни бедных!

Все равны, все голодранцы!

Хоть и не видела я, как за два года обнищали все, кого раньше

видела холенными и радостными, все равно вижу перед глазами весь

этот ужас сейчас.

- 116 -

В итоге вся наша крепкая, дружная семья исчезла, пропала. Как и

не было ее вовсе.__

Док. № 40

Мазурина Матрена Тимофеевна родилась в 1917 г. в д.

Демидово-Карповка Мариинского района нынешней Кемеровской

области. Рассказ записала Луконина Светлана в 1999 г. (д.

Сокольники)

Семья моих родителей состояла из семи человек. Я - самая

младшая. Когда мне было два года, умерла мама. Отец со старшими

детьми уехал в Мариинск, а я воспитывалась у чужих людей. У самой

меня шестеро детей, десять внуков и шесть правнуков. Богатства

никакого не нажила, есть телевизор, старенький холодильник и

огород.

Бедняками в нашей деревне (400 дворов) считались те люди,

которые имели одну корову. Они оказывались бедняками часто

потому, что в семье было по шесть - десять детей. Все мал-мала

меньше. А работал только один кормилец. Отец!

Где же одному на такую ораву напасешься? Главным продуктом

на столе была картошка. Лучше жили те, у кого дети подросли,

помогали отцу в поле и по дому. Скотины у них было побольше: пара

лошадей, пара коров, своя борона, плуг. На своих десятинах они

работали сами, никого не нанимали. Земля у всех была своя: на

каждого жителя по 42 сотки. Выращивали пшеницу, рожь, овёс,

картошку, овощи, подсолнухи. Такие - считались середняками. Были

люди, у которых много было скотины и целые поля земли. На них

работали наемные работники. Излишки урожая они увозили на базары

в райцентры. Эти считались зажиточными крестьянами и назывались

кулаками.

В конце 20-х годов советская власть стала призывать крестьян

объединяться в коллективные хозяйства. Уполномоченный властью

приезжал в деревню, собирал крестьян на собрания и разъяснял

людям, что такое колхоз. Обещал, что для всех в нём будет хорошая

жизнь. Но для этого надо было сдать в общее хозяйство зерно,

скотину. Народ вначале не соглашался, отказывался вступать в

колхоз. Ведь у крестьян было разное хозяйство: у одних было много

всего, у других - только едоки.

Находились и такие, которые охотно вступали в колхоз. Не у

всех же крестьян была возможность пахать и сеять своими силами. У

кого не было лошадей, кто не имел плугов, борон и семян, а кто-то

вообще не имел в семье мужиков-работников. Тех, кто не хотел

заходить в колхоз, сдавать скотину и зерно, раскулачивали.

Раскулачивание проходило просто. Забирали весь скот и

инвентарь. У некоторых попадались и золотые монеты. Дома

конфисковывали, и в них размещали сельсовет, школу, клуб.

Раскулаченных высылали в глухие места Томской области и

Красноярского края. Им разрешалось брать только самое

- 138 -

необходимое: кое-что из одежды и продукты питания на несколько

дней. Те, кого высылали, не имели права возвращаться назад. Но

некоторые всё-таки вернулись через год, так как их посчитали

незаконно раскулаченными. Им возвращали дома.

Односельчане к ним относились по-разному. Те, кто

сочувствовал и жалел кулаков, считались подкулачниками.

Подкулачникам давали твердое задание по сдаче повышенных

налогов, называли твёрдозаданавцами. Если они не выполняли эти

задания, то их тоже раскулачивали и высылали. Были и такие, кто со

зла мог наклепать на своего соседа. Говорил властям, что тот, мол,

сдал зерна меньше, чем у него было на самом деле.

Во время коллективизации церкви закрывались. У нас в деревне

была своя маленькая церквушка. Её не стало. Сняли колокола и

кресты, но саму не разрушили. Церкви использовали под склады, куда

ссыпали зерно. Священников ссылали.

Для руководства колхозами советская власть из райкома

назначала человека, который назывался председателем. В деревне

был сельский совет, правление которого состояло из крестьян. Члены

правления занимались агитационной работой в колхозе,

разрабатывали план полевых работ, отмечали трудодни, следили за

дисциплиной.

До коллективизации и после коллективизации деревня

выглядела одинаково. По тем временам - неплохо. Например, как

были мельницы, так и остались. Только раньше они принадлежали

хозяину, а сейчас - колхозу. Если семьи были бедноватыми, то

председатель колхоза выдавал им зерно. Это называлось подъёмной

помощью. Худо ли бедно жили колхозники, но голода в Сибири не

было ни в 1932-33 годах, ни в 1941-46 годах.120 Это – не Украина и

Белоруссия, где в 1933 г. свирепствовал голод, и даже было,

сказывали, людоедство.

Рабочий день колхозника был ненормированным. Во время

страды работали от темна до темна. Старались всё сделать, пока

стояла погода. Если шёл дождь, полевые работы приостанавливались.

У работников животноводческих ферм рабочий день был 12 часов. За

каждые 12 часов ставился один трудодень. У нас в колхозе на него

приходился один рубль. Но деньги выдавали не во всех колхозах. Это

зависело, в основном, от председателя колхоза. Кто работал на

полевых работах, у него выходило по полтора трудодня.

Дисциплина было твердой. Кто опаздывал или не выходил на

работу по неуважительной причине, с того снималось сразу пять

трудодней. За воровство колхозного добра, за «горсть гороха», судили

120 Другие респонденты такого оптимистического утверждения не разделяли. Хотя можно

согласиться, что такого голода, как в европейской части СССР в Сибири не было. Не было, в

частности, людоедства, если не брать во внимание места ссылок, как на острове Назино. (см.

приложение к рассказу Варнаковой В.И.).

- 139 -

и давали пять лет тюремного заключения. Да люди и не воровали.

После того, как колхоз выполнил план по заготовкам пшеницы, мяса,

молока, колхозникам выдавались продукты по трудодням.

Колхозники могли обменять одни продукты на другие, например, мед

и муку.

Кто такие пенсионеры, колхозники и «слыхом не слыхивали».

Они даже не знали про такое. Работали, пока хватало сил и здоровья.

Про паспорта мы тоже не имели никакого понятия. Но знали, что

паспорт нам не выдавали, чтобы мы не могли уехать в другие места.

У нас на всю деревню было всего два пьяницы: сапожник и

валяльщик валенок. В магазине продавали водку «Винтрест», но её не

особо-то и покупали. Женщины вообще не пили.

Односельчане относились друг к другу с пониманием, жили

между собой очень дружно, доверяли соседям. Дома никогда не

закрывали на замок. Такого не было никогда, чтобы кто-то из сельчан

залез к соседу в огород или избу и украл что-нибудь.

Колхозники были в основном неграмотными. Грамотными

считались те, у кого было 4 класса образования. А те, кто закончил 7

классов, работали учителями в сельских школах. Все, без исключения,

дети учились в школе. С превеликим удовольствием взрослые

посещали избы-читальни, клубы. Если в какую-нибудь соседнюю

деревню привозили фильм, то все сбегались и съезжались его

посмотреть. После фильма затевались танцы, пляски, песни. Было

очень весело.

Перед войной, в 1939-40 годах, стали создаваться машино-

тракторные станции (МТС). На полях теперь работали трактора.

Урожай заметно повысился. Люди стали жить лучше. Строили новые

дома, возводили новые фермы, амбары для зерна. Колхозники не

хотели уезжать из колхоза.

Когда началась война, то добровольцами мало кто пошёл

воевать. В основном, шли по мобилизации. Были и такие, кто не хотел

идти на фронт и прятался по лесам. Эти дезертиры мирное население

не трогали, не грабили и не убивали. С войны вернулись немногие. Из

деревни взяли 60 человек, а вернулось лишь человек 15 – кто без руки,

кто без ноги.

После войны семьи старались остаться жить в деревне, потому

что нам давали большие ссуды на строительство. Люди старались

приобретать скотину. Поднималось хозяйство. Снимали большие

урожаи с полей, особенно картофельных. Началось строительство

каналов, ГЭС, заводов. Из руин восстанавливались города.

В 1947-48 годах продукты были дешевыми. Хорошее мясо

стоило 90 копеек за килограмм. Чтобы продать свои продукты,

колхозникам часто не хватало на базаре свободных мест. Лес был

дешевым. Поэтому в 1950-55 годах все жители деревни построили

добротные дома. Деньги потрачены были небольшие. Люди жили на

- 140 -

энтузиазме, получали приличные деньги, стремились к лучшей

жизни.121

Жизнь в годы реформ изменилась в худшую сторону. В 1995-99

годах деревни превратились в развалены. Никого, кроме стариков, в

них не осталось. Ферм нет, работы нет, всё развалилось. Предприятия

закрылись. Рабочих мест нет. Безработица. Кризис. Цены растут

каждый день. Выход в том, чтобы выпускать свою продукцию,

выращивать свой хлеб. Людям надо предоставить рабочие места,

жилища. И тогда не будет столько пьяниц и бомжей, голодных и

беспризорных.122

Чтобы улучшить жизнь, нужно поднимать сельское хозяйство.__

Док. № 50

Быкова Матрена Степановна родилась в 1918 г. в д. Топки

нынешней Кемеровской области. Рассказ записали Огородникова

Анна и Рыбалко Алена в 2001 г. (г. Топки)

Я захватила только начало коллективизации, так как семья

уехала из деревни в 1931 г. Жили мы в своей деревне неплохо. Отец

два года работал уполномоченным по коллективизации. Образования

не имел. Во время коллективизации жилось плохо. Отец, как

уполномоченный, получал бумагу, в которой были указаны имена

людей, подлежащих раскулачиванию. Он тайно ходил к этим людям и

предупреждал, чтобы они прятали свое имущество, хлеб, продукты, за

которыми он утром придет с местными активистами. Люди рыли

большую яму около леса и прятали там вещи. Высылали из деревни

тех, у кого было большое хозяйство. Те люди имели не так уж много.

И заработали всё это они сами.

Жил у нас кузнец, Светлан Ефимович, который мог сделать

любую вещь по заказу. Он иногда почему-то просто дарил эти вещи

односельчанам. Его выслали в Нарым. И других – туда же. Детей

иногда отправляли обратно в деревню, если в Нарыме умирали

родители.

Активистами колхозов были в основном приезжие

комсомольцы. Активисты приходили в любой дом и требовали

картофель, масло, молоко, творог и т.д. Крестьянам оставляли крохи,

которыми нельзя было прокормить семью. А. семьи были большими -

по 8-12 детей. Активисты приходили и в наш дом. И нам пришлось

отдать им свою картошку. Активисты в основном потом уезжали из

деревни. А некоторых из них крестьяне убивали.

Рядом с нашей деревней была деревня Шишино. До колхоза

там была церковь, ярмарка, школа-семилетка. Самое яркое мое

воспоминание детства - это то, как мы бегали на ярмарку смотреть на

очень красивые шали. Они были ярких расцветок и очень добротные.

После коллективизации я таких платков больше не видела. После

коллективизации базара не стало. А церковь разрушили и сделали из

неё курятник.

Многие наши соседи уехали в город еще в начале

коллективизации, так как хозяйство крестьянина стало небольшим.

Иметь корову стало в радость. Она считалась кормилицей семьи. А

раньше у каждого их было несколько, и за богатство это не считалось.

А теперь заиметь больше двух коров, значит, считаться кулаком.

Потому колхозники жили несытно, одежду носили заношенную и

боялись, что к ним придут и заберут последнее. Двери на замок не

- 163 -

закрывали, так как в деревне жили в основном свои (родственники,

друзья), все знали друг друга, доверяли. Воровство, конечно, было, но

по мелочам. Но воровали, в основном, приезжие.

Работали колхозники много, а оплата по трудодням была очень

низкой. Считай, её не было. При коллективизации все хозяйство

забрали, заработанного на трудодни было слишком мало, чтобы

прожить, не говоря уж о достатке, к которому мы привыкли до

колхозов. Приходилось идти на воровство, чтобы семью прокормить.

В нашей семье были осужденные за воровство колхозного

имущества. Моя тетка получила 5 лет тюрьмы за то, что взяла

несколько колосков после уборки на поле. Был также осужден 15-

летний мальчик за сбор колосков. Многие доносили на своих же

соседей, родственников. Хотя часто это делали, чтобы прикрыть себя.

В народе относились к такому воровству по-разному, но

большинство не считали это воровством.

Здания школы в нашей деревне не было. Школой служил дом,

поставленный жителями деревни для двух учительниц из города. Я не

проучилась и трех лет. У моей сестры - 5 классов образования, у

брата – 3 класса. Грамотных людей было мало. Обучались охотно, но

не всегда хватало времени на уроки в связи с работами на пашне. А

иногда не было учителей и не было самого здания школы. Тогда

приходилось идти за несколько километров в другую деревню.

Грамотные люди если и были, то это были учителя или приезжие

активисты, имеющие хотя бы 5 классов школы.

Было у меня два мужа. Первый, Нечаев, ушел на фронт, служил

в разведке, дважды был ранен, погиб под Ярославлем. Я вышла за

него не по своей воле, а по воле мачехи. Сосватали __________за соседа по улице.

От него родился сын Анатолий. Затем я вышла замуж только в 1947 г.

за Макарова Ф. М. и родила от него сына Валентина и дочь Нину.

На войну уходили охотно. Обратно вернулось мало мужчин.

После войны жизнь не улучшилась, так как вся работа лежала на

женщинах и детях. Голод во время войны был, но не в каждой

деревне.

Отец мой тоже воевал и вернулся домой живым. Умер в

возрасте 73 лет. За 8 дней до того упал, подскользнувшись. Брат умер

за день до похорон отца по неизвестной причине. Сестра Анна жива

до сих пор, но четыре года лежит парализованная. У отца всего было

девять детей: трое от моей матери Матрены и пятеро - от мачехи. А

один был у мачехи от первого мужа. Мачеха была злой женщиной и

отстраняла от себя не только нас, но и даже своих детей. Умерла она

чуть позже после смерти отца. В моей собственной семье выжило

всего три ребенка. Остальные умирали, не достигнув и года, так как

заболевали, а врачей тогда не было.

Пенсионеров в колхозах не было. Люди даже не знали такого

термина. Многим колхозникам не выдавали паспорта. Я думаю, это

- 164 -

было потому, что церкви были разграблены и сожжены, а книги с

записями о рождении, месте рождения, о родителях, дате крещения

были поэтому утеряны.130__

Док. № 70

Киш (Петренко) Зоя Максимовна родилась в 1921 г. в д.

Новопокровке Ижморского района нынешней Кемеровской области.

Рассказ записал внук Фролов Андрей в 1999 г. (п. Итат)

Семья у нас была большая: родители, три брата и четыре

сестры. Отец был лесничим. Мне было 5 лет, когда мы переехали на

кордон в тайгу. Мы, можно сказать, были кулаками. Хотя значение

этого слова я узнала намного позже. Мы имели большую пасеку, пять

коров, четыре лошади, много овец, свиней, кур, гусей. В общем, у нас

было всё как у людей. Всё как положено. Мы жили, ни от кого не

зависели. Всё наживали своим горбом. Сами зарабатывали свой хлеб.

Никто никогда не побирался.

Что такое коллективизация, мы на себе не узнали. (Ух, и слова

какие-то нерусские выдумали, язык сломаешь!) Жили в тайге. Кто в

такую глушь поедет? Нас не тревожили. Но люди говорили, что это

был полный грабеж.

Творилась чертовщина какая-то! Ведь раскулачивали как раз

тех, кто всю жизнь на земле работал, добро свое трудом копил,

кровавые мозоли с измальства зарабатывал. Говорят, их и высылали

куда-то. Слухи тогда разные ходили. У них отнимали всё то, что они

наживали своим потом и кровью. Отец наш хотя и возражал против

коллективизации (это я помню, уже не маленькая была), но в

открытую не выступал. Побурчит, похулит коллективизацию. Да и то,

пока по тайге бродит. Не на людях. А матери не до этого было.

Хозяйство у нас большое, работы у неё всегда много было. Мы ей во

всем помогали. Но дети, они и есть дети. Что с нас было взять?

У нас в деревне твердо знали, что бедняки – это босяки. Они

работать не хотели. Зато умели ходить и клянчить. На всю деревню

один такой босяк был. Пропойца! Что с него взять? Дети его

дразнили, а взрослые и ругнут, бывало. А ему всё одно. Он, как пёс

шелудивый. Без роду, без племени. Не любили его люди.

Были люди, которые в колхоз с охотой шли. А те, кто своим

хозяйством хорошо жил, не хотели вступать. На них агитация не

действовала. Их силком заставляли. Власть - она и есть власть.

- 216 -

Сказали - надо, значит надо! И нечего рассуждать! Она сильно не

свирепствовала, но и спуску никому не давала. Председателя и

бригадиров выбирали. Но батька говорил, что хоть за них и

голосовали, но это делалось по указу сверху. Отец их хорошо всех

знал. Он с деревенскими мужиками часто общался.

К начальству относились по-разному. К тем, кто за народ радел,

относились по-людски. Но были и такие, что ходили по деревне

гоголем и только, как барский приказчик, на людей покрикивали. Вот

таких - ненавидели.

До коллективизации у нас церковь была, свой приход. Но

красные ту церковь спалили. Сказали, что в ней окопались пособники

кулаков и прочей контры. Хотя, какие из батюшки и дьячка

пособники?! Священника уважали и любили. Он был человеком

умным, добрым и справедливым. К нему все за советом и помощью

шли.

Мы из кордона в деревню редко выезжали. Да и то только с

отцом. Это бывало или по праздникам, или просто увяжусь за ним,

чтобы он мне гостинца в лавке прикупил. Во время этих наездов мы

замечали, что деревня сильно менялась. До коллективизации

практически все жили справно. У всех всё было. До коллективизации

народ ходил хоть и в самотканном, но в справном. Иногда отец

покупал товары в соседнем селе. На праздники все надевали наряды.

Было красиво!

А когда эта кутерьма с коллективизацией завертелась, народ

стал нищать. Крепко он пообнищал да пообносился. Потом, когда

более или менее с коллективизацией утряслось, народ снова стал

оживать. Хотя начинали всё заново. Ведь жить-то как-то надо было. А

люди с детства к труду приучены были.

Точно не скажу, воровали ли люди колхозное добро.

Поговаривали, что воровали. Но у нас, вроде, никто не попался «за

колоски». Не приучен был народ воровать. Ну разве что на поле после

уборки дети соберут оставшиеся колоски. Но это же дети! Что ж им с

голоду помирать?

Но в других деревнях, говорили, было по-другому. В нашей

деревне председателем был свой человек. Он был из народа и

понимал все наши тяготы и беды. Он был строгим и справедливым.

На нашем таежном кордоне никакого воровства, конечно, не было.

Все знали крутой нрав отца. Он спуску никому не давал. Вот сейчас в

деревне воруют сосед у соседа: картошку выкапывают, грядки портят,

в дома лазят. Кто, ты думаешь, они такие? Это такие же «бедняки»,

которые и тогда были. У них суть и тогда и сейчас одна – алкаши и

лентяи. Босяки они и есть босяки!

Были у нас и «враги народа». Но почему они так назывались -

ни отец, ни я, ни другие так и не поняли. Хотя доходили слухи, что

- 217 -

они были вредителями и диверсантами. Но всё равно никто не

понимал, за что их забирали. Говорили: «Раз взяли, значит, за дело!»

Мы не голодали. Край наш был богатый. Тайга хорошо

кормила.

Кто такие пенсионеры, мы не знали. Такого понятия тогда

вообще не было. Не знали люди, что такое пенсия. Раньше все

работали до тех пор, пока сила в руках была. Да и сейчас, посмотрю,

бабки старой закалки в земле ковыряются. Может быть, за счет этого

и живем. Ни «пачпартов», ни других документов у нас не было.

Бывало, кому-то куда-то ехать надо, он несет председателю

подарок. И тот выдавал ему справку. Но это редко было. Из деревни

уезжали в основном только на учебу в техникум. А потом, когда

выдали паспорт и разрешили уезжать, мы никуда не уехали. А куда

ехать? Здесь в деревне родная земля, всё здесь родное. Здесь могилки

отца, матери, деда, бабки. Да что там говорить! Родина здесь! А там –

чужбина. Там – ни кола, ни двора, ни знакомых, ни родных.

Когда началась война, мужики пошли воевать, чтобы победить.

Были и те, кто боялся идти. Они, как сейчас говорят, старались

«отмазаться». Но таких было мало. Их не только не любили. Их

презирали.

После войны, вроде, всё налаживаться стало. Хотя мужиков

мало пришло с войны. Да и те пришли нецелые. Все израненные и

искалеченные. Много их осталось где-то там, в братских могилах.

Ты, вот, интересуешься, кто в деревне жил хорошо. А знаешь,

что надо, чтобы жить простому человеку хорошо? Человеку надо

послаще поесть, помягче поспать. Но не только! Надо, чтобы совесть

чиста была перед людьми, чтобы им в глаза не стыдно смотреть.

Такие люди и тогда, и сейчас живут хорошо. Совестливо живут.

Мы политикой никогда не интересовались. Понятия раньше не

имели, что это такое. Это сейчас бабки на завалинке сидят и от нечего

делать языками чешут. И мужики – туда же!

Ты думаешь, кто виноват, что в деревне стало хуже жить?

Власть и виновата! Она не о колхознике и его нуждах думала, а о

плане. Этот план надо было сдать любой ценой.

И «нонешная» власть нас не больно жалует. Видать, забыли, что

мы их кормим, а не они нас. Не помнят, что живут за нас счет.

Мой муж, твой дед Иван, машинистом был. Поэтому мы хорошо

жили. Да и приданое моё было немаленьким. Телевизор у нас

появился у первых. Это такая диковина была! Соседи, как в клуб, его

ходили смотреть. Мы с мужем поездили по России. Были в

Севастополе, на Украине, Минводах. У нас бесплатный билет был.

В последнее время жизнь, конечно, изменилась. Во всяком

случае, хуже не стала! Кто умеет работать, тот и живет хорошо! Кое-

что изменилось к лучшему. Особенно у вас в городе. Да и в нашем

поселке много хороших перемен. Хотя есть и плохое.

- 218 -

Но так у нас на Руси было всегда. Не даром говорят: «Хотели,

как лучше, а получилось, как всегда!» Всё что ни делается, всё

делается к лучшему. Будем надеяться, что появится настоящий

хозяин, который, наконец-то, наладит нашу жизнь. Нет, не то я

сказала.

Пока народ, пока мы сами не захотим жить по-человечески,

наверное, ничего не изменится.__

Док. № 80

Мартыненко (Леонтьева) Мария Георгиевна родилась в 1923 г.

в д. Кармановка нынешней Новосибирской области. Рассказ записала

Огурецкая Ольга в 2000 г. (г. Кемерово)

Родители имели четыре дочери и четыре сына. В моей

собственной семье было семеро детей (три мальчика и четыре

девочки)

Родители были против коллективизации, считая, что кроме

хозяина никто другой за его полем и скотиной лучше ухаживать не

будет. Детские воспоминания о коллективизации связаны со сгоном

всей домашней скотины (даже кур) на общий скотный двор.

Семьи бедняков, как правило, были многодетны, имели хозяйства,

но не следили за ним по разным причинам. Среди них встречались

погорельцы, переселенцы из других областей, те, кто потерял своего

кормильца. А часто это были «гулящие» люди - пьяницы. Отношение

- 248 -

к ним было основано на сочувствии или презрении.

Вопрос о раскулачивании решался на общем сходе колхоза.

Раскулачивали тех, кто не хотел вступать в колхоз, имел крепкое

хозяйство. Односельчане жалели честных и трудолюбивых людей,

живших за счет своего труда и имевших крепкое хозяйство, А

кулаков, наживших свое богатство за счет эксплуатации односельчан,

ненавидели. Раскулаченных лишали всего имущества: земли, дома,

скота. Вместе с семьями их высылали в другие районы, разрешив

брать с собой ручную кладь и еду на дорогу. Общение с высланными

из деревни было практически невозможно. Многие из них погибали

еще в дороге. Очень редко от них приходили письма.

Для вовлечения крестьянина в колхоз привлекались агитаторы из

городов. Активистами колхозов становились люди, некоторое время

пожившие в городе, прошедшие войну, революцию, гражданскую

войну. Отношение к ним было разное. Они рассказывали о

перспективах колхозной жизни. Председателями колхозов

становились деревенские активисты или специально присланные из

города люди. К председателям колхозники относились так, как те

того заслуживали. Среди них были и хорошие, и плохие люди.

При __________вступлении в колхоз у крестьянина забирали всю живность,

весь инвентарь, земельные наделы. Многие не хотели вступать в

колхоз, желая жить единолично. У таких людей отнимали лучшие

земли, выделяя вместо них «неусобные» земли, то есть те, на которых

вероятность созревания хорошего урожая была очень мала. Конечно,

люди мечтали о роспуске колхоза. Но это было только на первой

стадии коллективизации.

До колхозов никаких форм совместного труда не было; каждый

работал со своей семьей. Крестьянский уклад жизни не претерпел

сильных изменений ни до, ни после коллективизации. Правда, после

коллективизации семья стала хуже и питаться, и одеваться.

Рабочий день в период страды не был нормирован. Зимой работы

было меньше. Оплата считалась трудоднями, но в итоге

вознаграждение за труд было небольшим и выдавалось натурой

(например, хлебом).

В колхозе воровали сено, зерно, но в народе это не осуждалось. В

деревне дома на замок не запирали: люди друг друга знали очень

хорошо, и поэтому чужой человек, появившийся в поселке, сразу

бросался в глаза. Да и брать-то в домах было нечего.

К пьяницам в доколхозной деревне относились с большим

презрением. Такой человек имел запущенное хозяйство. А при

колхозной жизни отношение к пьяницам изменилось. Теперь уже к

непьющему стали относиться с осторожностью.

В период репрессий из деревни забрали многих мужиков, как

врагов народа. Забрали разных людей - от председателя колхоза до

скотника. А за что? Ведь основная часть из них были деревенскими

- 249 -

жителями, никогда в жизни не выезжавшими за пределы деревни. Где,

интересно, они могли стать врагами?

Неурожаи 1931-1933 годов, военные и послевоенные годы (1941-

1946 гг.) сильно коснулись деревни. Основным продуктом питания

были картошка, брюква, репа. Люди голодали, много детей умирало

от голода.

Пенсионеров в колхозе не было, люди работали до тех пор, пока

носили ноги. Пенсию по старости начали выплачивать только в конце

60-х годов, и была она мизерная (около 8 рублей). Паспортов в

колхозе не выдавали, чтобы не дать людям возможность покинуть

деревню в поисках лучшей жизни.

После войны в деревне жить стало тяжелее, так как основной труд

лег на плечи женщин и детей. Больше половины мужиков с фронта не

вернулись.

Колхозникам разрешалось иметь скот и небольшие земельные

наделы. Во время войны, после, а так же в период голода,

применялись жесткие мер к людям, укравшим в колхозе даже

небольшое количество колосков или горсть гороха. За горсть гороха

колхозник получал до десяти лет лишения свободы.

В деревне была школа — семилетка, в которой обучались все дети

деревни. Народ обучался с желанием. Также был клуб, в котором

проводились собрания, редко демонстрировались фильмы, проходили

праздники, танцы. К избе - читальне жители относились

доброжелательно.

Была небольшая церквушка, которую после ареста попа в 1939 г.

закрыли. До этого её посещали пожилые люди. К священнику

относились неоднозначно. Учителей в деревне уважали. К политике,

выборам, правительству в колхозе все относились равнодушно.

Свет и радио появились только в 60 – х годах. Жизнь в деревне

родители не сравнивали ни с чем, так как кроме своей деревни

ничего не видели. Зажиточно в колхозе жили управленцы и

механизаторы.

Сейчас в деревне из родных никого не осталось, братья и сестры

умерли, а дети и внуки живут в городе, жить в деревне никто не

хочет: кроме слякоти и грязи ничего не увидишь.

Деревня не может выбраться из нищеты до сих пор потому, что в

период коллективизации и в период репрессий были уничтожены

крестьяне, любящие крестьянский труд, землю и умеющие на ней

работать и обрабатывать её. Не видя улучшений жизни в деревне,

крестьяне стали плохо относиться к общественному труду, расцвело

воровство, безделье, пьянство.

Ни на курортах, ни за границей не была. Мебель была большей

частью самодельная, имели холодильник, телевизор, приобретенные

в разное время.

За годы реформ жизнь в деревне стала еще хуже. Народу осталось

- 250 -

совсем мало, в основном, одни старики. Колхозное хозяйство пришло

в сильное запущение.

Руководство страны во все времена не давало крестьянину жить в

достатке и с достоинством.

Док. № 90

Касьянова Екатерина Алексеевна родилась в 1924 г. в г.

Татарске Новосибирской области. Рассказ записала внучка Карпович

Анна в 2002 г.

Мои родители поженились рано. Отцу исполнилось только 16

лет. Жили они в деревне. Мама, как я сейчас понимаю, была из семьи

середняков. Хозяйство у них было крепкое: коровы, лошади, свиньи,

куры, гуси, утки. Работали от зари до зари. Семья большая - пятеро

детей. Были у них и работники.199 Отец, наоборот, был из семьи

бедняков.

Когда к власти пришли большевики, мой отец принял

Советскую власть всей душой. был фанатиком-ленинцем. Строил

социализм, жил мечтой о коммунизме. Окончил начальную школу в

возрасте 18 лет.

В 1921 г. у них родился первый сын. Но умер в возрасте трёх

лет от дизентерии. Мама моя не работала. В 1923 г. отца перевели

работать в Татарск, там я и родилась. Вскоре отец окончил партшколу

и по направлению партии был назначен первым секретарём горкома

партии в город Прокопьевск. В 1927 г. у них родился сын Николай.

Своё детство до 13 лет помню смутно. Жили бедно, но не

голодали. Отца дома почти не бывало. Нашим воспитанием

занималась мама. Игрушек не было, может, одна - две тряпичные

куклы, но с ними я не играла. Читать я научилась рано, лет в шесть.

Читала всё подряд, что попадалось на глаза.

Одежду мне шила мама, перешивая свои старые вещи. В школу

меня отдали рано. В первом классе учились дети от 6 до 20 лет и

старше. Специального педагогического образования у учительницы не

было. Но писать, считать, читать она нас всё же научила.

Жили мы в коммунальной квартире, подсобного хозяйства не

было. Жили скромно, комната - большая, светлая. Из мебели было

самое необходимое. В школу ходила в платьях, перешитых из

маминых. Помню, когда мне было 10 лет, мама мне сшила капор

ядовито зелёного цвета, который я люто ненавидела и, выходя из

дома, тут же прятала его в сумку. Питание в школе, если честно, не

помню. Может, и был буфет, но чаще всего брала с собой кусок хлеба.

До тринадцати лет росла, как все мои сверстники.

В1937 г. в декабре оборвалось моё детство. В канун Нового

года, ночью я проснулась от того, что из-под меня выдернули матрац.

Я услышала плач младшего брата, тихие стоны мамы. Увидела

пронзительные глаза отца и чужих молчаливых людей в кожаных

тужурках, которые делали обыск в нашем доме. С тех пор отца я

больше не видела.

199 По «стратификации» того времени, люди, использовавшие труд наемных работников,

считались кулаками, а не середняками.

- 272 -

Около двух лет мы о нём ничего не слышали. Летом 1939 г. к

нам пришло письмо. Конверт был подписан незнакомым детским

почерком. Письмо было от отца. После ареста и вынесения приговора

его отправили в Сибирский централ.

В теплушке поезда он написал письмо и бросил его на

железнодорожные пути. С просьбой отправить по указанному адресу.

Письмо было страшное. Описывались пытки и муки, которые ему

пришлось пережить. И, тем не менее, верой в Сталина была пронизана

каждая строчка. Он был уверен, что «там, наверху, разберутся», и

правда восторжествует. «Разобрались» в 50-е годы, когда отца уже не

было в живых.

В нашей семье наступили чёрные дни. Клеймо «дочь врага

народа» было прочным. Моя мама не могла устроиться на работу.

Нигде не нужна была «жена врага народа».200 Из квартиры нас

выбросили на улицу. Мне было 13 лет, брату - 9, и мама ждала

третьего ребёнка.

По воле Божьей, мама встретила женщину, которая не

побоялась и пустила нас к себе на квартиру. Жили вчетвером в

конуре, размером примерно 5 кв. метров. Два года мы жили, как в

кошмарном сне. Вспоминается вечное чувство голода, унижение,

нищета, Закончив 7 классов, я поступила в медицинское училище. Из

деревни к нам переехала бабушка. Мама наконец-то устроилась на

работу. От отца стали изредка приходить письма.

В училище я проучилась до декабря 1941 г. Наш выпуск

фельдшеров был первым. Перед Новым годом нам вручили дипломы,

а в первых числах января принесли повестки на фронт. С вещами и

повесткой я пришла в военкомат, молоденький капитан, взглянув на

меня, спросил: «Лет-то тебе сколько?» «Шестнадцать», - ответила я.

«Приходи через год, подрасти».

Действительно, в свои 16 лет я выглядела как 10-летний

ребёнок. Все девочки моего выпуска с фронта не вернулись. Вечная

им память! С января 1942 г. до конца войны я работала в

эвакогоспитале. Помню страшную усталость, постоянно хотелось

спать. Но мы были молоды и после изнуряющих дежурств всё равно

бегали на танцы.

Во что были одеты? Да, кто во что. Особенно плохо были одеты

эвакуированные. Все свои наряды они давно поменяли на продукты.

После открытия второго фронта к нам стали приходить американские

подарки: тушёнка, галеты, консервы. Была там и одежда. Платья и

блузки были необыкновенной красоты. Иметь вещь из такой посылки

было великое счастье. Повседневную одежду перешивали из шинелей,

200 А могло быть и хуже. Её могли отправить в специальный лагерь для жен врагов народа, а детей

– в детский дом. Причем, малолетним – сменить фамилию.

- 273 -

гимнастёрок. Ноги зимой вечно мёрзли, обувь была изношена

донельзя.201

В наш город были эвакуированы заводы, фабрики, а самое

главное - театры. Цены на билеты были символические. На спектакли

зал не мог вместить всех желающих. Именно тогда я узнала Чехова,

Толстого, Тургенева. Услышала музыку Мусоргского, Чайковского,

Бизе, Верди. Читала всё подряд. У эвакуированных были неплохие

библиотеки.

Работать в годы войны приходилось много. Дежурства в

госпитале, работа на клочке земли. Сажали картошку, гречиху, горох -

в целик. Обрабатывали вручную, урожай вывозили на тележках. Жили

впроголодь, уставали до обмороков. Жили верой в победу. Помню

9мая 1945 г. Весь город собрался на стадионе. Слёзы радости, слёзы

страшных потерь... Над стадионом стоял жуткий плачь.

После войны я стала работать в Доме ребёнка (детдоме)

старшей медицинской сестрой. Брат поступил в институт, подрастала

младшая сестра. Мама работала заведующей продовольственным

магазином. В доме появился небольшой достаток. В 1947 г. я вышла

замуж. Свадьбы не было, не было денег.

Для того, чтобы немного заработать, решили поехать на

заработки, на золотые прииски. Мама - в слёзы: «Твоего отца под

конвоем туда увезли, а ты по доброй воле. Не пущу!». Но не

удержала, уехали. Три года жили на Колыме, Будёновском прииске.

Муж работал инженером, на работе пропадал день и ночь. Я работала

в здравпункте заведующей.

Нам дали комнату в бараке. Там и родились наши сыновья -

Виктор и Николай. «Няньки» у них были заключённые, осуждённые

по 58 статье. Сколько нежности и любви было в этих суровых людях,

как трепетно относились они к нашим детям.

Работа моя в здравпункте была интересная в том плане, что

санитарами работали профессор Кремлёвской больницы, лечивший

А.М. Горького, главный прокурор Азербайджана, писатель Кавинько.

Позднее мне приходилось читать его рассказы. На соседнем прииске

работала прачкой Лидия Русланова. Однажды я ездила на её концерт,

который она давала для заключённых.

Политзаключённые, пройдя все лишения и испытания судьбы,

оставались и там Людьми с большой буквы. Не было зависти,

корысти, зла, обид, за поломанные судьбы. При мне никогда не было

разговоров о политике. А вот о литературе, музыке они могли

говорить часами.

201 Такое контрастное сравнение зарубежных и отечественных потребительских товаров будет

будоражить женское воображение до 1992 г., когда благодаря либеральным реформам, исчез

дефицит на продовольственные и промышленные товары, когда отечественные рынки оказались

заполненными зарубежными товарами (не самого лучшего качества).

- 274 -

По тем временам, зарплата у нас была довольно большая. Но на

Колыме купить что-либо из продуктов питания было невозможно.

Паёк, положенный для вольнонаёмных, включал в себя немного муки,

крупы, растительного масла, тушёнки. Необходимых молочных

продуктов, овощей, а тем более фруктов, так нужных нашим детям,

приобрести было невозможно.

Через три года мы вернулись в Прокопьевск. Муж уехал в

Томск учиться на высшие инженерные курсы. Нам дали квартиру в

новом доме. В 1953 г. мы поехали на курорт в Новый Афон. На

сбережения, собранные на Колыме, мы приобрели мебель, кое-что из

одежды, часть суммы отдали родителям мужа для покупки дома. В

1954 г. у нас родилась дочь. К этому времени муж стал работать

главным механиком на крупной шахте, я работала заведующей

детскими яслями.

После денежной реформы 1961 г. значительная часть

сбережений у нас пропала.202 Но всё же в 1962 г. мы купили «Волгу»

ГАЗ-21, построили гараж, купили телевизор «Радий», большой

холодильник «ЗИЛ».203

Ежегодно отпуск проводили на курортах, путёвки были

недорогие. В те годы моя зарплата составляла 60-70 рублей, мужа -

150-200 рублей. Это была приличная сумма для семейного бюджета.

Если вспомнить, что булка хлеба стоила 18 копеек, литр молока 24

копейки, килограмм мяса 1 рубль 80 копеек. Ассортимент в

продовольственных магазинах в шестидесятые годы был богатый,

хотя одно время были перебои с хлебом, но это продолжалось

недолго.204

К началу семидесятых годов с прилавков стали исчезать

некоторые продукты питания, начался рассвет дефицита. Слово

«купить» заменили словом «достать».205 Для того, чтобы приобрести

одежду, ездили в Москву.

В конце шестидесятых приобрели земельный участок, тогда их

называли «мичуринский», построили небольшой домик. Выращивали

202 Здесь какая-то недоговоренность. Деньги «пропасть» не могли. По постановлению Совмина

СССР от 4 мая 1960 г. о денежной реформе, обмен денег производился строго по соотношению 10

к 1 (см. Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. Т. 4. - С. 662-669).

203 По меркам того времени этот набор вещей олицетворял исключительно высокую

материальную обеспеченность, которую могли позволить себе лишь единицы советских людей.

204 Речь могла идти о 1963-1964 гг., когда на отдельные продукты (макароны, крупы и др.) ввели

карточки, впервые названные талонами. Эти «перебои» с продуктами октябрьский пленум (1964

г.) ЦК КПСС поставил Хрущеву в личную вину. Хрущев был снят с руководящих постов (Первого

секретаря ЦК КПСС, председателя Совмина СССР).

205 Говорили: «Достать по блату». Система «блата», охватившая всё общество, была, по сути,

системой взяточничества в натурализованной форме. Вместо денег фигурировали услуги по

предоставлению права купить товар. Те, кто имел доступ к распределению (номенклатурные

работники, их обслуга, торговые работники, работники правоохранительных органов и пр.), имели

реальную зарплату выше, чем у тех, кто не имел возможности пользоваться этой системой. Рубль

«блатных» был далеко неэквивалентен рублю «простых». Потому эти люди категорически не

приняли либеральные реформы 90-х годов. И без реформ они чувствовали свою потребительскую

комфортность.

- 275 -

овощи, ягоды. Но времени на уход за огородом не было, тем более,

что овощи в то время стоили очень дёшево. Например, килограмм

моркови стоил 6 копеек, свёклы - 3 копейки, капусты - 5 копеек, за

ведро картошки платили 40 копеек. От дачи избавились с

облегчением, продали за бесценок, но были ужасно рады.206

В 1964 г. старший сын поступил в Томский медицинский

институт, а в 1966 г. средний сын уехал учиться в Московский горный

институт. Огромную четырёхкомнатную квартиру обменяли на

меньшую, причём безо всякой доплаты, с целью экономии: за

трёхкомнатную платили на 15 рублей меньше.

В 1971 г. поступила в мединститут младшая дочь. Мы остались

вдвоём. Денег на учёбу требовалось много. Я получала 100 рублей,

муж-300 рублей, детям отправляли рублей 150-200. Материально

стало немного сложнее. Но это были самые приятные расходы.

В 1971 г. мужу исполнилось 50 лет. Это пенсионный возраст

для шахтёра. Ему была начислена максимальная пенсия - 132 рубля.

Проводы были торжественные. Много было сказано тёплых слов,

поздравлений. Было поздравление даже от министра угольной

промышленности.

После выхода на пенсию муж продолжал работать в течение 15

лет в ЦЭММ-1 начальником технического отдела. Получал пенсию

плюс зарплату, на руки выходило 300 рублей. К этому времени дети

закончили вузы, у них - свои семьи. Материально стало легче. Мы

решили готовиться к спокойной старости. Сменили мебель, приобрели

телевизор, холодильник, стиральную машинку-автомат, кое-что из

одежды.

С конца восьмидесятых начала девяностых годов начались

перемены. Нашей пенсии стало катастрофически не хватать. Львиную

долю пенсии съедали медикаменты, остатки уходили на питание.

Изменилась ли жизнь за последние 5 лет? Конечно. Сложно

сказать - в какую сторону. Нашей пенсии едва хватает, чтобы свести

концы с концами, хотя в последнее время появилась надежда, что всё

же жизнь изменится к лучшему. Сейчас сложно, трудно, страшно за

внуков.

206 Голод 30-х годов показал, что колхозы не справляются с обеспечением города

продовольствием. Поэтому советская власть стала поощрять развитие личных подсобных хозяйств

у рабочих. Уже в 1934 г. за счет личных хозяйств шахтеры страны удовлетворяли свои

потребности в молоке на 43%, картофеле – 42%. К концу 80-х годов 70% обследованных шахтеров

Кузбасса имели подсобные хозяйства. Население находилось на продовольственном

самообеспечении. Если совхозы и колхозы Кузбасса в 1989 г. производили 991,6 тыс. ц.

картофеля, то личные хозяйства – 5083 тыс. т. (512,6%), овощей соответственно – 693,3 тыс. ц. и

549 тыс. ц. (72,2%) (см. Лопатин Л.Н. Рабочее движение Кузбасса. 1989-1991 гг. Кемерово, 1995. -

С. 14). Хранение овощей в государственных хранилищах было поставлено столь плохо, что из

каждых 10 картофелин до весны «доживало» лишь 2. Люди знали, что если они не сделают

собственных запасов – в магазине не купить. Овощных магазинов было поразительно мало.

Например, в 60-е годы на весь Центральный район г. Кемерово был единственный овощной

магазин (на Советском проспекте).

- 276 -

У нас была вера в светлое будущее, в победу, в конце концов, в

коммунизм. Вам сложнее. Веру у вашего поколения отобрали.207 А

взамен ничего не дали. Где найти вам силы, чтобы не потеряться в

этом водовороте событий? Тревожно из-за нестабильности в стране,

обидно за равнодушие к нам, старикам.

Если оглянуться назад, то страшнее 37-46 годов не было, и, не

дай Бог, чтобы они повторились.__

Док. № 100

Черепанова (Кудрина) Анна Григорьевна родилась в 1925 г. в

д. Ново-Романове Юргинского района нынешней Кемеровской

области, Черепанова (Корнилова) Зоя Федоровна родилась в 1926 г.

в д. Ново-Романово, Черепанов Иван Алексеевич родился в 1928 г. в

д. Бурлаки Прокопьевского