Кулинарная Книга. Часть 1.

Предисловие

 

Весьма очевидно, что для того, чтобы в нашей стране написать интересную сатирически-мистическую повесть, давно уже не нужно ничего выдумывать самому. Достаточно лишь пить вино подешевле, и внимательно следить за новостями, напитываясь духом нашего нелёгкого и противоречивого времени, которое в России, пожалуй, уже никогда не закончится. Приблизительно так, собственно, и была рождена в муках эта странная книга, пока ещё, слава богу, не запрещённая цензурой. Итак, дорогие читатели, вы держите в руках одну из самых смешных, и, повторюсь, самых странных книг, которых вам доводилось читать: удивительный, абсолютно непредсказуемый сюжет в контексте реальных жизненных ситуаций, интересный и занимательный, такой понятный "простой" язык, абсурдные, порой гротескные образы и такие милые герои - всё это в первой книге начинающего автора-постмодерниста Черепякина Андрея: "Свет Вчерашнего Утра"!

Прежде, чем читать "СВУ", вам необходимо знать следующее: издательство настоящей, то есть напечатанной на бумаге и пахнущей типографской краской и клеем книги, в эпоху интернета связано с рядом непреодолимых для молодого писателя трудностей. Осознание реальности этих самых трудностей, и плюс ко всему понимание того, что книга все равно рано или поздно попадёт в инфинит Сети, в итоге сподвигло нас принять решение просто отдать её вам, подобно Иисусу, раздающему страждущим хлеб и вино, и чтобы вы, в свою очередь, посоветовали ее своим друзьям и знакомым. Безвозмездно, но с двумя маленькими, но обязательными условиями. Первое. Вы, уважаемые читатели, должны оставить автору свое мнение и/или вопрос вот на этот адрес –

 

[email protected]

И Второе: передайте эту книгу своим друзьям, родителям или знакомым, всем тем, кому вы считаете, эта книга поднимет настроение.

А если случится так, что книга вам вдруг очень понравится (в чём мы, в принципе, и не сомневаемся), то нищий автор с благодарностью примет от вас посильную материальную помощь – пару монет "на пиво". Вот сюда, пожалуйста –

 

(4276-3801-0092-0243)

Все деньги, полученные от благодарных читателей, значительно поспособствуют скорейшему продолжению этой книги, а так же других умопомрачительных историй, коих у автора для вас ещё очень много, и становлению его как писателя – ибо придадут ему уверенности в правильности своего пути и адекватности своего выбора. Так же, всем, кто вышлет хоть сколько-нибудь, обещаем продолжение книги, которая выйдет в свет очень скоро, прислать прямо на электронный адрес.

Заранее благодарим за понимание.

 

Ах да, уважаемые читатели, спешу вас предупредить, что вся книга (несмотря на ремарки типа "Основано на реальных событиях") без всяких оговорок придумана от начала и до конца! Любые совпадения с реальными людьми, любыми людьми, событиями и местами – либо случайны, либо являются вашими личными домыслами. Автор ничего не пропагандирует, не разжигает, и тем более не осуждает, это все – лишь плод его ёмкого, с кислинкой, воображения. Хотя он и заранее извиняется перед всеми теми, кого эта книга непременно оскорбит. А так же, не советует читать "Свет Вчерашнего Утра" людям с расстроенной психикой, ханжам, людям глубоко верующим, а особенно – несовершеннолетним. Содержит обсценную лирику. Так же не рекомендуется тем, кто современную прозу в традициях Пелевина, Сорокина и Елизарова по каким-то причинам не приемлет, или не переносит – на этот случай эти люди всегда могут взять себе томик Чехова взамен.

Так же стоит сказать, что все права на эту книгу защищены законом об авторском праве, и являются интеллектуальной собственностью автора; копирование и коммерческое распространение разрешается с разрешения самого автора, либо его агента, по данным вопросам писать сюда –

 

[email protected]

PS: редактор заранее просит у вас прощения за пропущенные орфографические и пунктуационные ошибки. Обвинения в фактических ошибках не принимаются.

Черепякин А.В.

Тимофеев А.В.

Ижевск, Москва, 2013 г. От Рождества Христова

Алёша Грэйс Моретс

 

... И мы раздавили фанфурик, разведённый святой водой.

– А вы знаете, – я икнул, – что слово фанфурик очень созвучно английскому Fun Fury - весёлое неистовство?

Авакуум засмеялся.

– Это точно, после пяти пузырьков я обычно и неистовствую!

– А ещё… – я был немного горд за себя - и откуда я это только знаю? – созвучно Fun Furry: забавный человекоподобный зверь...

– Ну, это если только после восьми! – Авакуум перекрестился, немного помрачнев. – Не приведи Господь! …

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

 

Старательно обходя лужи, я в раздумьях шёл по мокрому проспекту, приближаясь к месту моей цели. Вот уже сорок минут прошло с тех пор, как я купил то, о чём мечтал всю неделю, но вдохновение жить на меня до сих пор не снизошло. Пока не снизошло, как бы в надежде поднимаю я свои глаза к лазурному майскому небу. Отчасти это, наверное, потому, что мне немного стыдно – бутылку водки я купил на украденные из кармана матери деньги, которой, кстати, обещал и клялся сегодня не пить. Но я категорически не смогу сегодня не выпить, мама, потому что, во-первых, сегодня пятница, а так же потому, что я отвратительно себя чувствую и плохо выгляжу, сдаётся мне. Когда пропускаешь всю эту унылую ежедневность через свою душу, то к вечеру хочется заснуть, и на следующее утро больше никогда не проснуться, сдохнув прямо во сне. Мне на этот раз не повезло, я проснулся, и теперь вот вынужден продолжать влачить своё существование. Ну да, вам должно быть знакомо это чувство. Правда, мне не даёт покоя мысль, что я слишком часто стал об этом думать в последнее время. Но, как назло, всегда находится что-то, что удерживает тебя на плаву, не давая захлебнуться, и уже за одно за это можно ненавидеть жизнь. Похоже, что я типичный социальный алкоголик: если сегодняшним вечером, глядя в зеркало, мне хватит мудрости понять, что же движет мною, когда я заливаю водкой своё стремление свести счёты с этой ненавистной жизнью, то я узнаю, что это лишь жалость к самому себе, или, иными словами, зависть и собственная никчёмность. Миллионы не начавшихся путешествий, неужели виной тому был я? Виной тому, что они никогда не происходили и не могли произойти? Конечно, мне проще было винить в этом своих родителей, ну или ещё кого либо, типа Господа Бога, или пенять на стечения обстоятельств и волю случая, это даже не важно. Но лишь бы не себя – ведь себя я, при всём при том, люблю. Не удивлюсь, если окажется, что человеческое эго не подыхает даже после смерти тела, и именно отсюда все эти сказки о бессмертии души.

Я помню, Фрэзер[1] в своей «Золотой Ветви» писал про людей, которые верили в карму имени; верили в то, что имя человека определяет его будущую жизнь, и имя есть нечто сакральное, то, что нужно скрывать от других, ибо зная его, колдун мог манипулировать человеком. И я бы хотел скрыть своё имя от других, хотя никакого колдуна в моём окружении не было, да и нахуй бы я ему был нужен, но назвали меня действительно скверно – Алёшей Малафьяновым, и я действительно верил в то, что все мои беды именно из-за этого. Но покончить с жизнью сегодня я не могу, так как умирать сегодня мне никак нельзя, ибо у меня остаётся ещё одно неоконченное дело, при мысли о котором моё сердце начинает трепетать и томиться, а утомлённые онанизмом яички уходят внутрь.

Каждая высококультурная нация, несмотря на всё, обладает своим собственным, самобытным уродством. Допустим, что в Америке – это массовый дибилизм и скудоумие на фоне технического прогресса и высокого уровня жизни, хотя там никто из нас не был, чтобы это подтвердить, а вот в России, в которой дело обстоит с точностью до наоборот (оттого и пьём так, наверное) – это Алкоголизм, и я, как человек высокодуховный, иду сегодня пить. Сегодня я опять и снова на стакане, как у нас говорят, и это и есть моё то самое важное дело. И оно не терпит отлагательств, потому что помимо того, что я урвал у судьбы заветную бутылку водки, произошло наконец некое потрясающее событие: я нашёл-таки Нормальное место, где можно было бы распить её на улице! Это было просто гениальное место, в котором молодой человек, вроде меня, смело мог систематично совершать приношения своих лучших лет в жертву бухлу. И место то ждало меня, поэтому я торопился. Там можно было никого не бояться, а ментов, как это кстати, там тоже не было. Менты, которые так мило меня оберегают, по большому счёту не страшные, но гадкие. Мент – не человек, как любил выразиться мой отец, когда говорить было уже не о чем, и то единственное, что он мог внятно произнести, когда лыко уже не вязало. Менты действительно странные люди – я по одной их поступи за километр могу отличить их от каких-нибудь обычных мужиков в телогрейках. У них совсем другая походка, вальяжная, степенная, размеренная. Сразу видно, что идут представители власти. Точнее, представители закона. Хотя они считают себя, мне кажется, именно представителями власти…

Итак, это была заброшенная стройка, что-то вроде подземного гаража возле высотки. Здание само уже давно построили, а про гаражи, не иначе как, забыли – так часто бывает в России. Окружённое с трёх сторон кустами, это сооружение было просто идеальным пристанищем для меня, ведь редко в городе можно найти уголок, где вдали от посторонних глаз можно было бы стоять по несколько часов кряду. А ещё по потребности отлить в любой момент, когда захочется, прямо себе под ноги, или даже копронуть, к чему тоже не раз испытывал стремление во время своих возлияний. По сути, именно за этим и спускались туда обычные, нормальные люди – вершить таинство дефекации, и дерьма там было вдоволь. И, скорее всего, там бывали игловые, хотя ещё ни разу не видел на полу ни шприцов, ни ампул. Только какие-то глазные капли тропикамид, но это к слову. Кое-где в темноте можно было разглядеть бомжатские костровища, ржавые котелки, гнилые матрацы, и другую нехитрую бичёвскую утварь. В самой глубине стройки, где ничего нельзя было увидеть даже после того, как глаза привыкали к полумраку, что-то загадочно блестело – скорее всего, это было кладбище бутылок, хотя я верил, что это были звёзды, которые со временем должны были прорости в мёртвые цветы. Вообще, ходить по полу было тяжело, ноги постоянно запинались о какой-нибудь эдакий старый мусор. Неудивительно, что быдло обходило эту стройку стороной. Эти ребята любили и умели отдыхать культурно, поэтому здесь им было нечего делать, и я говорю это вам практически без сарказма. Их манил центр города, с его цветными фонтанами, показной чистотой, баночным клинским и самыми последними чудесами цифровой техники в карманах хипстеров. Хотя, это лишь моё предположение – точно в этой жизни я ничего не знаю.

Я стоял на Пляже – так назвалось место в самом дальнем углу гаража, где пол был устлан утрамбованным ни то песком, ни то глиной. Теоретически, там было весьма чисто для того, чтобы присесть на основания фундамента не боясь сильно запачкать джинсы, ну если ты, конечно, не эстет. Позади меня возвышалось говнище бесформенного строительного мусора, по которому можно было, поднявшись, выйти на охраняемую автостоянку при здании. Это был, так сказать, эвакуационный выход, но никто его не использовал, по крайней мере, на моём веку. Но я не убегу, когда мне это потребуется как никогда, тёплой осенью 20**, что наступит менее чем через пол года после событий этого бессмертного дня, когда на меня свалилось великое богатство и моя погибель. Мир без конца, помни меня.

Уже минут пять я тряс бутылку, но в полутьме невозможно было понять, растворились ли толчёные таблетки димедрола в водке, или ещё нет. Эх, выйти что ли на свет, пока не поздно? Хотя, чего там поздно! Ладно, пожалуй, пойло уже гомогенно, там ведь спирт как-никак, убедил я себя. Вообще, откуда я себе придумал, что нужно именно толочь и растворять? Надо было просто закинуться колёсами так, на пустую кишку, пока я ещё в магазине стоял, они бы и подействовали как раз сейчас. Сама идея бадяжить снотворное с водкой осенила меня на прошлой неделе, во время поездки на автобусе (помню, от сопутствующего озарению возбуждения я даже свою остановку пропустил), а ударный седативный эффект превзошёл все мои ожидания. Ко всему прочему, из-за чуждого классическому менделеевскому составу горьковатого привкуса лекарства ЖНВЛП[2], сладкая заходила на порядок лучше, как мне показалось. Запивать бы ещё настоем крапивы! Но мне приходилось довольствоваться охлаждённым чаем с лимонной кислотой, что немногим лучше воды из под крана. В любом случае, чем ты не запивай, это – дурной тон, как принято считать, и это не убьёт страха перед первой рюмкой, что есть весьма печальный факт. Так вот и я сейчас в нерешительности стоял, разглядывая бутылку Берёзовой на Бруньках, и опечаленный, что даже компании у меня нет никакой в эту тяжёлую минуту, чтобы разделить страдания мои. К чёрту! Кровь из пальца брать – тяжелее морально, и вот уже через десять минут, после третей рюмки родной, я понял, что Господь входит в мою душу, наполняя сознание спокойствием и безмятежностью, располагающими к раздумьям и самоанализу. Кум, как известно, любит троицу, но я люблю больше, и поэтому без раздумий замахиваю четвёртую. И погружаюсь в свои неказистые воспоминания.

 

***

 

Как человека семейного, отца моего можно было вкратце описать словами матери: «Если бы я хотела по-настоящему и надолго спрятать от него что-либо, то я бы положила это в ящик с инструментами». Я смутно помню своего родителя. То ли потому, что он совсем мною не занимался, и поэтому защитный механизм детской психики дистанцировал меня от него, то ли потому, что у меня просто от рождения слабая память? Страстная вода, потребляемая им в гипердозах, стёрла черты с его лица, и оно утратило отличительные особенности, поэтому единственное, что более-менее отчётливо всплывает в памяти, так это его голос, как из иерихонской дуды доносящийся из соседней комнаты, где он, прикованный матерью наручниками к батарее, то тихо всхлипывает, пуская слюни, то орёт что-то про несправедливость и про то, какая же мать сука, что довела его до такой жизни. «Алкоголь, Алёша, человека дисциплинирует и умудряет», любил он поговаривать, но мне не кажется, что он сам в это верил. Мать уж точно так не считала. Саморазвитие – это не слово, а дело, а что может быть более бездейственным, чем питьё водки; алкоголизм, как апофеоз безнравственной праздности?

С отцом нужно было вести себя тише воды и ниже травы – любая ложка, случайно упавшая, доводила его до истерики. Помню его любимую присказку – Ёб Тригосподабогамать!!! От которой у меня шли мурашки по коже. А потом отец умер. В возрасте сорока трёх лет, от алкогольного гепатита. И не увидел, как я несу тюльпаны своей первой учительнице – я как раз отправился в первый класс. Так что воспитывал из меня гражданина нашей великой отчизны мой родной брат, Дмитрий. Иными словами, в процессе становления мною сознательной личностью я был полностью предоставлен самому себе. Цирроз папа заработал, безусловно, из-за своего пристрастия к трудной. Он бросал пить как-то, по решению суда, но всё пустое! С его смертью проблем в семье стало меньше, спокойнее что ли, но, с другой стороны, жить стало труднее – как-никак, отец работал на подшипниковом, и худую часть его зарплаты матери удавалось, пусть и со скандалом и мордобоем, из него выудить. Остальная часть сходу пропивалась. Пожалуй, даже не им самим, а его собутыльниками. Отец был невербальным алкоголиком, и у него совсем не было друзей, но которые, святые и безмятежно добрые в своём безденежье, чудесным образом в огромных количествах появлялись у него в день его получки, дату которой знала вся местная пьянь – на одном заводе все работали. А он, как человек слабохарактерный, никому никогда не мог отказать. Вы, наверное, не сильно удивитесь, но батя мой был горьким, как каперс, пьяницей, как и его дед, прадед, да и наверное всякий дед вплоть до седьмого колена. И как будто бы в продолжение этой печальной семейной традиции я тоже становился выпивохой, хотя пока и не осознано, ведь единственным светлым в моей жизни тогда, было светлое пиво. Оно даже сейчас у меня ассоциируется с детством.

Присутствующие на отцовских похоронах люди, по какой-то дикой деревенской традиции, ели поминальную еду и пили гжелку прямо с крышки гроба умершего, и хоть я и был маленький, мне уже тогда казалось это диким и кощунственным, пусть даже и подсознательно. Как жил человек, так и умер. Единственное, чему я мог научиться у отца, так это не быть таким как он. Но мне что ли не хватило чего-то, и я даже умудрился стать ещё хуже, потому что не знал, что синяя яма столь глубока и темна. Сейчас мне уже много лет, и аборт делать поздно, это подтвердит любой гинеколог. А на моих похоронах даже бухнуть будет некому – никто не придёт.

Дитя перестройки, как называл меня дед, мне с великим трудом удалось закончить школу, и поступить в ПТУ. Дед этому очень обрадовался – он говорил, что в нынешнем зыбком мире на изломе двух эпох, нет ничего стабильнее и надёжнее завода, хотя и не мог толком объяснить, что он имеет в виду, когда ему напоминали, что на месте единственного в стране подшипникового сейчас огромный иностранный супермаркет. Дед хотел, чтобы я стал передовиком, как он, чтобы он мог мною гордиться, когда видел бы мой пропитой ебальник на доске почёта. По его словам, он сам когда-то был передовиком и победителем соцсоревнования, хотя Димон однажды объяснил мне, что деда просто спьяну выёбывается перед нами: никаких передовиков в Союзе и в помине не было. Если один молодой первонах по неопытности начинал стаханствовать, его смежники всем звеном у заводской пивной пиздили, потому что приведись план перевыполнить, начальство, как правило, принимало это на внеочередном пленуме за новую норму, что простому работяге совсем ни к чему. А наш дед был обычным заводским мудаком, и если и превосходил в чём-то других рабочих, то только в количестве выпиваемой политурки[3].

Для меня учиться в шараге было ещё омерзительнее и скучнее, чем в школе. Я с завистью смотрел в спины учеников, поднявших руку выйти посрать – у них хоть на эти короткие пять минут появлялся повод заняться хоть чем-то чуть более интересным, чем слушать монотонный голос тупого преподавателя. Всё моё нутро выступало против учёбы. И действительно, нельзя сказать, что в ПТУ я добился каких-нибудь значительных успехов, более того, во время практики на трудокомбинате меня одним из последних допустили к станку, потому что наш мастер считал, что я очень рассеянный. А я даже ничуть не расстроился – в любом случае, фазанка была идеей матери или деда, сам я туда идти не хотел. Если я вообще хотел чего-то конкретного в то время. Зато я был хитёр и вороват. Я хотел быть похожим на тех гондонов, которых мой сосед сверху выкидывал после использования прямо в форточку, и которые потом по вечерам пили пиво, заплёвывая асфальт вокруг себя, громко матерились и галдели прямо у меня под окнами, не давая заснуть. Это были основы, как мы их называли: солидные и степенные, всегда одетые "с иголочки" в новые спортивные костюмы или Ширачи, и крутые кроссовки Адидас, или Спронди, что было круче некуда. Они никогда не стреляли сигареты, потому что у них были деньги. Откуда у них были деньги, я не знал, хотя и догадывался. Самым крутым гондоном, на мой взгляд, был Паша Шулятьев, его знала вся округа, и он пользовался огромным авторитетом до поры до времени. Паша был знаком с азерами с базара, и с узбеками, и с ментами, да со всеми! Серьёзные люди с рынка, такие как татары Алмаз и Мишлен, приглашали его по вечерам играть с собой в карты у помойки. Меня всегда удивляло, почему они выбирают именно это место. Причиной тому, очевидно, была их аутентичность, но тогда мне и это казалось правильным. Паша всегда был одет в строгий спортивный костюм синего цвета, и чёрные остроносые туфли, чуть загибавшиеся в носах от ходьбы. Это смотрелось невероятно стильно, и поэтому он не снимал их даже с наступлением холодов, а просто надевал толстые шерстяные носки, заправляя в них халявы штанов. У Паши первого из всех появилась барсетка и мобильный телефон, и это определяло его статус. Если у тебя нет крутого телефона, то девчонки со школы тебе никогда не дадут, так нам казалось. А у меня телефона вообще не было. Понимаете, что я имею ввиду? Я ходил даже два раза в церковь, ставить свечку за то, чтобы Светка Алябьева из параллельного класса дала мне на новогодней дискотеке, и стать как Паша Шулятьев в следующем году, но ни то, ни другое почему-то не исполнилось.

Правда, нам доподлинно стало известно, что Паша покупает у фарцовщиков кассеты Боя Джорджа, что очень смутило, а однажды один парень, я не могу вспомнить, как его зовут, он не был с нашего двора, а сейчас совсем ударился в гопничество и вообще куда-то сгинул, рассказывал, что Шулятьев становится раком перед хазарами, и похвалялся, что видел как Паша целовался в подъезде с каким то взрослым гуржем. Я хотел бы ему верить, но у меня это просто не укладывалось в голове. Хотя сейчас, оглядываясь на прошлое, я припоминаю, что пару лет назад Шулятьева подозрительно резко перестали уважать все мужики, и даже здороваться с ним, поэтому не исключено, что между этими событиями была взаимосвязь. Как бы то ни было, со мной даже гуржи не хотели целоваться, и в один момент я, кажется, смирился.

Мать работала в гастрономе «Тянь-Шань» продавщицей где? Правильно, в вино-водочном отделе, и тянула нас вдвоём с братом, а теперь вот ещё и с этим неврастеником дядей Геннадием. Денег не хватало даже на самое необходимое, впрочем, как и подавляющему большинству современных россиян нашей новой эпохи. Дела пошли ещё хуже, когда мать стала пить. Да-да, именно это. Около трёх месяцев назад она сошлась с каким-то мужиком из неместных, этим самым Геной, кажется бывалым, и по тому, как он пьёт, я догадываюсь, где они могли познакомиться с ним. От собачей жизни женщин в нашей стране мать рано постарела, и хоть какой-то, но это был её последний шанс, поэтому она, боясь его потерять, всё чаще не отпускала Гену квасить с мужиками, взамен предлагая свою компанию как собутыльницы, хотя алкоголь до этого никогда не пила абсолютно, и я не в праве винить её за это. Я всё чаще стал видеть мать пьяной. Да взойдёт царствие твое, о Водка! Но в свете событий, о которых я хочу поведать, мне на это будет абсолютно наплевать. Но до поры до времени стыдно, конечно, было, особенно когда к тебе на перемене подбегает чепэушник Шура Зотов из параллельного, и взволнованным голосом сообщает, что твоя мать спит в нашем дворе в кустах. А голос у него взволнован и дрожит оттого, что ему это невероятно приятно мне говорить, как будто он имеет от этого какую-то личную выгоду. Новость меня удивляет, но не шокирует. Так, будто я уже знал, что это должно было случиться. Дело-то привычное – всё устаканится, говорю я самому себе. Да, кстати, именно устаканится, вот так каламбур. И мне не составляет труда её отыскать. Вот уже спускаясь по ступенькам шараги, я вижу небольшую толпу рядом с кустами шиповника, дикорастущего здесь всюду, и Димона, который уже взваливает на плечи нашу обосранную маму. Я делаю глоток воздуха, и медленно возвращаюсь на уроки. Да очнись же ты, Россия, в конце-то концов! Помяните моё слово, лет через пятьдесят, а может и раньше, водку будет не купить в магазине, она будет запрещена. Говорят, что водка разрушает организм сильнее героина, другое дело, что от героина зависимость крепче. И наши уродливые дети будут спрашивать, какой у водяры был вкус. Ну что им ответить? Дерьмовый, пить было очень трудно, приходилось запивать. А зачем пили тогда, последует вопрос. Тут уж я рассержусь, и отправлю их к себе в комнату, учить свои бесполезные уроки. Да и будет ли наша страна через пятьдесят лет? Хотя, это уже совсем другой вопрос, и ту историю буду писать уже не я.

 

***

 

Мир, в котором я живу, уже успел значительно преобразиться в лучшую сторону за последние пол часа. Душа моя, вслепую ведомая водкой, уносится куда-то вперёд, за грань, недоступную неизменённому сознанию, постепенно оставляя весь негатив моей жизни позади. Устаканивается, как я уже говорил. Но вдруг меня начинает весьма сильно мутить, и я в панике опираюсь на пыльную бетонную стену. Сколько там смертельная доза димедрола, я силюсь припомнить? Не хватил ли я лишнего: пять штук, пачка? Да не может быть – один мой приятель вон двадцать штук тогда употребил, чтобы приторчать, и ему хоть бы что, только вырубился быстро. Хотя, он водкой не запивал, в то же время, вот это меня смущает. Да, надо сделать перерыв, уж больно лихо я начал, кажется. Стоять на одном месте почему-то становится тяжело, и я решаю немного пройтись. Гулять особо негде, а на свет выходить не хочется. Не залезть ли мне на гору мусора, думаю я, и нахожу идею замечательной. Максимально аккуратно я поднимаюсь, почти на четвереньках, стараясь не запачкать рук. Строительная пыль, не гудрон – отряхну. Когда я выныриваю, солнечный свет резко ударяет по глазам. Светлый Христос и Святые Божьи Угодники, как же здесь ярко и дивно! Или мне только так кажется? Да нет, вроде так и было, когда я покупал бухло в магазине час назад – видимо, это у меня с непривычки. Очень хочется закрыть глаза и сесть. Я сажусь прямо в грязь, и сразу же думаю о возможности выпить ещё рюмку, но вспоминаю, что мы с Лилит договаривались подождать маленько. Да к чёрту – я делаю то, что хочу, и никто не смеет мне пиздауказывать, даже я сам.

Сколько там осталось, посмотрим… две третьих. О нет, ты лучше реально пока повремени, выжрешь щас всё, и что будешь вечером делать? Хобби что ли хоть какое-нибудь было. Я ведь даже никогда ничем не увлекался в своей жизни, думаю я, и никогда ничего не делал систематически. Из хороших вещей, по крайней мере. Ах да, в детстве я занимался коллекционированием всякой дряни, но это, пожалуй, было больше данью дворовой моде. В детстве мы собирал фишки с Голыми Тётеньками, трусы у которых были нанесены на фотографию модели специальной белой краской, которая становилась прозрачной, если её смочить слюной. Отсюда у меня в памяти до сих пор такая картина: несколько детей, от мала до велика, стоят у ларька и сосредоточенно и вожделенно слюнявят грязные, сосанные тысячами ртов, фишки. Собственно, всё наше детство, в котором не было даже мяча, и прошло в сосании этих развратных кружков картона, если не считать многочасового лазанья по деревьям, которые ныне уже спилены и мертвы, как и мы.

В таких раздумьях я постепенно перемещаюсь в пространстве, и вот уже мои ноги стоят на земле «Лас Вегаса». Второй этаж, тут уже светло. Яркое, уже почти летнее солнце бьёт сквозь многочисленные бреши в потолке, создавая причудливые узоры на грязном бетонном полу. Я долго любуюсь ими, и мне очень хорошо. В такие минуты я отчётливо понимаю, что человек абсолютно самодостаточен, а счастье, безусловно, предельно. И с чего мне сегодня с утра жизнь казалась такой унылой, не пойму? Но, всё же, опрометчиво я поступил – надо было плотнее поесть перед выходом, хоть хлеба кусок, а ведь всё боюсь, что градус у себя украду, и вот теперь некомфортно. Водка весьма калорийная, но в ней нет «строительного материала», типа белков и углеводов, необходимых растущему организму. А ницшеановской бэпэхой единой, которую сматываясь из дома второпях съел, жив не будешь, и плевать, что там пять витаминов, соус из натурального мяса, страшно похожий на пубертатное говно (брат с сарказмом говорит, что это – главный компонент!), и впервые в этой серии настоящая морская ламинария, о чём горделиво сообщает упаковка. Димон говорит, что у нас с ним от этой лапши Два-Пальца-В-Рот, которая уже не первый год питает нашу семью, скоро доширак желудка будет. И вообще, мне смешно, кто придумал назвать лапшу быстрого приготовления Бизнес Ланч? Так сразу и представляю себе преуспевающего бизнесмена с Уолл Стрит, в развивающимся на ветру пиджаке от Cardin и разговаривающего по сотовому телефону Vertu, который заходит в дорогой ресторан, и знакомый официант уже несёт ему эту ебучую лапшу с соусом из червей и бычьих хуёв по двадцать семь рублей за таз, и говорит: «Засеките пять минут на ваших Vacheron Constantin, сэр. Приятного аппетита!» Вот же ж дерьмо! Это сто процентов оно – здесь даже на стене это написано жёлтой краской. И звёздочки ещё по бокам. Вообще-то, если вернуться к водке, то мне кажется, что Берёзовка, как и любая другая (хотя беру всегда только её из-за дешевизны), притупляет чувство голода. Лично у меня так, хотя врачи настоятельно рекомендуют всегда выпивать рюмку водки перед едой именно для поднятия аппетита. Странная ты, водка. Я слышал про тебя, что если не есть, перед тем как пить, то ты просто сваливаешься в кишки, и не доставляешь. Как мне тебя понять, кому мне верить? Интересно, а сколько всего памятников Ильичу у нас в городе?..

Когда две третьих выпито, и я не говорю сейчас про какой-то конкретный объём, хочется куда-то бежать! Я как кот Шрёдингера, сижу тут в этом бомжатнике, ни жив, ни мёртв. Вот так-то я расходую себя в борьбе с одиночеством, моим вечным сателлитом (как же это я, интересно, себе представляю?). Ноль-три, и все мои мысли смешиваются, и вот я, по-моему, уже брежу. Однажды, в далёком детстве, я видел, как папа, перепив, тонул в ковре, и вот теперь, пронеся это яркое воспоминание через годы, мне это совсем не кажется смешным. Это ужасно, и папа, наверное, сейчас прослезился бы, узнав, насколько хорошо я его понимаю в эту самую минуту. И тут я вдруг с удивлением обнаруживаю, что для того, чтобы смотреть на потолок, мне больше совсем не надо поднимать голову – вот он уже, абсолютно прямо передо мной, и вот я, наконец, понимаю, что лежу на спине! Кажется, капает небольшой дождик. А может, это я Вознёсся, и это сейчас ангелы писают мне на лицо, ехидно посмеиваясь? Нет, это определённо не рай – ведь в раю нет блевотины, а тут она есть, и в большей степени на моей куртке, что обидно. Так значит, меня тошнило? Надо срочно уходить, надо бежать из этого места, вмиг вызвавшего во мне непреодолимое отвращение! Скрыться от этого позора, убегать от самого себя, куда глаза глядят. Я с остервенением встаю и падаю. Встаю и снова падаю, обдирая колено до крови. Становится больно, и я плачу, как маленький ребёнок, но в тот же миг успокаиваюсь и вдруг встаю, как будто пали невидимые путы. Не без труда и не без помощи господней, мне всё же даётся путь назад, до подвала, правда кирпич, лежащий на куче мусора, сильно бьёт меня по груди, но я, воодушевлённый успехом в ту минуту, боли не замечаю – мои мышцы сейчас очень расслаблены. На Пляже я отряхиваю свою запылённую одежду и грязнущими пальцами пытаюсь прочистить рану на коленках. Странно, их почему-то две, по одной на каждое. Когда только успел я так замаститься! Грязно здесь всё же. Но Грязь – это вечный спутник забулдыг, я уже привык.

Первый раз я столкнулся с Грязью в восьмом классе, когда мать выцарапала мне у профсоюза льготную путёвку в летний лагерь, где мы с моим другом Мулей купили Камень. Вернее, он купил, а я лишь был за компанию. Особыми товарищами мы с ним никогда не были, но из нашего класса в лагере мы были только вдвоём, если не считать девчонок, а с местными ребятами Муля пока не успел подружиться. Он сказал мне, что камень курят через буль-бу-ля-тор и поэтому нужна бутылка из-под газировки. Её у нас не оказалось, и Муля достал чью-то бутыль из помойки. Принцип курения камня вам не стоит описывать, вы и сами прекрасно знаете, но когда Муля протянул бутылку с дымом мне, я замешкался.

– Муля, так как… Хер знает, кто из неё пил до этого, можно ведь заразиться!

Муля взглянул на меня, то ли как на сумасшедшего, то ли не понимая, шучу я, или нет:

– Ты чё, педик?

Я выкатил глаза: – Что??!

– Пидарас ты что ли? – Муля явно ждал ответа.

– Э-э, нет конечно. – Мне показалось, что он всё же так прикалывается.

– Ты сегодня из бутылки не куришь, руки каждый раз перед едой моешь, завтра у тебя платочки одноразовые, потом ты уши проколешь, и вот через неделю ты уже кишку свою отдаёшь! Понимаешь?

– Нет, – честно признался я. – Не вижу логики. А кому отдаю?

– Гузоблудам, блять! Не видит он логики... А логика в том, что от эстетизма до гомосексуализма один шаг, рукой подать! Кури давай, ёб твою мать, а о грязи не волнуйся, ничем тут заразиться нельзя, хоть спидонос залупой по горлышку этой бутылки поводит, если не думать об этом. Это сложно объяснить, Лёха, но грязь вся эта, она... Общая, что ли!

Грязь – она Общая, запомнил я тогда. Не очень понимаю, что это значит, но знаю, что она теперь и моя тоже.

 

***

 

Я уже готовился покинуть мой «храм» навстречу свежему и ласковому летнему зною, как вдруг передо мной появился человек. Силуэт огромного мужчины, как чёрная дыра сразу вобравший в себя весь свет, к которому я стремился, возник передо мной и я в ужасе замер, прикованный взглядом к незваному гостю. Может, по рюмочке, дядя? Он остановился и в упор смотрел на меня. Он точно пришёл сюда не ссать. Вот и всё, этого-то я и боялся. Да, конечно, место классное, с этим бы даже Джеймс Ст. Джеймс[4] согласился, но надо было думать вперёд – спляшут здесь на тебе хоровод, хрен кто найдёт потом, а меня и вообще, по-моему, искать не будут. И будешь ты тут весь в крови лежать, и издыхать. Мало телевизор смотришь что ли, у кого там программа Криминальная Россия любимая? Сколько таких случаев по стране происходит каждый день, кто-нибудь считал? Брать у тебя нечего, ты нищеброд, поэтому тебя просто разочарованно отпиздят, причём с удвоенной силой.

Как будто делать ему больше нечего, попытался успокоить меня здравый смысл, голос которого в отчаянье пробивался сквозь белую пелену алкогольного опьянения. Я оглянулся. Нет, бежать бесполезно – до стоянки слишком далеко, да ещё и через кучу перелазить, убьюсь нафиг. Да и не добегу, что уж тут говорить – вон, я ноги еле волочу, всё тело ватное. Бери кто хочешь, и еби чёрным полканом. О чём я только думал! Такой день солнечный пропустил тем более. Сидел бы сейчас с тем же успехом на крыльце какого-нибудь центра борьбы с пьянством «Путь Преодоления», и бухал, и никто бы тебя не трогал. Что ж, поздно – оставалось принять бой, как бы смешно это не звучало. Или, может, завизжать? Нет. Вереница ужасных вариантов исхода этой злой ситуации пронеслась в моём мозгу за доли секунды, и я вернулся к незнакомцу. Он как-то нервно и очень быстро оглядывался по сторонам, а затем, убедившись, что в радиусе парсека не может быть ни души, пошёл на меня, доставая из-за пазухи огромный...

 

Фигура исчезла так же быстро и внезапно, как и появилась. Он достал из-за пазухи вовсе не нож, как я подумал вначале, а какой-то кулёк, который спрятал в основание фундамента и мгновенно, даже не проверяя, уютно ли там, в расселине, его драгоценному свёртку, кинулся наружу, оставив меня, охуевшего, в недоумении. Я немного протрезвел, надо бы покурить. Стоп, неужели это правда то, что я думаю? То ли в своём юродском опьянении я так мимикрировал в этой силосной яме, то ли он со света не разглядел меня в полутьме, но мужик меня не увидел! С ума сойти, ведь я стоял всего в каких-то десяти шагах от него! До чего же ты несовершенен, о человеческий глаз, тот самый, чьей экзистенцией, наравне с большим пальцем руки, многие верующие утверждают божественное происхождение человека...

Я выпил почти не запивая. Простые механизмы в моём мозгу сработали, и уже через пару секунд я был опять полностью спокоен. А всё же интересно узнать, что там в свёртке. Что можно положить в свёрток? Странный, конечно, вопрос, но именно в такой формулировке он посетил меня в тот момент. Даже и не думал, что я настолько любопытен, но мне показалось, что могу просто умереть, если этого не узнаю. Мне чудилось почти физическое родство с загадочным предметом, лежащим прямо передо мной, и который, а я это уже понял, сейчас навсегда станет моим. О-о, а вдруг там мобильный телефон? Я смотрю на Лилит, и дебильно улыбаюсь. Она улыбается мне в ответ и одобрительно кивает головой, закрывая глаза:

– Ну?

ГЛАВА ВТОРАЯ

 

Не сразу понимаю, что происходит, но кто-то, кажется, совсем не по-христиански лупит меня ногами по жопе.

– Ты чё, охуел?!! – Димон выглядел действительно напуганным, потрясая перед моим непонимающим лицом зелёной пластмассовой колбой. – Отвечай, мудень, я тебя спрашиваю, ты охуел?!!

Я попытался встать, но у меня получилось лишь приподняться на локтях. Я вдруг обнаружил себя лежащим дома, в своей комнате, в одежде, и тело, разбитый сосуд моей бессмертной души, кажется, было не моим. Голова моя была отлита из злости и стали, и должна была взорваться, если чего-нибудь срочно не предпринять.

– Что случилось? – ещё ничего толком не поняв, я уже чувствовал себя виноватым. Сто к одному, что я не ошибался.

– Откуда это у тебя? – Димон уже начал звереть, метаморфозы на его лице были мне хорошо знакомы.

Господи, как тебе не стыдно, разве ты не видишь, как мне хлопотно! Отстань ты от меня и иди нахуй ради Христа, подумал я.

– Нашёл. – ответил я Димону, осознав, насколько нелепо порой выглядит правда в контексте событий.

– Не гони-ка давай! – брат сел на край стола. – Ты знаешь, что это такое?

Я знал, но не был уверен до конца в своей догадке.

– Нет, не знаю, а что это? – И в ту же секунду я больно получил кулаком по лицу – брат умеет хорошо бить.

– За что??! – моему праведному удивлению не было предела.

– Потому что это Тихомир[5]! Тихомир! И ты попал. Отвечай, кто тебе дал столько тихомира на хранение?

– Ну и псих же ты, Димон, доложу я тебе. А в банке – нихрена не тихомир. То есть это, конечно, он, но…

Я даже немного засмеялся, какой он дурак подумать, что я такой глупый, чтобы брать на хранение столько снега.

Тень удивления промелькнула по лицу брата.

– А что же это такое?

Этот простой вопрос застал меня врасплох.

– Ты думаешь, что кто-то мог дать мне столько наркотика на хранение? Да эта банка, если там и вправду он, стоит больше человеческой жизни! А ты мне что предъявляешь?

– Я про это и говорю! А если я щас её отберу? – Димон лукаво улыбнулся.

– Ну-у, забирай... – не очень решительно произнёс я и вдруг осёкся, а куда это он клонит?

– Ты что имеешь в виду?

– То самое и имею в виду! Пиздец тебе придёт!

Тут уж взбесился я:

– Да ты просто злой мудак! Ты заколебал уже одно и то же твердить! Я их нашёл на заброшенной стройке, если хочешь знать. Их там мужик оставил, которого мусора повязали.

– А ты что? – Димон был очень удивлён. Кажется, он не верил ни одному моему слову.

– А что я... я подобрал.

– Кого?

– Ты чё, Димон, дибил? Эту хуйню и подобрал. Мужик этот их там скинул, и его через две минуты мусора приняли. Видать, он знал, что его пасут, вот и сбросил кулёк, чтоб не сидеть до второго пришествия в тюрьме.

– Какой мужик? – Димон, видимо, меня сегодня решил в гроб свести.

– Я не-зна-ю, какой мужик. Тот, кому это принадлежало, пока его менты, тьфу, полицейские не заломили.

– Ты говорил Их? Там не одна штуковина, что ли была?

Тут я замялся: с великой похмелюги сложно просто вот так взять, и сходу начать излагать свои мысли подобно Заратустре, и я смутно представлял, как мне сейчас выкрутиться. Бесхитростный Алёша, кто тебя за язык тянул с этими твоими Ими?

– Ну-у, я имел в виду что эта штука зелёная, и свёрток, кулёк то есть, в который она была завёрнута…

Как бы в доказательство своих слов я вдруг извлёк из кармана сильно измятый пакет из серой синтетической материи. Откуда мне было известно, что он там лежит, останется загадкой.

И тут меня осенило, как переключить брата на позитив:

– Димон, ты понимаешь, что мы с тобой богаты!

Брат недоверчиво посмотрел на меня.

– Ещё раз всё, с самого начала расскажи давай.

Потом он взял у меня пакет, и начал его внимательно рассматривать, как маленький мальчик, впервые в жизни увидевший использованный презерватив.

– Я жрать хочу, есть что-нибудь?

– А ты разве не помнишь? – Димон презрительно скривил губы.

Я усмехнулся, и начал было вставать с постели, но Димон вдруг резко ударил меня ногой в грудь. Мне пришлось всё рассказывать ещё раз.

Находка мной трёх туб доверху забитых героином – это, разумеется, событие. Но что оно, в сравнении с другим – дядя Гена вчера сварил суп, который я сейчас с аппетитом поглощал. Несмотря на обилие специй, суп после вчерашней водки казался очень сладким. Вообще, похлёбку с натягом можно было назвать съедобной, но в моём нынешнем состоянии я этого не замечал. Димон сидел у телека в комнате. Он, к счастью, мне наконец поверил, но колбу забрал себе, сказав, что потом лично подумает, что с этим богатством делать, и как им правильно распорядиться. Я отдал ему её без боя, и теперь вспоминал, что же вчера произошло, как я добрался до дома, и во сколько, и главное где, чёрт подери, две другие тары?! Не будь их, хуй бы я Димону эту отдал! А так получается... честно, что ли! Вот сволочь, отобрал у меня Тихого тыщ на тридцать, и думает, что это ему с рук сойдёт. Вот пусть посуду за меня моет, поставил я тарелку в раковину.

– Мать сёдня до скольки? - проворачивая всё это в голове, спросил я, заходя в зал, и тут у меня просто отвисла челюсть. Димон медленно, очень медленно повернул голову, и посмотрел на меня молочно-мутными глазами, напрочь лишёнными зрачков.

– А-а-а?

Да он вмазался, пока я ел уху, вот это поворот!

– Ну ты даёшь, братан!

Димон улыбнулся краешком рта.

– Да, я такой! А мать... а хз где мать, она пропала, ты разве не помнишь? Этот уебан Гена пошёл...

Димон не договорил. На его лице обильно выступил пот, а руки безжизненно упали на колени. Он согнулся в старом кресле, едва заметно покачивая головой. Я подумал, что он сейчас похож на антропоморфный вопросительный знак из старой советской азбуки, заключающий в себе единственный и первостепенный вопрос: зачем?

– Ну как? – я нагнулся ртом к его уху. От него воняло.

– О дааа... – процедил брат, по-обезьяньи подняв верхнюю губу. Я окинул взглядом нашу нищую комнату. Да, это точно героин. Герасим Германович, как говорил Муля.

– Может, на диван пересядешь?

 

***

 

Мне следует конечно, немного рассказать в этом месте повести про моего брата – Димона. Но мне совсем не хочется этого делать, потому что морфологический анализ человека (а в душу к нему я и за тысячу рублей не полезу), от которого меня тошнит вот уже долгие годы, доставляет мне не то что бы отвращение, а просто убеждает в бессмысленности вставлять в текст этот абзац. Не стоит думать, что Димон Малафьянов был лучше меня: напротив, если я где-то в глубине души понимал, кем являюсь, и даже испытывал то, что можно было бы в общих чертах назвать словом раскаяние, то Димон был просто без тормозов. Настоящий идиот, причём ортодоксальный панк. Конечно, если вообще можно разделять два этих понятия, так как они, как правило, неотъемлемы друг от друга. Не хочу писать про человека, который стремясь показать себя с лучшей стороны, вот уже вторую неделю не оттирает со своей чёрной косухи струганину, наблёванную на куртку во время акта посвящения в панки. Я знал, что это было необязательным атрибутом, но мой брат, видимо, был перфекционистом. А ещё у него было много крутых друзей, таких же, как он. И он ведь ещё стыдится меня, и мне не разрешается с ними общаться! Я лишь издали могу любоваться, как они вечером с корешами тянут пиво у комков, а то и клеят, присев на корточки и разложив свою кухню прямо на асфальте, или обмениваются музыкальными ЦД. Это именно Димон пытается приучить меня к правильной музыке, такой как Азъ, или Король и Шут. Они, конечно, достаточно старые, несовременные, но сейчас и такого не делают, уверяет он. Иностранную музыку брат не слушает, так как не понимает, как можно слушать песню, не понимая, о чём поёт исполнитель, хотя и признаёт, что за рубежом тоже есть хорошие группы, пусть и не такие хорошие, как КиШ. Кажется, он реально повёрнут на этой самой музыке, и даже, вроде, играл в какой-то группе, и сильно меня однажды избил, когда я не смог сдержать смех, услышав, как эта их группа называется. Брат рассказывал, что был в группе солистом, ну прямо как в Большом Театре, и у него была подержанная электрическая гитара Эрл Слик, на которой он по совместительству играл ритм, и которую я потом продам какому-то мудаку из Дворца Юношества за сто пятьдесят рублей. Димон верил, что для того, чтобы вокал был чище, нужно перед выступлением выпить сырого куриного яйца, и однажды у него по этой теме вышел большой конфуз. Сколько длится эффект от яиц, современной науке не известно, да и есть ли он вообще, но Димон считал, что минут пятнадцать-двадцать. И я не стану с ним спорить даже сейчас. Но один раз, когда они должны были выступать четвёртыми, их группу, как самую... ну, вы понимаете, отодвигали более опытные творческие панк-коллективы, и в итоге они оказались где-то десятыми. За это время братан умудрился съесть целую упаковку яиц, и когда они, наконец, поднялись на заблёванную сцену, желудок его не выдержал и отторгнул в зрителей жёлтый коктейль пива, водки, и яиц. Трагизм ситуации заключался в том, что это было их первое выступление. А однажды я видел, как Димон дрочит. Ой, что-то меня понесло – я ведь обещал.

 

***

 

Но вернёмся вновь ко мне в голову, в день, когда нас с Димоном всё-таки повязали менты и с чего, собственно, и началось всё это дерьмо, про которое я хочу рассказать. Что я имею? В карманах моих джинсов сегодня с утра: платок, ключи от квартиры, и незначительное количество денег. Из этого следует, рассуждал я про себя, что вчера меня вероятнее всего, никто не шмонал, когда я вернулся с улицы. То есть две бомбы где-то здесь, в квартире. Куда их мог положить человек в полубессознательном состоянии, в частности я? Куда Я обычно кладу?

И действительно, колбы нашлись мною почти сразу же. После того, как я проверил под диваном, они со второй попытки обнаружились в моём тайнике в кресле – там внутри есть небольшая полость. Очень трудно просовывать туда что либо, я почти всегда обдираю руку, но мать ни за что не догадается о нём, поэтому я всегда храню там свои маленькие тайны.

И тут я вдруг вспомнил: я же вчера тоже втянул Его носом с листочка подорожника! Нет, не Господа Бога, как вы подумали, а белый порошок – чух. Память постепенно возвращалась ко мне, и в голове, как слайды диафильма, всплывали картинки: вот дети, изумлённые и побросавшие свои игрушки, с укором возвышаются надо мной, лежащим в песочнице; вот какая-то красивая и ухоженная мудыня помогает мне подняться и что-то тщетно пытается у меня выпытать; вот я пью из колонки в частном секторе и струя воды окатывает меня с ног до головы, и я в растерянности; вот какие-то пидарасы истерично матерят ПиццаХат за то, что там не ловит вайфай в туалете и они нахуй сюда больше не пойдут поэтому, а потом один из них бьёт меня по голове доской; а вот и я сам, затягиваюсь чистейшим героином в кустах клевера...

Среди взрослых бытует мнение, что их чад "садит" на героин какой-то нехороший, и абсолютно аморальный взрослый дяденька, заманивая детей бесплатной дозой. До той поры, пока дети не начинают конкретно торчать и уже не могут обходиться без наркотика. Это абсолютнейшая чушь! Тебе, если ты надумаешь вдруг стать торчком, очень повезёт, если ты найдёшь сам себе дозу в первый раз. Это произойдёт, если ты преодолеешь следующие препятствия. Если твой друг, который торгует героином (откуда бы у нейтрала такие друзья?), или твой знакомый чувак, который знает, где купить зелье, не пошлют тебя кто куда дальше, сказав при этом что-нибудь торжественное, навроде «Никогда не проси меня больше способствовать тебе в этом, героин – это белая смерть!» Во-вторых, если твой знакомый игловой, у которого пена изо рта начинает идти, когда он слышит кодовое слово, и который невесть каким образом ещё не в тюрьме или в земле, тебя не наебёт, когда ты скажешь:

– Муля, сможешь мне пробить немного?

Нет наёбистее Мули на свете обманщика в этот момент! От него просто флюиды обмана исходят, а ты, лошара, который в этот момент сам будь здоров как нервничаешь, их не чувствуешь и ведёшься, а потом будешь удивляться до конца своих дней, как же так случилось. Спиши это на закон подлости, друг, и в следующий раз будь мудрей – Муля не виноват. Он, может, и не стал бы тебя обманывать, попроси ты что-нибудь другое... Если ты повстречаешь на своём коротком жизненном пути самого, что ни на есть, настоящего драгдилера, то тот, абсолютно и стопроцентно точно, подсунет тебе толчёную таблетку вроде кошачьего контрацептива – не думай, что ты ему делаешь одолжение, у него и так клиентов до жопы. И это пункт номер три. Так что, как видишь, картина весьма безрадостная, как полотна Сальвадора Дали, который, кстати, кажется и сам был торчком. Потому что вначале они напаря мазали, Муля его не обманывал по крупному, делили чек по-братски: Муля в вену, Сальвадор в нос. Великому художнику очень скоро надоедает делиться с каким-то ёбаным хохлом, и он как тень ходит за барыгой, с которым уже успел познакомиться, и даже узнать, что кота у этого барыги зовут Веласкес. Чуть позже толкач приглядывается, и понимает, что да, это его человек, этот Сальвадор Дали, и тут уже, по выслуге лет, начинает ему напрямую продавать. Не забывая, между прочим, по-прежнему бадяжить свой и без того разбадяженный товар один к одному с анальгином, о чём маэстро, похоже, даже и не догадывается. Вот, приблизительно, таков механизм становления нарика.

Откуда же берётся желание стать наркоманом, превратить свою жизнь в постоянный поиск очередной дозы, и рано или поздно полностью выбиться из того, что в Америке называют словом Common Run? Да хуй его знает! Вроде, нас постоянно учат со всех сторон, что это очень, и даже более чем очень, плохо, причём сами мы это прекрасно знаем и без их дурацких наставлений; что наше правительство, которое нас ненавидит, вкладывает каждый год миллионы наркодолларов в борьбу с наркоманией, и что твой бывший одноклассник Муля недавно сдох от передоза. И тем не менее, каждую минуту в мире ещё один потенциальный игловой распечатывает в первый раз заветный чек из фольги от Альпенгольда, чтобы нюхачить, а то и сходу ширнуться. И хоть он ещё ни разу не пробовал героин в своей жизни, и даже не знает, как тот выглядит, но руки у него трясутся, как будто он уже заядлый наркоман. Не стоит думать, что всё начинается с элементарного желания просто приторчать разок-другой. Это лишь следствие от причины. Как сказал один мой знакомый (а сам я не берусь рассуждать о том, чего не знаю), если внутри у тебя очень мало, или совсем ничего нет, а он говорил про душу, или что там ею называют, то этот вакуум начинает втягивать в себя хоть что-то, чтобы этим чем-то заполнить гнетущую пустоту. Выражаясь языком учёных пидоров, можно даже сказать, что это сублимация; хочется изменить мир, или измениться самому, но абсолютно непонятно, как это сделать. И вот мозг начинает искать решения, при детальном рассмотрении чуждые нормальной человеческой логике. Пустыня внутри, так скучно. Всё в нашей жизни, будь то дети, наркотики ли – всё от скуки! Ведь не каждому дано быть Чарльзом Мэнсоном[6] или Гурджиевым[7], и быть самодостаточным в абсолютной пустоте... Вот мы и травимся.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 

– Заебись табак! – Димон одобрительно затянулся Континентом.

– Да брось. Ты самосад когда-нибудь курил? – возразил я. – Тютюн.

Димон на секунду задумался, а потом с уважением посмотрел на меня:

– А это ты, Лёха, круто с герычем придумал!

Мы сидели с Димоном на лавках, недалеко от своего дома. Надо было идти искать мать.

– Что я придумал?

– Ну, найти его.

– Ха, каждому панку – говна банку! – вспомнил я старый лозунг девяностых и засмеялся: в иной раз за эти слова я мог бы и схлопотать, но говно, как известно, снижает агрессивность, и брат лишь загадочно улыбнулся. На улице было прохладно, и мы сидели на лавке недалеко от нашего дома крепко вмазавшись. Втроём.

 

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

 

Вы когда-нибудь думали о мире, в котором не было бы бухла, задумывались ли когда-либо над метафизикой водки? Если да, то это абсолютно пустая трата времени с вашей стороны – потому что если бы алкоголя не было, рано или поздно его всё равно бы придумали, и хотелось бы мне взглянуть на того человека (который, кстати, был), который самый первый раз во вселенной сделал брагу! Я не могу поверить, что этот человек сам до этого додумался – это точно была искра божья. Кто знает, может быть, Прометей принёс людям с Олимпа бутылку перцовки, просто по прошествии веков эта красивая легенда дошла до наших современников несколько искажённой? Как эмпирики древности пришли к винокурению, и почему с тех пор ни одно значительное событие в жизни человека не обходилось без этого, исполненного волшебством, напитка? Радость побед и горечь поражений, рождения и смерти, всё заливается тобой, о святое бухло. Нет, мне определённо легче представить мир без насилия. Если на других планетах есть разумная жизнь, то она абсолютно точно бухает, ибо любая разумная жизнь по определению несовершенна, а интеллект – это лишь калькулятор признаков. Да и не стоит, наверное, искать ответ, почему да как, надо просто принять это как должное. Так же, как мы принимаем на веру как должное всё, что есть в нашем мире, и считаем, что просто так и должно было быть. Как ветер, как море. Как Солнце и Луна. Даже как те далёкие и непонятные звёзды над нашими головами, которые сейчас прорастают где-то в гнилом подвале незавершённой стройки… Всё просто. Я задумчиво поглядел себе под ноги.

– Ты, Димон, помнишь моего одноклассника Мулю Батора?

– Нет.

– Который от передоза сдох?

– А-а, хохол-то тот. Гнилой который. Помню. – брат равнодушно рассматривал свои расслаивающиеся ногти.

– Почему гнилой? – удивился я.

– Потому что он по-чёрному сдох. Хуетой какой-то ширялся, от которой сосуды рано или поздно засаживаются, и человек гниёт заживо. А подох он, кстати, не от передоза.

– А от чего?

– Да от того самого и сдох. Он мульку по-тольяттински фильтровал. Нефрасом[8]. – Димон слегка улыбнулся.

– Что-о, а это как?

– Понятия не имею. Он по любому всё это на коленке забалтывал, в техпроцесс толком не въехавши, вот он и... – Димон не стал продолжать.

– Ужас какой, зачем же он это сделал? – я мысленно спроецировал это на себя. – Там же вроде перманганатом... нет, я бы так никогда не сделал: кем нужно быть, чтобы бензин себе в вену колоть!

– Откуда мне знать, почему он так кулинарил? По-моему, такого способа вообще нет – это либо прикол, либо баловство, – Димон поморщился. – Наши деды вот, те вообще того, – он покрутил пальцем у виска, – недельные потники варили, а потом себе по вене ими ездили.

– Жестоко! Раньше я никогда про такое чудачество даже не слышал! И они торчали?

– Ага, торчали. Всё, пойдём.

Мы решили навестить замороженную стройку, на которой я нашёл героин – Димону непременно хотелось проверить, нет ли там ещё. Как уж я не уверял его, что это бредовая идея, как ни намекал, но он был неумолим. Мы поднялись с лавки.

– Далеко ли идти тудэма? – Димон мутным взглядом посмотрел на горизонт. Наш дом стоял на холмах, с которых в ясный день был виден весь наш маленький, провинциальный пиздапропащенск.

– Нет, не очень, – ответил я.

 

Идти и вправду было чуть меньше квартала. Есть не хотелось, и похмелья тоже не было – сказывалось действие наркотика, да и опьянение было намного лучше алкогольного. То есть не так, чтобы лучше – точнее сказать, оно было совсем другим, и это было приятно. Меня что-то распирало изнутри, и это было здорово, а в ушах занятно шумело. Звук был подобен тому, что издаёт до предела надутый воздушный шарик, когда по нему проводишь ногтями. Я и был, наверное, тем воздушным шариком. Но было и странное чувство, которое меня, напичканного рассказами о наркоманах, настораживало: теперь я постоянно думал о героине! Я ответственно заявляю, что психологическое привыкание появляется чуть ли не с первого раза. Плавные воды времени вымывают из твоей памяти лицо отца, лобок твоей первой девушки или вкус молока из треугольного пакета, но если ты хотя бы раз пробовал героин, ты никогда этого не сможешь забыть, и это кажется мне удивительным.

– Может, мы немного чуха продадим? Его, мне кажется, слишком много, мы же сторчаться можем.

На лице Димона отразилось сомнение.

– Я сейчас думал об этом как раз. Нет, я его не продам.

Волна обиды вдруг захлестнула меня.

– Да ты его просто сам хочешь весь съёбать! Я знаю, что вы колитесь со своими друзьями!

Димон остановился, и как то странно посмотрел на меня.

– Я сегодня это первый раз в жизни попробовал, между прочим.

– Ну, может, героином ты и не колешься, но чем-то другим точно, я сам видел.

Мы остановились и я напряжённо ждал ответа. Димон вдруг отвернулся и зашагал прочь.

– Нихрена ты не видел, – сказал он мне. – Толян и Мишка иногда да, колются, но не я, отвечаю. Хотя... да зачем я вообще перед тобой оправдываюсь?

Я немного призадумался: может, он и не врёт мне сейчас. Вообще-то, я действительно не видел, как он кололся, ширялись его друганы. Да и зная теперь, как выглядит прикольнувшийся, не припомню, что бы видел брата таким когда-либо. Скорее всего, я и вправду сам себе это выдумал.

– А продавать мы это не будем по той причине, что пока с этой штукой не стоит светиться. Ты верно заметил, что она очень много стоит, её наверняка ищут и вполне могут нас насмерть ушатать из-за неё. Ты это понимаешь?

Я кивнул.

– Вобще, Димон, надо эту колбу спрятать, не годится её дома держать.

Димон вдруг остановился как вкопанный.

– Та-ак, – он повернулся ко мне, – так ведь никто не знает, что она у тебя, или нет?

– Ну не знают, конечно, но всё равно... – я замялся.

– Так чё ты тогда боишься её дома держать, а?

Тут я, наконец, уразумел, куда он клонит.

– Не, ты меня не так понял – это я просто так сказал. Пусть лежит дома. И никому не будем про него говорить. Курт Кобейн[9] считал, что если раз в неделю нюхать, то не подсядешь. Я не хочу становиться нарком.

Я почувствовал, что не всё так просто, на самом деле: Курт Кобейн, определённо, лукавил – я уже хотел ещё! Что же он тогда не следовал собственной схеме сам? Не получится раз в неделю, думал я. У нас гонка начнётся с братом за этот сраный гер. Может, Кобейна до ружья наркотики и довели, а не баба, как принято считать у интеллектуалов.

Мы подходили к стройке. Здание особняком стояло на пустыре, я помню, тут раньше было болото. Я в детстве принёс красивый камыш отсюда, а бабушка как увидала его, начала креститься – мол, это трава чернобыль, она беду принесёт. Принесла.

Ещё издалека я понял, что нам не светит пройти на стройку сегодня – столько ментов, признаюсь, не каждый день увидишь. Мусоров было голов двадцать пять - тридцать. Многие стояли, курили, кто-то разговаривал по рации. Я сразу сообразил, в чём тут дело.

– Они Тихомир ищут, вот это замес! – почему-то полушёпотом сказал я брату. Димон выглядел очень разочарованным.

– Блять!.. Пойдём, пройдём мимо, что ли.

– Димон, да ты чё?! – я запаниковал.

– Пойдём-пойдём, – моя паника, кажется, лишь развеселила брата, – мимо пройдём, и просто посмотрим.

Идея была, мягко говоря, не из лучших.

– Не, ты сходи, а я здесь постою.

Я испытывал трепет перед милицией, даже когда просто встречал на улице дежурный патруль, идя куда-нибудь абсолютно трезвым, не знаю, почему так.

– А ты где, конкретно, его нашёл? – спросил меня Димон.

– А тебе какая разница, там всё равно ментов как дерьма за сараем! Не полезешь же ты к ним, правильно? – вспыхнул я, взывая брата к разуму.

Димон лишь хмыкнул, и начал спускаться к стройке. Полицаи сразу же обратили на него внимание. Сказать, что это был один из его самых глупых поступков, значит не сказать ничего. Это же полный идиотизм! Какой же он придурок, это козёл упёртый! Хотя, я и так знал, что он дурак – у него в медкарте так и написано.

Мои опасения были далеко не напрасны: не успел Димон подойти к гаражу и на полсотни шагов, как навстречу к нему уже направились мусора. Он, похоже, почувствовал всю опрометчивость своего поступка, но было уже поздно. Димон сбавил шаг, и растерянно остановился, не зная, что делать. Идти назад было бы просто глупо, и вот трое ментов уже окружили моего брата. Я не мог слышать, о чём они говорят, но видел, как он тупо разводит руками, показывая куда-то в противоположную от меня сторону, и что-то невнятно объясняет. Тут один мент вдруг кивком головы показывает на меня и что-то спрашивает у брата. Тот отвечает, потом оборачивается на меня и машет мне рукой подойти. Сердце моё уходит в пятки. Я делаю вид, что не заметил, и начиная что-то разглядывать в стороне, медленно ухожу. Вот срань, думаю я, ну зачем он туда полез?!

Не успеваю я пройти и тридцати метров, как меня настегает ментовской уазик. Испуганный брат уже сидит на заднем сиденье.

– Стой! – из машины выпрыгивает половозрелый мент. – Ты чё тут делаешь?

– Гуляю. – героин действует вовсю, но мне кажется, что я бледнею, и мент это замечает.

– А что со зрачками? – мент наклоняется ко мне, с подозрением вглядываясь в мои гетерохромные[10] глаза.

– Не знаю, а что с ними? – пытаюсь я наебать мусора.

– Садись в машину. – полицейский повелительно кивает головой в сторону задней двери.

– Зачем? – по этикету спрашиваю его я.

– К тёлкам в сауну поедем. - сухо отвечает мне он.

Спорить тут бесполезно, и я покорно залезаю в бобик, стараясь не глядеть на Димона. В машине воняет духами. Я говорю воняет, потому что приторный аромат проститутки, ехавшей тут до нас, хоть и перебивает все прочие запахи, но смешиваясь с вонью бомжатины, бензина, и ещё чего-то странного, блядского, даёт композицию, от которой какая-нибудь София Гройсман[11] вполне бы могла сойти с ума и причинить себе вред.

 

***

 

– Четвёртый, приём! – рация создаёт впечатление, что говорят из трубы. – Что у вас там?

– Первый, приём, тут у нас двое, под кайфом, один на шухере стоял, пытался убежать, другой к зданию шёл искать, видимо. Щас везём их на Герцена, разбираться.

– Понял, ждём.

– Ничё мы там не искали! – чёрт его разрази, встрял вдруг Димон – Что, нельзя погулять уже?

– Ты там не гулял, сдаётся мне, – рутинным голосом ответил мент. До чего же они странные, все какие-то одинаковые и не похожи на обычных людей! Видать, прав был мой отец.

– Вы знаете, почему там так много полиции?

– Убили кого-то? – участливо спрашиваю я, но мент мне не отвечает, они с нами больше не разговаривают. Машина попадает в зелёный коридор, и мы очень быстро доезжаем до отделения.

– Вылазивайте! – командует мент.

РОВД огромное. Серое здание. Мне становится не по себе. Когда мы поднимаемся по ступенькам, навстречу нам из дверей вываливается ошалевший и отпизженный мужик и сразу спрашивает меня зверским голосом: – Есь курить?!

Я на секунду останавливаюсь, но мент подталкивает меня в спину, и мы проходим мимо.

– Посидите здесь. – мусор приглашает нас в небольшую клетку рядом с КПП и запирает. – Кстати, а почему у тебя глаза разного цвета?

– Не знаю, - сердито буркнул я. – С рождения такие.

– Понятно! У нас на даче у кошки соседской такая хуйня. – Мент усмехается и уходит, виляя жирной попой.

Мы остаёмся молча сидеть. Вертухай на пропускном пункте, кажется, разгадывает кроссворд, и никакого внимания на нас не обращает. Я вижу, как Лилит показывает мне средний палец через окно, и смеясь, убегает.

– Хер знает, Лёха, как так вышло, я просто мимо них шёл, а они сразу на меня…

Минут через пятнадцать какой-то еврей отпирает нас, и приглашает следовать за ним. Мы поднимаемся на второй этаж и входим в небольшую комнату двести восемь, сплошь уставленную компьюте