Рождество...
О чём вы думаете, произнося: «Рож-дес-тво»?
...Зима, пушистый снег — свежий, желанный, такой, что сложно удержаться от улыбки... Волшебный праздник, таинственно мерцающая красавица-ёлка с затаившимися под ней подарками, цитрусовый дурман мандаринов, колючие варежки, шерстяные носки, снежки, промокшие валенки, раскрасневшиеся с мороза щёки, друзья, завалившие гурьбой на огонёк... Потрескивающий говорок костра, стёганое одеяло, под которое так сладко нырнуть, когда за окошком смеются звёзды...
одиночество...
тоска...
обида...
злость...
...Обо всём этом одной рождественской ночью думал Вова. Он брёл по убранной сверкающим снегом пустынной улице, а сверху тоже падал снег — единственный попутчик. Деревья стояли укутанные в пушистые песцовые шубы. На крышах, точно бриллианты, сверкали сосульки, а окна зябнущих домов были расписаны художником-инеем в причудливые узоры. Но всей этой красоты Вова не замечал.
Вова Рождество ненавидел.
Ненавидел искренне, всем сердцем. Люди радовались, ходили друг к другу в гости, лепили снеговиков, катались с горок, дарили подарки, устраивали ужины с оливье, винегретом и жареной уткой... но Вову почему-то никогда не приглашали. Он не понимал, почему, и от этого злился.
Темно. Звёзды и фонари уснули, люди, проводив гостей, последовали их примеру. Не спал лишь Вова. И в окне, что на втором этаже старого кирпичного дома, горел уютный оранжевый свет.
«Веселятся!» — подумал Вова и сплюнул.
Слепил увесистый леденистый снежок, чтоб запустить им в светлый уют окна, как вдруг меж занавесками мелькнул тонкий силуэт. Залюбовавшись видением, Вова замер. Снежок выпал из рук и растворился в сугробе.
А Вова думал: такая красавица никогда не подружится с ним... И вот он уже ненавидел ни о чём не подозревавшую девочку.
Окно вдруг приоткрылось, и что-то из него вылетело. Удар по макушке высек из глаз сноп белых искр. Вова вскрикнул — на снегу лежала женская туфля.
— Вы что там, обалдели?!
— Ой, чёрт! В мальчишку какого-то попала, — зазвенел голосок хрустальными колокольцами. — В малолетку...
— Не видать тебе замужества, как своих ушей! — подруги рассмеялись. — Эй, мальчик, тебя как зовут?
— Я не мальчик, — огрызнулся Вова, — я Владимир Воландович.
— Владимир да ещё и Вольфович! — не расслышали наверху. — Вот свезло тебе так свезло, подруга! Вольфович, туфлю верни! — снова заливистый русалочий смех.
— Дуры! — выругался Вова и свернул в переулок.
Голова болела. Он зашёл в первый попавшийся двор, уселся на заиндевелую скамейку и задумался. И почему его никто не любит?..
Посреди двора стояла неказистая, кривобокая, украшенная самодельными бумажными игрушками и тусклыми огоньками ёлка. В детстве Вова любил наблюдать за бегущими или мигающими свечами гирлянды, рассматривать её узоры, гадать, каким цветом загорится она в следующий раз. Разноцветные лампочки дарили особое настроение, предвкушение чуда...
Но сейчас на душе не было ни радости, ни ожидания волшебства, ни предрождественской суеты, ни даже светлой грусти. Была лишь злость.
— Хр-р-р, — раздался снизу чей-то тенор.
Вова вскочил. Отойдя на безопасное расстояние, заглянул под лавку: мужик... В валенках, переднике поверх тулупа, рядом — метла.
«Дворник», — догадался Вова и проворчал:
— Нигде покоя нет! Эй, пьяница, вставай!
Храп замер. Дворник перекатился на другой бок и захрипел баритоном. Вова ущипнул его за нос.
— Э-э! — заорал спящий. — Уйдите, черти! — дворник открыл левый глаз и уставился на Вову. — Ид-ди к ч-чёрту!
Вова сел на лавку и заревел. Что же такое? Получается, никому он не нужен? Ни родителям, ни друзьям (которых, впрочем, у него нет), ни девчонке в окне, ни даже пьяному дворнику...
— У-у-у-тяв! — услышал вдруг Вова и, размазывая по зарёванному лицу предательские слёзы, затравленно огляделся. Ещё увидит кто из знакомых — позору не оберёшься!
Но знакомых не было. Перед ним, переминаясь с лапки на лапку, подпрыгивал пушистый, словно нахохлившийся снегирь, щенок. Бедняга замёрз и, вторя Вове, тоненько подвывал.
«Дразнится, гад!»
— Пошёл вон! — замахнулся Вова.
Малыш не струсил. Совсем наоборот: подбежал к Вове и приветливо завилял хвостишкой с кисточкой. «Пудель?» — Вова нахмурился. Странный щенок осмелел и задорно тявкнул.
«Удивительно...», — подумал Вова, а вслух сказал:
— Какой ты чёрный — прямо уголь! Нет — чёрт! Точно, Чертёнок! А ну, иди сюда!
Щенок с готовностью залез к Вове на колени и лизнул его в нос. От такого нахальства Вова смутился. Из-под лавки вновь понеслось храпение с переливом и перекатами — пьяница окончательно перешёл на бас.
И вдруг Вова не на шутку испугался за дворника! Мороз крепчал — тот мог окоченеть. Вова залез под лавку и принялся тормошить пьяницу, пытаясь привести его в чувства. Но тут подоспела дворникова жена.
— Спасибо тебе, мальчик, что покараулил. Я с ног сбилась его разыскивать, — затараторила женщина. — Замёрз бы он тут. А на дворе Рождество... Вставай, горе моё луковое, — кое-как женщина взвалила на себя тяжёлую, но свою, родную ношу и потащила мужа домой. — С Рождеством Христовым! Дай Бог тебе счастья!!
И вот что поразительно: лишь только они скрылись из виду, на душе у Вовы стало удивительно легко. Злость и та подевалась куда-то.
Вова устроил щенка за пазухой, вытащил из сугроба забытый дворником рабочий инструмент и, сняв шапку, потрогал между рожек ушибленное место. Примерившись, он оседлал метлу, разбежался, оттолкнулся от земли хвостом и взлетел. Щенок высунул наружу стриженую мордочку и с любопытством глазел на улетающую из-под ног белую землю.
А Вова летел на свет Рождественской звезды, и ожидание волшебных перемен согревало его оттаивающее сердце.
